Последняя битва

22 января 1979 год. Москва. Кремль

Кабинет у нового хозяина Кремля оказался огромным и солидным. Размерами почти как футбольное поле. Елочка отдраенного и сияющего лаком паркета идеально гармонировала со светло-бежевыми панелями стен, украшенных прямоугольными дубовыми вставками.

Справа от двери длиннющий «Т»-образный огромный стол, протянувшейся до противоположной стены. Вся поверхность массивной столешницы за исключением бортиков отделана неброским, но солидно выглядящим темно-зеленым сукном. На массивных стульях с обивкой из коричневой кожи могло с комфортом разместиться человек сорок и ещё бы место для доброго десятка осталось.

Слева от меня — зона отдыха: журнальный столик, два мягких кресла и диван из той же коричневой кожи. В углу скромно пристроилась тумба с белоснежным бюстом Ильича.

На другом конце кабинета, за таким же «Т»-образным столом, но намного меньше, под огромным портретом Ленина, сидел Григорий Васильевич Романов. Генсек держал в руке стопку бумаг, соединенных скрепкой, перелистнул страницу и поднял глаза на меня. Положил листы и жестом указал мне на место рядом.

— Присаживайся.

С момента нашей встречи Григорий Васильевич почти не изменился. Седеющие волосы так же коротко аккуратно подстрижены и зачесаны назад, черный костюм идеально отглажен и подобран точно по фигуре. Только взгляд стал ещё тверже и жестче, а стальной блеск в глазах — холодным и оценивающим. И властности прибавилось. Спина прямая, плечи развернуты, лицо бесстрастное, движения уверенные, фигура преисполнена чувством собственного достоинства. Да, тяжела шапка Мономаха, человек почувствовал себя правителем. Груз ответственности давит, заставляет менять манеру поведения, наполняет ощущением своей значимости.

Минуту Григорий Васильевич продолжал сверлить меня глазами. Молчание затягивалось. Затем Романов неожиданно встал, резко отодвинув огромное кожаное кресло. Лицо генсека разгладилось, подозрительный прищур исчез, губы тронула приветливая улыбка. Передо мною был не грозный Хозяин Ленинграда в прошлом и генеральный секретарь ЦК КПСС сейчас, а добродушный пожилой дядька. Метаморфоза была столь разительной, что я с трудом удержал невозмутимый «покер-фейс».

«Он специально меня так встретил. Проверяет реакцию. Это известный приём. Сидит грозный, с хмурым лицом, будто всё знает, „давай колись“. У нечестного человека глазки начинают бегать, руки дергаться, лицо выдает страх. Сразу видно, что неискренен, чего-то боится или „держит камень за пазухой“. А начальник смотрит на его поведение и делает соответствующие выводы. А потом резкая смена настроения. Для неопытного сотрудника — нетипичная реакция. Он может растеряться и чего-то лишнего сказать. Настоящий государь прямо по Макиавелли», — отметил я.

— Здравствуй, Алексей, — протянул руку Романов.

— Здравствуйте.

Хватку Георгий Васильевич не потерял. Рука по-прежнему сильная, жмёт ладонь мощно, как при нашей первой встрече. Я в отличие от генсека силу не особенно не прикладывал. На рукопожатие ответил достойно: ладонь держал крепко, но давить в ответ не стал.

— Чего так робко? — усмехнулся Романов, опускаясь обратно в кресло, и жестом, приглашая садиться. — Как будто повредить руку боишься. Я не хрустальный. И не настолько стар, чтобы бояться мне что-то сломать.

— А зачем прикладывать силу? — я пожал плечами. — Что-то доказывать этим бесполезно. Тем более, вам.

— Перед тем как мы начнём, — Григорий Васильевич снял очки. Роговые дужки глухо стукнули о столешницу.

— Большое тебе человеческое спасибо, Алексей, — доверительным тоном начал генсек. — Я войну и блокаду прошел, много мерзости и подлости видел. Но это…

Романов вздохнул, секунд помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил:

— Даже не знаю, как сказать. Помнишь, я тебе при первой встрече, сказал, что эти реформаторы хуже Гитлера?

— Помню, — подтвердил я.

— Это ещё слабо сказано. Гитлер хотя бы со своей страной и народом так не поступал, как эти хотели. Я тут почитал материалы следствия. Это сюрреализм какой-то. Забрать у людей трудовые сбережения, разогнать инфляцию, обесценить пенсии, растащить по карманам заводы, фабрики, санатории, НИИ, которые мы строили и восстанавливали после войны, у меня просто слов нет. Знаешь, когда ты мне это рассказывал, я воспринял, как будто нагнетаешь, преувеличиваешь. Серьезно не отнёсся. Потом протоколы и видеоматериалы допросов посмотрел, планы реформаторов почитал, и понял: ты ещё сильно преуменьшил. У меня сразу вопрос возник. Как мы это пропустили? Таких упырей вырастили, и не где-нибудь, а у нас в Союзе. Они же в школу ходили, пионерские галстуки и комсомольские значки носили, рассказы ветеранов о войне наверняка слушали и такими мразями выросли. Вот ты мне можешь это объяснить?

— Запросто, — улыбнулся я. — Это поколение уже новое, послевоенное. Большинство родилось в середине пятидесятых годов, когда последствия войны ликвидировали. Реформаторы — выходцы из сытой партийной и хозяйственной номенклатуры. У Гайдара — папаша, начальник военного отдела «Правды», у Чубайса — бывший военный и преподаватель марксизма-ленинизма. Кого ни ткни из реформаторов, все сыты, обуты, одеты и горя не знали с самого рождения. Родители — новая советская аристократия средней руки. Дети — типичные самовлюбленные эгоисты. «Золотая советская молодежь» видела и имела больше возможностей, чем дети рабочих, колхозников, служащих, инженеров. Страны кое-какие посещала, с техникой зарубежной была знакома, одежду красивую им привозили из западных стран, и она была, чего уж там, лучше, ярче и удобнее нашей. С детства у них формировался культ Запада, преклонение перед шмотками, магнитофонами, сверкающими витринами магазинов в капиталистических странах. И родители, бывшие типичными циничными приспособленцами, в кругу семьи позволяли себе быть настоящими, не такими как на партийных собраниях. Дети с молоком впитывали такой стереотип поведения: делай карьеру любыми способами, лги, подставляй, прославляй марксизм-ленинизм, чтобы забраться повыше, предавай, если выгодно. И семена предательства упали на уже подготовленную почву. Номенклатура хотела жить не на одну зарплату, а получать «миллионы» как на Западе, иметь сопоставимый уровень возможностей, капиталов и дохода. Так что ничего странного не вижу.

— Допустим, — Романов нахмурился. Сказанное ему не очень понравилось.

. — Но ведь не все такие?

— Не все, — согласился я. — Но таких хватает. А всё потому, что после смерти Иосифа Виссарионовича многое поменялось и не в лучшую сторону. Помните, Хрущев запретил проводить Комитету расследования в отношении руководящих партийных работников. А отсутствие ответственности рождает вседозволенность. Старая гвардия, заставшая царизм, выстоявшая и победившая в кровавой гражданской войне, была идеологически подкована. Верила в то, что делала, сражалась не щадя себя, ни других, отдавала все силы для победы и восстановления страны. Это видели люди и сами шли за большевиками, потому что им верили. Идеология — основа всего. Без неё невозможно поставить и достичь глобальных целей, преодолеть невзгоды и трудности. Потому что именно идеология объединяет людей. Каждый же задает себе вопрос: а во имя чего я должен это делать: голодать, терпеть, воевать? А коммунисты дали простые, интересные и нужные людям ответы на эти вопросы.

— А сейчас такого нет? — в глазах генсека мелькнул огонек интереса. — Говори откровенно, не бойся. Мне самому интересен взгляд со стороны.

— А сейчас нет, — подтвердил я. — Первая причина в том, что старое поколение, воевавшее и отстраивавшее страну, уходит. На смену им приходят бюрократы и карьеристы. У них нет идеологии, понимаете? Имеется только желание вскарабкаться по партийной лестнице, занять местечко повыше да потеплее. Я вам даже больше скажу, если старые коммунисты из команды Сталина зачитывали «Капитал» до дыр, спорили, знакомились с трудами видных мыслителей и социологов, повышали уровень самообразования для понимания экономических и политических процессов, то сейчас ситуация обратная. Большинство секретарей райкомов и обкомов заучили несколько цитат, прочли пару брошюр, чтобы не совсем «плавать» в понятиях, и всё. То что им преподавали, давно забыли. Предмета они не знают. Получается, многие партийные чиновники по партбилету коммунисты, по сути бюрократы, карьеристы и приспособленцы. Если завтра, допустим, марсиане из Альфы Центавра прилетят и завоюют Землю, то большинство вчерашних секретарей райкомов, обкомов и других партийных начальников, отсиживающих задницы в президиумах, с удовольствием станут главами оккупационных туземных администраций и начнут славить зеленокожих «освободителей».

— А ты не преувеличиваешь? — буркнул помрачневший Романов.

— Даже преуменьшаю, — заверил я. — Возьмите любой том Ленина или Сталина, почитайте, и оцените глубокое понимание исторических процессов, четкость поставленных глобальных задач и продуманных до мельчайших деталей стратегий для их решений. Написано ясным и понятным языком. За исключением нескольких специфических сугубо марсксистких терминов — всё изложено доступно для любого грамотного человека. И читается нормально.

А потом откройте, для сравнения сегодняшний номер журнала «Коммунист». За громкими и, в общем-то, правильными лозунгами — ничем не подкрепленное пустословие к реальной жизни никакого отношения не имеющее. За декларируемыми общими смыслами — замыливание реальных проблем, за сладкими восхвалениями генеральных секретарей — подхалимаж, от которого обычных людей тошнит. И читать это вдумчиво невозможно. Человеку нужно продраться через нагромождение канцелярщины, бюрократических и научных терминов, липкой патоки славословия и прочего дерьма, только убивающего желание дойти до конца статьи. При этом в девяносто девяти процентах сегодняшней писанины подобных бумагомарак ничего интересного для людей нет. Вообще. Более того, эти пафосные и псевдонаучные статьи у большинства советских людей вызывают отвращение, поскольку, повторяю, это набор букв и выражений, никакого отношения к реальной жизни не имеет.

— И какой отсюда вывод? — подбодрил пристальным взглядом Романов.

— Самый простой. Партийная верхушка, я не о вас говорю, а о многих функционерах регионального уровня и ЦК, размежевалась с народом. Она сама по себе, он сам по себе. Все мероприятия в своей массе, начиная со школ, институтов и заканчивая предприятиями, проводятся для отчетности. Вот взять, например, политинформацию. Она должна информировать людей о международной обстановке, просвещать, разбираться в тенденциях политики, грамотно показывать на основе происходящих событий всю сущность западных правящих элит. И делать это так, чтобы людям было интересно. А что на деле происходит? — я скривился и с безнадежным видом махнул рукой.

— Ты продолжай, продолжай, — подбодрил Григорий Васильевич. — Я слушаю.

— А на деле происходит, что докладчик уныло читает свой текст, и ни один человек из присутствующих его не слушает. Кто-то дремлет, спрятавшись за спины одноклассников или одногруппников, кто-то шепчется, кто-то книги читает, конспекты пишет. И каков результат, как думаете? Достигает своих целей политинформация? Разумеется, комсорг, или парторг, галочку «сделано», поставит. Ну а по сути что? А по сути, и выходит то, что делается это только для отчетности. И так везде. Даже идеологию никто не знает, не читает, большинство народа «слышало звон, да не знает, где он». А ведь марксизм-ленинизм научное, социальное и философское учение. Оно тоже не должно стоять на месте, а видоизменяться вместе с обществом, учитывать вызовы времени, выдвигать новые задачи, тезисы, положения. А у нас всё застыло как «муха, окаменевшая сотни лет назад в кусочке янтаря».

— Если бы тебя слышал Михаил Андреевич, — усмехнулся Романов. — У него бы истерика была. Для него постулаты марксизма-ленинизма неизменны. И посягательство на любые изменения кощунственны.

— Суслов? — ответно ухмыльнулся я, дождался утвердительного кивка и продолжил:

— Так его в первую очередь надо гнать, извините за выражение, сраной метлой. Именно Суслов, своей закостенелостью и неспособностью видеть реальное положение вещей, находить эффективные способы работы с людьми в сегодняшних условиях, виноват в сложившейся ситуации.

Мир гораздо шире и больше узкого коридора догм «Капитала», опубликованных в конце шестидесятых годов прошлого века. Нет, то, что про класс эксплуататоров написано, и ещё множество выводов верны и сейчас. Но ведь и сам мир стал абсолютно другим, технологии сделали рывок вперед, общество необратимо поменялось, наши так называемые «западные друзья» тоже трансформировались и научились эффективно работать против «красной идеологии». Поэтому и нам надо изменяться, соответствовать духу и вызовам сегодняшнего времени. А этого нет. Сплошная показуха.

— Допустим, — Романов смерил меня тяжелым взглядом. — И что ты предлагаешь?

— Мне сказали, что вы, вместе с Петром Мироновичем ознакомились с результатами работы военно-патриотического клуба «Красное Знамя». И вроде бы хотите даже создать такие организации под эгидой ВЛКСМ по всему Союзу.

— Правильно, сказали, — улыбнулся генсек. — И даже добавлю, очень впечатлены достигнутыми результатами. Но ты от вопроса то, не уходи.

— Так я и не ухожу, — я улыбнулся ответно. — Вот вам и пример, что делать. Нам удалось найти подходы к молодежи. Все очень просто: мы в провинциальном городе предложили им новую, яркую и интересную альтернативу обычной жизни. Каждый мальчишка в детстве играл в войнушку, а когда становится подростком, с удовольствием занимается боксом или другим «мужским» видом спорта, мечтает быть сильным и смелым.

А «Красное Знамя» — это отличный способ испытать себя, войти в команду, приносящую пользу городу, стать людьми, с которыми считаются и обращаются за помощью власти города. Которые могут и помогают детдомовцам, трудным детям, активно участвуют в общественной жизни, вместе с милицией в составе ДНД и ОКОД наводят порядок в городе.

Ребята чувствуют себя частью сильной команды, заражаются военной романтикой, многие уже хотят после школы идти в ряды Советской Армии, видят, что власти с нами считаются, а местные жители уважают.

— И как вам удалось этого достичь? Сколько вы там за пару месяцев набрали? — поинтересовался Романов. — Я слышал, что почти тысячу человек?

— Девятьсот семь, — с гордостью ответил я. — Семьсот два парня и двести пять — девушек. А достигли очень просто. Я уже рассказывал как. У нас руководство, Игорь Семенович Зорин, я и ещё пять комиссаров. Каждое мероприятие продумываем и организовываем так, чтобы народу было интересно. И что ещё очень важно, мы все время общаемся с людьми, спрашиваем их мнение, слушаем аргументы, многие решения принимаем коллегиально. Это тоже очень важно для работы с молодежью. Даже агитация у нас организована серьезно. Занимается ею отдельный человек — Вероника Подольская, одна из наших комиссаров. Она продумывает агитационные плакаты, способы донесения информации, привлечения новых людей. Когда проводим праздники, разные мероприятия, её сотрудники и сотрудницы снимают всё на память, чтобы у нас было что показать новичкам и представителям прессы. По приему новых людей разработана целая система, показывающая, что мы выбираем лучших. Ребята это видят и ценят.

— Впечатляет, — кивнул Романов.

— Вот и нам надо менять подходы ко всему, — не преминул вставить я. — И к агитации, и к людям. Искать, вычленять и применять новые, наиболее эффективные способы агитации, донесения информации. Постоянно поддерживать диалог с обществом, слушать и знать, что хотят люди, что их беспокоит, и делать всё, чтобы народу жилось комфортнее, страна крепла и развивалась дальше, а не отгораживаться от людей забором, образно говоря. Не надо бояться откровенно говорить с обществом о проблемах и недочетах. Страна от этого только выиграет. Помните, большевики начинали как народная партия? А сейчас?

Ты все верно говоришь, — вздохнул Григорий Васильевич. — Я сам об этом задумываться в последнее время начал.

Спросить можно?

— Конечно.

— Вот я программу «Время» вчера смотрел, — продолжил я. — Там было сказано: Андропова и Косыгина на Пленуме вывели из состава Политбюро и лишили должностей. И больше ничего. О перевороте ни слова. А почему?

— Суслов и Громыко против широкой огласки, — недовольно буркнул Григорий Васильевич. — Предлагают провести суд в закрытом режиме. А потом, максимум, сухое сообщение в прессе.

— А зря. Огласка необходима. Я вам даже больше скажу. Нужен показательный процесс, на всю страну, с демонстрацией фактов, материалов и видео допросов. Пусть народ всё знает и видит. И, хорошо бы, чтобы Лапин напрягся как следует и подал дело так, чтобы даже домохозяйки пришли в ужас от всех мерзостей предотвращенного переворота. Это можно сделать без труда. Достаточно в красках расписать парочку проектов заговорщиков: замораживание вкладов на сберкнижках и либерализацию цен и объяснить к чему приведут эти и другие реформы. И народ сам захочет порвать их на куски.

— Я твое мнение услышал, — сухо ответил Романов. — Подумаю.

Генсек помолчал минуту и добавил:

— А о вашей системе агитации и работы с людьми я уже слышал. Успели похвалить. И корреспонденты очень хорошо отзывались.

— Виктор Всеволодович и Катерина Воробьева? — улыбнулся я.

— Они самые, — подтвердил генсек.

— Вы, что с ними лично разговаривали?

— Зачем лично? — ухмыльнулся Григорий Васильевич. — Я журнал и газету читал давно, ещё до того как стал генсеком. И тогда же заинтересовался, ещё не зная, что это о тебе и твоем клубе. А потом, когда мне Петр Иванович сообщил, послал сотрудников Николая Анисимовича пообщаться с журналистами: расспросить о впечатлениях от посещения «Красного Знамени» и общении лично с Алексеем Шелестовым под запись. Офицеры дали гарантию, что их откровения никуда не пойдут. А потом запись прослушал.

— Понятно.

Романов немного помолчал и спросил:

— Ты про детдом говорил. Я слышал, что шефство над ним взяли?

— Взяли, — подтвердил я. — Это ещё один элемент работы с людьми. Обратились к народу, провели собрание и наши ребята и девчата, на добровольной основе, взяли шефство. Каждый над своим воспитанником. Приезжают к ним, гуляют, в город забирают, гостинцы привозят. И детдомовцы, чувствуют, что они кому-то нужны и о них заботятся, и наши становятся ответственнее и человечнее, общаясь с воспитанниками.

— С тобой и Зориным по этому поводу сегодня ещё пообщаются Машеров и Ивашутин, — задумчиво сообщил Генсек. — Будем перенимать положительный опыт. Сначала откроем организации в Москве, Ленинграде и Минске под эгидой ВЛКСМ. Пусть полгода поработают, посмотрим, как пойдет. Если всё нормально, запустим массово по всему Союзу. Они помогут решить все организационные вопросы. У вас будет полный карт-бланш. Выделим здания и помещения, поможем с инвентарем и преподавателями на местах, если потребуется. Но и спрашивать за результат будем серьезно.

— Спасибо. А спроса мы не боимся, сделаем все, что в наших силах и даже больше.

— Как думаешь, справятся они без тебя? — спросил Романов.

— Конечно, справятся, — автоматически ответил я, и сразу уточнил, осознав вопрос.

— А почему без меня?

— А потому, — ухмыльнулся Григорий Васильевич. — Что у меня к тебе другое предложение. От которого не отказываются. Но сначала ответь на один вопрос. Только честно.