Последний завет

ГЛАВА 28

Иерусалим, четверг, 00:46

Они высадили Эйяла Кишона у центрального полицейского участка Тель-Авива. Тот решил заявить об исчезновении отца. Эйял был абсолютно убежден в том, что с его отцом случилась беда. Спасибо Ури, который рассказал ему о судьбе своих родителей и о звонке Шимона Гутмана Баруху, ставшем последним.

На обратном пути в Иерусалим Ури не переставая звонил в различные справочные, пытаясь отыскать следы загадочного Афифа Авейды. Все результаты Мэгги аккуратно заносила на бумагу. Наконец у нее образовался список из двадцати человек. Больше половины имен она сразу зачеркнула — эти люди жили слишком далеко от Иерусалима. Дантист, адвокат, шестеро крестьян, зеленщик и торговец антиквариатом, державший лавочку на арабском базаре в Старом городе. Так получилось, что род занятий этого человека телефонный оператор назвала в самую последнюю очередь. Но Ури и Мэгги не пожалели о том, что им пришлось так долго ждать.

— По-моему, все ясно.

— Вы уверены?

— У моего отца были личный дантист и личный адвокат, а с арабскими крестьянами он сроду дела не имел. Антиквариат, древности — это была едва ли не единственная тема, из-за которой мой отец мог заставить себя заговорить с арабом.

Они вернулись в Иерусалим далеко за полночь. Ури предложил сразу же отправиться на базар в Старый город, чтобы попытаться отыскать там Авейду, но Мэгги его урезонила. Какой базар может быть глухой ночью? Все лавки закрыты, им даже не у кого будет спросить, которая из них принадлежит Афифу Авейде. А его домашнего адреса они не знали.

Ури согласился с этими аргументами и отвез Мэгги к ее гостинице.

— Приехали, мисс Костелло.

Она вышла из машины и уже собралась было идти, как вдруг обернулась и, улыбнувшись, предложила:

— Может, кофейку?

Ури не относился к числу людей, которые любят выпить. Мэгги легко определила это, так как он вот уже почти полчаса баюкал в руках стакан с несколькими глотками виски и содовой. Ей невольно приходилось и себя одергивать, хотя она и жалела немного о том, что не может сейчас поступить с выпивкой из мини-бара так, как привыкла: глоток — и бутылочки нет, еще глоток — и второй нет.

— Расскажите, как это вы вдруг заделались кинорежиссером, — попросила она.

Они сидели в ее номере за угловым столиком. Мэгги незаметно для Ури сняла туфли и теперь блаженствовала, чувствуя, как отходят затекшие ступни.

— А что, собственно, рассказывать?

— Как вышло, что у вас получилось построить на этом карьеру? Все-таки киношники на дороге не валяются.

Ури улыбнулся, вспомнив, как сам расспрашивал ее о карьере переговорщика.

— А с чего вы вдруг взяли, что мне удалось построить на этом карьеру?

— Вы производите впечатление успешного человека.

— Да? Это вам только кажется. Хотя… Вы смотрели «Мальчики и истина»?

— Это где четверо разных ребят рассказывали о себе? Да, смотрела в прошлом году. Понравилось. А что? Уж не хотите ли вы сказать… что это вы сняли?

— Я.

— Господи! Поразительно! А я помню, тогда еще удивлялась, как это режиссеру удалось разговорить тех пацанов и заставить высказываться так откровенно… Честно скажу, я думала, их снимали скрытой камерой. По крайней мере в некоторых эпизодах.

— Не было там никаких скрытых камер. Просто у меня есть один секрет, который помог. Только я вам его не расскажу. Коммерческая тайна.

— Я буду молчать.

— Ну хорошо. Дело в том, что, когда ты встречаешься с человеком, которого собираешься снимать… Нет, не скажу. Откуда я знаю, что вам можно доверить такой секрет?

— Доверяйте смело, я унесу его с собой в могилу.

— Уговорили. Мой секрет — умение слушать.

— И все?..

Он улыбнулся, довольный произведенным эффектом.

— И все.

— И где же вы этому научились?

— От отца.

— От отца?! Вы извините меня, Ури, но ваш человек не производил впечатление внимательного слушателя.

— Он им никогда и не был. Отец всегда говорил. А мы с мамой слушали. У нас не было другого выхода. И в какой-то момент я понял, что буквально достиг в этом совершенства.

Ури сделал еще один крошечный глоток из своего стакана, а Мэгги вдруг поймала себя на мысли, что невольно любуется им. Да, пожалуй, у него было такое лицо, на которое смотришь и… не можешь оторваться.

— А теперь вы мне расскажите про себя.

— Я ведь уже рассказывала…

— Вы рассказали о том, что научились вести переговоры, наблюдая за матерью, но ни словом не обмолвились о том, почему стали переговорщиком.

Мэгги откинулась на спинку кресла и окончательно расслабилась. Впервые с момента встречи с Ури. Тот тоже сбросил с себя напряжение, и она была рада за него. Ему слишком многое пришлось вынести в истекшие несколько суток. А сейчас они оба сидели у нее в номере, неспешно потягивали виски и отдыхали. Мэгги знала, что это не может продолжаться долго и скоро закончится. Но она была благодарна Богу за то, что им выпала эта краткая минута отдохновения. А еще… ей просто приятно было находиться рядом с этим мужчиной. Она честно себе призналась в этом и даже не попыталась свести мысль к шутке, как бесчисленное число раз делала в аналогичных ситуациях… с другими мужчинами…

— Это не очень интересная история… сопливая и сентиментальная.

— А мне нравятся сопливые и сентиментальные истории.

Мэгги подняла на него глаза.

— Как-то очень давно мне предложили поехать за границу. Я там ни разу не была и согласилась. Поехала с миссией гуманитарной помощи в Судан. А там как раз бушевала самая настоящая гражданская война. Как в фильмах. Только хуже. Однажды мы наткнулись на совершенно выжженную деревню. Вы бы видели те трупы… оторванные конечности… вспоротые животы… раскроенные головы… Они валялись по всей деревне. А еще там были дети. Живые, но брошенные и обреченные. Они ходили среди своих мертвецов как зомби. Налет на деревню произошел на их глазах. На их глазах убивали отцов, насиловали матерей и старших сестер… а потом тоже убивали. Мы были там два часа. Я насмотрелась… И уже тогда решила, что, если есть возможность положить конец войне… хотя бы приблизить ее окончание… это необходимо сделать.

Ури молчал, внимательно глядя на нее поверх своего стакана.

— Тогда я сделала свой выбор. А когда спустя много лет попыталась выбросить все это из головы, то у меня толком не получилось. И вот я снова на войне.

Он удивленно нахмурил брови.

— А, так я вам еще не говорила? Это моя первая командировка за целый год. Меня достали из нафталина, заставили вернуться с заслуженного отдыха и вновь погнали в бой. — Мэгги надоело притворяться, и она одним махом осушила свой стакан. — Против моей воли, кстати.

— А почему вы ушли на заслуженный отдых?

— Да… так получилось. Тоже, кстати, с Африкой связано. Ну, словом, я помогала на мирных переговорах в Конго. Там гибли тысячи, но всем на это было наплевать. Я пахала как проклятая. У меня ушло восемнадцать месяцев на то, чтобы посадить противоборствующие стороны за стол переговоров. Друг напротив друга. А потом еще несколько недель мы с ними учились общаться спокойно и без ненависти. И вот буквально за пару дней до подписания мирного соглашения, все детали которого уже, считайте, были согласованы… — Мэгги решительно плеснула себе еще, — я совершила ошибку. Ее можно было бы назвать дурацкой, если бы она не стала роковой. Я до сих пор удивляюсь, как могла… как… Ну, как бы то ни было, а ее следствием стал срыв переговорного процесса и, соответственно, возобновление военных действий с обеих сторон. Вот такая грустная история.

— Да уж…

— Мне пришлось спешно покинуть Конго. Я ехала в аэропорт и смотрела на дорогу. И вновь видела детей. Брошенных и обреченных. Я смотрела им в глаза и знала, что подвела их, отняла у них надежду. Я совершила преступление. Ведь когда идет война и ты знаешь, что, кроме нее, ничего иного быть не может, как-то свыкаешься. А когда тебе дарят надежду на мир, а потом отнимают… это хуже. Это не по-людски… — Одинокая слезинка скатилась у Мэгги по щеке. — И знаете, Ури, я запомню эти лица на всю жизнь.

Ури поставил стакан, поймал руку Мэгги и сжал ее в своей. Потом он поднялся из-за стола и, не выпуская ее руки, заставил подняться и Мэгги и обнял.

Он старался утешить ее, гладил рукой по волосам, но слезы от этого становились только обильнее. А впрочем, может, это и было для Мэгги настоящим утешением.

Время для них остановилось. А пошло вновь в тот момент, когда их губы соприкоснулись. Они целовались робко, целомудренно, словно боясь спугнуть зыбкое очарование этих секунд. Ури обнял Мэгги крепче и привлек к себе. Его ладонь задела ее правую грудь, и по всему телу Мэгги прокатилась волна возбуждения. Затем Ури наткнулся на полоску голой кожи между юбкой Мэгги и блузкой и нежно провел по ней подушечками пальцев. Он никак не ожидал, что эта робкая ласка вызовет такую реакцию…

Мэгги резко оттолкнула его и теперь стояла перед ним, тяжело дыша.

— Что? Что случилось?

Мэгги вместо ответа стала отступать назад, наткнулась на край постели и тяжело опустилась на нее. Пошарив рукой слева от себя, она отыскала выключатель ночника, и комнату залил мягкий свет.

Очарование исчезло.

— Прости, прости… — повторяла Мэгги, закрыв лицо ладонями. — Я… я не могу.

— Тебя дома кто-то ждет?

Странно, но она даже не вспомнила сейчас об Эдварде.

— Нет. Не в этом дело.

— А в чем же?

— Я не сказала, какую именно ошибку совершила тогда… в Конго. Я переспала с представителем одной из сторон, участвовавших в переговорах. С одним из полевых командиров. — Она подняла на Ури заплаканные глаза. — Разумеется, все это мгновенно открылось. Противоположная сторона тут же обвинила меня в шпионаже в пользу их оппонентов. Переговорам пришел конец.

Ури вздохнул.

— И после этого тебя отправили в отставку?

— Нет, я сам ушла. Я согрешила и сама себя наказала… — Она сделала попытку улыбнуться, но у нее это получилось весьма жалко: губы по-прежнему дрожали, а глаза распухли от слез. Впрочем, Мэгги рада была, что выговорилась. — С тех пор все окружающие только и делали, что убеждали меня, будто жизнь продолжается. Особенно усердствовал Эдвард. Жизнь продолжается, хватит оглядываться назад и все такое… Но у меня не получается не оглядываться назад. И меня в ночных кошмарах по-прежнему будут преследовать лица тех детей. До тех пор по крайней мере, пока я не искуплю свою вину перед ними. А я искуплю ее, Ури, вот увидишь. У меня больше нет права на ошибку.

— Но, Мэгги… — Он улыбнулся. — Я ведь не участвую в переговорах и не представляю ни одну из враждующих сторон.

— Ты израильтянин, а этого достаточно. Ты сам знаешь, что у вас тут творится. Если пожал руку еврею, ты враг палестинского народа. Если пообедал с арабом, израильская разведка тут же сядет тебе на хвост.

— Хорошо, допустим. Но кто узнает?..

— О, уверяю тебя, что те, кому надо, узнают… — Мэгги не могла смотреть ему в глаза. Вместо этого она опустила взгляд на пол, боясь, что, если поднимет на Ури глаза, ее решимость может дать трещину.

— Что ж… — проговорил Ури после долгой паузы. В голосе его явно слышалась горечь.

А Мэгги поднялась с постели, подошла к двери номера и распахнула ее.

— Прости меня, Ури… Пожалуйста, прости.

Ури подошел к ней, тронул ее плечо, а потом молча вышел.