Повелительница львов

Глава 12

Мои лорды, разумеется, высмеяли необоснованные притязания молодого Марча, а я напомнила себе, что юноша не был должным образом ни помазан на царствование, ни коронован; объявление о низложении Генриха не имело под собой никакого законного основания. В то же время, должна признаться, меня неприятно поразила дерзость этого поступка. Беспокоило и опубликование Марчем генеалогической таблицы, из которой совершенно ясно следовало, что он обладает куда большими правами на трон, чем мой муж. Но наибольшую тревогу внушал тот восторг, с каким лондонцы заключали его в свои объятья, — уже ходили рассказы о том, что особый пыл проявляли при этом женщины, буквально душившие в объятиях молодого гиганта (шести футов и нескольких дюймов роста), — а также та щедрость, с какой они ссужали ему деньги, в чём почему-то отказывали моему бедному мужу.

Я не могла не поделиться своими опасениями с Генри Сомерсетом, и он разделил моё волнение.

— Наша единственная надежда — сразиться с этим негодяем, разбить его армию и прикончить его самого, — объявил он. — Нечего даже и думать о том, чтобы вести с ним какие-либо переговоры, а тем более проявлять милосердие. Он изменник и мятежник, и не приходится сомневаться, какая судьба постигла бы короля и принца Уэльского, если бы он восторжествовал.

И какая судьба постигла бы меня, подумала я и вздрогнула, вспомнив, что рассказывали об этом распутнике. Как он поступил бы, обнаружив у своих ног прекрасную пленницу? Я только что отпраздновала, если уместно употребить это слово, свой тридцать первый день рождения и должна заметить, что, несомненно, благодаря напряжённой жизни, которую вела вот уже два года, была здорова и физически сильна, а стало быть, и прекрасна, как и в прежние времена.

Я безоговорочно согласилась с точкой зрения Сомерсета. Учитывая, какой потрясающей силой мы в тот момент располагали, необходимо было ускорить сражение.

Было очевидно, что это сражение должно стать решающим; мы все сошлись во мнении, что это будет последний «бросок костей», и сосредоточили усилия на том, чтобы этот бросок увенчался успехом.

В той безрассудной решимости, с которой йоркисты торопились ввязаться в сражение с нами, мы усматривали благоприятное для себя обстоятельство. К тому же Уорик, видимо, стремился восстановить свою репутацию, изрядно пострадавшую от нанесённого ему — и кем, женщиной! — поражения. Лазутчики донесли нам, что граф командует авангардом молодого «короля», чьё возвышение он рассматривает как свой личный триумф. Марч следовал за ним с несколько меньшей поспешностью.

Я разместила свою штаб-квартиру в Йорке и собрала военачальников, чтобы изложить им свои мысли. Я с большим тщанием изучила карту. Меня вновь окружали знатнейшие вельможи Англии, которые под моим знаменем изведали вкус победы, поэтому никто из них не был склонен оспаривать предполагаемую мной диспозицию. Могу добавить, что король Генрих не принимал участия в наших совещаниях; он предпочитал молиться. Я предполагала, что он молится за дарование нам победы, однако воздержалась от каких-либо расспросов.

Предыдущие столкновения с йоркистами многому меня научили. Я участвовала _;— до некоторой степени в роли командующего — в трёх сражениях. В Сент-Олбансе враг придерживался оборонительной тактики, занимая довольно неудачные позиции. Я вынудила его оставить эти позиции и сумела захватить врасплох, во время движения. И в Блор-Хите и в Нортгемптоне моим войскам пришлось пересечь реку, и в обоих случаях это имело катастрофические последствия. Конечно же, оказывали влияние и другие факторы, но в обоих случаях соседство реки катастрофически повлияло на исход битвы.

В десяти милях южнее Йорка протекала река, которая называется Эр. С севера к ней примыкало обширное болото, идеальное место для расположения войска. Я была уверена, что Марч испытывает куда большее беспокойство, чем я, ибо его судьба всецело зависела от того, сумеет ли он утвердить своё право на трон, схватив Генриха и заставив его отречься или убив его, — результат для него был бы один и тот же.

— Следовательно, — объяснила я своим военачальникам, — он будет стремиться к нападению. Если мы расположим линию нашей обороны вдоль Эра, разместив главную часть армии на болоте, то он окажется перед неразрешимой проблемой. Фронтальная атака будет угрожать катастрофой. Поэтому он станет добиваться, чтобы мы изменили свои позиции. Тут-то мы сможем атаковать его как и где хотим. — Я обвела взглядом лица присутствующих и не видела на них ничего, кроме согласия с моим предложением. — Наша полевая штаб-квартира будет здесь, — сказала я и ткнула пальцем в карту, указывая на деревню Таутон, находившуюся в восьми милях южнее Йорка, на краю болота.

И на этот раз я не услышала возражений.

— Милорд Нортумберленд, — продолжила я, — вы будете командовать авангардом, милорд Сомерсет, вам поручаются главные силы. А вы, Клиффорд, получите под начало кавалерию и станете патрулировать берег реки.

— А где будете вы, ваша светлость? — спросили они.

— Я буду с герцогом Сомерсетским.

Тут они запротестовали, и мне, как обычно, пришлось укупить. Я хорошо понимала, что забота о моей безопасности и в самом деле могла отвлекать военачальников от их главной задачи — сражаться с врагом; к тому же; распорядившись об изначальной диспозиции, я уже не могла влиять на ход самого сражения, во всяком случае в его ранней стадии. Но в Таутоне была достаточно высокая колокольня, и с этого наблюдательного пункта открывался вид на все окрестности. Имея в своём распоряжении группу дюжих ординарцев, я могла через них передавать команды всем, кому сочту необходимым, и более эффективно влиять на ход сражения, чем если бы находилась в самой его гуще. В Нортгемптоне, во всяком случае, находясь на возвышенности, я действовала вполне удачно, пока не разразился этот проклятый ливень. Итак, я согласилась.

Боюсь, что даже после шестнадцатилетнего пребывания на троне в этой сумрачной стране, я так и не поняла как следует всей непредсказуемости английской погоды. Разумеется, ни один уважающий себя континентальный полководец не станет проводить военные кампании зимой. Дядя Шарли всегда делал перерыв с октября до апреля, а такие великие воители, как Генрих V, Эдуард III, или Чёрный Принц, высаживались во Франции лишь в самый разгар лета.

Но в этой войне были отброшены все общепринятые обычаи; сражение под Уэйкфилдом состоялось в декабре. Две битвы произошли на февральском снегу, но март оказался ещё холоднее, чем предыдущие месяцы. И всё же, даже когда небо затянули тёмные тучи, никто не ожидал снежной бури.

Получив донесение о приближении Уорика с его авангардом, я приказала своей армии выступить на исходные позиции, а сама пошла к королю. С тех пор как увиделись снова, мы ни разу не спали с ним вместе; Генрих отринул все плотские помыслы, а у меня хватало других забот, к тому же я не испытывала ни малейшего желания разделить с ним ложе, зная, что из этого всё равно не выйдет ничего хорошего, одни неприятности. Однако он оставался королём Англии, и это его армией я командовала, надеясь привести её к победе.

— Полагаю, что последующие несколько дней будут решающими для вашего царствования, сир, — сказала я. — Не изволите ли вы вместе со мной наблюдать за ходом битвы? Это поднимет дух армии.

— Завтра суббота, — последовал ответ.

— Я знаю, сир.

— Мег, Мег, — запротестовал он, — вы сущая язычница. Если завтра суббота, то послезавтра — воскресенье.

— Меня всегда восхищала логика ваших рассуждений, ваша светлость.

— Что ещё важнее, — продолжил он, не обращая внимания на мой сарказм, — послезавтра будет Вербное воскресенье, когда все добрые люди, среди них, естественно, и добрые женщины должны коленопреклонённо молиться. Нет, нет, в этот уик-энд не может быть никаких сражений, если только мы не возвратимся в Йорк к завтрашнему вечеру.

Спорить с ним, доказывать, что Уорик вряд ли прекратит продвижение из-за религиозного праздника, было бесполезно.

— Уверяю вас, сир, — сказала я, — что завтрашний, а возможно, и воскресный день намерена провести в церкви. — Я могла бы добавить: «На колокольне», но не добавила, зачем вдаваться в мелкие подробности?

Я поехала вместе с военачальниками осмотреть расположения наших войск; Марч, как стало известно, объединился со своим кузеном Уориком в Понтефракте, и не оставалось никаких сомнений, что на следующий же день они войдут в соприкосновение с нами. Я уже осмотрела всю окружающую местность и выбрала подходящие позиции. Войска должны были находиться на вершине невысокого холма, следовательно, взбираясь по его склону, йоркисты окажутся в невыгодном положении. Позиции эти имели и другие преимущества: их нельзя было обойти, потому что мой правый фланг был защищён утёсом, а левый — болотом.

— Наша линия обороны неприступна, ваша светлость, — сказал Троллоуп. Он нуждался в победе более чем кто-либо другой, кроме меня. Легко было предсказать, какая участь его постигнет, если он попадёт в руки йоркистов, из рядов которых в прошлом году дезертировал.

Но я разделяла его мнение. К этому времени стали приходить донесения, что авангард врага приблизился к реке, поэтому я послала Клиффорда с его конницей, дабы не дать им переправиться через реку, и в наилучшем настроении отправилась спать. Ещё двадцать четыре часа, ещё одна битва, и королевство, без сомнения, снова окажется в моих руках. Но в то время как я с Генри Сомерсетом и принцем ужинала, на взмыленном коне прискакал ординарец.

— Вражеские силы пересекли реку, ваша светлость, — запинаясь, проговорил он.

— Как это могло произойти? — спросила я, отказываясь разделить его беспокойство.

— Они переправились через неохраняемый брод у Феррибриджа, — сказал ординарец.

— Прошли ли главные силы? — спросил Сомерсет.

— Нет, милорд. Брод захвачен отдельным отрядом. Главные силы ещё не подошли.

— Этот малый — глупец, — сказала я. — Он не умеет развивать временные успехи. Мы должны немедленно выбить их оттуда.

Сомерсет кивнул.

— Этим я и займусь.

— Ваша светлость, милорд, простите меня, — сказал ординарец, — но милорд Клиффорд уже на пути к Феррибриджу. Он меня и послал с докладом.

Очевидно, Клиффорд и его конница должны были добраться до места быстрее, чем Сомерсет смог бы собрать достаточно людей для выполнения этой задачи; во всяком случае, я была против разъединения наших сил, даже если йоркисты и переправились через реку в полном боевом порядке. Поэтому оставалось положиться на Клиффорда. Но о том, чтобы как следует выспаться, пришлось забыть.

Я проснулась и поднялась с первыми проблесками рассвета. Байи была слишком стара, чтобы участвовать в военных кампаниях, поэтому я оставила её в Йорке, а с собой захватила пару молодых девушек. Я наспех завтракала, когда от Клиффорда прискакал ещё один ординарец.

— Важные новости, важные новости! — провозглашал он. — Лорд Клиффорд снова захватил брод. Йоркисты ещё спали, когда он на них напал, все они мертвы.

— Новости действительно важные, — сказала я. — Хотелось бы знать, что теперь предпримут эти два негодяя.

Принц и я отправились к моей колокольне. Сомерсет проводил нас до Таутона, до нашего наблюдательного пункта. Он был, конечно, доволен триумфом Клиффорда, но обеспокоен погодой, ибо облака теперь плыли чуть ли не над самой землёй, тёмные и угрожающие. Но у меня всё ещё не возникало никаких сомнений по поводу исхода сражения.

— Если хлынет дождь, ну что ж, наша артиллерия окажется бесполезной, но и с их артиллерией произойдёт то же самое, Генри. Не унывай.

Хорошо, что я сказала ему это; когда я в последний раз обняла его, перед тем как подняться по лестнице, прибыл третий ординарец. Достаточно было одного взгляда на его лицо, чтобы догадаться: случилась катастрофа.

Оказалось, что нам нанесён тяжёлый удар. Напрасно я принимала молодого, пусть и неопытного Марча за идиота, ничего не смыслящего в военных делах, — он сразу же проявил себя как человек неистощимой энергии, достаточно одарённый полководец. Он и в самом деле захватил брод в Феррибридже, но это, вероятно, был лишь отвлекающий манёвр, ибо он понимал, что мы очень скоро узнаем об этом, и Клиффорд попытается вытеснить его передовой отряд. Но он, видимо, хорошо знал Клиффорда и был уверен, что этот беззаботный и даже безрассудный человек тут же почиет на лаврах, потому что в то же самое время йоркисты захватили другой брод, в Каслфорде, в трёх милях выше по течению, а мы об этом ничего не знали. И вот, когда Клиффорд уже праздновал победу, на него обрушились с тыла неистовые йоркисты.

— Его люди разгромлены, ваша светлость, — доложил несчастный гонец.

— Милорд Клиффорд?

— Мёртв, ваша светлость. Стрела попала ему прямо в горло.

Я посмотрела на Сомерсета в замешательстве: Клиффорд был его лучшим другом; Однако ситуация не способствовала тому, чтобы оплакивать погибшего.

— А что же сейчас происходит? — спросила я.

— Йоркисты вновь захватили Феррибридж, ваша светлость, и вся их армия переправляется через реку.

Я поспешно поднялась на колокольню, Сомерсет следом за мной. Стоя у парапета, мы посмотрели на нашу армию, расположенную в двух милях южнее, на краю болота — там щетинились копья и реяли знамёна.

— Мы должны присоединиться к своим людям, — сказала я.

— Но ведь мы договорились, что вы будете находиться здесь, ваша светлость, — возразил Генри.

— Я возвращусь сюда после начала сражения, — обещала я. — А до тех пор хочу быть со своими людьми. — Я положила руку ему на плечо. — Забудьте о Клиффорде, Генри. Нам остаётся только отомстить за него.

День был в самом разгаре, поэтому можно было предполагать, что сражение состоится завтра, как раз в Вербное воскресенье. Это, естественно, огорчит милорда короля, но тут уж ничего нельзя поделать. Между тем мой долг — воодушевить войска, как я это сделала перед нортгемптонским сражением; вместе с принцем Эдуардом я проехала перед ними, напоминая, что они сражаются за правое дело, и призывая их превзойти самих себя. За это я была щедро вознаграждена криками «ура» и возгласами «Да здравствует капрал Маргарет!»

В то же время я внимательно наблюдала за йоркистской армией, которая постепенно располагалась на противоположном от нас склоне, хотя, как я и предвидела, уже почти стемнело, когда они наконец заняли свои позиции. Всё это время мною владело сильное искушение напасть на них и попытаться разбить по частям, но и я и мои военачальники чувствовали, что наши оборонительные позиции сильны, и было бы ошибкой рисковать сражаться в менее выгодных условиях. Мы ждали и наблюдали, как вдруг Сомерсет притронулся к моей руке.

— Взгляните, ваша светлость.

Я прищурила глаза, чтобы лучше видеть, и различила всадника в чёрных доспехах, чья голова и плечи намного возвышалась над всеми окружающими.

— Это герцог Йоркский, — сказал Сомерсет.

Мне не понравились нотки почтительного ужаса, которые прозвучали в его голосе.

— Вы хотите сказать, граф Марчский, — поправила я. — Рослый юноша. Тем легче будет попасть в него стрелой.

Граф Марчский подъехал к своей армии, и на мгновение мне показалось, что он в самом деле намеревается сражаться в темноте, что было бы очевидным безумием. Но спустя мгновение от него отъехали два всадника, направляясь к нам; один из них держал в руках белый флаг и рожок, в который он протрубил несколько раз, давая знать о своём приближении. Принц, Сомерсет и я выехали вперёд, и к нам тут же присоединились несколько лордов.

В пятидесяти футах от нас герольд натянул поводья и развернул пергамент. За нашей спиной послышался заинтересованный шёпот, затем всё стихло, только ветер шелестел нашими знамёнами и белым флагом.

Герольд начал читать громким отчётливым голосом:

— Возглашаю слова его светлости Эдуарда IV, короля Англии, Франции и Ирландии. Да будет всем известно, что собравшийся в Лондоне парламент этой страны единодушно объявил Генриха Виндзорского, доселе именовавшегося Генрихом VI, неспособным к управлению и принял решение о его низложении. Королём этого государства парламент единодушно выбрал его светлость Эдуарда Йоркского... — На какой-то миг он остановился, но ни один человек в наших рядах не пошевелился.

Герольд возобновил чтение:

— С этого момента, следовательно, Генрих Виндзорский, его жена принцесса Маргарита Анжуйская и её незаконнорождённый сын, именуемый принцем Уэльским, являются стоящими вне закона государственными изменниками.

Снова послышался ропот, на этот раз, к моей радости, гневный.

— С этого момента любой человек, будь то лорд или виллан, который попытается защищать либо оказывать какую-либо помощь или поддержку упомянутому Генриху Виндзорскому, упомянутой Маргарите Анжуйской либо упомянутому Эдуарду Уэльскому, также является стоящим вне закона изменником. Да будет известно всем и каждому, что его светлость король намеревается во главе своей армии атаковать и схватить упомянутого Генриха Виндзорского, Маргариту Анжуйскую и Эдуарда Уэльского и заключить их под стражу, впредь До решения парламента. Да будет также известно, что тем, кто попытается сражаться за этих стоящих вне закона изменников, не будет никакой пощады. Те же, кто хочет доказать свою лояльность его светлости королю, должны сложить орудие и уйти этой ночью. Им не будет причинено никакого вреда. С наступлением же рассвета каждый человек, обнаруженный здесь с оружием в руках и под знаменем упомянутых изменников, будет казнён на месте. Такова воля его светлости Эдуарда IV, короля Англии, Франции и Ирландии.

Дочитав свой пергамент, глашатай развернул коня и поскакал обратно, причём куда более поспешно, чем подъехал, видимо опасаясь, как бы один из моих уэльских лучников, презрев белый флаг, не отправил ему вдогонку стрелу.

Послание Марча привело моих лордов в некоторое замешательство. Но я улыбнулась им и сказала:

— Ну что ж, милорды, по крайней, мере теперь мы знаем, чего ожидать. Поверьте мне, если среди нас есть хоть один слабодушный человек, которого напугали эти угрозы, он волен уйти сейчас же, сию минуту. — Разумеется, никто из них не решился объявить себя трусом. — Ну что, милорд Сомерсет, — сказала я. — Думаю, нам следует дать им подобающий ответ.

Мы послали к армии Марча своего глашатая, который возвестил следующее: Эдуард Марчский, по своему собственному признанию, является изменником; Ричард Уорик и все лорды, которые собрались под его знаменем, также являются изменниками. Изменниками являются и все рядовые солдаты. Единственная остающаяся у них надежда, сказал глашатай, покинуть Белую Розу, которая впервые появилась над рядами мятежников, и разойтись по домам.

Должна признаться, что нашу угрозу противники встретили громкими насмешками, но как бы то ни было, жребий был брошен. В предстоящем сражении ни одной из сторон не будет пощады, все будут вынуждены биться не на жизнь, а на смерть. С этой мыслью я быстро уснула среди моих смелых защитников. Я была уверена, что всё решится на следующий день.

Оглядываясь на прожитую жизнь, могу с полным основанием сказать, что Всевышний обошёлся со мной не слишком-то хорошо. Возможно, со временем он ещё пожелает искупить вину передо мной, но времени остаётся уже так мало. А искупить надо слишком многое. Не буду упоминать о том, что, к несчастью, я стала женой Генриха Виндзорского, тогда как могла быть замужем за Карлом Шароле или даже Яковом, королём шотландским. Моя жизнь сложилась бы совершенно по-иному. Я не забыла ливня, который расстроил все наши замыслы в Саутгемптоне, и не могла даже допустить, что в решительный момент Господь Бог окажется столь неблагосклонен ко мне, что ниспошлёт такое же бедствие.

Хотя в ночь сильно похолодало, спала я крепко. Так как в руках у меня покоился принц Эдуард, нам было лучше, чем многим другим, однако мы оба дрожали, когда проснулись в зыбком полусвете зимнего утра. Наша армия усиленно готовилась к сражению. Сомерсет, в полном боевом снаряжении, — вполне естественно, ибо все мы спали в чём были, — держал лошадей для нас наготове. Он подсадил меня в седло, и я, наклонившись, пожала ему руку и поцеловала в щёку, напомнив ему таким образом, что изо всех людей я полагаюсь прежде всего на него. Вместе с принцем мы проехали вдоль рядов моей армии, которая громкими криками выразила нам свою преданность и любовь. Это был великий момент.

Принц Эдуард, я, мои фрейлины вместе с нашим эскортом возвратились в Таутон. Мы с принцем поднялись на колокольню, чтобы наблюдать за ходом сражения. Становилось всё более и более холодно, солнце не показывалось, и, стоя в шестидесяти футах над землёй, мы с Эдуардом принуждены были прихлопывать в ладоши, чтобы хоть как-то согреться. Но меня согревало ожидание решительной победы над продвигавшимися вперёд йоркистами — они вот-вот подойдут на расстояние выстрела из лука. Наши позиции были очень сильны, к тому же мы обладали значительным превосходством в численности, поэтому у меня не возникало сомнения, что нападающая сторона — а это не кто иной как йоркисты, — пытаясь прорвать наши ряды, должна понести непомерно большие потери.

Однако Господь Бог спутал все мои расчёты! Как я уже сказала, утро выдалось очень холодное и тёмное, тучи, наползая друг на друга, мчались над самыми нашими головами. Ветер дул с юга, в лицо моим людям. Неприятно, конечно, но не фатально; в своё время я говорила Сомерсету об этом, и мы решили, что наши лучники подпустят йоркистов на сто ярдов, прежде чем начать стрельбу. Этого-то мгновения мы и ожидали; мои солдаты терпеливо сносили выстрелы йоркистов, чьи лучники, пользуясь попутным ветром, стали стрелять раньше, чем это обычно делалось. Но их стрелы почти не причиняли урона, и я со спокойным сердцем наблюдала за приближением бряцающей оружием и доспехами массы людей, быстро распознав ехавших рядом Эдуарда Марча и Уорика. Один выделялся своим огромным ростом, другой был куда меньше, но обращал на себя внимание быстрыми нервными движениями. Расстояние между двумя армиями стремительно сокращалось, и я видела, что Сомерсет уже готовится дать нашим лучникам сигнал начать стрельбу... когда вдруг пошёл снег.

Сначала это были лишь носившиеся в воздухе редкие снежинки, одна из них села мне на нос, и я быстро смахнула её, ибо и без того уже замёрзла. Но прежде чем я успела перевести дух, всё перед нами застлала сплошная пелена снега. Задыхаясь и дрожа, я вместе с принцем Эдуардом вглядывалась в эту белую тьму. С таким же успехом мы могли быть не в двух, а ста милях от поля сражения. Снежная завеса отрезала нас от всего внешнего мира; стоя на колокольне, мы ничего не знали о происходящем и не имели никакой возможности повлиять на события.

А тем временем шло самое мрачное, самое кровопролитное сражение, которое когда-либо разыгрывалось на английской земле. Да, ожесточённые схватки случались между саксонцами Альфреда[33] и датчанами, но в них участвовали небольшие армии и длились они недолго. Битва при Гастингсе[34], говорят, продолжалась с утренней зари и до заката, но вряд ли в ней участвовало более десяти тысяч солдат с каждой стороны, и далеко не все были убиты. Столкновения между Симоном де Монфором[35] и королевскими силами можно назвать простыми стычками; таковы же были полвека спустя столкновения англичан с валлийцами и шотландцами, исключая, возможно, Баннокбёрн, если сравнивать их с этим знаменитым днём — 29 марта 1461 года. Армия сторонников Ланкастеров насчитывала более тридцати тысяч человек, тогда как йоркисты имели войско чуть меньшей численности. С обеих сторон собрались самые большие армии, какими за всю английскую историю командовал какой-либо король, единственное исключение — та армия, которую Эдуард II привёл к катастрофе под Баннокбёрном (огромное полчище, по утверждению некоторых историков, насчитывающее сто тысяч человек — что, на мой взгляд, является большим преувеличением, — содержало в своих рядах всего группку солдат, проникнутых истинно боевым духом, только это и может объяснить, почему несметное войско так легко обратилось в бегство). Здесь же участвовали в сражении два короля, так, по крайней мере, внушали нам йоркисты, и все солдаты в обеих армиях были видавшими виды ветеранами.

Как я уже сказала, баннокбёрнская битва окончилась поражением. В Таутоне сражение длилось с незатихающей яростью весь день, и весь день я посылала ординарцев, чтобы хоть как-то следить за происходящим, ибо ничего не видела, только слышала ужасающий шум. Первый ординарец, вернувшись, сообщил, что этот молодой негодяй Марч снова обнаружил полководческий талант: когда, после первоначального обмена стрелами, неожиданно пошёл снег, он не только остановил наступление, но и приказал отступить на несколько ярдов, чтобы наши ответные стрелы в этой буре не могли долететь до его людей.

Но это была лишь временная неудача, за которой, однако, последовала гораздо худшая: очередной гонец сообщил мне, что граф Нортумберлендский и сэр Энтони Троллоуп, в негодовании на всё происходящее, оставили оборонительные позиции и повели своих людей вперёд. Это было сделано в нарушение всех моих распоряжений, и непокорные тотчас же оказались в трудном положении, ибо натолкнулись на заграждение из своих же собственных, воткнувшихся в землю стрел; в то время как они пытались перестроиться, их настиг второй ливень стрел; потеряв много людей, им пришлось отступить.

К счастью, это нарушение дисциплины не повлияло на всех остальных, и как раз в тот момент, когда я садилась на лошадь в решимости сплотить свою армию или умереть, прибыл ещё один ординарец: он сообщил мне, что две армии наконец столкнулись. Впрочем, я уже догадалась об этом по шуму, доносившемуся из-за снежной пелены. Но этот добрый малый заверил меня, что мои люди держатся непоколебимо, остановив продвижение йоркистов по всей линии: Так как мы всё ещё обладали численным преимуществом, в конце концов это решило бы судьбу сражения в нашу пользу. Битва свирепствовала почти десять часов, и всё это время мне и принцу приходилось полагаться на сообщения ординарцев. Они рассказывали душераздирающие истории о высоких грудах нагромождённых друг на друга тел, о ручьях крови, бегущих с холмов в долину, и о чудесах храбрости и подвигах, совершаемых вождём йоркистов; последнее было не слишком-то приятно слышать. По достоверным оценкам, на таутонском поле полегло всего около двадцати тысяч человек, поровну с каждой стороны.

День, если так можно его назвать, ибо солнце ни разу не показалось, уже переходил в вечер, когда снег наконец прекратился. Не без некоторого труда, так как мои сапоги по самую щиколотку утопали в сугробах, к тому же было очень скользко, я возвратилась к своей колокольне. Со смешанным чувством гордости и ужаса смотрела я на впервые открывшееся передо мной поле сражения. Знамёна Алой Розы реяли высоко в воздухе, и мне показалось, что мои солдаты продвинулись вперёд. Это могло означать только, что йоркистов постепенно оттесняют. Победа уже маячила перед нами, когда принц Эдуард вдруг схватил меня за руку.

— Что это за люди, мама?

Прищурившись, я всмотрелась в сгущающиеся сумерки. Реку пересекал какой-то большой отряд. Моё сердце подпрыгнуло, ибо я подумала, что это, возможно, граф Пемброкский. Может быть, Джаспер Тюдор привёл подкрепление, набранное в Уэльсе. Эта надежда оказалась, однако, недолговечной. Мне никак не удавалось различить знамёна, развевавшиеся над приближающимся отрядом, но те, что находились вблизи, я видела. Неожиданно несколько групп людей отделились от моей армии и быстро направились на север. Я тотчас же послала гонца выяснить, что происходит; он вернулся через полчаса с пепельно-серым лицом.

— Это лорд Стэнли, ваша светлость, — доложил гонец. — Он идёт под знамёнами Белой Розы.

Я сразу поняла, что всё потеряно. Когда две примерно равные силы сражаются продолжительное время, неизменно побеждает полководец, способный ввести в бой свежее подкрепление, пусть даже и немногочисленное, — такова аксиома военной стратегии. Стэнли возглавлял отряд в несколько тысяч человек. В свете последующих событий вполне можно было предположить, что Эдуард Марчский заранее призвал Стэнли на помощь и, зная о его предстоящем прибытии, навязал нам длительное многочасовое сражение. И хотя казалось, будто его войско терпит поражение, он знал, что конечная победа останется за ним. Если присовокупить сюда его тактику перед сражением, я вынуждена против своей воли признать, что как полководец — и это, заметьте, в девятнадцать лет — он ничуть не уступает не только Генриху V или Чёрному Принцу, но даже Эдуарду III. Более того, со всем уважением к своим соотечественникам-французам, которые в Азенкуре, Пуатье и Креси пострадали из-за дурного командования и чрезмерной гордыни, должна сказать, что никто из этих троих могущественных полководцев не сталкивался со столь преданной и решительной, да ещё расположенной на столь выгодных позициях армией, как мои ланкастерцы в Таутоне.

Но теперь всё было кончено. Мои солдаты разбегались во всех направлениях. Принц Эдуард и я уселись на лошадей, дожидавшихся у подножия нашей колокольни. Таутонцы глазели на нас, будто мы привидения, а мы и в самом деле очень скоро могли стать привидениями. Меня охватило такое непреодолимое отчаяние, что в какой-то ужасный момент я едва не направила свою лошадь к месту заканчивающегося сражения. Но я вспомнила, кто я, каковы мои обязанности, первая из которых — заботиться о принце, и повернула свою лошадь в сторону Йорка. Я была полна решимости предотвратить захват короля йоркистами.

Но вернусь к битве и довершу свой печальный рассказ. Около двадцати тысяч солдат пали на поле сражения, не меньшее число было и раненых. Сопоставить это кровопролитие можно лишь с теми побоищами, которые учиняли турки, воюя против Венгрии и Сербии. Некоторые из моих знатных вельмож погибли. Графу Девонширскому удалось добраться до Йорка, но там он был схвачен и казнён. Граф Уилтширский, славившийся своим умением спасаться после поражения, сумел достичь Коккермаута, но там удача изменила ему, и он лишился головы.

Отсюда можно заключить, что йоркисты повсюду преследовали моих сторонников. Прежде всего они, разумеется, разыскивали короля и меня, но мы успели ускользнуть и сейчас, не щадя лошадей, скакали в сторону границы, чтобы укрыться в Шотландии. В объятиях Марии Гельдернской. Бушевал ветер, погода стояла отвратительная.

Честно сказать, я надеялась на радушный приём. Во всяком случае, нас беспрепятственно пропустили в Шотландию и, как только мы назвались, Препроводили в Линлитгоу, а оттуда в эдинбургский монастырь чёрных монахов[36]. Я видела в этом благой знак, ибо в мой предыдущий визит меня так и не пустили в столицу, но на этот раз Мария, видимо, решила оказать нам официальный приём. Поэтому меня особенно сильно поразили Последующие события. Мы все в ожидании королевы собрались в большом монастырском зале. Кроме короля, меня и принца Эдуарда тут были мои фрейлины, включая Байи, с трудом перенёсшую наше поспешное путешествие, а также Сомерсет, несколько бежавших с нами лордов и, конечно, Джон Комб. Собрались также добрые монахини, чтобы Приветствовать свою монархиню. Но наша группа находилась в самом центре.

Мария вошла как обычно в облаке золотых волос, в разлетающихся юбках, стряхивая грязь с сапожек. Естественно, я немало думала над тем, как вести себя во время второй встречи с этой сильной женщиной. В первый раз я предстала перед ней в роли просительницы, но уехала с надеждой вернуть себе своё высокое положение. И вот, спустя всего два месяца, я вновь перед ней, и всё в той же роли просительницы. Я подумала, что нужно как можно быстрее восстановить прежнюю близость между нами, поэтому при её появлении выступила вперёд с улыбкой и сказала:

— Похоже, прелестная кузина, судьба не хочет, чтобы мы разлучались.

К моему смущению, королева шотландцев не улыбнулась в ответ.

— В самом деле, ваша светлость, — сухо ответила она, — похоже, вы с судьбой не в ладах.

С этими словами она прошла мимо меня, сделала лёгкий реверанс перед королём, который как всегда очень смутно представлял себе, что происходит, и заметила:

— Нам надо многое обсудить. Пока же вы найдёте убежище в этом монастыре. — Её взгляд облетел всю нашу группу и остановился на лице Сомерсета. Как и я, он улыбнулся, ведь прошло всего два месяца с тех пор, как он держал в объятиях эту ненасытную красавицу.

Однако и на него она посмотрела холодно.

— Что до вас, милорд Сомерсет, то вы не заслуживаете никакого приветствия. У вас слишком длинный язык.

Я была глубоко встревожена столь высокомерным обращением, но сразу же поняла, что всё это неспроста. Едва королева удалилась в свои покои, я тотчас же послала за Генри Сомерсетом.

— Происходит нечто такое, чего я не понимаю, — сказала я ему, — но это может нанести ущерб нашему делу. Вы оскорбили королеву шотландцев. Каким образом? В последний раз вы виделись с ней тогда же, когда и я.

Он был сильно сконфужен.

— Ваша светлость, должно быть, я слишком возгордился своим успехом.

Она сказала, что у него слишком длинный язык.

— Боже мой! — воскликнула я. — Вы хвастались, что спали с шотландской королевой?

— Возможно. Навеселе.

— Вы глупец и подлец, — вскинулась я. — Вполне вероятно, вы погубили наше дело. — И тут меня осенило: — А вы никогда не хвастались, что обладали мной?

— Нет, нет, ваша светлость, — заверил он. — Вы моя королева.

Я сверкнула на него глазами, не зная, правду он говорит или нет. Но в тот момент меня больше всего беспокоил вред, который он мог нанести моим отношениям с Марией. Я послала служанку с просьбой об аудиенции, но удостоилась её лишь через двадцать четыре часа. Всё это трудное для меня время король Генрих был совершенно счастлив. Он находился в монастыре, и его интересовали только молитвы и духовенство; он тут же снискал большую популярность среди монахинь.

К моему облегчению, Мария приняла меня одна, полностью одетая, стоя у камина, причём не в своей спальне, а в примыкающей к ней комнате, откуда через открытую дверь я могла видеть спальню. Это было неподходящее время для утончённого выяснения отношений.

— Мария, — сказала я, — глупый юноша признался в своём преступлении. Я ужасно сожалею.

— Вы можете отослать его куда-нибудь из Шотландии, — проворчала она в ответ.

— Так я и сделаю, обещаю, — заверила я. — Но, Мария... — Я подошла ближе. — Мне не хотелось верить, что неразумие неосторожного юноши способно положить конец нашей дружбе.

Мария села и пригласила меня последовать её примеру.

— Ваш любовник погубил мою репутацию.

Я сильно усомнилась в её утверждении, столь ненасытно чувственная женщина наверняка погубила свою репутацию уже давно.

— Я всё ещё люблю вас, — рискнула я произнести. Конечно, я никогда её не любила, как бы она меня ни возбуждала. Но теперь я должна была пользоваться всеми средствами, какие только имелись в моём распоряжении.

— В самом деле, Мег? — спросила она, и её лицо смягчилось. — Если бы я могла вам поверить!

— Прошу вас, поверьте мне, — умоляющим тоном произнесла я, опускаясь перед ней на колени.

Она поцеловала меня в губы, но её тело оставалось бесчувственным.

— Мои вельможи говорят, что вы приехали ко мне лишь потому, что находитесь в отчаянном положении.

— Не буду отрицать, мы действительно в отчаянном положении, — призналась я. — Но... если бы только в этом заключалось всё дело, я поехала бы во Францию и попросила о помощи короля Карла и моего папа.

— Возможно, это был бы наилучший выход, — пробормотала Мария.

Я начинала тревожиться.

— Вы хотите сказать, что откажете мне в помощи?

Она вскочила так резко, что её юбки вихрем взметнулись, и от неожиданности я села.

— Это не такое лёгкое дело. Знаете ли вы, что я кузина герцога Бургундского?

— В самом деле? Я тоже его кузина.

— Граф Уорик уговорил герцога Филиппа поддержать дело йоркистов.

«Ах, гадюка», — подумала я, но продолжала улыбаться.

— Мне трудно в это поверить, милая Мария. — Пол был твёрдым и холодным, и я тоже поднялась. — В январе, когда я находилась здесь, вы не упоминали об этом.

— Тем не менее переговоры в то время уже шли. Начались они ещё при покойном герцоге Йоркском. — Вы хотите сказать, что между Бургундией и Йоркским Домом существует официальный союз? — Я пришла в ужас. — И вы знаете условия договора?

— Не все. Но я знаю, что граф Шароле помолвлен с дочерью Йорка, которая сейчас является сестрой короля Англии de facto.

— Самозваного короля, Мария, — поправила я. — Ни одна страна не может иметь двоих королей. И ни один человек не может быть коронован, пока жив истинный помазанник, если только он не отрёкся. А Генрих никогда этого не делал.

— Однако ходят разговоры об изначальной узурпации... — Она вздохнула. — Герцог Филипп настаивает, чтобы я не помогала вам. Сейчас здесь находится его посланник, граф Грэтьюз, он буквально осаждает меня своими просьбами. — Последовал ещё один вздох.

Я обвила её руками и шумно задышала ей в грудь. Что было делать? Ещё никогда в жизни я не была в таком отчаянии.

— Если и вы оставите меня, Дражайшая Мария, я погибла.

— Я знаю, вам поможет король Карл, — сказала она, в свой черёд стискивая меня в объятиях и постепенно увлекая в спальню.

— Боюсь, что если я покину этот остров, то я уже никогда больше сюда не вернусь. — Я всхлипнула. — Я даже не знаю, кому могу доверять, милая Мария, за исключением вас. Есть ли какая-нибудь уверенность, что даже Карл не станет вести переговоры с этим молодым выскочкой? Что до дофина...

— Я скажу вам, почему ваш дядя не станет вести переговоры с Йорком, — сказала Мария, опрокидывая меня на кровать и начиная раздеваться. — Дело в том, что дофин взбунтовался против него и бежал в Бургундию, поэтому Карл поддержит любую сторону, враждебную Бургундии, даже если эта сторона и не будет выступать под знамёнами его любимой племянницы.

Она вся пылала страстью, поэтому продолжение разговора пришлось отложить на час, но, едва удовлетворив пыл, она, по своему обыкновению, вернулась к прежней теме.

— Стало быть, вы поедете во Францию?

— Я напишу письмо Карлу с просьбой о помощи, — согласилась я, садясь на постели и расчёсывая спутавшиеся волосы. — Но невзирая на ваши уверения, я не решаюсь поехать к нему без соответствующих гарантий безопасности. Мария, вы должны позволить мне остаться в Шотландии до тех пор, пока я не получу от него ответа.

Она поднялась с кровати и стала ходить взад и вперёд по комнате — зрелище поистине неотразимое.

— Моя знать потребует какой-нибудь компенсации, — сказала она. — Никто из них отнюдь не жаждет скрестить мечи с Эдуардом Йоркским.

— Готова отдать всё, что у меня есть, — заверила я. — И конечно же, вы хотели сказать — с Эдуардом Марчским.

Она остановилась; её груди высоко вздымались; подождав, пока волосы осядут на плечи, она проронила одно-единственное слово:

— Берик!

Я сглотнула.

— Мы договорились о передаче этого города после того, как в Англии будет восстановлена моя власть.

— Передача должна состояться сейчас, дражайшая Мег, или я не смогу вам помочь.

Эта ненасытная сука была столь же вероломной, сколь и все те, с кем я имела несчастье встречаться в своей жизни. Ну что ж, у меня не оставалось выбора, и всё же я хотела получить свою долю от этой сделки.

— Этот город ваш, если вы дадите разрешение набирать армию из вашей знати.

Всячески кривя губы, она смотрела на меня несколько секунд. Затем кивнула.

— Не вижу никаких причин, почему вы не могли бы это делать, милая Мег.

Так мне удалось преодолеть одну немалую трудность. В скором времени меня стали осаждать другие. Я тотчас же отправила Сомерсета во Францию — своим посланцем к дяде Шарли. Откровенно сказать, я была рада отделаться от него. Как военачальник он оказался не более удачливым, чем его отец, как любовник навлёк на мою голову большие неприятности. Но, прощаясь с ним, я нежно его поцеловала. Ибо нуждалась в каждом верном мне человеке.

К моему великому облегчению, Мария также покинула монастырь, в конце концов, она должна править страной, и, как она намекнула, весьма большая часть её знати отнюдь не так обворожена мной, как она. И во всяком случае, хотя я и согласилась уступить Берик, завладеть им должна была она сама. При всём великодушии Марии я никогда не сомневалась, что наипервейшая её забота — о Шотландии и о себе самой, а уж потом о других, включая меня. Её волнующие объятия научили меня многому, и всё же я считаю, что руки женщины никогда не могут заменить руки мужчины, таково, по крайней мере, моё личное мнение. И последнее. В её обществе, как бы щедра и обаятельна она ни была, я всегда сознавала, что Мария никогда не забывала: она королева Шотландии, а я беглянка. Подобные мысли отнюдь не способствуют подлинной близости.

Здесь, вероятно, уместно спросить, какая пара мужских рук утешала меня после того, как я отослала Сомерсета за море, а королева Шотландии уехала. Добровольцев нашлось предостаточно, но мои мысли занимали более важные проблемы.

Мне нужна была армия, и Мария дала своё позволение вербовать её. Я встретилась со многими шотландскими аристократами и наконец остановила свой выбор на Джордже Дугласе, четвёртом графе Ангусском. В то время ему исполнился пятьдесят один год — как раз подходящий возраст, чтобы увлечься прекрасной тридцатилетней королевой! Это, однако, была не единственная причина, почему он стремился служить мне, а я приняла его услуги. Он принадлежал к тому ответвлению знаменитого рода, которое называли Красными Дугласами. Это ответвление всегда считалось младшим, старшее же возглавлял Чёрный Дуглас. Дугласы всегда были повелителями и грозой пограничных районов, и так как они обладали большим могуществом, кто бы ни правил в Шотландии, всегда стремился сделать их своими союзниками. Второй Дуглас, принадлежавший к ответвлению Чёрных Дугласов, был близким другом бессмертного Роберта Брюса, сражался рядом с ним под Баннокбёрном; в соответствии с волей своего короля он отвёз его набальзамированное сердце в Святую землю, где, сражаясь с сарацинами, бросил священную реликвию в их гущу, а затем повёл своих рыцарей вперёд, дабы отвоевать её. Могу добавить, что повёл не слишком успешно.

Однако, пока он и его потомки поддерживали трон, у Красных Дугласов оставалось мало надежды на возвышение. Но времена меняются, как меняются и люди. Чёрные Дугласы стали чересчур надменными и неуживчивыми, Красные же Дугласы снискали милость двора, и когда теперешний Чёрный Дуглас восстал против мужа Марии Якова II, во главе королевской армии на подавление восстания был отправлен Джордж Дуглас, граф Ангусский. После того как восстание удалось подавить, Чёрному Дугласу пришлось бежать из страны; укрылся он у Эдуарда Марчского, ныне именующего себя английским королём, поместья же его были конфискованы и переданы кузену.

Джордж Ангус, разумеется, не мог чувствовать себя в безопасности, пока жил и процветал его кузен, как и я не могла чувствовать себя в безопасности, пока жил узурпировавший трон мой кузен, поэтому наш общий интерес заключался в ниспровержении Дома Йорка. Ангус начал собирать армию, и я приободрилась. Главным, в чём я нуждалась, как всегда оставались деньги, и тут я рассчитывала на помощь дяди Шарли. Поэтому я с большим нетерпением ожидала вестей от Сомерсета. Когда вести наконец пришли, оказалось, что они худшие их всех возможных. Дядя Шарли был мёртв!

Дядя Шарли исполнилось пятьдесят восемь, возраст, когда, как я полагаю, умереть вполне естественно. Но образ жизни, который он вёл последние пятнадцать лет, несомненно, ускорил его кончину, ибо занятия любовью с женщинами и утром, и днём, и ночью пагубно отразились бы на здоровье самого молодого и крепкого мужчины.

Излишне говорить, что умер он в самое неподходящее для меня время, ибо был моей последней надеждой собрать необходимые деньги для организации кампании. И того худшей представлялась перспектива видеть на французском троне Людовика, одиннадцатого монарха этого имени. Даже если бы мы были друзьями, а мы никогда не были друзьями, меня настораживал бы уже тот факт, что, постоянно враждуя с отцом, кузен провёл много лет, укрываясь в Бургундии... А Бургундия, очевидно, стала верной союзницей Дома Йорка. Как тут было не отчаиваться!

Однако я всегда страдала от чрезмерно упрощённых взглядов на политические дела. Я знала, чего хочу, и относилась с излишней прямотой к тем, кто становился на моём пути. Кузен же Луи был моей полной противоположностью. За последние десять лет он снискал себе прозвище Паук, ибо свои интриги плёл, словно паутину. К моему крайнему удивлению, а также к большому облегчению, из Парижа спешно прибыл шотландский епископ Кеннеди, который передал королеве шотландцев послание от нового короля Франции, где говорилось, что он был бы весьма признателен, если бы она продолжала поддерживать Ланкастерский Дом.

Это загадочное обстоятельство требует объяснения. Должна предупредить, что разгадать ход мыслей кузена Луи — дело очень и очень нелёгкое, но всё же попытаюсь изложить свои соображения. Прежде всего должна сказать, что кузен укрывался у своего дяди Филиппа скорее по необходимости, чем по доброй воле, а Филипп пригрел его на своей груди больше из желания насолить дяде Шарли, чем по любви. Длительное пребывание Людовика в Брюгге изобиловало ссорами между ним, Филиппом и кузеном Карлом Шаролезским. У него хватало возможностей наблюдать за силой и величием Бургундии и её двора, а я должна отметить, что в то время во всей Европе не нашлось бы более блистательного герцогства.

Кузен Луи всё это тщательно обдумал. Тут следует вспомнить, что во времена Генриха V, который едва не превратил Францию в придаток Англии и, безусловно, причинил много бед королевству, успехи англичан в значительной мере объяснялись союзом с Бургундией. Со смертью Генриха этот союз распался, ибо Филипп с трудом находил общий язык с Бедфордом, а тем более с Хамфри Глостерским, но теперь образовался новый союз, вдохновлённый Йоркским Домом. Мой кузен хотел мира для своей страны и горел решимостью как можно скорее разрушить это опасное партнёрство, а для этого требовалось незамедлительно сместить с трона Эдуарда Марчского или, по крайней мере, постоянной угрозой низложения отвлечь его мысли от континентальных авантюр.

Существовал и ещё один фактор, который влиял на ход мыслей кузена Луи. Став королём Франции по праву первородства, он оказался в окружении братьев, упорно стремившиеся причинять ему неприятности. Эти молодые люди всё время оставались во Франции, или рядом с отцом, или в своих поместьях и, пока кузен Луи находился в изгнании, успели обзавестись многочисленными приверженцами. Поэтому кузен стремился привлечь на свою сторону как можно больше людей, и главным своим союзником в случае гражданской войны считал моего старшего брата Жана Калабрийского.

Должна откровенно сказать, что Жан почти так же мало преуспел в своих попытках завоевать неапольскую корону, как я в своих удержать корону английскую, и на какое-то время отрешился от мысли усадить нашего папа на этот слишком горячий трон. После этого он вернулся в семейные поместья во Франции, возможно, с преувеличенной репутацией талантливого полководца. Кузен Луи хотел привлечь герцога Жана, как титуловали моего брата, на свою сторону, а вернейшим для этого способом, как он чувствовал, стало бы оказание поддержки, пусть даже тайной, его беглой сестре.

Всё это вселяло надежду, но ведь на поверхности плещущегося в кружке эля собирается преимущественно пена. Кузен Луи поощрял стремление Марии помочь мне, но делал это тайно, ибо в то же время не только Бургундия, но и её собственная знать требовала моей высылки. Как ни замечательна была новость, что брат Жан возвратился во Францию и сблизился с королём, но он страдал от хронической болезни всех Анжу... полного безденежья. Той же болезнью, очевидно, страдал и кузен Луи. А я крайне нуждалась в деньгах.

Год, проведённый в Шотландии, стал одним из самых несчастных в моей жизни. Мария регулярно навещала меня, но постепенно эти постоянные вторжения в моё уединение стали угнетать меня, и не только из-за её неуёмного любострастия, но ещё и потому, что она изводила меня рассказами об успехах, якобы одерживаемых её армиями. Стремясь овладеть обещанными им крепостями, они и в самом деле вели необъявленную войну против Англии, хотя и без особых результатов. Неприятно действовали на меня и известия о том, что Эдуард Марчский прибирает к рукам, помимо королевства моего мужа, ещё и всех живущих в нём женщин. И самое худшее, невозможно было предугадать, что произойдёт далее. Ангус собрал довольно большое войско, готовое следовать за мной. Лазутчики доносили, что весь север Англии готов восстать на мою защиту. Но без денег никто не хотел не только поднять меч, но даже и шевельнуть пальцем.

От своего окружения я не получала никакой помощи. Генрих проводил всё своё время в молитвах. Принц Эдуард, до чьего восьмилетия оставалось совсем немного времени, служил мне неиссякаемым источником утешения, но каких можно ждать советов от восьмилетнего мальчика? Это в полной мере относилось и к пятнадцатилетнему пажу, Джону Комбу, чтившему меня как богиню.

Сомерсет благоразумно оставался во Франции, не рискуя снова оказаться во власти Марии.

В довершение всех моих бед перед самым Рождеством умерла Байи. Я даже боялась подсчитать, сколько лет она была моей доброй и верной служанкой, постепенно поднявшись от положения няни до положения моей главной постельничьей. Но она оказалась не созданной для той бродячей жизни, которую мы вели несколько последних лет, и стала недомогать ещё до Таутона. Я похоронила её с тяжёлым сердцем, разрываемым к тому же невесёлыми мыслями о будущем.

Я не из тех, кто легко предаётся отчаянию, но даже представить не могла, кто способен оказать мне помощь, пока меня — уже не впервые в жизни — наконец не озарило, что единственный человек, на которого стоит рассчитывать — я сама. Поездка во Францию была не только изнурительной, но и рискованной, ибо в проливе крейсировали военные суда Уорика, но я поняла, что должна лично поехать к кузену Луи и напрямик поговорить с ним о своём положении: если он хочет отстранить йоркистов от власти, недостаточно симпатии, нужна конкретная помощь.

После того как я приняла решение, оставалось дождаться подходящей погода, а погода, как и обычно в Шотландии зимой, была неизменно отвратительной. Мария, чего и следовало ожидать, считала, что я поступаю совершенно правильно. Как и многие ненасытные в любви женщины, она отличалась непостоянством: моё пребывание у неё в гостях доставляло ей немалые неприятности, а тут ещё ей стало приедаться моё общество. Она охотно предоставила мне необходимые для поездки средства, не сомневаюсь, рассчитывая никогда больше не увидеть моего лица. Мария согласилась на некоторое время оставить у себя Генриха — везти с собой короля во Францию было бы крайне опрометчиво, — но она ясно поняла, что между нами уже не существует супружеских отношений.

Решив полагаться лишь на самое себя, я торопилась вступить в борьбу со стихиями. Но только в самом начале апреля, когда ветры наконец перестали бушевать, принц Эдуард, я и моя значительно поредевшая свита смогли сесть на корабль в Керккадбрайде — там же, где я высадилась восемнадцать месяцев назад.

Как явствует из моих слов, для переезда во Францию был избран самый окольный путь. Я сразу же поняла: мне предстоит тяжелейшее испытание, только не знала, что продлится это испытание целых две недели! Мы почти было преодолели Ирландское море, но были снесены назад. На протяжении многих дней мы видели горы Уэльса, а однажды так близко подошли к берегу, что я смогла различить знамёна, вьющиеся над бастионами харлехского замка, где доблестный граф Пемброкский Джаспер Тюдор всё ещё отстаивал дело Алой Розы. Я чувствовала сильное искушение велеть капитану пристать и хоть двадцать четыре часа отдохнуть от непрерывно терзавшей меня рвоты. Но так и не сделала этого — по двум причинам. Во-первых, я боялась, как бы капитан не покинул меня на берегу, во-вторых, не была уверена, что найду в себе достаточно силы воли продолжать столь неприятное путешествие.

Наконец 16 апреля 1462 года я высадилась в Роскофе, в Бретани.