Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II

Глава 25 "Лягушачья кожа"

Александр Заполье не мог никак решить, сколько же он проспал. По всей видимости, забытье оказалось недолгим: в комнате оставалось подозрительно светло, словно ставни и плотные портьеры приобрели способность пропускать в царство мрака убийственный солнечный свет. Или же этот свет исходил от спящей рядом жены. Александр снова прикрыл веки, погрузив себя в пучину сожаления о том, что так грубо вырвал у Валентины ласку. Он не был пьян, он просто захлебнулся счастьем, испив его не глотками, а залпом из неожиданно протянутого самой Смертью бокала.

Он не герой готического романа, он несчастный сказочный злодей — из тех, кого не принято наказывать в конце, потому что в сказке даже зло обращается добром… Нет, пусть лучше он будет заколдованным принцем в шкуре медведя или… Граф усмехнулся собственным мыслям и облизал губы, словно искал на них сладостный налет поцелуя живой девушки, но его не могло быть. Его жена была мертва не меньше его самого.

Александр еще пару минут неподвижно пролежал подле спящей, прежде чем поймал себя на том, что заплетает короткую прядь Валентины в косичку.

— Почему я отпустил ее во сне? Ее нельзя отпускать! — заговорил он сам с собой в голос.

И через секунду обнаружил себя сидящим на кровати и бессознательно водящим ногой по балдахину, распластанному по деревянному полу. Помянув бога в суе, граф встал, чтобы достать из шкафа платье.

— Мне одного платья будет мало, — послышался за его спиной тихий голос Валентины.

И он с радостной улыбкой кинул на кровать все, что обычно нужно живой женщине. И мертвой женщине не пришлось помогать с современным нарядом. Только когда Валентина оделась, граф привлек ее к себе и сделал ногтем два надреза в платье — прямо на груди. Валентина опустила глаза к выскочившим из ткани соскам и оглянулась к кровати. Не говоря ничего, стащила простыню и накинула на плечи, как плащ, чтобы прикрыть грудь. Александр рассмеялся, но не успел ничего сказать: Валентина вдруг раскинула руки, будто крылья, и закричала:

— Свобода! Свобода!

Затем подпрыгнула к высокому потолку, на мгновение замерла в воздухе и камнем рухнула на пол, где тут же разревелась, громко и зло, колотя маленькими кулачками по бесчувственным половицам.

— Ненавижу! — рычала она в пол, неистово тряся головой. — Ненавижу!

Спустя мгновение, Валентина вцепилась в свои короткие волосы и принялась рвать их растопыренными пальцами.

— Ненавижу тебя!

Она подняла на вампира глаза, полные слез и отчаяния — Александр отвернулся с гримасой боли на лице и только тогда увидел на пороге спальни Иву: служанка держала на руках плачущего младенца. Граф мигом забрал у нее ребенка и велел уйти. Розовое одеяльце спускалось до самого пола, открывая сморщенное сиреневато-розоватое тельце, но граф не стал его подбирать. Он не спускал глаз с жены.

Валентина повела плечами, словно готовясь к прыжку, но даже не подскочила, а напротив медленно поднялась на ноги и вытянулась перед вампиром в струнку. Александр сделал еще шаг и замер, бессознательно прижав дочь к груди. Валентина тянула к нему руки то ли для того, чтобы попросить ребенка, то ли чтобы оттолкнуть его самого.

— Боишься? — ее губы скривились в неподдельной злобе. — Я знаю, что боишься. Я сильнее тебя. Мне не страшен солнечный свет и серебро…

Не договорив, Валентина вновь упала на колени и снова принялась бить кулаками в пол. Александр присел подле нее и протянул младенца, не убирая рук, и когда Валентина прижала ребенка к груди, она прижала к ней и руки отца. Девочка задергалась и прорезала гнетущую тишину еще более визгливым плачем.

— Наша дочь любит тебя, — сказал граф, осторожно качнув ребенка, чтобы тот успокоился.

— Она любит мое молоко, а не меня, — отрезала мать зло. — Я дам ей его, если она просит.

Валентина вырвала у графа ребенка и бросилась с ним к кровати. Розовое одеяльце осталось лежать на полу у ног Александра, но он не двинулся за женой. Он смотрел, как Валентина достает из прорези грудь и склоняется к ребенку, прижавшемуся к ее боку маленьким котенком. Рука ее легла под обрамленную светлым пушком головку, помогая малышке найти сосок, вторая же мягким широким рукавом укрыла маленькое тельце.

— Позволь дать тебе одеяльце, — осторожно предложил граф.

И когда Валентина не отозвалась, Александр положил сложенное одеяльце на стул.

— Я буду рядом, — добавил он тихо, — если ты позовешь меня…

Валентина не подняла на него глаз, продолжая упоенно смотреть на сосущего грудь младенца. Рука ее скользила по пушистой головке, а губы то и дело касались маленького уха. Подавив радостную улыбку, Александр вышел в коридор, где его с подносом поджидала Ива, но он махнул рукой в сторону лестницы, заявив, что будет ужинать в столовой.

— Попроси сеньора Буэно присоединиться к моей трапезе, — добавил хозяин замка, и Ива сообщила, что он уже ждет его внизу.

— Не думал, что вы оставите ребенка с этой бестией, — старый ростовщик не поднялся ему навстречу и даже не кивнул в знак приветствия.

Александр тяжело опустился на свое привычное место и холодно сказал:

— Попрошу относиться к моей жене с должным уважением. Если вам не нравится ее русская кровь, то уважайте польские корни. Кстати, в душе Валентина католичка.

— Я рад за вас, Александр. Искренне рад. Не знаю, провели вы этот эксперимент на радость вашему профессору или…

— Боже милостивый! Мойзес, это переходит все границы! — Александр хлопнул по столу ладонью. — Я не ставлю никакие опыты. Тем более над собой. Считайте это счастливым стечением обстоятельств. Или несчастным… Потому что кое-кто, от плоти и крови моей, водрузил на голову несчастной живой девушке шапку вашего прадеда…

— Ax вот в чем дело… — многозначительно прохрипел старичок.

— В чем? — подался вперед Александр, так и не отпив из кубка даже глотка крови.

— Понятия не имею… Но в моей семье эту вещь называли волшебной. Наверное, волшебство ее распространялось только на женщин, но в моей семье ни одной женщине не могло прийти в голову надевать мужскую вещь. Но раз ваша современная жена носит брюки…

— В чем волшебство шапки? — настаивал на ответе граф.

— Сами ж видите: вы женаты, у вас дочь. И вы при этом мертвый кровосос. Ну чем не волшебство! Можете по-прежнему уверенно считать, что во всем горестях и радостях этого и того миров виноваты жиды. Вы не откроете никакой тайны! Мы действительно во всем виноваты, — глухо рассмеялся ростовщик.

Александр не успел ничего ответить: пришлось обернуться к лестницы, с которой слетел его сын:

— Где Тина? — Дору даже казался запыхавшимся.

— В башне с дочерью, — ответил граф спокойно.

— Дочь в башне есть, матери в башне нет… Что это? Эмиль!

Дору рванул к лестнице, ведущей вниз. Граф ринулся следом. До его слуха доносился звон разбиваемой посуды. Но в кухне они никого не обнаружили, однако, за долю секунды поняли, что это бился не фарфор, а стекло. Валентина орудовала кочергой в винном погребе, но подойти к ней никто не смел — на ней была серебряная рубаха.

— А, это ты… — губы Валентины искривились в усмешке, но кому именно та предназначалась, вампиры не поняли, потому что вилья смотрела мимо них всех.

На всякий случай отец и сын обернулись, но ничего подозрительного не увидели. Зато Дору с трудом, но все же успел поймать пущенную в него кочергу. А вот граф не поймал пронесшуюся мимо него вилью, отпрыгнув от серебра на груду разбитого стекла — еще и поскользнулся в луже разлитого вина.

— Нет!

Кричали все одновременно, и даже Эмиль, чуть не свалившийся с последней ступеньки винтовой каменной лестницы: Валентина свесилась головой в кухонный колодец, в котором давно не было воды. Однако ок оставался глубоким, и Эмиль, наплевав на вчерашний опыт, ухватил Валентину за ногу за секунду до того, как она нырнула в колодец.

— Что она там ищет? — воскликнул раздосадованно Дору, хотя уже догадался.

— Я не знал, куда еще положить ларец, — выдохнул Серджиу, прижавшись к каменной кладке стены.

Валентина тем временем справилась с Эмилем, толкнула в сторону Дору и все же спрыгнула вниз. Граф продолжал сидеть в винной луже и сейчас закрыл ладонями уши от душераздирающего вопля вильи. Никто не ринулся к кругу колодца, потому что все знали, что прыгунья цела и невредима. Это не был крик боли, это был вопль отчаяния. И вот она уже вновь стояла босыми ногами на камне. Руки ее тряслись, лицо перекосила злоба.

— Чеснок! Кто посмел бросить в ларец чеснок…

Это не был вопрос, но все переглянулись.

— Ива приказала сделать это, — простонал горбун, когда пальцы Валентины впились ему в шею.

Тогда граф сумел подняться, но вилью не схватил. Та сама отпустила слугу и обернулась к хозяину:

— Ты хочешь меня обнять? — глаза были прищурены, пальцы скрючены на манер когтей. — Давай! Докажи, как сильно меня любишь. Отнеси меня к дочери — и тогда я буду знать, что ты любишь нас сильнее себя самого.

Граф вздрогнул, но все же сделал к жене еще один шаг.

— Рapá, не надо! — закричал Дору, но граф уже подхватил жену на руки.

Вампиры шарахнулись в разные стороны, горбун соскочил с лестницы, давая возможность хозяину поскорее избавиться от убийственной ноши. Но боль была настолько сильна, что граф не мог идти быстро — он, точно маятник, шатался от стены к стене, пока преодолевал винтовую лестницу. Дальше стало еще хуже. Он попытался бежать, чтобы быстрее найти опору в перилах лестницы, и свалился, но Валентину не выпустил из рук. Она вырвалась сама.

— Какой же ты дурак! — вскричала она, но граф не поднял головы.

Он лежал ничком, вдавив горящий лоб в холодный камень пола.

— Валентина!

Она обернулась и попятилась, увидев старика. Вскинула руку, точно в той был нож, и с диким воплем прорезала пальцами воздух. Потом в один прыжок оказалась на середине лестницы, и через секунду все услышали, как хлопнула тяжелая дубовая дверь башни.

— Поднимитесь, Александр! — склонился над ним ростовщик, но граф остался неподвижен.

Тогда он тронул его за плечо и подсунул под нос перстень.

— Я думал, что достаточно сильно сжал его… — простонал граф, и старик глухо расхохотался:

— Для женщин не существует «достаточно» оков…

Граф поднялся и, пошатнувшись, схватился кровавыми руками за воздух.

— Я не могу взять кольцо.

— Я положу его на стол в ваш кубок с кровью, который вы тоже не в состоянии взять.

Граф, пошатываясь, побрел к лестнице. Подле башни стояла Ива — с улыбкой сожаления она распахнула для хозяина дверь. Валентина ничего не сказала, тогда он неровным шагом двинулся к кровати, но замер в пяти шагах, где еще не чувствовалась мучительная дрожь от близости к серебру.

— Простите меня, — не подняла на него глаз Валентина, ничком лежащая на кровати подле спящей дочери.

— Мне не за что прощать тебя, — глухо ответил вампир.

Тогда Валентина села и, привстав немного на коленях, стащила с себя рубашку.

— Сожгите ее, как лягушачью кожу! — и она швырнула ее в камин.

— Я не могу сейчас разжечь огонь, — усмехнулся Александр, пряча руки за спину.

— К тому же, я помню, чем закончилась та сказка. Так что я подожду три дня, и, возможно, ты сама по себе станешь ко мне более ласкова.

— Я не контролирую себя, — снова опустила глаза Валентина. — Это выше моих сил.

— Научишься. Если захочешь.

Валентина слезла к кровати и подошла к мужу.

— Позвольте взглянуть.

Он отрицательно мотнул головой.

— Я не хочу, чтобы ты сожалела еще больше. Оденься. Я не желаю, чтобы ты ходила голой, как вилья.

— Я уничтожила платье, — усмехнулась она. — Но я купила тогда не одно. Скажите, от шерсти у меня будет чесаться кожа?

Александр рассмеялся, вдруг поняв, что уже почти не чувствует боль в руках и на груди, которых касалась серебряная рубаха.

— Ты чихаешь от пыли! Так что пока не наденешь платье, не узнаешь!

— Я не хочу проверять. Можно мне надеть джинсы с футболкой?

Александр кивнул.

— Я не хочу ничего тебе запрещать.

— А можно я переодену вас? Вы весь в вине. Я ненавижу этот запах. Скажите, где взять вашу одежду?

— Пойдем, я тебе покажу.

Их глаза встретились, и губы расплылись в счастливой улыбке.

— Мне остаться с девочкой? — спросила Ива в коридоре.

Валентина зло сощурила глаза:

— Она не переворачивается и не ползает. А у тебя есть клыки. Держись от моей дочери подальше!

Александр хотел было схватить жену за локоть, но вовремя вспомнил про растерзанные ладони. Да и Ива благоразумно отступила от двери, чтобы не злить свою новую хозяйку.