Последний завет

ГЛАВА 12

Багдад, апрель 2003 года

Салям отправился утром в школу скорее по привычке, чем по необходимости. Он не верил в то, что может быть какая-то учеба в такие дни. Но все равно пошел. На всякий случай. При Саддаме прогуливать занятия категорически не рекомендовалось. Прогулы — как и все прочие виды неповиновения воле государства — могли повлечь за собой самые тяжкие последствия. Да, Саддама больше не было в его дворце, и никто не знал, куда он подевался. Его статуя на главной площади города торжественно обрушилась, покрыв пылью с головы до ног десятки операторов и репортеров. Но багдадцы, за десятилетия приученные жить в страхе, не спешили праздновать свою свободу. Многие — и Салям не был исключением — вполне допускали мысль о том, что диктатор может в любой момент восстать из волн сурового Тигра, будто рассерженный Посейдон, и крикнуть отступившемуся от него народу: «На колени!»

Одноклассники Саляма, видимо, думали о чем-то похожем, потому что школьный двор был полон детей — как в самый обычный учебный день. Кто гонял мяч, кто строчил в тетрадях, кто сплетничал, сбившись в небольшие стайки. Никто особенно не ликовал по поводу освобождения от тирании. Почти все преподаватели до переворота были членами Баас[8] и, разумеется, ревниво поддерживали режим.

И все-таки что-то неуловимо изменилось в душе Саляма. Поселилось новое, не вполне осознанное ощущение чего-то большого и неизведанного, о чем раньше и мечтать было немыслимо, но что сейчас стало доступно каждому. Его буквально начинало трясти от возбуждения, когда он задумывался о том, что Саддама больше нет. Это было почти болезненное, пугающее и одновременно невероятно притягательное чувство… Ощущение того, что отныне он может распоряжаться собой сам и что за него никем и ничего не решено…

Ахмед, главный задира и лидер класса, подскочил к нему и крикнул:

— А где тебя носило вчера ночью?

— Нигде. Дома спал… — неуверенно отозвался Салям, предательски опуская глаза.

— А знаешь, где я был? — ничего не заметив, продолжал Ахмед.

— Где?

— А вот догадайся!

— У Салимы?

— Ты что, дурак?!

— Ну, тогда не знаю… Намекни.

— Мне удалось сколотить целое состояние! Теперь я богач!

— Ты работаешь, что ли, по ночам?

— Вот дубина! Хотя это можно назвать и работой, потому что я зверски устал, делая свои деньги! Но зато я загреб их столько, сколько тебе в жизни не приснится!

— А как это? — шепотом спросил его Салям.

Ахмед просиял, обнажив два позолоченных зуба, и громогласно объявил:

— Просто пока одни дрыхнут, другие попадают в сокровищницу! Вчера у них было специальное предложение для тех, кто страдает бессонницей: заходи и бери столько, сколько способен унести! Даром!

— Ты был в музее… — еще тише, одними губами, прошептал Салям.

— В музее, в музее! — радостно подтвердил юный бизнесмен.

Салям вдруг обратил внимание на аккуратно подстриженный пушок на подбородке одноклассника. Ахмед уже пытается отпустить бородку…

— И что ты там нашел?

— Ха, так я тебе и сказал! Но я поступил правильно, как и остальные, кто был со мной. А те, кто держал все эти богатства под замком, поплатились! Ибо сказал Пророк: «Обрадуй же тех, которые накапливают золото и серебро и не расходуют их на пути Аллаха, мучительными страданиями. В тот день накопленные ими сокровища будут раскалены в огне Геенны, и ими будут заклеймены их лбы, бока и спины. Им будет сказано: „Вот то, что вы копили для себя! Вкусите же то, что вы копили!“»[9] Во как!

— Так тебе досталось золото и серебро?

— И не только, дружище, не только!

— А долго ты там пробыл? В музее, я имею в виду?

— Да, почитай, всю ночь. Пять раз возвращался домой и пять раз уходил снова. С ручной тележкой, между прочим!

Салям буквально подавился жизнерадостной улыбкой Ахмеда и тут же решил не признаваться в том, что и сам побывал минувшей ночью в музее. Но не потому, что он боялся закона — никакого закона больше не существовало, и не потому, что боялся преподавателей из Баас — никакой партии больше не было. Ему просто было стыдно за себя. Чем он мог похвастаться перед Ахмедом? Банальной глиняной табличкой?..

Салям едва не проклинал Аллаха за то, что тот сделал его таким трусом. В музее он повел себя точно так же, как и всегда, — бежал от малейшей опасности, освобождая путь к славе для более смелых и отчаянных. Подобным же образом он вел себя на футбольном поле, где никогда не шел на столкновение с соперником, а болтался подальше от основных событий и не участвовал ни в нападении, ни в обороне. Но если раньше трусость делала из него всего лишь всеобщее посмешище, то теперь она лишила его состояния. А вот Ахмед свое урвал и теперь богат, как шейх. Кто знает, может, теперь он уедет из этой проклятой страны в Дубай, где заживет по-царски. А может, у него хватит денег даже на то, чтобы добраться до сказочной Америки, где у каждого есть трехэтажный дом с бассейном и гаражом на три машины…

Тем же вечером, вернувшись домой, Салям заглянул под кровать. Но при этом он уже не испытывал и доли того возбуждения, какое было у него утром. «Сокровище» — всего лишь кусок засохшей глины. Никчемный и бесполезный. Не то что золоченые, украшенные драгоценными рубинами кубки, которыми теперь была заставлена комната Ахмеда. Не то что серебряные статуэтки и дорогие гобелены. Почему, ну почему все это досталось Ахмеду, а не Саляму? Какой черт понес его в тот идиотский подвал, из которого вынесли даже пишущие машинки? Зачем он вообще стал спускаться вниз, если наверху его ждали восемнадцать огромных залов, ломившихся от сокровищ Древнего Вавилона? Видно, это судьба. Так уж на роду ему написано. Он еще был в утробе матери, когда кто-то решил на небесах, что Салям аль-Аскари родится неудачником. И это — на всю жизнь.

— Что это у тебя?

Салям торопливо прижал глиняную табличку к груди, закрыв ее руками, но было уже поздно. Девятилетняя сестра с восторгом и жадностью пялилась на брата.

— Покажи!

— Что?

— Вот эту штуку, которую ты от меня прячешь!

— А-а, это… Да ерунда. Нашел на школьном дворе.

— Ты же говорил, у вас не было уроков.

— Уроков не было, но в школу-то я ходил!

Лейла убежала из комнаты с криком:

— Папа, папа! Салям украл какую-то штучку, иди посмотри!

Салям возвел глаза к потолку. Вот и все. Кончено. Теперь его выпорют. Причем ни за что… Он был бы счастлив принять наказание за хотя бы десятую часть сокровищ Ахмеда, но отец отхлещет его за эту уродливую табличку. В ярости Салям вскочил на табуретку, стоявшую у стены, и попытался дотянуться до высокого маленького оконца. Сейчас он выбросит табличку на улицу, и дело с концом.

— Стой! Салям, я кому сказал! — ударил ему в спину суровый окрик отца.

Тот стоял на пороге комнаты и уже тянулся к ремню. Салям предпринял последнюю отчаянную попытку освободиться от глиняной таблички, но створку окна заело. Он сумел приоткрыть ее всего на пару сантиметров, и та прочно застряла — ни туда ни сюда.

Мальчик замер. На глаза у него навернулись слезы, а в следующее мгновение отец стащил его на пол, выворачивая ему руку с табличкой.

Борьба была неравная, и сын ее проиграл, упав на спину и пребольно ударившись затылком. Табличка осталась в руках отца, и тот принялся внимательно ее разглядывать.

— Папа, это…

— Тихо!

— Я нашел ее…

— Да помолчи ты!

Главная ошибка Саляма заключалась в том, что он вообще соблазнился мыслью пойти вместе с остальными в тот треклятый музей. И он признался в этом отцу. Он сам не помнил, как позволил толпе, идущей на приступ, увлечь себя, как оказался перед центральным входом, как помогал разбивать кирпичное препятствие на лестнице, как наткнулся на эту чертову табличку, будь она проклята вместе с тем, кто спрятал ее в той нише в полу. Но ведь он не один воровал! Да той ночью в музее побывало полгорода! И если другим можно, то почему ему нельзя?!

Отец почти не слушал. Он все изучал табличку, вертел ее в руках и так и эдак. Так же внимательно он осмотрел и глиняный «чехол».

— Ты мне веришь, отец?

Тот на секунду отвлекся от таблички и бросил на сына сумрачный взгляд.

— Молчи, несчастный!

Наконец отец принял какое-то решение, приказал сыну ложиться в постель, а сам торопливо выбежал из спальни и устремился на кухню. Вместе с табличкой. Через минуту Салям услышал, как отец тихо говорит с кем-то по телефону.

Не рискуя высовывать нос из комнаты, чтобы не вызвать новую вспышку отцовского гнева, Салям сидел на краешке своей постели и мысленно благодарил Аллаха за то, что тот избавил его от порки. По крайней мере на время…

Через несколько минут он услышал, как хлопнула входная дверь. Глиняная табличка, счастливым обладателем которой он являлся почти целые сутки, оставила своего хозяина навсегда…