Последний завет

ГЛАВА 21

Лондон, шестью месяцами ранее

Генри Блайт-Паллен поворачивал колесико настройки приемника до тех пор, пока не настроился на мюзикл «Лучники». Тум-ти-там, ти-там-там, тум-ти-там, ти-там-там… Он не был гурманом в музыке, как, впрочем, и во всем остальном. И это несмотря на то, что всю свою жизнь имел дело с антиквариатом и сокровищами древних царских династий. Подумать только: для того чтобы почувствовать себя хорошо, ему достаточно было просто неспешно ехать на своей машине по солнечной погоде и мурлыкать под нос мелодию из очередной мыльной оперы, которую передавали по радио.

Генри обожал сидеть за «баранкой». И то, что ему сейчас потребовалось вдруг выйти из-за стола офиса на Бонд-стрит и отправиться в аэропорт Хитроу, было ему ничуть не в тягость. Скорее наоборот. Ни тебе телефонных звонков, ни срочных факсов — едешь себе, глазеешь по сторонам да мечтаешь.

Надо сказать, этой дорогой Генри ездил так часто, что, казалось, мог, ничего не опасаясь, завязать себе глаза. Правда, он почти никогда не подруливал к пассажирским терминалам, где людей было будто сельдей в бочке и все куда-то отчаянно торопились, волоча за собой исполинские чемоданы. Нет, Генри держал курс к грузовым причалам, о существовании которых многие рядовые обыватели, наверно, даже и не догадывались.

Он заехал на автостоянку и без особого труда отыскал свободное местечко для своей машины. Генри не вылезал до тех пор, пока мюзикл не закончился, и потом с удовольствием поаплодировал вместе с теми, кто присутствовал в зале, откуда велась трансляция. Браво, Дженни! Главная героиня наконец-то дала в финале волю слезам… Заблокировав изнутри окна машины, он выбрался наружу, отряхнул пиджак — современная версия твидового сюртука, как он любил отзываться о нем, — окинул довольным взглядом сверкающие бока своего «ягуара» и неторопливым шагом отправился к терминалу.

— Добрый день, сэр, — поприветствовал его знакомый охранник. — А я уж думал, что вы и не выходили отсюда!

— Перестань, Тони. Это всего-то мой третий визит за месяц.

— Сдается мне, дела у вас продвигаются неплохо, а?

— Грех жаловаться, — разводя руками и весело улыбаясь, ответил Блайт-Паллен.

Заполняя грузовую квитанцию, он в графе «Характеристика груза» просто написал: «Игрушки», — а в графе «Страна отправки» — «Иордания». И ведь ни в одном пункте не покривил душой. Импорт из Иордании всегда считался банально легальным. В ответ на просьбу милой девушки указать код груза он наизусть повторил ей многозначный номер, продиктованный ему по телефону стариком Джафаром. Наконец он поставил в конце анкеты свое имя и вернул девушке полностью и корректно заполненный бланк.

— Благодарю вас, господин Блайт-Паллен. Я сейчас.

Генри занял привычное кресло в зале ожидания и пробежался глазами по вчерашней «Ивнинг стандард». На челе его не было ни морщинки, он выглядел абсолютно расслабленно. Да и чувствовал себя точно так же. Он уж и забыл, когда в последний раз таможенные работники просили его вскрыть багаж у них на глазах. Вот и на сей раз все было чисто. Посылка была абсолютно легальна, пришла из легальной страны от легального отправителя и к легальному получателю. Правдой было и то, что таможню никогда не интересовали предметы искусства. Вся их профессиональная страсть расходовалась на обнаружение наркотиков и нелегальных иммигрантов. Этого хотело начальство, а большего от них и не требовали. Политики, понукаемые таблоидами, под контрабандой подразумевали только три понятия — «крэк», «белый»[12] и «албанцы». Все. Так что жена Генри зря так волновалась каждый раз, когда он отправлялся в Хитроу.

Девушка вскоре вернулась с проштампованной квитанцией, которую таможня подмахнула не глядя. Генри Блайт-Паллен выплатил смешные тридцать фунтов пошлины и вернулся в свою машину, где стал терпеливо ждать вызова в грузовой ангар. Ждать долго не пришлось. Сотрудник терминала пошел впереди машины, показывая дорогу, и через три минуты они добрались до огромных ворот с надписью «Док № 8». А вскоре Блайт-Паллен уже тащил к «ягуару» тяжелый ящик. Последняя подпись под актом сдачи-приемки — и вот он уже едет обратно.

Позже, вскрывая ящик у себя в офисе на Бонд-стрит, он испытывал сильное возбуждение, какое настигало его всякий раз, когда он получал с Востока особо ценный груз. Возбуждение было сродни сексуальному и имело все сопутствующие внешние признаки — такое же он испытывал только с женщинами, да еще в детстве, когда тайком смолил косяки на школьном дворе. С величайшей предосторожностью Генри снял с ящика крышку, памятуя о том, как в прошлый раз эта нехитрая процедура обернулась занозой под ногтем большого пальца на левой руке. Руки и сейчас подрагивали, глаза были жадно раскрыты, а с уст готов был сорваться традиционный для любого ребенка, оказавшегося под рождественской елкой, вопрос: «Ну что там?»

Аль-Наари сказал, что шлет ему «туристские безделушки». Генри его понял совершенно правильно — речь шла о товаре, который старик получил из какой-то другой страны. Что ж, это даже интригует.

Однако в следующую минуту Генри испытал разочарование и растерянность — в ящике оказались банальные музыкальные шкатулки, выполненные в виде игрушечных дворцов и домиков разного размера и формы. Тронув один из них, Генри услышал тоненькую, скрипучую и насквозь фальшивую мелодию. Во втором отделении ящика отыскались уродливые стеклянные колбочки, заполненные разноцветным песком, — на каждой красовалась этикетка: «Песок из реки Иордан».

Генри, все больше хмурясь, переводил взгляд с одного бестолкового предмета на другой. Джафар никогда прежде его не обманывал. В отличие, кстати, от самого Генри, который обманывал старого араба не раз и не два…

Выставив из ящика один за другим все домики и колбы, он увидел на дне еще кое-что: завернутую в упаковочную бумагу и целлофан отвратительного вида бижутерию: браслетики, ожерелья — все никчемное и выглядевшее так, словно предназначалось для пятилетней девочки из неблагополучной семьи. Генри сразу припомнил, где он видел нечто похожее в последний раз — в детстве он любил заглядывать в зал игровых автоматов на Блэкпулпир, и подобную мишуру можно было захватить «щупальцами» и выудить из стеклянного куба, который назывался «Сокровищница Флинта»…

Генри работал с Джафаром уже восемнадцать лет и впервые сталкивался со столь идиотской шуткой. «Игрушки, значит… — думал он, чувствуя закипающее внутри раздражение. — Безделушки… Ну что ж, а старик-то не врал… Мерзавец…»

Еще час назад Генри не сомневался в том, что термин «игрушки» был не более чем аллегорией. Теперь же он не знал, что и подумать. «Джафар, ох, Джафар… Что же ты делаешь, старый засранец…» Генри решительно притянул к себе телефон. Сейчас он наберет нужный номер и все узнает.

— Джафар! Здравствуй, уважаемый! Вот… получил от тебя посылочку. Ничего не понимаю. Удивил ты меня, Джафар, сильно удивил!

— Так тебе понравилась музыка, друг?

— Как тебе сказать, Джафар… В общем, очень даже ничего. Целый час сижу тут у себя и слушаю, не могу оторваться…

— Это мастерство швейцарских умельцев. Настоящее мастерство, друг! Да ты можешь сам проверить, заглянув под крышки. Там такие круглые цилиндрики… Приглядись к ним и увидишь, что это очень тонкая работа. И древняя! Очень древняя работа!

— Так, теперь понимаю…

Прижав трубку к уху, Генри тут же взял первую же попавшуюся под руку музыкальную шкатулку и снял с нее крышку, выполненную в виде черепичного ската с тремя крошечными печными трубами. Ага, вот и механизм… Тонкая работа, так ее… Тут без отвертки не обойтись…

— Понял, Джафар, теперь понял, — сказал он своему абоненту, находившемуся от него за тысячи километров на восток.

Схватив перочинный нож и отыскав среди лезвий самое мелкое, он стал ковырять кожух механизма. Тот долго не поддавался. Да, эти чертовы швейцарцы если уж за что-то взялись, то делают на совесть… Наконец ему удалось справиться с кожухом, а через минуту из цилиндра ему на ладонь выкатилась увесистая каменная печать.

— Ага, ну это совсем другое дело, Джафар! Совсем другое дело! Воистину достойная вещица… этот музыкальный механизм… Я бы даже сказал, прародитель всех… э-э… музыкальных механизмов…

— Я знал, что тебе понравится. А что ты скажешь о песочке?

— Вот тут, признаюсь, я теряюсь в догадках, уважаемый Джафар…

— Песок — это настоящее чудо, друг. Каждая песчинка когда-то была большим камушком, и лишь время… тысячи и тысячи лет… заставило его съежиться и принять современный вид и форму… Теперь все эти песчинки на одно лицо. Но лишь на первый взгляд. А ты приглядись-ка к ним повнимательнее!

Генри не долго думая разбил стеклянную колбу об угол стола, на пол просыпался песок, и тут же из него показалась небольшая глиняная табличка, вся испещренная клинописными значками…

— О, Джафар! У меня просто нет слов! Воистину песок реки Иордан способен вызвать священный трепет даже у такого безбожника, как я! А сколько же всего стекляшек ты мне послал?

— Двадцать, друг, ровно двадцать.

— Двадцать… О да, это хорошая партия…

— Не обойди своим вниманием браслеты. Они прекрасны, хоть это и не сразу бросается в глаза. Каждая бусинка на них расскажет тебе свою историю. Что-то напомнит о живительной влаге, что-то о бушующих ветрах, а что-то — и мне это приглянулось больше всего — о кронах величественных деревьев и падающих на землю листьях…

Генри не удержался и хлопнул себя по коленке. Старый лис вновь утер ему нос! Он превзошел самого себя. До 2003 года они с Джафаром не утруждали друг друга никакой маскировкой, но когда приспичило, старик аль-Наари сыграл настоящего Джеймса Бонда, и как сыграл! На секунду Генри даже польстило то, что он стал частью этого хитроумнейшего плана.

На следующий же день он решил встретиться со своим старым приятелем Эрнестом Фронделем из Британского музея. Много лет назад они на пару закончили обучение в артколледже в Харроу. Уже тогда Эрнест подавал большие надежды. И если им попадался на глаза этюд какого-нибудь безвестного молодого художника, то Генри наслаждался телами обнаженных натурщиц, а Эрнест, хмуря брови, отмечал редкую манеру письма. Уже тогда было ясно, кто из них уйдет в бизнес, а кто в науку.

Эрнест Фрондель всегда был рад своему старому другу и консультировал по любым вопросам бесплатно, хотя и ворчал о том, что все увеличивающаяся разница в их материальном благосостоянии несправедлива. Он трепетно изучал любые предметы старины, которые доставлял ему Генри, а потом оценивал их примерную стоимость. Пару раз он даже убедил попечителей музея приобрести что-то у Генри для фондов.

Но на сей раз все вышло иначе. Едва взглянув на первую глиняную табличку, которую Генри достал из своей сумки, Эрнест отдернул уже протянувшуюся было к ней руку и сумрачно спросил:

— Ну и где ты это раздобыл, следопыт?

— В Иордании, дружище.

— Думаешь, я идиот? Возможно, тебе переслали это из Иордании, но мы с тобой оба отлично знаем, каково истинное происхождение этой вещицы.

— Насколько я понимаю, это еще больше увеличивает ее в цене.

— Если только сугубо теоретически.

— В каком смысле?

— Ни один человек, даже если ему не повезло родиться с одной-единственной извилиной, не купит это у тебя, а бросится бежать как от чумы. Я могу наизусть зачитать с полдесятка международных конвенций, однозначно запрещающих торговлю древностями, разграбленными в Ираке.

— Что ты орешь? — взвился Генри и шепотом добавил: — Ну хотя бы взгляни на них. Неужели тебя не грызет любопытство?

— Еще как грызет. Но ничего смотреть я не стану. Все это… то, что ты принес… не что иное, как прямые улики, свидетельствующие о совершении одного из самых тягчайших культурных преступлений, Генри. Пойми. Я не хочу мараться. И знаешь, если уж на то пошло, я сейчас должен звонить в полицию и требовать твоего ареста.

— Надеюсь, ты не собираешься никуда звонить?

— Не собираюсь. Уходи. И не забудь прихватить… вот это все с собой.

Генри был огорчен, но не слишком. Фрондель всегда был ханжой и чистоплюем. Но в одном он оказался прав — иракские сокровища действительно были объявлены «персонами нон грата» в странах цивилизованного мира. Власти за ними охотились, а музеи и коллекционеры от них шарахались в припадках паники. Лишь немногие трезвые люди говорили: «Надо переждать эту бучу, терпеливо и спокойно. Со временем Лондон и Вашингтон вляпаются в какую-нибудь очередную пакость и забудут о том, как они изнасиловали Багдад. У них появятся новые заботы. Вот тогда и можно будет поговорить об иракских безделушках».

Генри ждать не хотел. И он задумал придать своим «игрушкам» легитимность. Это будет непросто сделать, но если все получится, покупатели к нему потянутся вереницей. А до тех пор никто не заплатит и пенса, зная, что потом придется жить в страхе перед возможной конфискацией. Коллекционеры все это уже проходили с сокровищами, награбленными нацистами во время Второй мировой войны по всей Европе, — многие из них потом приходилось отдавать исконным владельцам чуть ли не бесплатно. Даже спустя три-четыре десятилетия. Никто из коллекционеров не хотел повторять своих прежних ошибок.

Генри Блайт-Паллен выждал пару дней и позвонил еще одному своему приятелю, Полу Кри. У того было существенно больше денег и существенно меньше принципов, чем у Фронделя. Генри предложил ему стандартную схему: Кри изучает вещицы, фотографирует их, а затем размещает в одном из специализированных изданий — например в той же «Минерве» или «Берлингтон мэгэзин» — занимательную статейку. После этого таблички и печати, можно считать, уже пройдут почти полноценное «очищение». Они будут считаться не столько кражей, сколько находкой, о которой сообщила уважаемая пресса. Генри будет показывать потенциальным клиентам статью Кри, и та послужит гарантом законности сделки. Полу, конечно, на сей раз придется заплатить побольше. Пожалуй, он даже запросит себе определенный процент от каждой продажи. Ну да ладно, с этим он как-нибудь потом разберется…

Каково же было изумление Генри, когда Кри отреагировал на товар точно так же, как и Фрондель!

— Уж извини, Генри, старичок, но… не могу!

Генри смотрел на него и хлопал глазами. Он даже не обиделся на «старичка», хотя раньше Кри не позволял себе такую фамильярность.

— Это табу, понимаешь? Радиоактивная пыль. Вирус СПИДа. Это невозможно протолкнуть ни в один журнал. Точка.

— Погоди, Пол! Я просто не верю своим ушам — ты отказываешься от денег?

— Все понимаю, старичок, но нет. Все эти вещи, мягко говоря, очень сомнительного происхождения.

— Сомнительного?!

— Они из каталога Багдадского национального музея, о чем тут еще говорить? Какая, к чертовой матери, находка? Ты будто с луны свалился! Не знаешь, что теперь полагается за такие фокусы?

— Проклятие… Что же мне теперь делать?

— Понятия не имею. Не моя проблема. Ищи другой способ — вот мой совет.

У Генри язык не поворачивался сообщить о фиаско старику Джафару, а тот продолжал бомбардировать его телефонный автоответчик все более суровыми посланиями: «Эй, друг, почему спрятался? Разговор нужный, понимаешь? Не забывай про мои „игрушки“. Они мои, понимаешь? И стоят дорого! И я дал за них дорого! Не подведи меня, друг. Не подведи сам себя».

Генри всерьез расстроился. «Игрушки» были заперты в надежном сейфе на Бонд-стрит, но это не приносило ему покоя. Он понимал: Джафар не врет. Вещицы ценнейшие, и если что, спрос за них будет велик.

В конце концов он набрал Люсинду, работавшую на аукционе «Сотбис». Это уже смахивало на акт отчаяния.

— Здравствуй, дорогой, — растягивая слова и явно выпуская в трубку дым от тонкой сигариллы, проговорила она. — Что тебе от меня потребовалось на этот раз?

— Люсинда, ласточка, с чего ты вдруг взяла, что мне от тебя что-либо нужно?

— А разве когда-то было иначе, дорогой?

— Господи, ты не права, ты опять не права! — воскликнул Генри, по своему обыкновению кривя душой.

За исключением двух-трех давних случаев они всегда общались только по делу. Точнее, по делам Генри. В ту пору, когда они оба были студентами, Люсинда считалась одной из первых красавиц, но очень быстро увяла и ее уже давно никто не провожал на улице взглядами. Впрочем, ее внешностью Генри и в юности особенно не интересовался, а теперь ему и вовсе было решительно все равно.

— Ну-ну… — опять выпустив в трубку дым, проскрипела Люсинда.

— Совсем напротив: я хочу предложить твоему вниманию нечто очень любопытное.

Они договорились встретиться за стаканчиком джина с тоником — это был ее любимый напиток.

— Ну и что же такого любопытного ты хотел предложить моему вниманию, дорогой?

Вместо ответа он извлек из кармана крошечную лакированную коробочку и поднес на ладони прямо к ее лицу.

— Боже, Генри, уж не собрался ли ты просить моей руки?

Генри раскрыл коробочку и продемонстрировал Люсинде пару маленьких сережек в виде листьев, выложенных на бархатной подушечке. Смена обстановки произвела с сережками настоящее чудо. Соседствуя с пробками от кока-колы, они начисто терялись. Теперь же это было подлинное произведение искусства. Генри даже цвет бархатной подушечки подобрал неслучайно — он отыскал в каталогах фотографию сережек, заснятых еще в бытность их музейным экспонатом, и хорошенько изучил фон.

— Пресвятая Богородица… Им же как минимум…

— Четыре с половиной тысячи лет.

— Это невероятно… волшебно… Просто сказка!

— Поможешь мне с ними?

— Каким образом?

— Я хочу, чтобы ты их продала с молотка. Ну… а я как бы куплю их. Давай… устрой это.

— Хочешь «отмыть» это чудо, не так ли?

— Люсинда, ты всегда отличалась умом и сообразительностью. За что я тебя и люблю.

— Ты меня не любишь, Генри, и никогда не любил. Но откажу я тебе вовсе не по этой причине.

— Люсинда!

— Как ни удивительно, но нам удалось несколько раз продать вещи, которые родом… оттуда. Но, во-первых, за сумасшедшие деньги, которые ты никогда не потянешь. Во-вторых, нам пришлось сочинять новую легенду, а новая легенда фактически убьет всю прелесть этих очаровательных… листиков, не так ли?

— Зачем сочинять легенду? Просто скажи, что сережки были приобретены у одного частного коллекционера в Иордании. Кстати, это правда.

— Мы оба с тобой отлично понимаем, что имеется в виду под этим «частный коллекционер в Иордании». Брось, Генри. Власти всех стран готовы распять вниз головой каждого, у кого отыщут за пазухой хоть что-нибудь… подобное. Обладание такой вещицей — это, выражаясь поэтически, как поцелуй смерти. Забудь.

Генри тупо разглядывал пузырьки тоника, которые поднимались со дна его стакана и лопались на поверхности.

— Черт бы побрал эту страну со всем, что когда-либо находилось в пределах ее границ, — медленно произнес он. — Что же мне, мать твою так, теперь делать? Мне нужно это продать, понимаешь? Очень нужно!

— В прежние времена я познакомила бы тебя с парой-тройкой очень богатых людей… Но времена изменились, Генри. История с нацистскими сокровищами для многих не прошла бесследно. И абсолютно все вынесли из нее для себя урок, который не забывается. До тех пор пока эти сережки не станут легальными, о чем будут свидетельствовать десятки, если не сотни, разных бумажек, ты их не продашь.

— Как бы ты поступила на моем месте?

— Я бы положила их себе под задницу и замерла, Генри. Надолго. Ничто не вечно под лупой. Все еще поменяется, и ты сможешь заработать на них состояние. Но не сейчас.

Генри долго не решался набрать номер Джафара аль-Наари. После разговора с Люсиндой он принял для храбрости еще два стаканчика и набросал в уме примерный план «объяснительной». Как всегда и бывает в таких случаях, весь этот план полетел к чертям собачьим — Генри спотыкался через каждое слово и никак не мог вытравить из своего голоса жалкие оправдательные нотки. Но свое главное сообщение он все-таки до старика донес: Джафару необходимо набраться терпения и довериться ему. Генри спрячет ценности в надежнейшем из мест — на Бонд-стрит или в одном частном банке. На усмотрение Джафара. И они будут лежать там, пока ветер не переменится.

— Джафар, только не думай, будто в других странах с тобой станут говорить по-другому, — сказал Генри в ответ на осторожный намек старого араба, что он может в любой момент попытать счастья через нью-йоркских дилеров. — Я наводил серьезные справки, поверь мне. Американцы наложили в штаны из-за всей этой истории еще больше, чем мы, англичане.

А в самом конце разговора Генри выдал и свою единственную хорошую новость. Черт с ними, с сережками, пусть пока полежат, а вот остальные вещички он, Генри, пожалуй, сумеет сбагрить. Нет, в телефонном разговоре он не готов раскрывать подробности. Он гарантирует, что глиняные таблички очень скоро найдут своего покупателя. И он лично отправится к нему.