Последний из Воротынцевых

VII

В первый день праздника обычный строй жизни в доме Воротынцева ничем не нарушался. Как всегда по торжественным дням, знакомые и те из родственников, которые у них не разговлялись, приехали поздравить Марью Леонтьевну с дочерью, а Александр Васильевич сделал несколько визитов таким особам, которые по своему общественному положению или преклонным летам считали себя вправе требовать к себе особенного внимания.

Дома жена с дочерью принимали гостей в голубой гостиной. Спускаясь с лестницы после короткого праздничного визита, блестящие представители золотой молодежи, гвардейцы, франты из посольства и Министерства иностранных дел, перекидывались между собою отрывистыми замечаниями о вынесенных впечатлениях, не забывали упомянуть, что mademoiselle Marthe была сегодня особенно авантажна.

— Dalicieuse, ravissante, charmante! [9] — сыпалось из всех уст.

«Charmante!» — подумал и Александр Васильевич, останавливаясь в дверях гостиной и любуясь дочерью.

Марта стояла у окна, в отдалении от общества, окружавшего ее мать, и так увлеклась беседой с незнакомым старичком, что в первую минуту не заметила появления отца.

Рядом с нею стояла дочь старика, та самая девушка, Полинька Ожогина, про которую она в эту ночь рассказывала барону, что с нею так ловко петь дуэты.

Оба они — и старик, и Полинька, высокая, худощавая брюнетка с умными серыми глазами и бедно одетая, — были не у места в гостиной Воротынцевых, и если увлеченный любезностью Марты отец этого не замечал, то дочь это чувствовала и от смущения казалась угрюмой и старообразной.

Недаром отговаривала она всячески отца от этого визита к Воротынцевым. Страдать за него начала она с той минуты, когда они вошли в длинную прихожую. Лакеи с пренебрежением оглядывали их с ног до головы, снимая с отца его ветхую шинель, а с нее — худенький бурнус. Казачки же без церемонии хихикали в кулак, глядя на мизерную фигуру отставного капитана, отца «учительши», как называла прислуга Полиньку, и капитан начинал уже злиться.

В это время в дверях появился представительный Михаил Иванович.

— Это — старший камердинер господина Воротынцева, папенька. — поспешила шепнуть отцу Полинька, в страхе, чтобы он не принял Михаила за барина.

Капитан выпрямился и с большим достоинством заявил, что желает видеть Александра Васильевича Воротынцева.

— Пожалуйте в гостиную, — сказал Михаил Иванович, указывая на дверь, растворенную в господские покои.

Не успели Ожогины дойти и до половины длинного белого зала, как из гостиной Марта увидела их и поспешила к ним навстречу.

Чрезвычайно милой и приветливой с теми, кого ей хотелось обласкать, делалась тщеславная дочка Александра Васильевича. Ожогиным посчастливилось это испытать на себе в то утро.

Потому ли, что Полинька внушала особенную симпатию богатой, балованной девушке, или потому, что Марте вздумалось вниманием к ней и к ее отцу еще резче подчеркнуть свое надменное отношение к остальному обществу, так или иначе, но она обошлась со своими новыми знакомыми с такою очаровательною любезностью, что старик пришел от нее в восторг. Представив его матери, она увела его с дочерью к окну и стала расспрашивать про все, что могло интересовать его: про поход, в котором его ранили в грудь, про его покойную жену, про ту княгиню, у которой воспитывалась его дочь.

— Папенька, это — отец Полиньки, — сказала она, представляя Александру Васильевичу капитана Ожогина и при этом такими умоляющими глазами смотрела на отца, что холодное выражение его лица смягчилось и он довольно приветливо кивнул на почтительное расшаркивание старика.

Однако с той минуты, как хозяин дома появился в гостиной, Ожогину стало не по себе. Да и Марта смолкла, тревожно поглядывая на отца, а Полинька как опустила глаза, приседая перед Воротынцевым, так и не поднимала их, точно боясь снова встретиться с его надменным, пронзительным взглядом.

Но когда они стали уходить, Марта вспомнила про дуэты, присланные ей утром, и про то, что гостей сегодня ни за обедом, ни вечером, вероятно, не будет, и что поэтому мешать им петь некому, и ей так захотелось удержать Полиньку на весь день, что она не вытерпела и стала шепотом просить об этом мать.

Но Марью Леонтьевну выдумка дочери даже испугала.

— Ты с ума сошла! Мадемуазель Лекаж дома нет… папенька рассердится… у нас обедают Фреденборги, — возразила она дочери, тоже шепотом, боязливо оглядываясь на мужа, который разговаривал с каким-то почетным гостем в противоположном углу комнаты.

Опять эти Фреденборги! Разумеется, раз они тут, нечего и мечтать о каком бы то ни было удовольствии!

Лицо Марты омрачилось и приняло то капризное выражение, за которое ей всегда доставалось от отца и от Лекаж, а когда старик с дочерью, распростившись, скрылись у нее из виду, ей стало совсем грустно.

Как весело провела бы она время вдвоем с Полинькой, если бы не несносная необходимость выслушивать скучные фразы баронессы и противные намеки ее сына! Не дальше как несколько часов тому назад она была к нему только равнодушна, теперь же это равнодушие готово было превратиться в отвращение.

Какая разница с Полинькой! Чем больше она видела ее, тем больше ей хотелось сблизиться с нею. Мало того, что Полинька нравилась ей больше всех других девиц, она интересовала ее. В ней было что-то загадочное. Раннее детство, проведенное у полупомешанной княгини в глухой деревне, одиночество в такие годы, когда душе так же нужно общество, как цветку — солнце, и наконец, при ее образовании и таланте теперешняя ее жизнь с таким отцом, как капитан Ожогин, — все это делало из нее личность, непохожую на других. Ей всего только девятнадцать лет, а сколько она уже выстрадала и перенесла! У нее, верно, были романы, и она должна знать пропасть таких вещей, о которых Марта и понятия не имеет. Как весело было бы расспросить ее именно сегодня, когда Лекаж дома нет!

В сущности, невзирая на то, что она считалась одним из украшений высшего столичного общества, одной из богатейших невест в России и всеобщей любимицей при дворе, Марта была очень одинока. С кузинами ей не позволяли дружить, точно так же и им — с нею; она знала, что ее не любят родные, завидуют ей и с особенным удовольствием подмечают ее недостатки и промахи. Ей это так часто твердили с самого раннего детства, что, когда она стала подрастать, ее недоверие к родственникам росло вместе с нею.

Других же людей, кроме родственников да тех, которых она встречала в большом свете, с тех пор как ее представили ко двору и начали вывозить, она не знала.

Крепостных, которыми она была окружена, Марта за людей не считала. Кроме няни Григорьевны, жившей теперь на покое в одном из флигелей, да горничной Марины, приставленной к ней лет десять тому назад, она ни с кем из дворовых не имела случая перекинуться словом. Она даже и в лицо не знала этих дворовых.

Недавно Марина взяла себе на подмогу девчонку Хоньку. Марта каждой утро видела эту девчонку, когда та вносила в ее уборную тяжелое ведро с водой для умывания или когда собирала на совочек сор, выметаемый Мариной из спальни барышни. Эта девчонка забавляла Марту жгучим любопытством, с которым она смотрела на нее исподлобья, и ей не раз хотелось заговорить с этим быстроглазым бесенком, спросить, хорошо ли ей здесь живется, откуда ее привезли и есть ли у нее в деревне родные, но она не знала, как это сделать, чтобы не показаться всем окружающим странной и не навлечь на себя выговора от мадемуазель Лекаж, которая, она это знала, зорко следит за каждым ее шагом и обо всем доносит отцу.

Полинька, та знала бы, как поступить в подобных случаях. Ее отпускают совсем одну к незнакомым людям; она приехала с юга России в Петербург с какими-то купцами (и она в этом по секрету созналась Марте), заветная ее мечта — поступить на сцену!

А у нее, Марты, какая мечта? Разве только то, чтобы ее не отдали замуж за такого противного дурака, как барон Ипполит, — ни о чем другом не смеет она мечтать.

Если бы мадемуазель Лекаж сама не нашла нужным привезти к ним Полиньку, ей ни за что не позволили бы ни петь с нею, ни разговаривать.

За столом, сервированным по-праздничному, но в маленькой столовой, так как обед был семейный, сидело человек пятнадцать, между прочими и баронесса с сыном.

Марья Леонтьевна очень удивилась, когда ее муж, вернувшись после визитов домой, сказал, что заезжал к Фреденборгам и пригласил их обедать. Обыкновенно тех, кто у них разговлялся в ночь на Пасху, Александр Васильевич обедать на другой день не звал.

Удивились этому приглашению и Фреденборги, но и обрадовались в то же время. Барон Ипполит с каждым часом все больше и больше влюблялся в Марту, а теперь, когда по всем признакам можно было рассчитывать, что его предложение будет принято, он дал волю своему чувству и смотрел на молодую Воротынцеву такими влюбленными глазами, что все это замечали.

День был теплый, солнечный. За десертом кто-то заговорил про народное гулянье на Дворцовой набережной; Александр Васильевич приказал заложить открытые коляски и предложил гостям своим прокатиться. Все, даже и те, которые предпочитали бы отправиться домой и лечь спать, поспешили принять предложение с благодарностью.

Так же поступила и Марта, а между тем с каким удовольствием осталась бы она дома! Она предвидела, что барон и во время катанья будет сидеть против нее и надоедать ей своими вздохами, страстными взглядами, нежными намеками. Все это начинало ей уже не на шутку надоедать.

Теперь только заметила она то, что за обедом и раньше всем окружающим бросалось в глаза, а именно, что барон с какой-то особенной самонадеянностью позволяет себе ухаживать за нею.

Это открытие и оскорбило, и рассердило Марту. Как он смеет? Какое он имеет право? Неужели он воображает, что она может сделаться его женой? Такой пошлый дурак… Но если отец захочет? Нет, нет, не может этого быть!

Молодой девушке становилось так жутко при этой мысли, что она поспешила отогнать ее от себя и, чтобы скрыть тоскливое смущение, овладевавшее ею, впала в крайность — напустила на себя притворную веселость и стала беспощадно поднимать на смех своего обожателя, осыпала его колкостями, придиралась к каждому его слову, чтобы выставить его тупоумие.

Барон оробел и после каждой колкости Марты растерянно оглядывался на свою мать.

«Видите, как она со мною обращается, а вы мне разрешили надеяться», — говорил этот взгляд.

Это происходило в карточной угловой комнате, с дверью на балкон, где обыкновенно подавали кофе после обеда.

Марья Леонтьевна сидела на своем диване в глубине комнаты как на иголках. Слышать то, что говорила Марта своему претенденту, она не могла; молодые люди стояли у двери, растворенной на балкон, И шум проезжавших мимо экипажей заглушал их голоса, но она не могла не видеть смущения барона, отчаянных взглядов, бросаемых им на мать, и негодующего волнения этой последней. А когда она оборачивалась к мужу, стоявшему в группе мужчин в другом конце комнаты, ей казалось, что он сердито смотрит на дочь, и это усиливало ее волнение.

Несколько раз пыталась она знаками дать понять Марте, чтобы она была осторожнее, но это ни к чему не вело. Точно какой-то бес дерзости и язвительности овладел девушкой. Она продолжала мучить свою жертву и, надо ей отдать справедливость, делала это так остроумно и с такою находчивостью, что присутствующие при этой травле не в силах были сдерживать смех.

Баронесса выходила из себя. Еще мгновение, и она, может быть, не выдержала бы и вмешалась в разговор молодежи, чтобы проучить дерзкую девчонку, но, к счастью, явился лакей с докладом, что коляска у подъезда.

— Сказать мсье Ривьеру, дети поедут, — приказал Александр Васильевич лакею.

С этими словами он отошел от своих собеседников и приблизился к дамам.

— Я поеду с детьми, — сказала между прочим Марта барону, — мне с ними несравненно веселее, чем с большими. Слушать их глупости только смешно: знаешь, что они — маленькие и что когда им будет двадцать шесть лет…

Ее так забавляло смущение барона, что она не заметила, как подошел отец.

— Vous irez dans votre chambre et vous y resterez jusqu'à ce qu'on vous permette d'en sortir! [10] — заявил ей Александр Васильевич во всеуслышание тем холодным и резким тоном, который у него всегда являлся, когда он был чем-нибудь сильно взбешен.

В испуге все кругом смолкло.

Марта побледнела, но не растерялась. Бросив вызывающий взгляд на барона, она опустила глаза и медленно удалилась. Марья Леонтьевна всколыхнулась и, вся красная от волнения, со слезами на глазах метнулась было за дочерью, но, встретив выразительный взгляд мужа, как вкопанная остановилась на месте. Барон в припадке отчаяния тяжело дышал и бессмысленно смотрел выпученными бледными глазами то на мать, то на ту дверь, за которой скрылась Марта. Молоденькие кузины боязливо переглядывались между собою.

Впрочем, переполох длился недолго: почти тотчас же раздался громкий, веселый голос хозяина дома, приглашавший общество собираться в путь. Явился мсье Ривьер с мальчиками, одетыми для катанья. Дамы заторопились надевать шляпы и мантильи перед зеркалами, между барышнями и прислуживавшими им кавалерами завязались вполголоса оживленные разговоры.

Один только барон хранил мрачный вид и упорное молчание, но зато баронесса была удовлетворена.

— Александр Васильевич слишком строг, — заметила она вполголоса Марье Леонтьевне, усаживаясь рядом с ней в коляску, и, взглянув с ласковой улыбкой на сына, который должен был, по распоряжению Воротынцева, занять место на передней скамейке в той же коляске, она прибавила, чтобы доказать, что неприятный эпизод не изменил их намерений: — La petite est un peu violente, mais un si bon coeur [11].

Вслед за тем, не дожидаясь возражений своей спутницы, она со свойственным ей тактом заговорила о другом.