Повелительница львов

Глава 10

Генрих и Букингем знали о выступивших против них силах и, обосновавшись в Нортгемптоне, собрали свою собственную армию. Туда приехали и мы с принцем Эдуардом. Должна сказать, что осталась очень горда оказанным нам приёмом: солдаты неистово выкрикивали «ура», рыцари с обнажёнными головами стояли на коленях. Кругом были алые розы, и уверена, что, если бы в этот момент злосчастный Уорик напал на нас со своим полчищем, их бы просто разорвали на куски.

Мысленно я уже готовила такую участь этому негодяю. Я знала, что он замышляет, и знала ему истинную цену: в моих глазах он был полным ничтожеством. Я также знала, что его отец всё ещё задерживается около Тауэра, а Ричард Йоркский, самый лучший солдат из этой троицы, ещё не успел подойти. На этот раз я была полна решимости не допустить, чтобы «маленькую женщину» отодвинули в сторону. Слишком часто я позволяла себя третировать в прошлом, и не собиралась повторять подобной ошибки.

Муж принял меня со своей обычной опасливой учтивостью, Букингем — с искренней радостью, явно довольный, что моё присутствие подняло боевой дух войск. Не услышала я даже малейших возражений, когда потребовала, чтобы передо мной расстелили карту и обозначили на ней предполагаемые позиции наших врагов. Сведения о местопребывании Уорика и расположении его войск были немедленно подтверждены: прибыл епископ Солсбери, занявший место несчастного Аскью, который сочетал браком нас с Генрихом и впоследствии был убит повстанцами Кейда, с просьбой о проведении переговоров. Эту просьбу мы сразу же отвергли, и епископ уехал. Но мы поняли, что Уорик и его солдаты находятся всего в нескольких милях от нас, в направлении Лондона.

Я взяла командование а свои руки. Перед нами лежала речушка Нен. На первый взгляд не слишком трудное препятствие, но я очень хорошо помнила, к каким пагубным последствиям привела переправа моих войск через реку в Блор-Хите, на виду у врага, и не хотела повторения этого злосчастного эпизода, тем более что насей раз мы, а не наши враги, имели на вооружении смертоносные бомбарды, ибо Букингем приложил все усилия, чтобы вооружить королевскую армию лучше любой другой.

Я приказала перейти через речку. К вечеру 17 июля армия переправилась на противоположный берег; мы разбили шатры и стали ожидать рассвета. Но я нервничала, что вполне естественно перед битвой, и так как Генрих был, очевидно, намерен провести весь вечер на коленях, молясь о победе, решила пойти к своим верным львам и поговорить с ними.

Солдаты как раз собирались приняться за ужин, когда я прибыла к ним пешком, сопровождаемая только моей, дорогой Беллой, сэром Джоном Фортескью и принцем. Они разразились радостными криками и собрались вокруг меня, один лучник даже предложил мне куриную ножку, которую я изволила, пожевать, запив кружкой эля. Подкрепившись, я улыбнулась им.

— Завтра у нас будет много дел.

Они ответили мне ещё более громкими криками, и, подбодрённая, я произнесла целую речь. Я заверила их, что в моих жилах течёт кровь доблестных королей — не их, разумеется, королей, но я не вдавалась в подробности, — и что я готова разделить с ними и все опасности, и победу. Я напомнила им, что они будут сражаться не только за сына Великого Гарри, но и за сына его сына, — при этих словах Фортескью посадил принца себе на плечи, чтобы все могли видеть своего будущего короля. От их боевых криков, казалось, содрогнулось небо, заколотились сердца йоркистов, блуждающих где-то в ночи.

Могу теперь признаться, что поступила тогда опрометчиво. Но в то время мне показалось необходимым и весьма заманчивым поднять боевой дух солдат. Произнести речь меня подвигнул опыт великих полководцев прошлого, о которых я знала из книг, и прежде, всего достойного восхищения Юлия Цезаря. Не стану скрывать, меня как женщину привлекали не только и не столько воинские доблести великого римлянина, сколько некоторые другие его качества, о которых мы знаем даже по прошествии многих веков. (Впрочем, будь я мужчиной, меня всё равно бы восхищала широта его взглядов на отношения между полами).

Так вот, перед тем как начать сражение, Цезарь всегда обращался с речью к своим легионерам. Так же поступала и Будикка, хотя в конце концов она и оказалась менее удачливой. И оба они, восславляя любовь к отечеству, верность и отвагу, как это сделала я, не забывали посулить в случае победы большое богатство.

Чтобы вселить в моих верных львов неукротимое желание одержать верх в предстоящей битве, я сочла нужным прибегнуть к подобным же посулам. Но зная, что мы располагаем лишь весьма скудными средствами, я не могла обещать им щедрое вознаграждение. К тому же я прикинула, что их вряд ли обогатит разграбление лагеря Уорика; быстро совершая длинный переход, он вряд ли имел при себе что-либо действительно ценное, и его сундук, с сокровищами наверняка остался у отца в Лондоне.

Лондон! Когда я вспоминаю о том, сколько неприятностей и бед причинили мне эти подмастерья, как открыто они выступали в поддержку йоркистов, как забрасывали меня грязью и обвиняли в супружеской измене!..

— Победите в завтрашнем сражении, — сказала я жадно слушавшим меня солдатам, — и перед вами откроется дорога на Лондон. Более того, я обещаю вам, что мы снесём стены этого оплота предателей, а затем я отдам его в полную вашу власть. Лондон, мои друзья, мои верноподданные, мои львы! Вот трофей, который сделает вас такими же богатыми, как Крез.

Как радостно откликнулись они на мой призыв! А я тем временем думала, что Будикка сулила своим воинам не меньшие богатства и выполняла обещания! Но эти слова впоследствии мучительно преследовали меня.

Пока же я была вполне довольна собой. Я знала, что если только Небеса не ополчатся против нас, а принимая во внимание, что Генрих всю ночь молился рядом со мной, в своём шатре, это казалось почти невероятным, мы должны одержать победу. Но как я уже упоминала, трудно сказать, на чьей стороне окажутся Небеса. У меня, можно сказать, был спрятан туз в рукаве; сознавая свои грехи, я знала, что и Уорик не менее грешен, чем я, стало быть, мы уравновешивали друг друга, а значит, и победа и слава по праву должны достаться Генриху.

Но кто может сказать, что происходит за облаками? Откуда нам знать, какой негодяй успел уже протолкаться сквозь толпу святых к самому Господу и стоит по правую от Него руку, что-то нашёптывая Ему на ухо? Нам говорят, что с физической смертью человек не умирает. Возможно, там находится Ричард II, который настаивает, чтобы Господь покончил с узурпаторским правлением Ланкастерского Дома. Возможно также, Папа Евгений напоминает Всемогущему, что Генрих однажды посмел противиться Его воле. Конечно, и у нас найдутся там не менее способные и ревностные защитники: не сомневаюсь, что кардинал Бофор со всей решительностью высказался бы за нас. Но дядя Генри обычно вставал поздно, а 18 июля 1460 года мы встали рано. Может быть, слишком рано для него.

Однако, проснувшись в тот день перед самым рассветом, я не испытывала ни малейшего опасения. Генрих наконец-то уснул, и пока Белла надевала на меня мои латы, я не будила его. Панцирь и лёгкий шлем, какие носят рядовые солдаты, представляющий собой нечто вроде перевёрнутой суповой миски, но с козырьком, чтобы прикрывать глаза от солнца, — таково было моё боевое облачение. Разумеется, я отнюдь не намеревалась принять личное участие в схватке — слишком уж для этого мала — и, конечно, не хотела надевать бриджи или поножи, дабы враги не приняли меня за вторую Жанну д’Арк и не сочли ведьмой, хотя непонятно, почему я так беспокоилась, ведь меня и так уже обзывали всеми мыслимыми бранными словами.

Облачившись в панцирь и шлем, я расположила войска в соответствии со своим планом. Бомбарды я собрала все вместе, приказав установить по обе стороны дороги, по которой должен был подойти Уорик; я предполагала, что именно здесь окажется центр битвы. Военачальники не сочли такое размещение артиллерии разумным, потому что оно никогда прежде не применялось, а все военные — люди консервативные, но я не хотела слышать никаких возражений.

— Уорик почти наверняка будет в самой середине, — объяснила я Букингему. — Мы должны засыпать его и его войска ядрами, а затем двинуться вперёд, и не так уж важно, что будет происходить на флангах.

Он неопределённо покачал головой, Но я по-прежнему не отмела какие-либо возражения. После того как бомбарды заняли боевые позиции, я, принц и Белла — её муж командовал одним из наших подразделений — прошли вдоль всего фронта ланкастерцев, обмениваясь словами со всеми, с кем только могли, и наслаждаясь криками «ура». И тут вдалеке появился лес знамён, и мы поняли, что это йоркисты. Букингем мгновенно превратился в сгусток мужской энергии.

— А теперь отойдите в тыл, ваша светлость, — взмолился он. — Дело предстоит мужское.

— Хорошо, удалюсь, — согласилась я, — но только вон на тот пригорок, откуда намерена командовать сражением. Наблюдайте за моими сигналами. Один взмах флагом означает: «Произведите залп из бомбард», два взмаха флагом: «Армия начинает продвижение вперёд». Понятно?

— Да, ваша светлость. А три взмаха флагом будут означать: «Начинайте отступление».

— Отступления не будет, милорд герцог, — заверила я. — Где король?

— В своём шатре, ваша светлость.

Мы оба остались довольны его отсутствием, и вместе с принцем Эдуардом, Беллой и сэром Джоном Фортескью я отправилась на свой командный пункт. Зрелище, представшее мне, будоражило кровь. Ланкастерская армия была развёрнута более чем на целую милю, фронтом к югу, вдоль дороги и примыкающих к ней с обеих сторон пастбищ. Простые солдаты держали свои копья наперевес, они были в различных одеждах, без доспехов и только в лёгких шлемах, таких же, что и на мне. За ними деловито натягивали тетивы наши лучники в коротких кожаных куртках с закатанными рукавами. Поодаль восседали на своих могучих конях, натягивая поводья, чтобы удержать их на месте, рыцари в боевых доспехах, вооружённые большими мечами и пиками. Тут же, в центре, стояли сгруппированные бомбарды, около них сновали одетые в кожаные шапки и короткие куртки бомбардиры с зажжёнными лучинами в руках; они уже насыпали порох и вставили круглые каменные ядра в дула своих дьявольских орудий.

Над войском реяли флаги и знамёна различных лордов и рыцарей. Я узнала стяги Букингема, Сомерсета, Перси и Эгремона, Шрусбери и Бомонта, Грея Гроуби — при виде его стяга Белла радостно всплеснула руками — и Грея Рэтина. Но, конечно, самое большое знамя — с изображением леопардов — колыхалось над королевским шатром, хотя жаль, что не над какой-либо частью войск. Как я мечтала о наступлении дня, когда мой сын поведёт свою армию в сражение под этим знаменем.

Издалека к нам приближались йоркисты — пёстрое смещение людей, доспехов и флагов. Они как будто не придерживались определённого боевого порядка, поэтому узнать их знамёна, а стало быть, какие лорды там командуют, оказалось невозможно. Ещё едва брезжил утренний свет, и я подумала о том, как всё это будет выглядеть при свете солнца; но, оглянувшись, я поняла, что в этот день мы навряд ли увидим солнце. На востоке в небе клубились чёрные тучи, которые, казалось, приближались к нам, тяжелея с каждым мгновением.

— Я принесу наши плащи, ваша светлость, — сказала Белла и спустилась по заднему склону пригорка к поджидавшим там слугам.

Я не испытывала ни малейшего страха перед приближающимся летним ливнем и мысленно прикидывала расстояние между двумя армиями, намереваясь как можно раньше с помощью пушечного залпа внести смятение и беспорядок в ряды Уорика. К тому же в этом случае мои бомбардиры получали возможность перезарядить свои орудия и повторить залп, если йоркисты продолжат продвижение.

Наконец расстояние показалось мне подходящим.

— Махните флагом, сэр Джон, — сказала я Фортескью.

Он повиновался, но этот сигнал не был сразу замечен моими военачальниками, сосредоточенно наблюдавшими за приближающимся противником. Я решила, что надо подождать несколько минут, чтобы Букингем случайно не принял повторный взмах флагом за два взмаха и не отдал ещё не назревшее распоряжение о наступлении.

Второй взмах был замечен, и бомбардиры получили Приказ открыть огонь. Но в тот момент, когда они собирались это сделать, небеса вдруг разверзлись. Тучи повисли уже у нас над самой головой, и начался ужаснейший потоп, равного которому мне ещё не доводилось видеть. Несколько минут я не могла разглядеть собственной армии и за это короткое время успела промокнуть до костей. Оглушённая стуком тяжёлых капель о мой шлем, я сняла этот раздражающий стальной предмет, и в тот же миг мои волосы прилипли к голове и шее, а платье облепило тело.

Сказать, что я была раздражена этим неожиданным вмешательством в мои дела, значит, ничего не сказать. Я пришла в ярость, ибо поняла, что какой-то мерзейший покойный йоркист, опередив моих заступников, успел что-то нашептать на ухо Всемогущему. Дождь не только вымочил нас с ног до головы, но и потушил лучины бомбардиров. Ливень продлился не более десяти минут; когда же он закончился, я увидела, как мои бомбардиры в полном смятении смотрят на свои лишь чуть-чуть дымящиеся погасшие лучины.

Дождь, разумеется, намочил и тетивы луков, лишив их смертоносной силы; судьбу сражения, очевидно, должны были решить мечи. Но я всё ещё не отчаивалась. Хотя Небеса и ополчились против меня, я не распрощалась с намерением победить и хладнокровно ожидала приближения йоркистской армии. Насколько я могла видеть сквозь дымку, поднимавшуюся над нашими рядами, не проявляли излишнего беспокойства и мои люди.

Как раз в это время Белла возвратилась с нашими плащами, теперь уже совершенно ненужными, ибо снова сияло солнце, заливая всё кругом своим восхитительным светом. Если бы мы имели возможность отложить столкновение хотя бы на час, с тем чтобы подсушить тетивы наших луков и снова зажечь лучины, вряд ли могло быть какое-нибудь сомнение в исходе битвы. Но Уорик, пусть и не блещущий военным гением, отнюдь не был и полным глупцом, а потому, понимая, что настал самый для него благоприятный момент, стремительно повёл свою армию вперёд.

Столкновение двух закованных в броню армий сопровождалось громким звоном и лязгом, лишь иногда заглушаемым криками сражающихся. Со смешанным чувством ужаса и восхищения, волнения и зависти следила я за ходом сражения: вонзались в живую плоть мечи, звенели щиты, люди с криком падали и их тут же затаптывали, знамёна клонились долу и вдруг гордо выпрямлялись. Маленький принц пребывал в таком же возбуждении, как и я, как и Белла, сосредоточенно следившая за флагом мужа. У меня же не было никаких причин беспокоиться за королевское знамя, оно по-прежнему развевалось над шатром, где Генрих, без сомнения, продолжал молиться. Силы были равными, и мои солдаты ни в чём не уступали врагам, отвечая ударом на удар. Я имела все основания верить, что победа будет за нами, если бы через час рукопашного боя Грей Рэтин, да будет его имя навеки проклято, не поступил так, как Троллоуп, только его предательство было направлено не за, а против нас.

Спешу повторить, это был Грей Рэтин, а не доблестный муж моей дорогой Беллы. И я никак не возьму в толк, почему этот мерзавец предал нас. Троллоуп соблазнился, так по крайней мере он сказал, обещанием полного прощения всем, кто оставит дело йоркистов. Тех, кто предавал дело короля, да ещё на поле битвы, не могло ждать ничего хорошего, только всеобщее осуждение.

Но что случилось — случилось. Грей Рэтин командовал почти четвёртой частью королевской армии. И что ещё хуже, видя, что его люди отбрасывают прочь алые розы и во всю глотку вопят: «За Уорика!», оставшиеся на нашей стороне солдаты напряжённо ожидали, не обнаружатся ли ещё перебежчики. Через какое-то мгновение битва была закончена. Ланкастерцы разбежались в разных направлениях.

Моя небольшая компания на пригорке буквально онемела от ужаса. Все лица повернулись ко мне, но я была ещё в большем ужасе, чем другие. Я просто не верила своим глазам. Лично возглавляя армию, да ещё вооружённую бомбардами, я не допускала и мысли о поражении. Даже когда мои бомбарды были выведены дождём из строя, я всё ещё не сомневалась в победе. Но быть преданной каким-то отъявленным подлецом... Именно в этот ужасный момент мой характер, видимо, и приобрёл ту твёрдость стали, которая отличала его впоследствии. Однако я всё ещё оставалась главнокомандующим, хотя и без армий, которой можно командовать.

— Приведите мою лошадь, — приказала я. — Нужно сплотить наших людей.

— Вы только зря погибнете, ваша светлость, — запротестовал Фортескью. — Сражение проиграно. У вас только одна надежда — спастись бегством.

Я злобно сверкнула на него глазами, затем посмотрела вниз, на равнину. И поняла, что он прав: наша армия подверглась полному разгрому. Кроме того, на мне лежала ответственность за принца, который, как и все остальные, был повергнут в смятение таким печальным исходом битвы.

— Король! — воскликнула я.

— Я позабочусь о короле, ваша светлость, — пообещал Фортескью. Он проводил меня к подножию холма и помог мне с принцем усесться на лошадь.

— Ваша светлость, — попросила Белла. — Умоляю вас, позвольте мне найти мужа.

Я не могла отказать ей, но когда нагнулась с седла, чтобы пожать ей руку и поцеловать в губы, моё сердце наполнилось тягостным предчувствием. До того как разразилась эта катастрофа, мы провели вместе много счастливых часов.

— Береги себя, моя дорогая девочка, — сказала я.

— До свидания, ваша светлость, — ответила она, подняв на меня полные слёз глаза.

Наша группа была небольшой: шестеро солдат, две служанки, принц и я сама, да ещё полдюжины Вьючных лошадей, нагруженных армейской казной. Я опасалась, и не без основания, что Генрих может отдать, это важнейшее средство поддержания армии первому же, кто его об этом попросит, поэтому предпочла держать казну при себе. Дальнейшие события, во всяком случае, до некоторой степени подтвердили Мои опасения.

Я знала, что нам не следует ехать в Нортгемптон, и единственным безопасным для нас убежищем являются Чешир и Уэльс. Поэтому мы переправились через Нен и устремились на северо-запад. На следующем холме, однако, опустив поводья, я оглянулась, пытаясь отыскать взглядом Фортескью и короля, но так их и не увидела. Зато мне открылось самое печальное зрелище, какое только можно себе представить. Спасая свою жизнь, мои доблестные львы также пытались переправиться через Нен. Но гнавшиеся за ними по пятам йоркисты разили их налево и направо, те же, кому удавалось спастись от меча, тонули в быстрой реке.

— Мы должны спешить, ваша светлость, — поторопил меня начальник моего эскорта Толбойз.

Я кивнула, слишком опечаленная, чтобы хоть что-нибудь сказать, и мы поехали дальше. Встречные изумлённо глазели на нас, громко спрашивали об известиях с поля битвы, и никто из них не узнавал свою королеву в той забрызганной грязью женщине, что проезжала мимо них: я сняла шлем и панцирь и закуталась в свой плащ. Не решаясь въехать в город, мы купили еды и расположились на ночлег в пустынной роще, надеясь, что Фортескью сможет отыскать наш след. Хотя одежда на спине и подсохла, но неприятно тёрлась о тело заскорузлыми складками, и не было никакой возможности снять её или почистить.

Мы с Эдуардом тесно прижимались друг к другу.

— Мы побьём йоркистов в следующий раз, мама? — спросил он.

— Конечно, — уверила я.

— Когда я стану королём, отрублю им всем головы, — заявил он.

— Конечно, мой дорогой. — В тот миг я была совершенно с ним согласна, но даже я не понимала, как глубоко наше положение ранило этого шестилетнего очевидца происходящих вокруг него событий.

Задремала я только под самое утро, но меня тут же разбудил стук копыт. Охранявшие меня солдаты тотчас вскочили на ноги, опасаясь самого худшего. Но в наш небольшой лагерь въехал один из пажей Фортескью, четырнадцатилетний юноша по имени Джон Комб, и, соскочив с лошади, бросился к моим ногам.

— Ваша светлость, — прорыдал он, — о, ваша светлость!..

Схватив за руки, я подняла его.

— Что с королём?

— Взят в плен, ваша светлость.

Я глотнула воздух.

— А сэр Джон Фортескью?

— Взят в плен, ваша светлость.

— Герцог Букингемский?

— Убит на поле сражения, ваша светлость.

Я не могла поверить своим ушам.

— Граф Шрусбери?

— Пал на поле сражения, ваша светлость.

— Лорд Перси?

— Убит, ваша светлость, так же, как лорд Эгремон и виконт Бомонт.

Всё поплыло у меня перед глазами.

— Спасся ли хоть кто-нибудь из моих лордов?

— Джон Грей Гроуби, ваша светлость.

— Слава тебе, Господи.

— И герцог Сомерсет.

— Сомерсет? — Во мгле сверкнула искорка надежды; из-за Беллы я порадовалась, что Грей спасся, но он не был видным военачальником, строго говоря, не был даже аристократом, всего-навсего младший сын рыцаря, ещё даже не прошедший обряда посвящения. Пусть Генри Сомерсет и молод, он будет следующим главнокомандующим моей армией.

— Где он?

— Не знаю, ваша светлость. Кто-то видел, как герцог и лорд Клиффорд в сопровождении небольшого эскорта направляются на запад.

— На запад? — повторила я с некоторым удовлетворением. Мы встретимся в Уэльсе и соберём новую армию, но нужно добраться до места. Что до короля... Я чувствовала очень мало сочувствия к человеку, который на коленях молится в шатре, в то время как его подданные, и мужчины и женщины, готовятся умереть за него и зачастую в самом деле умирают. Я предположила, что, по обычаю англичан, Генрих будет казнён, и только надеялась, что казнь его окажется не слишком мучительной или унизительной.

Но если мой муж мёртв, это означает, что мой сын — король!

Разумеется, было невозможно скрыть ужасные известия, принесённые молодым Комбом, от моих сопровождающих, они все собрались в кружок, чтобы послушать его, и теперь застыли с мрачным видом. В своём простодушии я полагала, что хмурые взгляды, которыми они обменивались, выражают отчаяние. Я была ещё совсем дитя в своём понимании низости человеческой натуры и даже попыталась подбодрить их.

— Поехали, — сказала я. — И побыстрее, чтобы эти ужасные йоркисты не смогли нас догнать. Как только мы окажемся в Уэльсе, всё переменится к лучшему.

На этот раз они обменялись несколько недоверчивыми взглядами, но всё же свернули лагерь, и мы все, небольшая беззащитная группа, сели на коней. Я решила сначала направиться в Экслхолл в Стаффордшире, где рассчитывала встретить радушный приём и где оставила толстушку Байи и остальных моих фрейлин, когда уехала на войну. К несчастью, йоркисты хорошо знали, что я бежала из Нортгемптона, не хуже они понимали, что именно я была той реальной движущей силой, которая определяла поступки и желания короля. Это было лестно для меня, но одновременно и опасно, потому что йоркисты чувствовали: если им удастся добиться моего пленения, а ещё лучше смерти, то позиции их сильно укрепятся. Им было также известно, что у меня есть дом в Экслхолле и что я, возможно, заеду туда по пути в Уэльс, где только и могла рассчитывать на поддержку.

Я, разумеется, хотела оказаться как можно быстрее в своём уютном доме, где могла бы сменить одежду, сытно поесть и принять горячую ванну. На следующий день, когда мы ехали по большаку около Малпаса, сознавая, что Экслхолл уже совсем рядом, на расстоянии одного дневного перехода, неожиданно увидели перед собой группу всадников. Они, очевидно, патрулировали дорогу и, увидев нас, поскакали в нашем направлении.

Неисправимая оптимистка по натуре, я предположила вначале, что это ланкастерцы. Но молодой Комб узнал их.

— Это флаг лорда Стэнли, ваша светлость.

Я колебалась всего миг. Стэнли, я уже писала об этом, был родственником Солсбери, и перед битвой в Блор-Хите я обращалась к нему за помощью. Не приходилось сомневаться, что он снова предаст меня, точнее говоря, передаст своему тестю. Этого следовало во что бы то ни было избежать.

— Вперёд, — прокричала я, — на юг! Добрый Толбойз, прикройте нас с тыла.

Толбойз, видимо, инстинктивно исполнил моё приказание. Его солдаты схватили луки и пустили несколько стрел в йоркистов, что явно поколебало их решимость. Позднее я узнала, что этими людьми командовал не сам Стэнли, а один из его слуг, человек по имени Джон Клиджер, поэтому они и не проявили той решимости, какую, возможно, проявили бы, следи за ними их господин. Во всяком случае, после короткой схватки они развернули лошадей и ускакали. Мы мчались во весь опор, пока наши лошади не выдохлись. Эдуард, чтобы не упасть, крепко держал меня за талию. Затем, натянув поводья, мы стали поджидать Толбойза, который прибыл, сопровождаемый лишь четырьмя людьми.

— Вы мужественно сражались, Толбойз, — сказала я, удостоив его одной из самых обворожительных моих улыбок, которые внушали пылкое желание даже последним из людей.

Однако он находился в неподходящем настроении, чтобы слушать похвалы, даже от прекрасной женщины, которая к тому же была его королевой.

— Гарри Браун убит, — сказал он.

— Очень жаль, — посочувствовала я.

— Он был моим другом и вот теперь убит.

— Вы можете быть уверены, что он пал за правое дело, — резко парировала я.

Мои слова отнюдь не утешили его, и мы продолжали наш путь в мрачном молчании, чтобы, как обычно, разбить наш лагерь вдали от человеческого жилья.

— Выше голову, — сказала я, — завтра мы будем в Экслхолле.

— И что нас там ждёт, ваша светлость? — спросила одна из двух сопровождавших меня женщин.

— Друзья, надёжное прибежище, тепло...

— Если только йоркисты не опередили нас, — заметил Толбойз.

— В таком случае мы пробьёмся сквозь них, — сказала я как можно более уверенным тоном. — И направимся в Уэльс, где будем в полной безопасности.

— И некоторые из нас будут убиты, — проворчал он. — Ради чего, спрашивается?

— Ради чего? — вскричала я. — Чтобы сохранить жизнь своей королевы. И своего короля, — добавила я, гладя волосы Эдуарда.

Мои люди — я употребляю слово «мои» условно — вновь обменялись взглядами. Затем Толбойз сказал:

— Если король в самом деле пленён и низложен, вы уже не наша королева.

От меня не ускользнуло, что он говорит со мной без должного уважения.

— Никто не может низложить короля, кроме Папы, — заявила я, выражая скорее надежду, чем уверенность. — Если вы опасаетесь, что его светлость убит, то и я тоже. Но в этом случае перед вами ваш король и вам следует оказывать должное почтение его светлости.

Снова колебания и обмен взглядами.

— Он не король, — пробормотал кто-то.

Я посмотрела на них в упор.

— Стало быть, вы, как и Грей Рэтин, изменники? — спросила я, отказываясь поддаться опасению, что мы с Эдуардом, возможно, доживаем последние мгновения нашей жизни.

— Да ладно, — сказал Толбойз, — признайтесь, что это ублюдок Сомерсета. — При этих наглых словах я онемела, тем временем Толбойз понял, что зашёл слишком далеко, чтобы можно было отступить. — Лучше всего покончить с этим, — сказал он.

— Вы же не убьёте её? — спросила одна из служанок.

— Это единственный выход, — настаивал Толбойз.

Будь у меня в руке меч, я пронзила бы его насквозь.

— Я не хочу участвовать в убийстве женщины и мальчика, — сказала служанка. Заметьте, не короля и его матери, а женщины и мальчика.

— А какой ещё возможен выход? — сказал один из солдат. — Оставить их здесь одних, без лошадей? Но йоркисты скоро найдут их.

Толбойз окинул меня зловещим взглядом.

— Мы бы с удовольствием позабавились с этой женщиной, — сказал он.

Меня едва не стошнило от отвращения.

— Я не допущу никакого насилия, — твёрдо возразила служанка. — Она была королевой.

Эта женщина проявляла задатки настоящей мегеры, но я готова была простить ей всё... кроме утверждения, что отныне моё королевское достоинство в прошлом.

— Ну что ж, возьмём хотя бы то, что можно, — проворчал Толбойз, берясь за вьюки, где лежали все мои средства.

— А как насчёт этих украшений? — спросил один из солдат, подходя ко мне и грубо хватая за руки. Прежде чем я смогла понять, что он собирается сделать, наглец уже стащил с меня кольца, включая и обручальное с замечательным рубином.

Чтобы не отстать от него, другой негодяй схватил меня за корсаж. Я хотела ударить его, но прежде чем успела это сделать, руки мне заломили за спину, порвали ворот моего платья и извлекли наружу золотое распятие, естественно порвав при этом цепочку. Меня, задыхающуюся от гнева и ярости, толкнули, и я упала. Эдуард попробовал было защитить меня, но сильная затрещина повергла его наземь, рядом со мной; он плакал от ярости.

— Я прикажу отрубить вам головы, — взвизгнул маленький принц, повторив вслух то, о чём я думала, но негодяи, не обращая на него никакого внимания, принялись высыпать содержимое вьюков на землю.

— Вы должны поделиться, и поделиться поровну, — заявила женщина, спасшая меня от насилия. — Дайте-ка мне посмотреть на это кольцо.

— Оно стоит всех остальных вместе взятых, — сказал ей Толбойз.

Разгорелся спор, и в пылу ссоры они совершенно забыли о нашем присутствии. Я поднялась на колени и стала оправлять одежду, когда кто-то рядом шепнул:

— Тсс, ваша светлость.

Это был молодой паж Комб; не принимая никакого участия в грабеже, он держался футах в двадцати от нас, рядом с лошадьми. Я не колебалась, хорошо сознавая, что под угрозой находятся не только наши жизни, но и моё целомудрие, почему бы мне в конце концов не употребить это слово, ведь я до сих пор имела интимные отношения лишь с двумя мужчинами. Я поднялась на ноги, схватила Эдуарда за руку и бросилась к смелому юноше.

— Она убегает, — завопил кто-то, но я уже оказалась возле лошадей. К несчастью, Толбойз велел расседлать их, чтобы дать отдохнуть, а я, конечно, не могла ехать без седла, тем более с Эдуардом.

— Скорее, позади меня! — крикнул Комб. У него был могучий конь, единственный осёдланный и взнузданный. Я подсадила Эдуарда, Комб протянул мне руку, и, подобрав юбки, чего не делала со времён девичества, я вскочила в седло, усевшись позади принца. Трудно было себе представить, как трое на одном коне могут ускакать от всадников, но раздумывать было некогда.

Погони, однако, не последовало. Мои верные слуги были заинтересованы не столько в моей особе, сколько в моих деньгах и драгоценностях, к тому же они недостаточно доверяли друг другу, чтобы часть из них могла отправиться в погоню, а другая — остаться сторожить награбленное. Ко всему я ещё подозреваю, что никто из них, даже этот верзила Толбойз, не имел достаточно смелости, чтобы убить королеву, поэтому в действительности они были даже рады моему бегству.

Это, естественно, не переменило тех чувств, которые я испытывала по отношению к ним. Я мечтала о том, чтобы их повесили, или, ещё лучше, повесили, затем пытали и четвертовали, а самое лучшее колесовали — всех, не исключая даже, женщин. Думаю, что Эдуард вполне разделял мои чувства, хотя он и был слишком мал для того, чтобы знать, как жестоко можно пытать и казнить человеческое существо.

Не думаю, что я заслужила порицания за свой гнев, за желание отомстить. Эти люди были моими слугами. Я относилась к ним с неизменной добротой и ожидала, что они с готовностью рискнут своей жизнью ради меня и моего сына, ведь мы тоже готовы были рисковать жизнью ради всего королевства, а стало быть, ради них и тех, кто им дорог. Я всегда старалась, и дала тому уже много примеров, рассматривать каждый вопрос с двух сторон. Я могла бы смириться с тем, что эти люди, прожив рядом со мной несколько дет, были недовольны своим положением и, отчаявшись, решили покинуть меня. Я могла бы если не простить, то хотя бы понять это. Но за то, что они назвали своего короля ублюдком, я бы никогда не смогла их простить. Даже если он и был таковым.

Я могла бы, возможно, понять их намерение убить принца и меня, ведь мёртвые хранят молчание. Если бы нас погребли на Вересковой пустоши, то наши тела так никогда бы и не нашли, мы просто исчезли бы во время своего бегства. В этом преступлении наверняка обвинили бы какую-нибудь банду йоркистов. Что до насилия, которым мне угрожали, то, полагаю, в аналогичной ситуации этим не угрожают разве что какой-нибудь страхолюдине, на которую не польстится самый последний мужчина. Я стойко перенесла бы уготованную мне участь, как вынуждена была сделать это в другом случае.

Но я забегаю вперёд. Это я могла тоже бы понять. Но быть так нагло ограбленной, лишиться всего, что я имела, вплоть до моего свадебного кольца... а свадебное кольцо было едва ли не самым драгоценным моим достоянием! Нет, нет, я не стану извиняться за то дьявольское желание отомстить, которое поглощало всё моё существо.

Между тем наше положение оказалось опаснее, чем когда-либо. Трое на одной лошади — женщина, юноша и ребёнок, — у нас не было никакой надежды: первая же банда йоркистских мародёров, с которой мы столкнёмся, захватит нас в плен. Я оставалась прекрасной женщиной, но никто в сложившихся обстоятельствах не заподозрил бы во мне королеву, поэтому любой мужчина непременно подумал бы о насилии — и от него было бы труднее отделаться, чем от Толбойза. К тому же хватало и другого рода трудностей, и не последняя из которых — сидеть на костлявом хребте животного в лёгком летнем платье. Как только стало ясно, что Толбойз не преследует нас, я соскользнула на землю и пошла пешком, тем более что бедное перегруженное существо могло идти лишь шагом, наравне со мной. И ко всему ещё у нас не было никакой еды.

Всё это очень удручало мастера Комба, который чувствовал себя ответственным за меня, а это весьма тяжёлое бремя для четырнадцатилетнего юноши. Я постаралась убедить его, что он сделал всё, что мог бы сделать любой мужчина на его месте, но он продолжал тяжко вздыхать. В своих записках я предельно откровенна, поэтому признаюсь, что, когда мы остановились на ночлег, я принялась обдумывать различные способы отвлечь его — а заодно и мои мысли — от нашего бедственного положения и вознаградить юношу за отвагу и верность, но этим и ограничилась. Мы испытывали непереносимую усталость, голод и жажду, к тому же были очень грязны, а всё это не способствует желанию; в довершение всего бедный парень благоговел и трепетал передо мной.

Мы провели трудную ночь, терзаемые самыми безутешными мыслями. Но на следующий день в небе сверкало солнце и мы прибыли в Экслхолл.

Мой дом оказался в полнейшем беспорядке. Накануне здесь побывал отряд йоркистов и, не найдя меня, поехал дальше. Таким образом, нет худа без добра: измена Толбойза и вызванная этим задержка спасли меня от пленения. Однако йоркисты могли в любой момент вернуться, поэтому мы наспех перекусили, помылись и переоделись во всё чистое, прежде чем отправиться в путь. Вот тогда-то я и предложила Джону Комбу быть моим пажем, и эту честь он с благодарностью принял. Я полагаю, что мы оба думали о будущем, ибо он оказался пригожим малым.

Последовало длительное и трудное путешествие через уэльские горы, прежде чем мы смогли достичь приморской крепости Харлех. Заняло это путешествие более недели и по сравнению с ним наше бегство из Нортгемптона казалось просто увеселительной поездкой. Солдаты из моего эскорта и фрейлины во главе с Байи были полностью мне верными, и, едва достигнув Уэльса, мы оказались среди друзей. Довольно часто нас окликали смелые горцы, вооружённые и бородатые; на этот раз я была в полном облачении королевы, разве чуть-чуть недоставало драгоценностей, и, узнав меня, горцы кричали «ура», падали на колени и клялись, что по первому же моему слову двинутся на Лондон, чтобы спасти короля. Это обнадёживало, хотя я и пребывала в полной растерянности, ибо не имела ни малейшего понятия, жив или умер мой муж, царствует он или низложен. Никто из горцев этого тоже не знал. Поэтому я стремилась поскорее достичь Харлеха, где и оказалась в конце месяца.

Здесь я нашла Генри Сомерсета, молодого Клиффорда и ещё несколько лордов и, конечно, нашего графа Пемброкского, Джаспера Тюдора, который командовал уэльскими войсками и, как и я, очень хотел знать, что произошло с его единокровным братом. Они все, похоже, очень обрадовались, увидев принца и меня. И я тоже была несказанно рада видеть их, хотя утомление и мешало мне в полной мере изъявить свою радость. В тот же день меня свалила болезнь, и я две недели провела в постели, пока силы понемногу возвращались ко мне.

Этот живительный отдых был мне крайне необходим, ибо, едва я поднялась на ноги, как получила известия из Лондона. Даже в самых мрачных кошмарах мне не могло привидеться подобного исхода нортгемптонского поражения.

Генрих и в самом деле был захвачен в плен вместе с Фортескью. И на этот раз повторилась старая история: Генрих отказался покинуть шатёр, потому что он король! О судьбе бедного сэра Джона не сообщалось ни слова. Генриха же препроводил в Лондон Уорик, который был вне себя от радости, ибо одержал ещё одну великую победу: о нём говорили как о лучшем солдате Европы, если не всего мира. О судьбе короля мы получили противоречивые сведения. Гонцы, прибывшие в Харлех, рассказывали, что на него надели соломенную корону и все лондонцы издевались над ним как могли, а затем его как обычного преступника водворили в Тауэр. Йоркисты же утверждали, будто с ним обращались со всем подобающим уважением, перед ним с обнажённым мечом шёл Уорик и что его очень удобно поселили в епископском дворце около собора Святого Павла.

Вообще-то меня не волновало, как с ним обращались, хорошо или плохо, важно было, что он пленник и что он по-прежнему король. И он ни словом не упоминал, что хочет видеть жену и сына. Разумеется, я не поехала бы в Лондон, даже если бы получила такое приглашение; я люблю львов, но не так глупа, чтобы без всякого оружия заходить в их логово.

Хорошенько осмыслив эти новости, я пришла к определённому решению. Какие бы — благоприятные для себя — сведения ни распространяли йоркисты, король — пленник. Мы не знаем их планов, но вероятнее всего, они дожидаются подходящего момента, чтобы разделаться с ним и провозгласить королём кузена Ричарда. Поэтому мой святой долг — продолжать борьбу, освободить мужа и восстановить положение Ланкастерского Дома — и моего сына. К тому же в наших делах наметился явный поворот к лучшему. Пока я болела, Джаспер Тюдор отправился в северный Уэльс, где усмирял непослушных, а заодно вербовал для нас солдат. Господь ниспослал ему удачу: в направленном мне письме он сообщил, что захватил крепость Денбё; все сельские жители готовы выступить с оружием в руках, украсив себя алыми розами. Я тут же приняла решение. Мы вместе с Эдуардом отправились в Денбё, где нас и в самом деле встретили радостными приветствиями. Денбё находится недалеко от Чешира, поэтому в один миг в моём распоряжении оказалась армия в несколько тысяч человек, готовых сражаться ради меня. Я чувствовала, что судьба снова благоприятствует мне, и призвала к себе своих военачальников, чтобы разработать необходимые планы, и тут как раз мы получили свежие известия из Лондона.

До сих пор все боевые действия со стороны йоркистов вели Уорик и его отец. Именно Уорик выиграл битву при Нортгемптоне и с триумфом препроводил Генриха в Лондон. Именно Уорик и Солсбери определили условия содержания короля, и условия, как я поняла, весьма неплохие. Я с досадой узнала, что мой муж, который никогда не хотел охотиться со мной, в превосходном настроении охотится в таких местах, как Элтем и Гринвич. Но последнее слово было не за Уориком и его отцом. Они были лишь исполнителями воли Йорка. И вот кузен Ричард пересёк Ирландское море и присоединился к своим сторонникам.

Обо всех последующих событиях, как это обычно бывает с известиями, приходящими издалека, мы получали довольно путаные сообщения. Но все они были неблагоприятными. Ричард имел достаточно много времени, чтобы обо всём поразмыслить, и, видимо, пришёл к выводу, что пора действовать со всей решительностью. В этом, кстати сказать, угадывалась рука Гордячки Сис. Как бы там ни было, он повторил свой старый трюк, посетив бедного Генриха в полном боевом снаряжении, с мечом на боку, тем самым доведя моего мужа до состояния нервного шока. Сделать это, разумеется, оказалось не так уж трудно.

Заручавшись всеми необходимыми обещаниями Генриха, Йорк, всё в том же боевом снаряжении, отправился в парламент, который был созван Солсбери и Уориком, дабы принять всё, чего пожелает Йорк. Все, кому случилось прочитать эти строки, вероятно, неплохо представляют себе, какого я мнения о парламентах. Но на этот раз они, к счастью, доказали, что я не права, наделали это весьма удивительным образом. Герцог Йоркский, в полном, как я уже сказала, боевом снаряжении, вошёл в палату и, подойдя к пустому трону, спросил, осмелится ли кто-нибудь отрицать его право занять этот трон. Этого никто не осмелился сделать, но парламентариев, готовых удовлетворить требование Йорка, можно было пересчитать по пальцам обеих рук, остальные сидели молча, с каменными лицами и несколько зловещим видом.

Для такого человека, как кузен Ричард, которые постоянно сомневался, правильно ли поступает, это было серьёзное препятствие. Как нам рассказывали, он побледнел, пробормотал что-то невнятное и покинул палату. Оказавшись снаружи, он снова обрёл решимость, к тому же на него наверняка наседали Сис, её брат и племянник, и необходимое решение было провёрнуто через совет. Поэтому, хотя я и радовалась, что Йорку не удалось осуществить задуманный государственный переворот, результат оказался не менее для нас убийственным. Решение гласило, что Генрих пожизненно останется королём, тогда как Йорк всё это время будет при нём регентом, когда же Генрих умрёт, он взойдёт на трон.

Это была своего рода лицензия на убийство. Ещё хуже то, что моего сына признали незаконнорождённым и, следовательно, не имеющим права на престол. Могло ли быть нанесено более тяжкое оскорбление женщине?!

Эти новости потрясли нас. Но я не оставила намерений продолжать борьбу за законные права моего сына. К несчастью, нечего было и думать о немедленном начале военных действий. Несколько тысяч отважных чеширцев и валлийцев готовы были последовать за мной, но даже самые верные люди нуждаются в оружии и деньгах. Наши бомбарды были потеряны в Нортгемптоне. Сундук с сокровищами украли мои слуги. Все мои лорды были беглецами, находившимися вдали от своих поместий.

В этих обстоятельствах я посоветовалась со своими приближёнными, и мы пришли к нескольким решениям. Важнейшее из них заключалось в том, чтобы я обратилась за финансовой помощью к нашему ближайшему соседу, шотландскому королю. Яков II был младшим братом бедной Маргариты Стюарт, покойной жены кузена Луи. Таким образом он приходился мне если не родственником, то свойственником. В действительности он не был врагом Англии, но хотел завладеть кое-какими крепостями на севере, и мои советники решили, что мы могли бы с ним договориться.

Это решение, как и в своё время обещание отдать Лондон на разграбление, аукнулось нежелательными последствиями. Впрочем, оно не понравилось мне с самого начала. Пристало ли английской королеве, с чашей в руках, просить подаяния при другом дворе? Моё нежелание ехать в Шотландию ещё более усилилось, когда я узнала, что придётся, для моей же безопасности, плыть на корабле. Я вопросительно посмотрела на лордов, когда они обратились ко мне с этим предложением. Как они могут поручиться за мою безопасность на корабле? С тех пор как пятнадцать лет назад пятнадцатилетней девушкой я проплыла на барке по Темзе и высадилась в Портсмуте, я поклялась, что никогда не ступлю на палубу какого-либо корабля, а тут мне предложили проплыть по солёной морской пучине. И эти глупцы даже не постеснялись предупредить меня, что плавать по Ирландскому морю куда более рискованно, чем пересекать пролив, тем более в это время года.

И всё же я позволила убедить себя, отчасти потому, что Генри Сомерсет вызвался сопровождать и защищать меня... и делать ещё многое другое. Дело в том, что, как я уже упоминала, после семи лет полного воздержания я снова, можно сказать, стала девственницей, хотя и находилась всё время в кругу домогавшихся меня мужчин. К тому же на мне лежали — и лежали тяжким бременем — различные соображения и опасения. Прежде всего меня тяготил мой возраст. Тридцать — не слишком приятная цифра для прекрасной женщины.

В довершение всего я чувствовала, что с моим браком покончено. Я не надеялась вновь увидеть Генриха, но если бы такое и случилось, я не намерена была делить с ним свою постель. Но я всё ещё оставалась прекрасной женщиной. В моих жилах всё ещё бурлила алая кровь. И я слишком долго сопротивлялась искушениям, поэтому, когда я приехала в Харлех, моя способность сопротивляться была весьма ослаблена. Когда я лежала в постели, мою душу раздирали мучительные чувства; тогда-то меня и стал посещать Генри Сомерсет. В скором времени он уже гладил волосы, ниспадавшие на мой горячий лоб, а затем стал гладить волосы в другом, не менее горячем месте моего тела. Только Байи знала, что происходит, а она уже давно хотела, чтобы я пригрела под своим одеялом какого-нибудь красивого лорда.

Однако, как ни была слаба, я не могла не задуматься. Оправдывая себя, я привыкла считать своим истинным мужем не короля, а Эдмунда Сомерсета. Но в таком случае Генри Сомерсет доводился мне пасынком. Я знала, что он единокровный брат моего сына: И отнюдь не была уверена, что Церковь не предаст анафеме подобный союз. Но тут я вспомнила, что Генри в действительности не мой пасынок, потому что его отец никогда не был моим мужем. Что до близких отношений с единокровным братом моего сына, то тут я могла оправдаться примером графа Арманьяка, который к тому времени, когда я написала эти строки, стал отцом троих детей, рождённых от него сестрой, и всё же, как и его потомки, вполне благоденствует. Что до Церкви, то чем менее ей известно, тем лучше, ибо я, несомненно, могу быть от неё отлучена. Конечно, затяжелей я от Генри, это могло бы повлечь за собой большое осложнение, ведь мой второй сын стал бы и единокровным братом принца Эдуарда и его племянником, а возможно, и ещё кое-кем. Но я не сомневалась, что он также будет моей второй правой рукой в борьбе с кузеном Ричардом.

Поэтому я приняла ласки Генри, более того, ответила на них своими ласками. Мой восторг возрастал по мере того, как я открывала всё новые и новые стороны отношений между мужчиной и женщиной. Из троих мужчин, с которыми я делила свою постель, я включаю в их число и Суффолка, хотя мы с ним и встречались всего несколько раз, двое были достаточно стары и годились мне в отцы, тогда как третий и по своим физическим способностям, и по складу ума вполне мог быть монахом. И вот впервые я имела дело с молодым человеком, причём Генри был моложе меня. Я испытывала восхитительное наслаждение. Не берусь утверждать, что он оказался искуснейшим любовником. Суффолк и Эдмунд познакомились с искусством любви в том виде, в каком оно практикуется в Европе; Генри не имел такой возможности. Всю свою жизнь он провёл в Англии, где романтическая любовь неизвестна и где женщин не возводят на пьедестал, чтобы боготворить их. Он был из тех, что привыкли кричать: «Улю-лю! Мы едем на охоту!», и когда я совокуплялась с ним, у меня создавалось впечатление, будто я подвергаюсь атаке вооружённого копьём пешего воина.

Но, возможно, после многолетнего воздержания именно это мне и требовалось. Будучи совсем ещё молодым человеком, Генри обладал одним важным преимуществом: после каждого нашего совокупления его силы очень быстро восстанавливались. Когда я говорю, что по прибытии в Харлех целых две недели пролежала в постели, то должна признаться: последние несколько дней я провела в состоянии блаженного, хотя и несколько мучительного изнеможения. После этого (до целого ряда весьма примечательных обстоятельств, о которых я сейчас расскажу) он всегда находился рядом и уж совсем близко с наступлением ночи, когда повсюду гасили огни. Несомненно, что именно роман с Генри заставил меня по-иному смотреть на юного Комба, который, был на десять лет моложе даже Сомерсета, хотя, как женщина скромная и целомудренная, я сразу же отвергла мысль о том, чтобы иметь одновременно двух любовников.

Важно отметить, что именно Генри убедил меня отправиться за помощью в Шотландию. Мы сели на корабль и после довольно неприятного плавания прибыли в западную Шотландию. Была середина декабря, время малоподходящее для того, чтобы посещать эту холодную страну.

Ниже я расскажу о своём пребывании в Шотландии. Пока же сообщу, что я не знала о том, что в моё отсутствие ланкастерские лорды снова перехватили инициативу. Возглавили их молодой Клиффорд и граф Уилтшир. Пожалуй, во всей стране не нашлось бы других двоих столь же непостоянных аристократов. Клиффорд только и делал, что клялся отомстить за смерть отца, тогда как Батлер Уилтшир, пять лет назад бежавший с поля сражения под Сент-Олбансом, отчаянно искал подходящего случая вернуть себе доброе имя.

Покидая Уэльс, я полагала, что из-за отсутствия денег не будет предприниматься никаких военных действий, по крайней мере до следующей весны, а к этому времени я рассчитывала возвратиться с шотландскими деньгами, а может быть, и с шотландскими солдатами. Так бы оно, вероятно, и случилось, если бы не роковая самоуверенность кузена Ричарда. Конечно, трудно осуждать его за то, что он полагал, будто окончательно победил в этой игре. Генрих оказался его пленником, сам он был пожизненно назначен лордом-регентом и к тому же получил известие, что единственный человек на всей земле, которого он в самом деле боялся, сел на корабль и отплыл в неизвестном направлении. Естественно, он решил, что может спокойно оставить Лондон и провести Рождество в своей любимой резиденции — Сэндалском замке в южном Йоркшире. Туда он и отправился, взяв с собой не только Гордячку Сис, но и своего второго сына Эдмунда, графа Рутлендского, а также Солсбери с его герцогиней. Можно только пожалеть, что старший сын Йорка, Эдуард, граф Марчский, и старший сын Солсбери, Уорик, не пожелали отпраздновать Рождеству вместе со своими родителями.

Возможно, Йорк был и прав, полагая, что может оставить Лондон на попечение других. Но он искушал судьбу, путешествуя по дикому северу в сопровождении лишь своих личных телохранителей и телохранителей Солсбери. Они благополучно достигли Сэндала, но весть об их местонахождении быстро распространилась и достигла ушей Клиффорда и Уилтшира, которые отсиживались в Честере. Эта пара тотчас же решила, что представляется подходящий случай повернуть ход событий в нашу пользу. И тут они, пожалуй, не заблуждались. Джентльмены быстро набрали большую армию моих верных сторонников — численность этой армии оценивалась в восемнадцать тысяч человек — и стремительно прошли сто миль, отделяющие Честер от Уэйкфилда. Только тогда Йорк узнал об угрожающей ему опасности, а он и в самом деле оказался в опасном положении. Однако он был опытным полководцем, и его замок Сэндал представлял собой непреступную крепость. Йорк решил, что до прибытия подкрепления сможет отсидеться в осаде, и разослал гонцов во всех направлениях, и прежде всего, как нетрудно заключить, к своему старшему сыну Эдуарду, крепкому восемнадцатилетнему юноше, и Уорику, прося их поспешить к нему на помощь со всеми имеющимися у них силами.

А теперь мы должны перейти из царства реальности в царство фантазии. Если верить йоркистам, произошло следующее. Герцог и его зять, оба, как я уже сказала, опытные солдаты, сидя за крепостными стенами, призывали ланкастерцев показать, на что они способны (а без пушек те вряд ли могли взять хорошо укреплённый замок), и тут вдруг из рядов осаждающих выступила — кто бы вы думали? — её светлость королева Маргарита Анжуйская, которая принялась дразнить герцога Йоркского, говоря, что он боится сразиться с женщиной. Разумеется, я была бы рада это сделать, однако как раз в то время, промокшая насквозь, дрожа от холода и всё ещё не оправившись от морской болезни, я сходила на берег в Дамфрис.

Но продолжаю, рассказывать версию йоркистов. Так вот, герцог, этот опытнейший, одарённейший солдат, которые держал в своих руках всё королевство и мог не сомневаться, что к нему на помощь спешит многочисленное войско его сторонников, и его зять (человек почти ни в чём ему не уступающий) решили, что он будет опозорен, если не примет вызов этой женщины, после чего герцог и Солсбери совершили вылазку, вступив в сражение с превосходящими силами противника, и были оба убиты. Это, по крайней мере, реальный факт. Факт и то, что в этом неравном бою Йорка сопровождал Рутленд, который пытался бежать, но был схвачен и обезглавлен лично Клиффордом, якобы радостно воскликнувшим при этом: «Твой отец убил моего, а теперь я убью тебя». Зная этого юношу, можно предположить, что перед смертью он умолял о пощаде.

А теперь вновь возвратимся в царство фантазии.

Маргарита Анжуйская с презрением пинала ногами тела своих поверженных врагов, а затем повелела обезглавить их и отрубление головы укрепить на кольях над воротами города Йорка. Их головы и в самом деле были всё ещё там, когда через месяц я посетила Йорк. Но сделано это вовсе не по моему указу. Какая жалость, что я не могла оказаться сразу в двух местах! Трудно даже вообразить, как было бы замечательно, обладай я такой способностью. Увы, вопреки многочисленным наветам, я женщина, а не ведьма. Я просто физически не могла быть в Уэйкфилде, в то время как находилась в Шотландии, что легко можно доказать.

И всё же всю мою жизнь, а может быть, всю вечность, вопреки очевидным фактам, меня преследовала и будет преследовать низкая клевета. Опасаюсь даже, что какой-нибудь стихоплёт изобразит в грандиозной сцене это приписываемое мне злодейство! На самом же деле, как я полагаю, произошло следующее: оказавшись в осаде и не видя меня среди осаждающих — будь я там, над моим шатром развевался бы королевский штандарт, — Йорк решил попытать счастья, пока я не подошла, как он ожидал, со своими подкреплениями.

Во всяком случае одержанная Клиффордом и Уорчестером полная, казалось бы, победа, столь губительная для дела йоркистов, в конечном счёте оказалась гораздо более губительной для нашего дела. Ричард Йоркский, мне лично глубоко антипатичный, был (как я старалась показать) настоящим джентльменом, человеком чести, а потому не решался захватить королевскую власть. Теперь он был мёртв, а я и мои сторонники остались лицом к лицу с его сыном, может быть, самым ужасным ангелом-мстителем, который когда-либо воспарял из адской бездны, дабы покарать человечество.

Говоря «человечество», я, естественно, имею в виду и женщин.