Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II

Глава 26 "Райский сад"

Звук забиваемых гвоздей резким гулом отдавался в переходах замка, и Валентина, вновь облаченная в расшитую серебром рубаху, дергалась от каждого удара. Однако Ива упрямо стояла перед ней, преградив путь в детскую, и улыбалась своей все еще голливудской улыбкой, будто бы вовсе и не страшилась близости серебра.

— Пропусти меня, — Валентина говорила тихо, сквозь зубы, не стремясь, впрочем, сократить расстояние. — Ты что, тоже считаешь меня идиоткой?

— Вовсе нет, помилуйте меня, — продолжала улыбаться служанка. — Если уж кого и считать идиотами…

— Ему мало того, что он отобрал у меня крылья, теперь он решил замуровать меня в замке! Мне не нужен сад в комнате. У меня есть сад…

И Валентина обреченно махнула рукой в сторону заколоченных окон коридора.

— Это вальдорфский сад. Они делают дерево! И это идея Эмиля…

— Прости, дорогая, но я лучше тебя разбираюсь в декорациях, — голос Валентины резко перешел на шепот. — В отличие от профессора Макгилла, я прекрасно знаю, что используется лишь деревянный каркас, а потом в ход идет поролон и тряпка. Они же…

Валентина осеклась, вслушиваясь в странный хруст и грохот. Только в этот раз спокойствие не покинуло ее, и даже плечи не вздрогнули.

— Для них дерево — это дерево, — изрекла Ива так же печально, как и раздосадованная графиня. — Впрочем, они выкопали не самое большое… Но странно, зачем они стену в третью комнату проломили…

— Может, для пруда? — без всякого уже сарказма спросила Валентина. — Я не соглашусь на дерево без пруда, и граф это знает.

Ива пожала в ответ плечами и прислушалась. В коридоре уже стояла тишина, что пугало намного больше повизгивания гвоздей. Служанка так и не смогла решить, с кем ей безопаснее находиться: с теми, кто приколотил в пустой комнате к полу живое дерево, или же с той, которая стала подумывать о пруде под этим деревом. И заодно Ива успела позавидовать графу Заполье, который в это время спокойно прогуливался во дворе с дочерью. Хозяин, этим все сказано… Впрочем, возможно, ему тоже неспокойно от активности приемного и родного сына. Быть может, у них так проявляется братская ревность? Было бы интересно спросить мнение самого графа.

Такие мысли подстегнули Иву, и, не прощаясь с графиней, вампирша ринулась к лестнице, с которой спорхнула, перескакивая аж через пять ступенек. Позабыв про туфли, босыми ногами, она летела по присыпанным песком дорожкам кладбища, проклиная мужскую дурость: не нашел лучшего места для прогулки с младенцем!

— Не смотри на меня так, Ива! — граф сидел на треснувшей от времени надгробной плите кого-то из родственников первой жены и едва слышно стучал по ней кулаком. — Я не могу остановиться считать удары ее сердца. Это наваждение. Уже пальцы болят, — он улыбнулся так виновато и по-доброму, что Ива даже прикусила губу накладными зубами, которые единственные выбивались из ее скромного наряда прошлых веков. — Это самое тихое место. Она спит. Она спит все ночи. Так странно… Я пытался будить ее, чтобы она перепутала ночь со днем, но бесполезно. Хотя забавно, Эмиль вычитал где-то, что рожденные ночью дети наоборот долгое время бодрствуют ночью, она же нет… Я почти не вижу ее открытых глаз. Интересно, она так и не научится не спать ночью?

Ива вновь пожала плечами, потому что, как и в коридоре, не знала ответа. За два месяца, прошедших с ее возвращения в замок, она все никак не могла привыкнуть к такому тону и таким разговорам графа Заполье.

— Графиня желает бассейн, — выпалила служанка, даже не поняв, зачем сообщает хозяину такую дурь.

По лицу Александра скользнула тень улыбки, но граф быстро спрятал ее от служанки, опустив глаза на дочь, спящую в перекинутом через плечо слинге.

— Садись, — и заметив, что Ива собралась упасть прямо на кладбищенскую дорожку, постучал по могильной плите. — Все равно шепотом говорить надо. И, думается, в замок мы не скоро вернемся. Нет, профессор не остановится в проверках своих подозрений!

— Каких? — спросила совсем шепотом Ива, осторожно опустившись на самый край плиты, чтобы ненароком не коснуться ноги хозяина.

— Он не делится ими, а я боюсь спрашивать.

— А…

Но Ива не успела задать вопрос, потому что граф, точно в ужасе, затряс головой.

— Вообще, последнее время мне стало казаться, что сумасшествие заразно. Дору стал совсем невменяемым. Я, конечно, не так чтобы шибко расстроен поломанными перегородками, но… Профессорское сумасшествие действительно заразно, и я не устоял перед созданием собственной гипотезы. Я подумал, что если привезу Валентину в Петербург и запущу с сыном на крышу, где она впервые почувствовала силу вильи, то вилья сможет почувствовать силу живой девушки.

Ива открыла было рот, но тут же закрыла.

— Нет. Оживить ее я, конечно же, не сумею, но могу попытаться излечить от мучительной тяги к свободе. Серджиу говорит, что она днем ищет свою рубаху, и я даже знаю, кто направляет ее на поиски… Брина. Я уже не знаю, что придумать в следующий раз… Я даже запустил в замок волков, которых моя жена смертельно боится. Я не могу, понимаешь? Не могу всю вечность воевать с ней.

— Погодите, граф, да куда ж она денется от ребенка? Вы бы видели, как она смотрит на дочь, когда держит ее на руках! Как поет ей, какие сказки рассказывает, даже когда та спокойно спит на ее руках… Поверьте, ребенок — самое лучшее средство удержать женщину. Я, я даже завидую ей… И порой обманываю себя, когда беру вашу дочь на руки, вы уж простите мне такую шалость…

— Ничего… На всех нас хватит одного ребенка. Поверь, это сейчас она спокойно спит у меня на руках, а потом будет разносить замок на манер своей матери, и если подключит к этому своих братьев… — Александр тихо рассмеялся. — Господи ты ж боже мой, все при деле! Такой живой активности в нашем замке не было даже при жизни. Безделье — самый страшный грех, и хоть его мы больше не совершаем. Скоро вообще у нас белые крылышки вырастут, ты так не думаешь?

Ива поспешила просто пожать плечами, стараясь перестать слушать поток графского сознания, уже в тысячный раз пожалев, что спустилась на кладбище. К тому же, голос хозяина действовал усыпляюще, и Ива, не успела поднять к лицу руку, когда зевнула.

— Рассвет? — граф взглянул на светлеющее небо. — Вот и еще одна ночь пробежала. Никогда еще ночи не были такими короткими. Может, это и есть счастье?

— Так вы счастливы? — Ива еле выдавила из себя подобный вопрос.

— А… — граф тянул с ответом, словно лишь сейчас задумался над ним. — Я забыл, что на самом деле является счастьем. Но ведь недаром люди говорят, что счастливые не наблюдают часов — моя вечность стала лететь со скоростью смерча… Ты уже устала, не смею тебя больше задерживать. Да еще… Попроси графиню дождаться меня с ребенком и кикуда не убегать. И предложи Дору перебрать гречку для нового матрасика для… Ива, да что же это такое! Мы за два месяца так и не нашли минуты, чтобы дать дочери имя. Пожалуйста, гони всех поганой метлой оттуда… Я теперь даже не знаю, как назвать то, во что они превратили весь этаж.

— Райский сад, — вдруг ляпнула Ива и прикусила язык так сильно, что почувствовала горечь собственной крови.

— О, да… Только бы в меня не швырнули яблоком и не выгнали оттуда.

— Они не яблоню выкопали, — тут же через боль вставила Ива, но граф лишь махнул рукой и вскочил на ноги, почувствовав шевеление ребенка.

Он пошел меж крестов, мягко обходя их, словно вел кого-то в танце. Ива вновь пожала плечами и поплелась обратно в замок, теперь уже чувствуя песчинки каждой мертвой клеточкой своих стоп. В замке было тихо и безлюдно, что заставило служанку вздрогнуть и взлететь по лестнице, словно на крыльях. Она вбежала в комнату и замерла. Там, где на дереве обязана была висеть люлька, были привязаны качели, и графиня, крепко держась руками за веревки, елозила на дощечке, стараясь устроиться поудобнее.

— Простите меня… — выдохнула Ива и привалилась к дверному косяку.

Валентина подняла на нее свои бесцветные глаза и улыбнулась краешком губ.

— Его здесь нет, — ответила она тихо и оттолкнулась от воздуха ногами.

— Я к вам пришла, графиня… Как раз от него.

— Ко мне? Ты уверена? В этом замке есть еще одна графиня, и она-то настоящая… А я всего лишь пленница тут. Рабыня…

— Граф просил передать вам просьбу дождаться его.

— А я никуда не тороплюсь, мне нравятся качели… Они напоминают мне полет… Кто бы мог подумать, что веревки способны заменить крылья… Да, я чувствую невероятный прилив молока и хотела бы получить свою дочь обратно. И если наш хозяин еще раз позволит себе выкрасть дочь у меня из-под носа, то никакие амбарные замки, которые горбун вешает ныне на склеп, не спасут его и всю его семейку от моей расправы. Да, да. Так и передай ему…

— Я понял.

Александр стоял в дверях и с нескрываемым удовольствием смотрел на колыхание плотной серебряной ткани, вздымавшейся вокруг тонких босых ног вильи, подобно колоколу. Он уже вынул дочь из слинга и держал на своем плече, придерживая за головку, которую малышка упрямо пыталась оторвать от отцовского плеча. Она недовольно запищала, борясь за отобранную свободу, и ее мать спорхнула с качелей и опустилась на пол прямо у ног графа, впившись серыми щелками в его расширенные от сдерживаемой боли темные глаза.

Бледные губы вильи расползлись в довольной улыбке, а руки, подобно хищным когтям, опустились на тельце ребенка поверх холодной руки вампира, спрятанной в теплой бархатной перчатке. С минуту они смотрели друг другу в глаза, пока улыбка не сползла с лица вильи. Валентина отпрыгнула обратно к качелям, цепко держа дочь в руках. Ива выдохнула и сползла на пол по стене, обхватив колени руками, а граф, оставаясь прикованным к порогу, наградил ее многозначительным взглядом, от которого служанка подскочила, словно от удара плетью, и прошмыгнула под его рукой в коридор.

— Тина, позволь мне поговорить с тобой.

Вилья не подняла головы от ребенка, тихо мурлыкая что-то себе под нос, медленно раскачивая качели. Тогда граф прошел в комнату и присел на один из пеньков, расставленных в комнате на манер знака бесконечности, скорее всего по какому-то замыслу профессора Макгилла. Граф стянул с рук бархатные перчатки, сунул их за пазуху и скрестил бледные пальцы у себя на коленях. Он глядел на руки вильи и на сверкающий в темноте рубин, который та приняла обратно и, даже облачившись в серебряную рубаху, не сняла.

— Сегодня не пятница. Чего ты ждешь?

— Да я и в пятницу нежеланный гость, — вздохнул граф. — Но это меня нисколько не тревожит. Многие молодые отцы ждут дольше. И если ты только для этого нацепила на себя серебро, то можешь снять рубаху. Я не приближусь к тебе.

— Нееет, — потянула Валентина, вновь растягивая бледные губы в ухмылке.

— Мне нравится причинять тебе боль… Я все жду, когда ты научишься получать от нее наслаждение… Ведь ты же требуешь от меня наслаждаться моим заточением…

— Тина, — граф продолжал держаться спокойного тона. — Не пора ли нам дать имя нашей дочери?

— Моей дочери, моей, — нараспев отозвалась вилья. — Только моей… Я не фея, чтобы воплощать в жизнь твои мечты. Ты сам сказал мне, что вилья совсем не фея…

— Тина, дай ей имя. Я приму любое как эпитафию на свою могилу…

— Эпитафии пишут на мертвом языке. Авила. Мою дочь зовут Авила. Птица. И тебе не отобрать ее крыльев, потому что они в ней. Это ее природа. Это мой дар ей.

— Тина, я очень прошу тебя не убиваться. Брина не желает помочь тебе. Она мстит мне через тебя. Неужели тебе нравится быть орудием мести? Однажды ты нашла в себе силы побороть ее. Отчего же сейчас ты склоняешь перед призраком свои колени?

— Потому что я больше не верю в сказки, в которых чудовище превращается в принца. Чудовище остается чудовищем, а клетка всегда будет клеткой. Даже Бог дал своим детям право выбора, а ты отобрал мое яблоко, потому что ты трус, Александр.

— Я не трус, — все так же спокойно отозвался граф. — Но я хочу счастья.

— Его не взять силой. Неужели история с Бриной тебя ничему не научила? Ты смешон и жалок, Александр. И я никогда тебя не полюблю.

— Доброго дня, милая, — граф с шумом поднялся с пня. — Поцелуй за меня Авилу и не порти себе день напрасными поисками.

— Я не остановлюсь никогда. Я желаю свободы, и тебе не дано убить во мне это желание.

— Я никогда не собирался убивать его, Тина. Я предложил тебе взамен любовь. Неужто одинокая свобода тебе милее заточения со мной?

— Ты не предложил мне свою любовь, — зло усмехнулась вилья. — Ты мне ее навязал. У меня не было выбора.

— А если бы я дал его тебе?

— Но ты никогда его не дашь. Потому что ты трус. Потому что ты помнишь, как я взяла ключи. Ты — трусливое чудовище.

Больше она не смотрела на него, снова растворившись в своем материнском ворковании. Граф медленно двинулся к двери, осторожно прикрыл ее, как врата в земной рай, и уставился на темную фигуру профессора Макгилла.

— А вы не думали поговорить с Бриной? — начал без приветствия Эмиль.

— Думал? Я говорил с ней и не раз. Она не желает мне отвечать.

— Может, вы не так просите?

— А чего вы хотите добиться, профессор? Чтобы женщина смирилась со своим поражением? Профессор, вы слишком мало читали книг о любви. Этого не было, нет и не будет. Женщина никогда не смирится. Ни с чем. Фатальная женщина. А именно такими наградила меня злорадная судьба. Кстати… Простите меня.

Граф без стука распахнул дверь в сад.

— Тина, если у тебя будет минутка, то мне хотелось бы на закате обсудить с тобой поездку в Петербург.

Она ничего не ответила, и Александр захлопнул дверь.

— Куда?

— Спроси Дору.

Эмиль нашел брата подле горбуна, склонившегося под тяжестью амбарного замка и стопудовой цепи.

— Я поставил на склеп кодовый замок. Убери эту дурь — она сбивается кочергой!

— почти взвизгнул юный граф и обернулся к брату. — Ну скажи ему свое веское профессорское слово!

— У отца запоздалое свадебное путешествие?

— А, ты про Питер… Нет, очередное помутнение рассудка! Я не могу ему ничем помочь. Но я согласен танцевать с мачехой на крыше. Тебя, кстати, не приглашают. Тебя наоборот следует убрать из этой схемы.

Эмиль покачал головой, а Дору схватил замок и запустил им в дальние кусты, а цепь велел горбуну закрутить вокруг дуба.

— И черного кота не забудь найти! — крикнул он уже зло и набрал на двери склепа нужный код.

— Что за код?

— День рождение Тины. Она ни в жизни не догадается.

Дору улыбнулся, Эмиль же расхохотался в голос.