Последний из Воротынцевых

XXVII

Когда впоследствии Полинька припоминала ночь в маскараде, во время которой она говорила с царем про Григория, а также время, предшествовавшее этой достопамятной ночи, она никак не могла уверить себя, что все это происходило не во сне, а наяву.

Точно в очарованный круг какой-то попала она с той минуты, как задумала свой дерзкий план. Этот круг, постепенно смыкаясь вокруг нее все теснее и теснее, так отдалил ее от остального мира, что она ни о чем больше не могла думать, ничем интересоваться, кроме как о средствах достичь намеченной цели.

Изумительную находчивость проявила она во всем, что касалось этой цели. Как будто невидимый гений какой-то подсказывал ей, как надо действовать, чтобы никто не догадался об ее намерении.

Необходимо прежде всего достать красивый и изящный костюм, чтобы с первого же взгляда произвести благоприятное впечатление на государя и быть принятой за особу из высшего общества. А денег у Полиньки было всего только несколько рублей. Весь свой заработок она отдавала на хранение отцу. Он этого требовал и, если бы она вздумала проявить самостоятельность и заявить, что желает бесконтрольно располагать деньгами, он запретил бы ей давать уроки. Вид денег, приносимых ему дочерью, удовольствие время от времени пересчитывать их, прежде чем снова уложить в потайной ящик старого бюро, в котором хранились сбережения, даваемые им на приданое Полиньке, все это смягчало капитана и заставляло относиться снисходительнее к частым отлучкам дочери из дома. Потребовать у него эти деньги под каким бы то было предлогом было невозможно: он разозлится, станет допытываться, для чего они нужны дочери, одним словом, это возбудит его подозрение, а этого-то Полинька всего больше и боялась. Надо было устроить как-нибудь иначе.

Ожогина вспомнила про француженку, с которой познакомилась в прошлом году у m-lle Lesage. Ее звали мадам Дорси, и она жила в качестве не то компаньонки, не то старшей горничной у одной из прелестнейших петербургских львиц, молоденькой графини, известной своим легкомыслием, жаждой сильных ощущений и близостью ко двору. У такой особы должен быть богатый ассортимент маскарадных принадлежностей, которым, без сомнения, заведует ее старшая камеристка.

Полинька не ошиблась в этом предположении: едва только заикнулась она о своем желании съездить в маскарад, для того будто бы, чтобы поинтриговать молодого человека, угаживавшего за одной из ее учениц, как мадам Дорси поспешила предложить ей свои услуги.

— Я вам все это устрою — дам и домино, и маску, и все прочее. У нас всего этого пропасть. У графини шкафы ломятся от платьев и всевозможных костюмов. Она тратит бешеные деньги на наряды, — распространялась француженка, — и, надевши раз-два вещь, забывает про нее. Вам нужно домино, — продолжала она, оглядывая с ног до головы взглядом знатока свою посетительницу, — j'ai justement votre affaire [26]. Графиня на целую голову ниже вас, — но у нас есть в гардеробной домино на всякий рост. В прошлом году у графини была страсть ездить со своими приятельницами по маскарадам, ни одного не пропускала. Чтобы лучше мистифицировать своих мужей и воздыхателей, все эти дамы собирались одеваться к нам и отсюда отправлялись в дворянское собрание. Преуморительные выходили qui pro quo [27]. Я почти всегда должна была сопровождать их, тоже в маске конечно. И знаете для чего? — чтобы поменяться костюмом с графиней, когда ей нужно было окончательно сбить с толку увивающихся за нею кавалеров. Мы одного с нею роста — понимаете? — и нас принимали одну за другую. Мы всех дурачили. О, как мы потом хохотали, рассказывая друг другу наши проказы! Графиня ужасно неосторожна, и ей иногда приходилось бы плохо, если бы я не выручала ее. Раз меня чуть было не похитили… один флигель-адъютант, честное слово! Он был без ума влюблен в графиню…

— А вы наверное знаете, что она сама не поедет в маскарад? — спросила Полинька.

— Нет, нет. Она теперь надолго лишена этого удовольствия. Недели три тому назад с нею случилась большая неприятность в маскараде… Да неужели вы не слышали? Весь город про это говорил. Она подошла к государю и сказала ему что-то такое, quelque chose de très leste [28], он рассердился… и — что всего хуже — узнал графиню и сделал выговор ее супругу за то, что тот слишком распустил свою жену. Ну, после этого, понимаете…

Полинька притворилась изумленной.

— Неужели в маскараде всякая маска может подойти к государю и заговорить с ним? — спросила она.

— Разумеется, может. Под маской этикет не соблюдается. Понятно, с глупой маской государь разговаривать не станет, но если заинтересовать его…

— Ни за что не решилась бы я на такую штуку! — прервала француженку Полинька. — Тот молодой человек, которого мне хочется поинтриговать, — простой офицер Измайловского полка, но я в таком волнении, в таком страхе, что не знаю, хватит ли у меня духу подойти к нему. ъ

— О, вам это только так кажется! Когда вы присмотритесь к толпе и приглядитесь к маскам, ваш страх пройдет, и вы будете расхаживать по залам, как у себя дома. Пойдемте в гардеробную, вы там выберете то, что вам надо.

Очень ловко, с обычным своим тактом, устроила Полинька, чтобы ей предложили именно то, что ей хотелось надеть — домино из великолепного черного атласа, с кружевами мантильи, это была дорогая, но не бросающаяся в глаза вещь, с тем отпечатком изящества в покрое и отделке, по которому можно тотчас же узнать предмет, принадлежащий женщине, с детства привыкшей хорошо одеваться.

Француженка предлагала костюм из бархата с чудесными венецианскими кружевами, соблазняла и белыми, и розовыми домино, но Полинька остановилась на своем первом выборе.

Мадам Дорси посоветовала ей нарядиться в домино и маску не дома, где прислуга могла подсмотреть за нею, а у ее знакомой модистки, рядом с дворянским собранием.

— Поезжайте к ней в одиннадцать часов, я ее предупрежу, и вас будут ждать. Костюм уже будет там, и моя приятельница сама оденет вас. Она вам и карету достанет, и кавалера. Ведь у вас, верно, нет кавалера?

— Зачем кавалер? — испугалась Полинька.

— Как зачем? Кто же введет вас? Без кавалера вас не впустят. О, не беспокойтесь, мы достанем вам очень почтенного кавалера, и надоедает он вам не станет, за это я вам ручаюсь.

— Он будет знать, кто я такая? Ему надо сказать мою фамилию?

— Зачем? Вашу фамилию даже и приятельница моя не будет знать, — поспешила успокоить ее мадам Дорси.

— И она не найдет этого странным? Не удивится?

— Нисколько, ей не в первый раз оказывать молодым дамам подобные услуги. Ах да, я забыла сказать вам, — спохватилась француженка, провожая Полиньку, — не покупайте ни перчаток, ни веера, ни духов, ни банта из цветных лент, все это вы найдете у моей приятельницы и заплатите за это немного дороже, чем в магазине, правда, но се sont ses petits profits à cette femme, il faut bien vivre, n'est ce pas? [29] — прибавила она с умильной улыбкой.

Полинька поспешила на все согласиться.

Прошло еще несколько дней, и наконец ожидаемый с трепетным нетерпением вечер настал.

Но тут случилось происшествие, усилившее волнение и страх Полиньки за последствия задуманной затеи, а вместе с тем и решимость во что бы то ни стало действовать. Григорий рассказал ей, что у Ратморцевых идет речь о том, чтобы отправить его в Спасское с мсье Вайяном на первой неделе Великого поста.

— Вот видите, я был прав, уверяя, что я им в тягость, — повторил он с отчаянием. — Сами они, дяденька, тетенька и сестрицы, собираются ехать ранней весной в то имение, что у них близ Воротыновки, там, где моя мать родилась и похоронена, где умерла моя бабушка, а меня брать с собой не хотят.

Он был бледен, глаза его были красны от слез, и губы дрожали.

У Полиньки сердце разрывалось от жалости, но она казалась так холодна и сдержанна, что Григорий не высказал ей и сотой доли того, что терзало его душу.

Ратморцевы должны были прожить в Гнезде все лето. Он целых шесть месяцев не увидит Сони, а может быть, и дольше; вернувшись в Петербург, найдут, может быть, удобным оставить его в Святском. И будут правы: он играет такую жалкую роль в доме, с тех пор, как Ратморцевы стали жить открыто, принимать людей, относящихся к презрительным недоверием к его правам. А главное — Соня!.. Их так старательно отдаляют друг от друга, что им по целым неделям не предоставляется случая перекинуться словом, но все-таки он ее хоть изредка, хоть урывками, да видит, за обедом, за чаем, в сумерках, перед тем как приехать гостям. Случается иногда, что сестры забегают в его комнату, на минутку, правда, но все-таки он их видит, а в Святском он будет и этого лишен. И мало-помалу они от него отвыкнут, и Соня его разлюбит.

«Что же тогда, для чего же жить?» — думал он.

Отчаяние придало ему смелости.

— Давно не видели вы Марфы Александровны? — спросил он у Полиньки, неожиданно прерывая арию, которую она заставляла его петь, и, не дожидаясь ответа, прибавил торопливо и прерывающимся от волнения голосом: — Пожалуйста, съездите к ней, узнайте там, что случилось. Ее поверенный сказал Бутягину, будто ей обещали выхлопотать, чтобы ее братьев приняли в пажеский корпус под именем Воротынцевых. Если ей это удастся, мое дело можно считать погибшим, значит, сам царь…

— Не сомневайтесь в справедливости царя! — с резкостью перебила его Полинька и, оглянувшись на дверь, за которой ей послышались шаги отца, приказала ему кончить арию. Когда же, краснея от смущения, он запел, она сказала, понижая голос: — Мы переговорим с вами об этом послезавтра.

Послезавтра!

Григорий надеялся, что ему позволят, как прежде, провести вечер. Домой не хотелось рано возвращаться. Сидеть одному, с мрачными думами, в мезонине, когда внизу Соня с Верой веселятся в обществе, с которым он незнаком, — какая мука!

— Отчего вы не хотите, чтобы я посидел у вас после урока, как бывало прежде? — спросил он дрогнувшим голосом, когда Полинька поднялась с места, давая ему этим понять, что он должен уехать домой.

— Да ведь вы сами же просили меня съездить к Марфе Александровне, — ответила она.

Совсем не то хотела она сказать ему, слова утешения рвались у нее с языка, хотелось, чтобы Григорий знал, что она думает о нем постоянно, что у нее не будет ни минуты покоя, пока судьба его не устроится. Хотелось намекнуть ему, что она решилась для него на то, чего ни для кого бы в мире не сделала, но она не поддалась порыву откровенности и, прощаясь с ним, посоветовала ему только не отчаиваться и не считать себя совсем одиноким на свете.

— Да вы, верно, в первый раз в маскараде? — сказал молодой человек, одетый по последней моде — в светлый фрак с узкими, почти до пят фалдами, высоким батистовым жабо, в котором сверкал бриллиант булавки, со множеством дорогих брелоков, свешивающихся с двух толстых золотых цепочек на груди.

Беззаботная и слегка надменная улыбка красиво очерченного рта, открывая белые зубы, отражалась в его прищуренных веселых глазах, пытливо устремленных на женщину в домино и маске, опирающейся на его руку.

— От кого прячешься? Чего ты боишься? — продолжал он закидывать ее вопросами, проходя с нею за колонами, мимо высоких окон, в большом, залитом блеском зажженных люстр и канделябров, белом зале.

Но маска — это была Полинька, — продолжая внимательно вглядываться в толпу, расхаживавшую по залу, не отвечала ему.

— Да ты, кажется, и не слышишь, что я говорю тебе? Для чего же тогда выбрала ты меня своим кавалером? — продолжал он шутливо обращаться к ней. — Ну, будь же откровеннее, сознайся, что ты приехала сюда не для маскарада… Как мне ни прискорбно, но я помогу тебе найти того счастливца, из-за которого так дрожит эта прелестная ручка.

— Мне жарко, здесь такая духота, — проговорила она, не переставая тревожно оглядываться по сторонам.

— Хочешь мороженого, лимонада? Пройдем в буфет…

— Нет, нет, — нетерпеливо прервала она его, раздраженная ухаживанием этого незнакомца, необходимостью выслушивать его любезности, выносить нежное пожатие его руки и сверкающий взгляд, которым он впивался в ее глаза и в нижнюю часть ее лица, белевшую сквозь черное кружево полумаски.

Никогда еще не была она так мало расположена кокетничать, как в эту минуту.

Государь вошел в зал с полчаса тому назад, и Полинька уже раза три успела пройти мимо него так близко, что стоило только произнести вполголоса вступительную фразу, которую она мысленно повторяла уже много дней сряду, чтобы он услышал ее, но у нее не хватало решимости сделать это, а когда она в третий раз поравнялась с ним, он как будто обратил на нее внимание, отвернулся от генерала с которым разговаривал, чтобы посмотреть, на нее, и глаза их встретились.

Это длилось одно мгновение, но Полинька так оробела, что, схватив под руку первого проходившего мимо молодого человека, увлекла его за колонны.

— Кто это говорит с государем? — спросила она у своего кавалера, не вслушиваясь в его любезности.

Он стал всматриваться туда, куда она смотрела и где толпа почтительно расступалась перед царем, оставляя на очищенном пространстве только одну даму в маске и в черном домино, очень похожем на то, что было на Полиньке. Эта дама, оживленно жестикулируя миниатюрными ручками, обтянутыми черными перчатками, говорила что-то царю, забавное должно быть, потому что он улыбался, смотря на нее сверху вниз тем пронизывающим взглядом, который многие даже из его приближенных не могли выдерживать.

— Кто это такая? — повторила Полинька.

Ее спутник засмеялся.

— Да ведь она в маске, как же ты хочешь, чтобы я знал, что она такая? Мало ли их здесь! Многие нарочно только для того и приезжают в маскарад, чтобы потом хвастаться тем, что они интриговали государя. Эта отойдет, другая явиться на ее место. Государя постоянно осаждают маски, — говорил он со спокойной развязностью человека, близко знакомого к описываемой им сфере. — Его величество это забавляет. Между ними есть остроумные, и ему часто приходится слышать здесь то, чего они нигде не услышат. — И вдруг, обернувшись к своей даме, он с усмешкой заглянул ей в глаза, сверкавшие сквозь щели маски, и протянул с оттенком иронии: — Может быть, и ты имеешь желание побеседовать с государем?

Она утвердительно кивнула.

— Так торопись. Царь сегодня здесь недолго останется. Подойди к нему смелее, он смелых любит. Ты высока ростом и стройна, ручка у тебя замечательно мала, ножка тоже, — продолжал он с бесцеремонностью, допускаемой при разговоре с женщиной в маске. — Голос у тебя чудесный, ты, должно быть, хорошо поешь, да? И хотя, кроме наивностей, я от тебя ничего не слышал, но мне почему-то кажется, что ты должна быть умна и даже остроумна. Ты имеешь полное право подойти к царю и выразить ему твои верноподданнические чувства. Ведь ты, надеюсь, не просьбами же будешь утруждать его? Для этого у него есть министры и комиссия прошений, а сюда приезжает, чтобы развлечься от дел.

— О, нет, нет! — поспешила успокоить его Полинька.

— Ну, так иди же! — И с этими словами, не давая девушке опомниться, кавалер потащил ее вперед.

Не переставая следить глазами за высокой фигурой императора и не выпуская ее руки из-под своей, он выступил с Полинькой на середину зала и, ловко лавируя среди толпы, пробрался к дверям, растворенным в соседнюю комнату, у которых государь, разговаривая с маской, замедлил шаги.

Сознавая, что роковая минута близка, Полинька чувствовала то, что должен чувствовать человек, кидающийся в пропасть. У нее не было сил ни думать, ни говорить, а то она, может быть, стала умолять о пощаде. Ноги под нею подкашивались, и вся она дрожала, как в лихорадке. Мыслей в голове не было ни одной, было только сознание, что вот сейчас, сию минуту она должна просить царя за Григория, но что она скажет, какими словами, в каких выражениях изложит она свою просьбу, ничего этого она не могла сообразить.

Среди движущегося моря черных фигур, одетых в домино, мелькали, у нее перед глазами концы разноцветных лент, сверкали золотые аксельбанты, густые эполеты, широкие груди, увешанные орденами, белые жабо, подпиравшие гладко выбритые подбородки, старые и молодые лица, с усами и без усов, высоко взбитые хохлы напомаженных черных, белокурых и седых волос. Все это сливалось перед Полинькой в хаотическую фантасмагорию, под звуки оркестра, гремевшего с хоров, под писк масок, говор и смех толпы, до боли раздирая ей уши и затуманивая ум. Веки сами собою смыкались, она была близка к обмороку.

И вдруг, в ту самую минуту, когда всего менее можно было этого ожидать, она очутилась перед государем.

— Courage! [30] — прошептал ей на ухо чей-то голос, вероятно ее спутника.

— Ваше величество…

Эти слова были произнесены очень тихо, но государь услышал их и остановился.

Тогда произошло нечто такое, что Полинька после, даже и тогда, когда вполне овладела собой, никак не могла объяснить: точно по мановению волшебного жезла, все, что было вокруг нее, куда-то исчезло, и ей представилось, что она с царем одна во всем зале. Он пристально и повелительно смотрел на нее. Отступление было невозможно, что бы ни случилось, надо было действовать.

И Полинька с отчаянной решимостью высказала все, что знала про Григория. Слова являлись как-то сами собою, фразы складывались без участия разума и воли, вполне бессознательно.

Сколько времени она говорила и что именно, этого она не знала. Она только слышала звук собственного голоса, да и то невнятно, точно издалека.

Ее не прерывали. При имени Воротынцева государь слегка сдвинул брови, точно припоминая что-то, а затем, приказав Полиньке знаком следовать за собою, прошел через комнату, смежную с залом, и остановился у окна. Кругом было пусто, а шум толпы и оркестра напоминал глухой гул бушующего моря. Царь отрывисто спросил:

— Он здесь?

— В Петербурге, ваше величество… У своего дяди, сенатора Ратморцева.

— Давно ли ему известно, что он — сын Воротынцева?

— С мая месяца тысяча восемьсот тридцать восьмого года, ваше величество.

— Сколько ему лет?

— Двадцать два года, ваше величество.

— Сними маску! — приказал царь и, когда Полинька повиновалась, спросил ее фамилию и чья она дочь.

— Капитана Ожогина, — ответила она и по какому-то наитию прибавила: — В отставке с тысяча восемьсот двадцать шестого года, ранен при…

Лицо царя сделалось строже.

— Ты девушка? — спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: — С ведома родителей просишь за Воротынцева?

— У меня нет матери, — вымолвила Полинька дрогнувшим голосом, чувствуя полнейшую невозможность лгать в эту минуту, даже для спасения жизни.

— По какой причине принимаешь ты такое участие в судьбе этого молодого человека? — продолжал свой вопрос царь, не спуская пытливого взгляда с ее побледневшего лица.

Она молча опустила голову.

Прошло несколько мгновений молчания. Мгновения эти показались ей вечностью.

— Ты его невеста? — спросил царь.

Всего менее ждала Полинька этого слова. Оно так изумило ее и испугало, что горло у нее сдавило спазмой, слова не выговаривались, бессознательно опустила она голову еще ниже.

Это движение было принято за утвердительный ответ.

— Поезжай домой и скажи отцу, что дело твоего жениха будет решено, — сказал царь.

Может быть, он и еще что-нибудь прибавил к этому, но, что случилось дальше, Полинька уже не помнила.

Хорошо, молодой человек, доведший ее до царя, стоял неподалеку и тотчас же подошел к ней, когда она осталась одна, без него. Бог знает сколько времени простояла бы она неподвижно, с маской в руке, не замечая любопытных глаз, устремленных на нее со всех сторон.

Молодой человек взял Полиньку под руку и повел к выходу.

— С кем вы сюда приехали? Как найти вашего кавалера? — спросил он у нее на пути.

— Не знаю, не знаю, — растерянно повторяла Полинька, продолжая держать в левой руке, вместе с веером, снятую по приказанию царя маску.

— Позвольте господа, позвольте! — повторял ее кавалер, ускоряя шаг, торопясь ее увести дальше от зевак, останавливающихся перед нею, чтобы любоваться ее взволнованным, бледным лицом с горевшими лихорадочным блеском глазами.

— Это та, с которой государь так долго разговаривал.

— Какая красавица!..

— Преинтересная!

— Она за отца просила.

— Нет, за мужа.

— За отца, я вам говорю, мне адъютант графа сказал.

— А мне Трубецкая.

— Разве Трубецкая здесь?

— Здесь, бархатное домино с желтым бантом, — болтали в толпе.

А покровитель Полиньки между тем увлекал ее все дальше и дальше.

— Вы в своей карете? Нет? В таком случае я прикажу довезти вас в своей, если позволите.

От толпы лакеев, окружавших вешалки с шубами, отделился высокий малый в ливрее, которому он приказал отыскать салоп своей спутницы, сам помог ей надеть его и свел с лестницы.

Лакей со всех ног бросился звать карету.

— Вас можно поздравить. Государь так милостиво вас слушал… вы должны быть довольны, ваша просьба будет, без сомнения, исполнена, — отрывистым шепотом сказал Полиньке ее кавалер, помогая ей подняться по ступенькам подножки и сесть в карету, а затем приказал лакею отвезти барышню, куда она прикажет, и, низко поклонившись ей, вернулся в собрание.

Полинька сказала, где она живет, дверца захлопнулась, лакей вскочил на запятки, и лошади помчались.