Повелительница львов

Глава 15

Сначала я почувствовала, что меня призывают словно какого-то вассала для услужения своему господину и повелителю. Но, дочитав послание до конца, поняла: я непременно должна поехать.

Следует вспомнить, что наступил уже июнь 1470 года. За три месяца до этого я отпраздновала, если только это слово здесь применимо, моё сорокалетие. Есть ли на свете женщина, которая равнодушно переступает через этот возрастной порог? Ощущать себя тридцатилетней женщиной уже достаточно неприятно. Не то чтобы мой страсти остыли, скорее — напротив. Джон Комб, уже двадцатичетырёхлетний мужчина, в последние шесть лет лучше, чем кто-либо другой, исполнял обязанности моего мужа.

Ничуть не увяла и моя красота. Я могу утверждать это, не рискуя навлечь на себя обвинение в ложном тщеславии. Груди мои чуть-чуть располнели, талия немного раздалась, бёдра слегка округлились, но заметить это можно было только в постели. Точно так же и случайные седые волоски на моём теле удавалось разглядеть, только если я раздевалась догола, и во всяком случае я их быстро выщипывала. Что до всего остального, то я охотилась не менее энергично, чем в молодости, поглощала столько же еды и питья. Но если тридцать лет означают конец молодости, то сорок лет символизируют начало старости. Будущее вдруг перестаёт казаться безграничным. И следует поспешить сделать всё, что надлежит. В противном случае появляется пассивное смирение. Таков был мой удел в последние шесть лет; создавалось впечатление, будто с каждым днём рождения меня всё глубже засасывает бездонная трясина, откуда уже нет спасения. Нет, мой сорокалетний юбилей скорее нужно считать поводом для слёз, чем для празднования.

Но вот последовало это странное, волнующее, необыкновенно заманчивое приглашение. Что бы оно могло означать? Я предстала перед королём с трепещущим сердцем, пытаясь сбросить со своих плеч скопившийся груз лет и несчастий. Я вновь хотела быть той девушкой, из-за которой ссорились правители Европы.

По-видимому, я более чем преуспела. Кузен Луи оторопел, когда я появилась «перед ним в своём лучшем платье, шляпе и во всех драгоценностях, которые мне удалось собрать за последние годы взамен утраченных в войне Алой и Белой Розы. У его новой жены Шарлотты Савойской — она лишь недавно заняла место, которое принадлежало прежде несчастной шотландке Маргарите, — едва не случился выкидыш, когда она увидела меня. Однако король сумел побороть удивление, вызванное моим появлением, и даже сделал мне комплимент, сказав, что я так и лучусь здоровьем. Судя по всему, на него произвёл впечатление и Эдуард, шестнадцатилетний юноша с рыжевато-золотистыми волосами, широкими плечами, открытым лицом и решительной осанкой, истинного воплощения мужественных Плантагенетов, от головы до пят будущего короля. По сравнению с ним сын кузена Луи Шарль выглядел лишь хнычущим ребёнком с уже проявляющимися признаками уродства.

Затем разговор зашёл о делах, и я пришла в восторг от первых же слов кузена, хотя он и произнёс их своим обычным неискренним тягучим голосом:

— Этот король Эдуард — сущий выскочка. Уверен, что вы согласитесь со мной, милая Мег.

— Полагаю, вы говорите о графе Марчском, — поправила я. — Не знаю никакого короля Эдуарда.

— Да, да, конечно. Это всего лишь оговорка. Буду откровенен с вами, Мег. Он причиняет мне много неприятностей. Почти столько же, сколько причинил вам. Ха-ха-ха.

Слышать, как смеётся кузен Луи, было привилегией весьма ограниченного круга лиц, — я, во всяком случае, никогда ещё не удостаивалась этой чести, а потому сделала вывод, что король нервничает. Наш тет-а-тет становился более для меня интересным. Я не могла понять, чего может опасаться царствующий король Франции со стороны изгнанной королевы Англии.

— По моим сведениям, он договаривается о союзе с Бургундией, — продолжал кузен Луи. — Против кого, если не против меня, может быть направлен этот союз?

— Только против вас, — уверила я его. — И вы хотите, чтобы я возобновила войну?

— Вы ведь и сами этого хотите? Но я должен буду поставить вам условия.

— Не сомневалась в этом.

— Я хочу заключить договор о дружбе с Ланкастерским Домом сроком на тридцать лет, взамен же предоставлю вам людей и деньги, чтобы вы могли осуществить вторжение в Англию. Справедливо ли это, по-вашему?

Я поняла, что он собирается вести войну женскими руками, но ведь именно этого я больше всего и хотела, поэтому согласилась:

— Вполне справедливо, кузен.

— Значит, остаётся только решить вопрос о том, кто будет командовать вашей армией.

Я махнула рукой.

— Назначьте кого хотите, лишь бы он был способным солдатом.

Эдмунд Сомерсет был, безусловно, ещё слишком юн, хотя я и собиралась назначить его своим командиром, как только такая возможность представится.

Кузен Луи долго откашливался, он явно нервничал всё сильнее. Я была очень заинтригована.

— Я предложу вам самого искусного полководца во всей Европе, Мег, — наконец выдавил он.

Но ведь это может быть только сам Марч.

— Пожалуйста, назовите мне имя этого выдающегося полководца, попросила я.

Кашель зазвучал оглушительно громко, но заговорил король таким тихим голосом, что я не вполне могла его понять. То, однако, что я всё же поняла, показалось мне глупой шуткой.

— Повторите, пожалуйста, — попросила я.

Он быстро вскочил, точно опасался неожиданного на себя нападения.

— Я сказал: граф Уорик.

Я тоже вскочила, и Луи поспешил укрыться за своим креслом.

— Ваша шутка отнюдь не кажется мне забавной, — заявила я.

— Это отнюдь не шутка, Мег. Граф Уорик предложил возглавить ваши армии и помочь вашему мужу возвратить себе престол.

— Вы хотите оскорбить меня? — резко спросила я, с большим трудом сдерживая нахлынувший на меня гнев.

— Разумеется, нет, милая Мег…

— Стало быть, вы безумны. Совершенно безумны. — Учитывая его наследственность, в этом не было ничего удивительного.

— Вы только послушайте, Мег...

— Послушать? — выкрикнула я. — Уже наслушалась. Вдоволь наслушалась, как этот ползучий гад называет меня убийцей, ведьмой, прелюбодейкой и шлюхой. Наслушалась, как он называет моего сына ублюдком. Насмотрелась, как зверски он расправлялся с самыми верными моими сторонниками. Скажу вам, кузен, когда я в следующий раз увижу графа Уорика, он будет стоять на коленях у плахи, А до этого времени не желаю видеть его лица. — И я снова села, обессиленная осознанием того, что мои надежды оказались ложными, а также вспышкой неистового гнева.

Осмелев, кузен Луи вышел из-за кресла и тоже сел.

— Я думал, что для вас превыше всего государственные интересы, Мег. — Я сверкнула на него глазами, с трудом переводя дыхание. — Вы посвятили всю свою жизнь делу Алой Розы, — продолжал этот негодяй с подкупающим участием. — До сих пор обстоятельства скалывались не в вашу пользу только потому, что Йорк и Уорик были слишком могущественны для вас, действуя совместно. Подумайте об этом, Мег. Вспомните ваши сражения. Вы проиграли первое сражение при Сент-Олбансе, потому что они выступали вместе; вы выиграли второе сражение, потому что в нём участвовал только Уорик. Мы можем не считать Нортгемптона, где вы потерпели поражение из-за предательства Грея Рэтина, и Блор-Хита, где Одли обнаружил свою полную несостоятельность. — Его слова показывали, что он следил за перипетиями моей судьбы гораздо пристальнее, чем я предполагала. — Вы победили при Уэйкфилде, потому что сражались против одного Йорка, и были разбиты при Таутоне, где вам пришлось иметь дело с Марчем и Уориком. Неужели вы думаете, что проиграли бы это сражение, окажись Уорик на вашей стороне? Да вы бы спокойно сидели сейчас в Вестминстере.

Я начала понимать, почему этот негодяй всегда одерживал большие успехи в переговорах, чем на поле сражения. Каждое слово он как будто вбивал молотком, и всё, что он сказал, было абсолютной правдой.

— Теперь он предлагает вам поддержку по меньшей мере половины королевства, — продолжал король. — Там, где Уорик водрузит своё знамя, тотчас же начнут собираться добровольцы, готовые ему служить. Это хорошо известно.

— Всё во мне восстаёт против вашего предложения, — проворчала я. — А что скажут люди?

— А что они могут сказать, Мег? Они скажут: вот женщина, истинно преданная своему делу, которую ничто не может остановить в её стремлении восстановить мужа и сына в законных правах.

Это был ещё один точно нацеленный удар. Но ведь и я не так уж проста.

— А какого вознаграждения ждёт граф?

— Он хочет только стать вашей правой рукой.

— И всё?

— Ну, разумеется, должны последовать определённые гарантии с обеих сторон. Мы думаем о брачном альянсе. — И прежде чем я успела что-либо сказать, он добавил: — Между принцем Эдуардом и младшей дочерью Графа — Анной.

— Теперь я окончательно убедилась, что вы безумны. Таким образом Уорик стал бы тестем будущего короля.

— А что тут невероятного? Его тётя Сисели — мать человека, восседающего сейчас на троне Англии.

Это было в достаточной степени верно.

— Сколько лет предполагаемой невесте? — спросила я.

— Леди Анне? Я думаю, лет десять. Бракосочетание придётся отложить на год-другой.

— Да, — задумчиво согласилась я. Мало ли что может случиться за один-два года. Неожиданно я спохватилась.

— А что скажет на всё это Кларенс? — Ведь если мой Эдуард женится на леди Анне, как это предусматривается планом восстановления моего мужа на престоле, Кларенс лишится возможности унаследовать королевский титул от своего брата.

Кузен Луи только улыбнулся:

— Сомневаюсь, чтобы всё это ему понравилось. Но с ним не слишком-то считаются.

Он встревожился, когда я снова встала, но вскоре немного успокоился, поняв, что я хочу только пройтись по комнате и подумать. А подумать было о чём. Я никогда не испытывала к Уорику ничего, кроме презрения и ненависти. Одна мысль о том, что его дочь станет моей невесткой и матерью моих внуков, наполнила мою душу отвращением. Однако ещё хуже было бы провести остаток жизни в изгнании, в Сен-Мишеле, зная, что мой сын так и останется королём без королевства. И если в мире есть хоть один человек, не только по моему, но и по общему убеждению способный свергнуть Эдуарда Марчского, то это Ричард Невилль. Конечно, он захочет управлять государством. Но времена меняются. Уорик старше меня, тогда как мой Эдуард только вот-вот достигнет зрелости, к тому же под рукой у нас будет Эдмунд Сомерсет. С помощью двух этих достойных и сильных молодых людей я смогу разделаться с Уориком, когда время для этого приспеет; к тому же граф в трудном положении, ведь у него нет сыновей, только дочери.

Между тем король с присущей ему наблюдательностью мгновенно уловил в моём лице нечто такое, что заставило его заключить: наступило время подать главное блюдо.

— Вы только что изволили заметить, милая Мег: «Когда я в следующий раз увижу графа Уорикского, он будет стоять передо мной на коленях». Могу сказать, что он готов выполнить ваше желание и попросить у вас прощения за всё причинённое вам зло, если вы только согласитесь на этот союз, столь выгодный для вас обоих.

На что только не идут люди, чтобы достичь желанной цели! Я уверена, Уорик отнюдь не собирался подвергнуться подобному унижению, когда они с королём стали обсуждать этот замысел. Несомненно, кузену Луи пришлось выкручивать ему руки. Во всяком случае 15 июля он прибыл в Анжер, где ко мне присоединились отец и кузен Луи, преклонил передо мной колено, вложил свои руки в мои, попросил у меня прощения, которое я милостиво ему даровала, и поклялся быть моим верным слугой до конца своих дней. Это была, вероятно, единственная клятва, которую он сдержал только потому, что ему просто не представилась возможность нарушить её.

Но, конечно, и мне пришлось поклясться чтить его превыше всех людей, исключая моего мужа и сына. Чтобы мы яснее представляли себе, на что идём, французский король положил перед нами где-то раздобытый им и присвоенный кусок истинного Христова Распятия, и мы поклялись на священной, как будто созданной для этой цели реликвии. Одновременно принц Эдуард был помолвлен с леди Анной, прехорошенькой крошкой.

Кларенс не присутствовал на этой церемонии. Мы подумали было, что он, как Ахилл, предаётся тоске в своём шатре. Предвидя неприятности, я настойчиво советовала держать его под бдительным присмотром во Франции, пока наша военная Экспедиция не достигнет своей цели. Уорик, однако, заверил меня, что Кларенс — его человек, ибо после своего предательства не смеет вернуться к своему брату, Эдуарду Марчскому; к тому же, добавил он, его присутствие будет весьма ценно для нашего дела, ибо покажет английскому народу, что даже Йоркский Дом благоприятно относится к реставрации Генриха VI.

Уже не в первый раз в своей жизни я предпочла суждения других людей тому, что подсказывал мне инстинкт. На собственном горьком опыте я убедилась, что всецело полагаться на других — вернейший путь к катастрофе. Но доверяться равным себе или тем, кто занимает более высокое положение, — английская национальная болезнь. Жизнь подтвердила это суждение конкретными примерами.

До поры до времени, однако, всё шло по хорошо разработанному плану. Едва последовал сигнал, как на севере Англии началось новое восстание под предводительством лорда Фицхерста, одного из бесчисленных кузенов Уорика. Как ожидалось, Эдуард Марчский тотчас поспешил на его подавление. Вот вам пример номер один. Йоркистской армией на севере командовал лорд Монтэгю, брат Уорика, которого так и не сместили, невзирая на разрыв между братом и кузеном. Марч поскакал на север лишь в сопровождении своих телохранителей, не подумав, очевидно, что окажется в самом центре армии Монтэгю... Последний тут же высказался в поддержку своего брата и арестовал Марча.

Будь я там, недолго церемонилась бы с этим молодым человеком, который изрядно попортил мне кровь. Но в моё отсутствие начались колебания да сомнения, и Марчу удалось бежать. Не спрашивайте меня, каким образом, но я полагаю, что и тут проявилась излишняя доверчивость. Казалось, что всё для него потеряно. Подскакав к берегу, он сел на корабль и поплыл в Бургундию, где отдал себя на милость мужа сестры; в 1468 году Карл Бургундский женился на его сестре Маргарите. В спешке Эдуард даже не смог взять с собой Беллу и её выводок. А это и в самом деле был настоящий выводок, ибо она доказала всему миру, что является достойной дочерью Жакетты. До сих пор рождались девочки, но она уже опять была в тягости. Видя, как складываются обстоятельства, она благоразумно покинула Тауэр, где находилась в отсутствие мужа, и переехала в более безопасное убежище — Вестминстерское аббатство.

Будь я в Англии, сделала бы всё возможное, чтобы забрать её оттуда. Не то чтобы я намеревалась причинить ей вред, просто считала её ценным приобретением для последующих политических ходов. Однако меня там не было. Как только пришло донесение, что замысел Уорика заманить Марча на север и там его арестовать удался, граф тут же отправился в путь. Я предполагала, что мы с принцем будем его сопровождать. Но кузен Луи отказался нас отпустить, заявив, что для принца и меня безопаснее оставаться во Франции до окончательного завершения всего этого дела.

Мне стало ясно, что, невзирая на все клятвы над куском Распятия, этот мошенник, мой кузен, не верил ни Уорику, ни мне. Он хотел одновременно иметь и синицу в руке, и журавля в небе. И пока Уорик действовал в Англии, он со всей подобающей пышностью принимал меня в Амбуазе.

Я сильно волновалась, но всё шло в соответствии с нашими замыслами. Сопровождаемый Кларенсом, Уорик высадился в Кенте. Люди со всех сторон прибывали на их поддержку. Лондон распахнул перед ними ворота. Генрих был освобождён из Тауэра, впервые за несколько лет его сытно покормили и под рукоплескания собравшейся толпы усадили на трон. Вот тогда-то Уорик и получил прозвище Делателя Королей. Однако одно дело — «делать» короля и совсем иное — обеспечить его долгое пребывание у власти.

После того как удалось достигнуть этих волнующих успехов, я, естественно, захотела поехать к своему мужу. Но кузен Луи снова воспротивился этому. Я рвала и метала: вопила, рыдала, молила и проклинала, но ничто не могло повлиять на этот холодный рассудок, а уж говорить о сердце и вовсе бессмысленно; Вместо того чтобы отпустить меня в Англию, он отвёз меня в Париж, где мне оказали поистине королевский приём, что, однако, ничуть меня не радовало, ибо мои мысли были далеко. Лишь в феврале 1471 года король Генрих повелительно потребовал, чтобы жена и сын немедленно к нему вернулись, и на этот раз кузен Луи не стал препятствовать моему отъезду.

Однако его согласие объяснялось отнюдь не тем, что он решил уступить Генриху. На его решение повлияли некоторые обстоятельства, о которых он знал, а мы пока ещё нет. Он опасался, что Уорик, положив французские деньги в свой карман, сделает ещё один кульбит и возвратит королевство Эдуарду, чтобы затем начать войну против Франции. Так вот сведения, которые он получил, а мы ещё нет, исключали подобное развитие событий; ланкастерцам требовалось мобилизовать все свои ресурсы, дабы приготовиться к предстоящим трудным испытаниям, а одним из их ресурсов, несомненно, была я.

Ничего не зная о том, что происходит, я испытывала эйфорию, которую не могла омрачить даже перспектива пересечь пролив в зимнюю непогоду. Я поспешила в Онфлёр в сопровождении своих фрейлин, среди которых была и графиня Уорикская, а также принца и принцессы Уэльской и большого количества собравшихся отовсюду ланкастерских лордов. С удивлением и радостью я встретила старого сэра Джона Уэнлока; ему уже перевалило за семьдесят, но он снова решил обнажить меч в защиту моего дела. Обнимая его, я расплакалась. Ко мне также приехали скрывавшиеся в Бретани Маргарита Бофор и её сын от Эдмунда Тюдора, Генри, известный как Генри Ричмондский, хотя его право на отцовский титул так никогда и не было подтверждено. В последний раз я видела его четырнадцатилетним юношей, с тех пор прошло несколько лет, и теперь меня поразило его сходство со своим бедным отцом. Сходство это оказалось, однако, лишь внешним. Он ничего не унаследовал от выдающейся личности отца и казался замкнутым, напуганным всем происходящим. Почти всю жизнь он провёл в изгнании, поэтому в этом не было ничего удивительного. Но я обняла его с нежностью. Он приходился мне достаточно близким, хотя и не прямым родственником: как сын Эдмунда и — в равной степени — как сын Маргариты был моим племянником. Что ещё более важно, я подумала, что он, возможно, окажется полезен моему Эдуарду, когда тот взойдёт на трон.

24 марта, на следующий день после моего сорок первого дня рождения, хотя небо и мрачно хмурилось, мы сели на корабль. Но едва судно вышло из гавани, как подул северный ветер и нам пришлось лечь в дрейф. Но теперь, я переносила качку гораздо лучше, чем двадцать шесть лет назад, и готова была перенести даже шторм, лишь бы достичь английского берега. Однако ни один корабль не может плыть против ветра, и нас отнесло назад. В течение последующих трёх недель мы ещё дважды выходили из гавани, но ветер упорно продолжал дуть с северо-востока. Небеса ясны, в ослепительной синеве ярко сверкает солнце... но корабль не двигался. Какая досада!

И она ещё усугубилась, когда пришло известие, что Эдуард Марчский, получив финансовую поддержку от своего зятя Карла Бургундского, высадился на северо-востоке Англии. Ветер, который препятствовал нам, благоприятствовал ему, ибо он отправился в путь из Нижних земель[39]. Именно известие о том, что Марч сумел заручиться поддержкой Бургундии, и вынудило кузена Луи решиться, отправить меня в Англию, ибо теперь можно было не бояться измены Уорика: совершенно очевидно, что Марч полон решимости отомстить.

Известие о высадке Марча, естественно, нас огорчило. Мы не могли плыть на север, однако на юг корабли двигались, подгоняемые попутным ветром.

Вскоре от Уорика прибыл гонец: граф извещал, что полностью управляет ходом событий и намеревается, оставив Лондон, отправиться на север, чтобы разделаться с нашим общим врагом. Я оказалась настолько глупа, что поверила, будто это возможно.

13 апреля, в первый день Пасхи, мы наконец вышли в море. Последнее полученное мной донесение прибыло несколько дней назад; в нём сообщалось, что Уорик выходит со своей армией из Лондона, чтобы соединиться с Кларенсом и дать сражение Марчу, который двигался на юг, собирая по пути своих сторонников. Было вполне вероятно, что две армии уже встретились; как позднее выяснилось, это произошло как раз в тот самый день.

Но тогда я этого ещё не знала. Ветер переменился с северо-восточного на восточный и дул теперь нам в борт. Это означало, что мы никоим образом не можем пройти через Солент и достичь Порстмута. Мы старались держаться как можно севернее, но смогли причалить лишь в рыбацкой деревушке, расположенной в устье реки Вей и называвшейся поэтому Веймут. Это место находится далеко от Лондона, но мы всё же порадовались, что наконец-то высадились.

Естественно, мы с принцем хотели как можно скорее добраться до Лондона. В ближайших фермах реквизировали себе лошадей и тут же отправились в путь. Мы скакали без передышки и лишь в полночь остановились в аббатстве Карне. Прежде чем удалиться на ночлег после поспешного ужина, мы с Эдуардом вышли во двор, чтобы полюбоваться мерцающими звёздами и насладиться свежими запахами весенней Англии.

— Я стану править этой страной, — сказал мой сын, — а ты будешь рядом со мной, дорогая мама.

Мы обнялись. Казалось, целая жизнь, исполненная напряжённейших усилий, подошла к концу. Она и в самом деле подошла к концу.

На следующее утро мы доехали до Больё, где остановились позавтракать. Мы уже готовились сесть на коней и отправиться дальше, когда услышали стук копыт. Не зная, чего ожидать, мы с тревогой смотрели на пологие холмы перед нами, и, признаюсь, моё сердце так и подпрыгнуло, когда я увидела, что навстречу нам едут Эдмунд Сомерсет, его младший брат Джон Бофор, а также несколько ланкастерских лордов, всё в большом смятении. Нетрудно было предположить самое худшее, ибо, если бы Уорик одержал победу и захватил в плен Марча, достаточно было бы послать с радостными вестями одного гонца.

— Мы разгромлены! — вскричал Джон Бофор, соскакивая с седла и бросаясь к моим ногам.

Я пыталась сохранить спокойствие.

— Как это могло произойти? — спросила я.

— Кларенс, — простонал молодой человек. — Он перешёл на сторону брата.

Что ж, будь я с ними, могла бы предвидеть это.

Спешился и Эдмунд, само олицетворение отчаяния.

— Всё бы ещё ничего, если б не туман, — пробормотал он. — Туман был такой густой, что не отличишь своих от чужих. На правом фланге мы действовали успешнее, но у йоркистов было преимущество на левом фланге, и когда они развернулись и напали на нас с тылу, наши люди с криками «Измена!», «Измена!» разбежались.

— А что с Уориком?

— Он убит, ваша светлость.

При этих ужасных словах утреннее небо у меня над головой как будто потемнело, голова закружилась. Я пошатнулась, и фрейлинам пришлось меня поддержать. Это был первый и последний раз в моей жизни, когда со мной случился обморок. Длился он, однако, недолго, но когда я наконец открыла глаза, мне захотелось тут же закрыть их вновь — лишь бы не видеть этих мрачных лиц вокруг меня. Принцесса Уэльская, как и её мать, плакали. Я не могла их винить, ибо этот человек доводился отцом одной и мужем другой. Но...

— Как умер граф? — спросила я.

— Он слез с коня, чтобы сражаться пешим, объяснил Эдмунд.

Весьма предусмотрительно, подумала я, он, видимо, хотел убедить своих солдат, что не убежит и не оставит их, как сделал это при Сент-Олбансе.

— Когда стало ясно, что битва проиграна, — продолжал Эдмунд, — графа уговорили бежать, но он уже не смог найти своего коня и был зарублен в схватке.

— Где всё это произошло? — спросил принц.

— У Хай-Барнета, к северу от Лондона, — ответил Эдмунд. — Марч, без сомнения, уже в городе. Вы должны бежать, ваша светлость. Ваши корабли всё ещё ждут?

К этому времени я уже оправилась от удара. Произошло то, что я смутно предвидела: в решительный момент Уорик показал свою несостоятельность, хрупкая тростинка сломалась. С другой стороны, он всегда становился для меня камнем преткновения. Но был и ещё один камень преткновения.

— А король Генрих? — спросила я.

— Взят в плен йоркистами, баша светлость. Ваша светлость, вы должны бежать.

На этот раз они, конечно же, предадут старого бедолагу смерти. Но я жива. Жив и мой сын.

— Сколько людей мы сможем собрать? — Я посмотрела мимо лордов на развевавшиеся на вершине холма знамёна.

— С нами около двух тысяч человек, ваша светлость, но у графа Марчского, по крайней мере, вдвое больше.

— Он в Лондоне, а мы здесь, — заметила я. — Насколько я знаю, Джаспер Тюдор, граф Пемброкский, собирает армию в Уэльсе.

— Да, верно, ваша светлость, но Уэльс в нескольких переходах отсюда.

Я улыбнулась:

— Но всё же он ближе к нам, чем к Марчу.

Они были изумлены.

— Вы хотите продолжать войну, ваша светлость?

— Именно для этого я сюда и приехала, — напомнила я.

— Но без Уорика?..

— Милорд Уорик исполнил свой долг, — сказала я им. — Он задержал наших врагов, перебил значительное их число. И пал на поле сражения. Большего мы от него требовать не вправе. Теперь следует умело воспользоваться тем, чего ему удалось достичь. Мы возвратимся в западную провинцию, поднимем там наши знамёна и отправимся на север, к реке: Северн и Уэльсу. Эдмунд, вы пошлёте гонцов к Джасперу Тюдору с повелением немедленно присоединиться к нам.

Подёргав бороду, Эдмунд посмотрел на окружающих.

— Это могло бы принести успех, — пробормотал граф Девонширский.

— Если король Эдуард будет стоять на месте, — произнёс Джон Сомерсет.

— Король Эдуард? — переспросила я. — Если только мой муж не мёртв, на троне Англии не может быть короля Эдуарда. Если же он мёртв, король Эдуард стоит перед вами.

Они смущённо принесли свои извинения, а я оттеснила их в сторону.

— И мы сделаем так, чтобы граф Марчский стоял на месте, — сказала я. — Предпримем отвлекающий манёвр. Эдмунд, я назначай вас главнокомандующим.

Эдмунд напыжился.

— Во-первых, вы выполните моё повеление и пошлёте гонцов к Джасперу Тюдору. Во-вторых, отправите небольшой отряд к Лондону, и пусть этот отряд производит по пути как можно больше шума, чтобы все принимали его за наш авангард. В-третьих, главные наши силы направятся в западную провинцию, пополняя свои отряды за счёт вербовки; как только мы узнаем о расположении армии Марча, повернём на север, к Бристолю, Глостеру и мостам, ведущим в Уэльс. Понятно?

Мужчины переглянулись, никто из них никогда не видел меня либо какую-нибудь другую женщину, исполненную воинственного пыла, за исключением старого Уэнлока.

— Понятно, ваша светлость, — сказал он, вытянувшись. — Я хотел бы просить вас назначить меня на командную должность.

— Вы получите командную должность, сэр Джон, — обещала я. — Но сперва надо уладить кое-какие дела. Прежде всего отправить с эскортом принца Эдуарда в Веймут, а оттуда на корабле во Францию.

— Мама, — запротестовал принц, — я приехал сюда, чтобы сражаться.

— Дорогой мальчик, — сказала я, — весьма вероятно, что твоего отца уже нет в живых. Поэтому ты король Англии. И твоя жизнь — наше самое дорогое достояние.

— Милорды, — воззвал Эдуард к окружающим, впервые в своей жизни проявляя непослушание. — Ведь Чёрный Принц прославился уже в шестнадцать лет. Неужели у меня нет права сражаться за своё королевство?

Я потянулась к нему всем сердцем. О если бы такой был мой муж!

— Ваша светлость, — сказал Сомерсет. — У принца есть право сражаться за своё королевство, более того, это его долг. И его присутствие придаст отваги нашим людям!

Им трудно было отказать в правоте, ошибалась я, предлагая переправить принца в безопасное место.

— А вот тебе, мама, следовало бы уехать, — сказал принц.

— И покинуть тебя и наше дело? Никогда! — заявила я. — Я везде, где сражается Алая Роза. — Ах, если бы я только присутствовала в Барнете!

Лорды приветствовали мою решимость. Но Маргарита Бофор и её молодой сын не разделяли моих чувств, они поспешно направились к побережью, где надеялись обрести безопасность.

Все мои повеления исполнялись, и мы направились к Эксетеру, где к нам присоединились остатки армии Уорика, а затем двинулись на север к Бристолю. Я была разочарована отношением местных дворян, лишь немногие из которых присоединились к нашему делу, но я не теряла уверенности; если бы только я могла соединиться с Джаспером, в моём распоряжении оказалась бы грозная сила. Всё это время мы не получали никаких известий о Марче. Оставалось надеяться, что он развлекается с лондонскими потаскухами.

Бристоль открыл перед нами ворота; здесь удалось пополнить нашу армию людьми и даже раздобыть кое-какое оружие, включая несколько пушек. Отсюда мы намеревались отправиться в Глостер, к мосту через Северн.

И тут как раз прибыли гонцы, которые привезли два разных сообщения. Одно, и весьма обнадёживающее, было от Джаспера. Он извещал меня, что собрал довольно значительную армию и будет ждать на северном берегу Северна. Второе — об Эдуарде Марчском. Его отнюдь не обманул наш отвлекающий манёвр, и он день и ночь мчался, чтобы настигнуть меня, прежде чем я успею перейти через реку. У него не могло быть никаких шансов на это: мы опережали его на сорок восемь часов и находились уже в виду Глостерского моста. К этому, мосту мы и направились, поздравляя себя с успехом нашей стратегии.

Однако поздравления оказались преждевременными, никому ещё не удавалось одержать верх в споре с Эдуардом Марчским. Узнав, что я направляюсь на север, он сразу же полностью разгадал мой замысел и к тому же отдавал себе отчёт в том, что допустить, чтобы я соединилась с Джаспером, было бы серьёзной ошибкой. Подойдя к Глостеру, мы увидели, что ворота закрыты, а на крепостных стенах заняли позиции решительно настроенные солдаты. Прибывший сюда всего за несколько часов до нас гонец передал губернатору города, грубому мужлану по имени Ричард Бошан, повеление Марча не впускать нас в город и тем самым преградить нам доступ к мосту. Я была в ярости. Неужели этот подлый выскочка погубит все мои надежды? Однако ни угрозы, ни обещания щедрого вознаграждения не возымели никакого действия на этого мерзкого человека; более того, когда я попыталась вдолбить немного здравого смысла в его глупую башку, лучники пустили в меня стрелы.

Мы оказались перед трудной дилеммой. Ближайший брод находился в трёх переходах к северу, между тем йоркистская армия продолжала своё стремительное продвижение на север.

— Мы в безвыходном положении, — пробормотал Эдмунд Сомерсет, почти во всех отношениях точная копия своего отца.

— Ничего подобного, — заявила я, оглядывая ряды своих солдат. — Посмотрите на старого сэра Джона. Он просто изрыгает пламя.

— А что ему остаётся? — заметил Эдмунд. — С точки зрения йоркистов, он перебежчик, предатель. Если его схватят, он лишится головы.

— Дорогой Эдмунд, — сказала я, — любой из нас, если будет схвачен, лишится головы.

Он сглотнул, так как прежде, видимо, не задумывался над подобным более чем вероятным исходом.

— У нас есть ещё время добраться до берега и спастись.

— Оставив на произвол судьбы всех этих отважных людей? Они-то не смогут спастись. К тому же мы ещё не побеждены. Мы отправимся на север.

— Ваша светлость, до ближайшего брода сорок восемь часов пути. А через сорок восемь часов йоркисты наверняка настигнут нас.

— Тогда нам придётся преодолеть это расстояние за тридцать шесть часов, — сказала я. — И уж во всяком случае, нам не стоит терять время на бесплодные споры. Вперёд, милорд Сомерсет! Мы ещё можем выиграть. Вперёд, как можно быстрее, и пусть дьявол заберёт отставших.

Я ехала среди своих солдат, как делала это в Нортгемптоне и Таутоне.

— Надо только перебраться через реку, — сказала я им, — и победа за нами. Соединившись с валлийцами, мы будем иметь превосходство два к одному. Только бы перебраться через реку.

Они разразились громкими криками в мою честь и отправились в путь; может быть, это был самый отчаянный марш-бросок во всей военной истории. Мы двигались весь день и всю ночь. Некоторые отстали, а то и просто дезертировали. Этот негодяй Бошан осмелился сделать вылазку из Глостера и изрядно потрепал наш арьергард, он даже отнял у нас несколько пушек. Но основная часть моей армии, преодолевая крайнюю усталость, продолжала движение. Могу сказать, что больше всех устала я, ибо весь день и ночь ездила взад и вперёд вдоль колонны, подбодряя и воодушевляя своих солдат, стараясь, чтобы люди видели красоту, ради которой сражались, лишь время от времени подкрепляясь кусочком хлеба и бокалом вина. Я думала только о Джаспере и его валлийских легионах.

Наконец мы подошли к Тьюксбери и броду. Вечерело, но в нескольких милях уже виднелся город, и хотя мы двигались без передышки тридцать шесть часов и у солдат заплетались от усталости ноги, я горела решимостью продолжать наш поход, даже если придётся преодолеть брод ночью. Но пока я ждала, когда подтянется арьергард, ибо я намеревалась подавить всякое сопротивление, которое мне могли бы оказать в этом городе, не обнесённом, как Глостер, крепостными стенами, мои разведчики вернулись с пренеприятнейшим известием: авангард Эдуарда Марчского захватил брод, и его главные силы уже на подходе.

— Но это невозможно! — вскричал Эдмунд. — Ни одна армия не могла бы опередить нас.

— Но йоркисты сумели это сделать, — спокойно сказала я, хотя мою грудь и теснила тревога.

— Что же делать? — спросил Девоншир.

— У нас нет выбора, — сказала я. — Мы должны сражаться.

Они переглянулись.

— Численное превосходство — на их стороне, — напомнил мне Эдмунд. — И мы измотаны.

— Йоркисты измотаны не меньше нашего, — ответила я. — А чтобы компенсировать немногочисленность нашего войска, надо занять выгодные позиции. Они наверняка будут действовать наступательно.

Я тотчас же отправилась на поиски удобного для сражения места, тогда как мои солдаты повалились, где стояли, на землю, радуясь возможности передохнуть. Я тут же послала гонца к Джасперу с приказанием не ждать меня, а поспешить на помощь. При этом я велела, чтобы его армия при своём продвижении поднимала как можно больше шума, ибо не оставалось сомнений, что она не успеет подойти к утру, но я надеялась, что её приближение заставит Марча хотя бы задуматься, а в случае, если завяжется сражение, я смогу рассчитывать на подкрепление.

Вообще-то говоря, я не видела причины, почему бы мы не могли успешно противостоять даже такому солдату, как Эдуард Марчский. Местность была сильно пересечённая и выравнялась лишь перед самыми нашими позициями. Я приказала, чтобы Сомерсет возвёл кое-какие полевые укрепления; по обеим сторонам нашей позиции густо рос кустарник, а землю перерезали многочисленные овраги, которые исключали возможность внезапного флангового нападения и в то же время скрывали наши фланги. Позади наших позиций находилось аббатство, где я расположила свою штаб-квартиру.

— Какова будет ваша диспозиция? — спросил Сомерсет.

— Мы разделим армию на три войска, — решила я. — Вы и ваш брат Джон будете командовать первым, принц Уэльский — вторым, а граф Девонширский — третьим.

Эдуард всплеснул руками от радости, но Сомерсет нахмурился.

— При всём глубочайшем почтении к вам, ваша светлость, должен заметить, что принц никогда прежде не сражался.

— Не имеет значения, — отрезала я. — Мы с ним будем рядом.

— Вы, ваша светлость?

— Ты, мама? — подхватил Эдуард.

Итак, всё повторялось. Мои военачальники пришли в ужас от моего намерения сражаться рядом с сыном. И как всегда, я позволила уговорить себя, сознавая, что в обычной для сражения сумятице не смогу играть активную роль, и таким образом моя армия останется без общего командования.

— Хорошо, — согласилась я, — тогда вы, сэр Джон Уэнлок, будьте наставником и защитником моего сына в предстоящей битве.

Я знала, что для этой цели мне не найти лучшего человека; к тому же старый Джон Уэнлок был исполнен признательности.

Наступило позднее утро, и нам сообщили, что в аббатстве нас ждёт завтрак. Едва мы развернули лошадей, как услышали шум по ту сторону долины. В этом шуме можно было различить и бряцание доспехов, и ржание лошадей, а главное — топот шагающих ног.

— Йоркисты, — пробормотал Джон Бофор, сильно взволнованный.

— Мы же знали, что они должны вот-вот подойти, — напомнила я. — Нам остаётся только нанести им завтра поражение.

Как бы то ни было, я позавтракала с большим аппетитом, ибо в отличие от большинства своих военачальников могла считать себя опытным солдатом. Я смотрела на них со смешанными чувствами. С одной стороны, моё сердце переполняла невольная гордость при виде этих молодых львов, достаточно молодых, чтобы быть моими сыновьями, стоявших вокруг меня плотным кольцом в этот самый решительный момент моей жизни. Конечно, среди них был и весьма пожилой Джон Уэнлок, но и этим я могла гордиться: человек, который по возрасту вполне годился мне в отцы, с такой охотой выступил в поддержку моего дела. С другой стороны, глядя на этих неопытных молодых людей, которым предстояло сразиться с самым грозным воителем своего времени, я не находила сил изгнать из души чувство обречённости. Теперь, когда Уорик лежал в земле, у Эдуарда Марчского не осталось никаких соперников; впрочем, даже и Уорика при жизни нельзя было считать достойным ему соперником. Я успокоила себя тем, что победа в приближающейся битве принесёт мне ещё более великую славу.

Но сон всё никак не шёл ко мне. Я вышла на террасу аббатства и стала вглядываться в мерцающие во тьме лагерные огни моей армии; где-то вдалеке светились и огни йоркистов. Тут же на террасе оказался и мой сын, он тоже пристально всматривался в ночную мглу.

— Тебе надо бы отдохнуть, — сказала я. — Завтрашний день будет очень долгим.

— И к исходу его я, возможно, обрету вечный покой, — заметил он.

Я положила руку ему на плечо.

— В конце этого дня мы двинемся на Лондон, чтобы ты мог вступить в свои наследственные права.

Все шестнадцать лет, ещё с тех пор как он был грудным младенцем, говорила я ему об этих наследственных правах, напоминала о великих предках, убеждала его превзойти его предшественников Эдуардов. Я стремилась воспитать его хорошим правителем и солдатом и, конечно, достойным человеком. Порой, например, после второй битвы при Сент-Олбансе, я боялась, не вложила ли в его душу слишком много стали и недостаточно любви. Временами, как то было во время нашего сен-мишельского изгнания, я сомневалась, что он любит даже меня, с таким упорством внушала я ему мысль о необходимости готовиться к будущему, вырабатывать в себе ту непоколебимость, с помощью которой только и можно достичь желанной власти, и главное — удержать её в своих руках.

И тут Эдуард вдруг поразил меня. Моя рука всё ещё лежала на его плече, когда он сжал мне пальцы.

— Я буду хорошим королём, мама, — сказал он. — Клянусь всем, что только есть для меня святого. Я буду справедливым, сильным и верну Англии её величие.

Мне на глаза навернулись слёзы.

— Верю тебе, Эдуард, — сказала я.

Да, я всё ещё верю ему.

С рассветом наша армия пришла в движение. Меньше чем за милю от нас уже пели рожки йоркистов. Мои люди разошлись по своим позициям, я же осталась на террасе аббатства, рядом с Сомерсетом, облачившимся в полные боевые доспехи. Я невольно задумалась о судьбах его старшего брата и отца, погибших в сражении за моё дело. Но может быть, третий из них окажется более удачливым.

— Вы должны уйти, ваша светлость, — сказал он.

— Не раньше, чем поговорю со своими солдатами, — сказала я и велела подвести ко мне мою лошадку.

Увидев, что я проезжаю мимо ланкастерских рядов, мои военачальники забеспокоились, ибо заметили: йоркисты уже двинулись в наступление. Впереди развевалось знамя с изображённой на ней головой вепря, это было знамя Ричарда Йоркского, которому его брат Марч присвоил титул герцога Глостерского. Я никогда не встречалась с этим юношей, всего годом старше моего Эдуарда, но слышала, что как солдат он уступает лишь своему брату. Этот порывистый юноша уже начал наступление, и мои люди тревожились за мою безопасность.

Но я не собиралась пасовать перед юношей, который годился мне в сыновья, и медленно объезжала ряды своих солдат, обращаясь к ним с призывами. Терять мне было нечего. Я говорила, что им предстоит сражаться, чтобы положить конец узурпации и освободить своего законного короля, доброго, честного Генриха, подло и вероломно заточенного в тюрьму. Обещала всем в случае победы высочайшие награды и недвусмысленно намекала, что отдам имущество этих предателей, лондонских торговцев, на разграбление.

Я приказывала им смотреть на принца Уэльского, который будет сражаться вместе с ними, в их рядах, преисполненный решимости победить или умереть, и который никогда не забудет тех, кто стоял с ним плечом к плечу в этот день. Вновь и вновь я обещала награды, обещала, что каждый получит свою долю йоркистских поместий и йоркистского богатства. И самое главное, я внушала им, что все, кто будут здесь сражаться, победят они или умрут, обретут бессмертие.

Никогда ещё никто не приветствовал меня такими громовыми рукоплесканиями, как эти мои последние львы. В лучах восходящего солнца засверкали поднятые мечи, зазвучала ликующая победная песня. Йоркисты заволновались, их передовой отряд с громкими криками направился в нашу сторону, загрохотала их артиллерия, сделав первый залп.

— Вы должны удалиться, ваша светлость, — взмолился Сомерсет.

Я кивнула, в последний раз сжала руку Эдуарда и под громкие восхищенные крики поднялась на своей кобыле к аббатству, где меня ожидали фрейлины. С этого наблюдательного пункта я хорошо видела поле сражения. Время от времени останавливаясь, чтобы выстрелить из своих арбалетов, солдаты Глостера продвигались вперёд. Пересечённая местность сдерживала нападающих, а когда они подошли к склону холма, где располагалась моя армия, их встретил ливень стрел. Они остановились, а затем стали отступать.

Фрейлины захлопали в ладоши, и я почувствовала прилив уверенности. Увы, мои надежды оказались тщетными. Всё шло хорошо, и что ещё важнее — в соответствии с моими планами. А план этот, как я уже говорила, состоял в том, чтобы задержать йоркистов и постараться истощить их силы, ибо мы занимали очень выгодные позиции. Главное было удержаться до того времени, когда к нам на помощь, возможно, подоспеет Джаспер со своими валлийцами. Каждый час, каждую минуту выигранного времени мы рассматривали как победу. Никто в моём лагере не ставил вопрос о нападении на Марча, для этого у нас было слишком мало солдат.

И вот тогда-то Сомерсет проявил себя истинным сыном своего отца, безрассудным и бездарным. Увидев, что солдаты Глостера отходят, он потерял всякий контроль над собой, забыл о нашей стратегии, забыл о наших планах, забыл о выгодности нашей позиции, забыл о том, что у наших врагов двойное численное превосходство, забыл о том, что в бой вступила лишь третья часть армии Марча... Издав громкий боевой клич, он повёл своё войско, самое большое из всех наших трёх, вперёд. В полном смятении я хлопнула себя по щекам.

— Господи, — воскликнула я, — какой дурак! Мы пропали!

Безумная выходка Сомерсета в любом случае дорого обошлась бы нам. Но Марч уже принял меры против нашего контрнаступления и послал в лес со стороны нашего левого фланга двести всадников. Как только Сомерсет со своими солдатами оставил укрытия, Глостер остановил своих людей, они развернулись лицом к наступающим, вперёд двинулась и остальная армия Марча, а когда солдаты Сомерсета сблизились с солдатами Глостера, из леса налетели двести всадников и ударили им во фланг. Я смотрела на это побоище, не веря своим глазам, тогда как фрейлины мои кричали от ужаса. Но ещё оставались две армии моего войска, ибо Уэнлок не разрешил принцу Эдуарду последовать за его безумным братом, в резерве стоял и отряд Девоншира. У меня по-прежнему оставались надежды на благополучное отступление, тем более что я продолжала ждать Джаспера.

И эти надежды оказались напрасными. На глазах у меня солдаты Сомерсета стали разбегаться. Отряд моего сына оставался на прежних позициях, но, к своему ужасу, я увидела, что сам Сомерсет, у которого не хватило мужества остаться и умереть вместе со своими людьми, которых он завёл в западню, примчался на коне обратно. Размахивая боевым топором, он подскакал к Уэнлоку, стоявшему рядом с принцем, видимо возмущённый тем, что тот не поддержал его вылазку. Не знаю, что ответил старый рыцарь, но Сомерсет, очевидно, не удовлетворился его ответом. В Следующий же миг Сомерсет взмахнул топором и ударил по обнажённой лысине Уэнлока, который как раз перед этим, чтобы удобнее было разговаривать, снял шлем. Его голова оказалась разрубленной надвое, по самую шею.

Увидев гибель своего командира, солдаты Уэнлока громко закричали, но вместо того, чтобы напасть на Сомерсета, что было бы вполне оправданно, повернулись и бросились бежать. Не устоял и отряд Девоншира. Через несколько мгновений моя армия перестала существовать.

Единственное, что меня беспокоило, — судьба принца, и я хотела поскакать к нему, хотя бы это и угрожало мне смертью от рук йоркистов. Но и в этом праве мне было отказано. Фрейлины буквально силой увели меня прочь, нашли наших лошадей и ускакали, спасая свои жизни — или, по крайней мере, свою общую добродетель, — в ближайший монастырь, где попросили убежища. Джон Комб смело вызвался поехать за принцем и умчался. Больше я его никогда не видела.

Я была не в состоянии ни о чём думать. Только где-то в глубине моего рассудка тлело сознание, что дело, ради которого я жила и дышала, дело моего сына, Генриха и моё собственное, безнадёжно проиграно. Я безмерно беспокоилась о принце. Однако лишилась всякой способности действовать.

Да и что я могла поделать? Кто-то из моих фрейлин предложил попытаться достичь южного берега и оттуда на корабле переправиться во Францию. Но мы вскоре узнали, что по всей стране рыщут йоркистские патрули. Да я никуда бы и не поехала, не получив известий о принце. Так мы протомились три дня. Все эти три дня я не мылась, не меняла платье, ничего не ела и лишь время от времени выпивала бокал вина; и всё время, что я не спала, как верная супруга своего мужа, я молилась на коленях. Бесполезно. На третий день пришли йоркисты.

Закованные в броню, они стояли передо мной, словно некие чудища. Мои перепуганные фрейлины дрожали.

Но я смотрела на них с обычным своим вызовом. К моему удивлению, они обратились ко мне со всем подобающим моему сану уважением, хотя слова их и прозвучали достаточно зловеще.

— Его светлость король хочет видеть вас, ваша светлость, — сказали они. — Он будет здесь через час. Не хотите ли вы приготовиться?

При этом намёке на мой не слишком-то опрятный вид я покраснела и позвала своих фрейлин. Через час я вернулась совершенно преображённая и оказалась лицом к лицу с негодяем, виновником всех моих бед. Своим внушительным обличием Марч полностью соответствовал тому портрету, который рисовали мои люди, его видевшие. Он был в полных боевых доспехах, только снял шлем, самый высокий, широкоплечий молодой мужчина, которого мне только доводилось видеть; чтобы посмотреть на него, пришлось запрокинуть голову. Черты его румяного лица, увенчанного шапкой рыжевато-золотистых волос, оказались поистине великолепными, явно принадлежащими человеку смелому и сильному, хотя, присмотревшись, можно было различить и некоторые следы разгульного образа жизни.

Рядом с ним его брат Ричард Глостерский походил на эльфа: он был на целую голову ниже, смуглый и слегка сутулый.

Оба брата были, очевидно, рады своей окончательной победе, но приветствовали они меня совершенно серьёзно.

— Ваша светлость, — сказал Марч, — прошло много лет с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Даже угроза смерти не заставила меня опустить взгляд.

— Судьбе угодно было даровать вам победу, милорд.

Глостер сердито фыркнул, недовольный тем, что я не назвала его брата королём, но Эдуард как будто бы не обратил на это внимания.

— С судьбой не может тягаться ни один мужчина, ни одна женщина, ваша светлость, — охотно согласился он. — А теперь я должен попросить Вас поехать со мной в Лондон.

— С какой целью, сэр?

Он улыбнулся. Улыбка выглядела непринуждённой, но в его глазах не было ни мягкости, ни жалости.

— А уж это мне решать, мадам, с какой целью.

Мы смотрели друг на друга, и оба отлично знали, кто из нас хозяин положения.

— Могу ли я спросить о своём сыне?

— Увы, мадам, ваш сын мёртв.

Прошло несколько секунд, прежде чем я смогла заговорить.

— Как он умер? — спросила я:

Эдуард и его брат обменялись быстрыми взглядами.

— Он умер смертью храбрых, мадам, — сказал мне Марч. — Пытаясь собрать свой отряд.

Мне хотелось бы поверить ему. И я всё ещё хочу верить. Но до меня доходили слухи, будто мой сын был взят в плен и отведён к Марчу и его брату. В разговоре с ними он проявил презрение и был зверски убит. Поэтому я не знаю, чему верить, и только вспоминаю заговорщический взгляд, которым обменялись оба брата.

При этих обстоятельствах мне показалось бессмысленным спрашивать об участи Джона Комба.

Сомневаться в жестокости Эдуарда Марчского, разумеется, не приходилось. И Сомерсет и его брат, хотя и укрылись в церкви, были жестоко умерщвлены. Не подействовало даже старинное, освящённое веками право убежища, их вытащили наружу — кое-кто утверждает, будто сделал это Эдуард, — и изрубили на куски. Я отправилась в своё скорбное путешествие в Лондон, но Глостер уехал вперёд, и к тому времени, когда я достигла столицы, мой муж был мёртв. Разумеется, пустили слух, будто бы Генрих умер от отчаяния, узнав о полном крушении всех своих надежд и смерти сына. На самом же деле йоркисты всегда отрицали, что принц Уэльский является его сыном, и после того, как он погиб, а я оказалась у них в плену, им уже незачем было оставлять в живых бедного старого Генриха. Ещё более убедительно о характере Эдуарда свидетельствует относительно недавняя казнь его брата Джорджа Кларенса, которого он так и не простил за то, что тот, хотя и временно, переметнулся на сторону Уорика.

Что же могло ждать меня? В глазах йоркистов я была самой опасной из их врагов. Но как я уже упоминала, англичане не воюют с благородными дамами, хотя, возможно, было бы лучше, если б они это делали. Со мной обращались с величайшей учтивостью... но везли по ухабистым дорогам в повозке, которая всё время тряслась и подпрыгивала так, что, в конце концов, я отбила себе весь крестец и едва могла сидеть. Каждый час каждого дня я вынуждена была представать перед немытым сбродом. Некоторые улюлюкали, насмехались надо мной, и только мои охранники мешали им забросать меня грязью и камнями, большинство же хранило молчание, но все они знали, что перед ними проезжает низложенная пленная королева.

И так вплоть до самого Лондона. Нетрудно себе представить, что меня больше всего беспокоила именно эта заключительная часть поездки. Хорошо зная враждебность ко мне лондонцев, я не сомневалась, что здесь меня ждут худшие унижения. Однако мои опасения не сбылись. Лондонцы, казалось, испытывали передо мной благоговейный ужас. Когда я проезжала мимо, они глазели, показывали на меня пальцами и перешёптывались. Наконец-то Повелительница львов была закована в цепи.

Но, пожалуй, самым худшим для меня стал тот момент, когда я оказалась в своей камере, вдали от людских толп, и ко мне зашла Белла. При её появлении я встала и едва не сделала реверанс. Высокая и прекрасная, более пышно-соблазнительная, чем прежде, ибо как раз кормила родившегося в ноябре сына, она облачилась в лучшие одежды, украсила себя лучшими драгоценностями и с ног до головы выглядела настоящей королевой. Я же была одета в потрепавшееся во время путешествия платье и не имела перчаток.

Я поискала в её глазах хоть какое-то свидетельство нашей прежней взаимной любви. Возможно, я даже надеялась, что она обнимет меня. Но она даже не подошла ко мне.

— Сожалею о смерти вашего сына; — выговорила она.

— Спасибо.

— Грустно видеть вас в таком положении, Мег, — наконец обронила Белла. — Но муж дал мне слово, что вам не причинят никакого вреда.

— Что же меня ждёт?

— Ну... вы должны понимать, король не может так просто, без необходимых гарантий, вас отпустить. Я пришлю вам кое-какие книги, чтобы вам легче было скоротать время.

Она выполнила своё обещание, и, честно сказать, я испытывала признательность к ней, хотя и понимала, как много времени мне предстоит коротать. У меня нет ни желания, ни сил, чтобы подсчитать, сколько часов в шести годах, но могу заверить, что это очень и очень длительное время, когда ты в заточении.

Сдержала Белла и другое своё слово: я не страдала от грубого обращения, тяготило только то, что меня постоянно переводили из замка в замок, от одного тюремщика к другому. Эдуард, очевидно, опасался, что, если я долго пробуду в одном месте, меня могут попытаться освободить или мне удастся соблазнить тюремщиков и бежать. Пока же меня вверили заботам старой. Элис Суффолк, которая проявляла ко мне прежнюю доброту. Но в апреле 1475 года она умерла, и мои переезды возобновились. Томиться в заточении, не принимать никакого участия в великих событиях, сознавать, что активная деятельная жизнь уже не для меня, — суровое наказание для моей души. Не менее суровым наказанием оказалось и наблюдать за тем, как вянет моя красота, как на моей дивной шее появляются морщинки, а в волосах — седые пряди.

Но хуже всего угнетала неопределённость моего положения, то, что я не знала, как долго меня продержат в мучительном заточении.

Через несколько месяцев после смерти Элис меня выпустили. Всё это время папа собирал деньги на выкуп, которого требовал Эдуард Марчский, для этого ему, в конце концов, пришлось продать кузену Луи свои любимые владения — графство Прованс — за пятьдесят тысяч крон. Подари мне папа такую сумму денег в мои лучшие дни, трудно даже сказать, что я могла бы совершить.

Разумеется, я ничего не знала о том, что происходит, поэтому визит, который в ноябре этого года нанёс мне Ричард Глостерский, оказался для меня в какой-то степени неожиданностью. Сознаюсь, что я приняла его с некоторой тревогой в сердце, ибо ходили слухи, будто этот темнолицый малый собственноручно разделался с моим мужем и по поручению брата совершал некоторые другие тайные казни. Может быть, он приехал, чтобы разделаться со мной?

Пока я приходила в себя, он положил передо мной пергамент, где было написано следующее:

Я, Маргарита, бывшая замужем здесь, в Англии, уступаю всё, чем могла бы обладать в Англии в силу этого замужества, а также всё своё остальное имущество Эдуарду — нынешнему королю Англии.

Этот документ я подписала. Мне больше не за что было сражаться, к тому же я не имела для этого никаких средств. Так, по крайней мере, мне тогда казалось.

Затем меня перевезли под конвоем в Портсмут и я вновь пересекла пролив. Я надеялась, что меня встретит папа, но вместо него увидела суровых адвокатов, представителей кузена Луи. Они заставили меня подписать другой документ, где я отрекалась от права на какие-либо титулы, которые могли бы мне принадлежать как представительнице Дома Анжу, в обмен на ежегодную пенсию. В том угнетённом состоянии, в каком я пребывала, я не могла его не подписать.

Затем меня отвезли в поместье Рекюле, милостиво пожалованное мне королём. Я провела там несколько лет, а затем переехала в замок Дампьер, где и пишу эти строки. Дампьер находится недалеко от Сомюра, и хотя мне запрещено посещать город, очень приятно находиться там, где прошло моё детство, видеть Луару, в водах которой я некогда беспечно купалась.

Как давно это было! Как много безумных приключений испытала я с тех пор, сколько безумных искателей приключений повидала! К сожалению, почти всех уже нет в живых. Я очень не люблю встречаться со своими прежними сподвижниками, иногда наведывающимися в Дампьер. Все они конченые люди — без денег, а иногда и без одежд. А я, в своих затруднительных материальных обстоятельствах, не могу предложить им ничего, кроме обеда.

Я старею, и всё сильнее становится сожаление о неудавшейся, в сущности, жизни. Эдуард Марчский... Но теперь я, пожалуй, должна называть его узурпированным им титулом — королём Англии Эдуардом IV. Итак, Эдуард IV считается наиболее преуспевающим монархом своего времени. Когда он объявил о своём решении вторгнуться во Францию, королю пришлось пожертвовать всей своей казной, чтобы откупиться от него, и это также способствовало его преуспеянию. Он может уже не думать о продолжении рода, ибо Белла родила ему двух принцев, очень красивых — да других и не могло быть у таких родителей — и здоровых.

Что до иных моих вольных или невольных партнёров, то Карл Бургундский умудрился погибнуть от пик швейцарцев. Кузен же Луи продолжает управлять Францией и, к прискорбию, мной с обычным своим лицемерием.

Стало быть, у Алой Розы нет будущего? Я буду честна и признаю, что у неё и впрямь нет никакого будущего. Кое-кто ещё мечтает о её воскрешении, но мечты недорого стоят. На этой неделе меня должен навестить сын Маргариты Бофор и Эдмунда Тюдора. Этому Генри Ричмондскому уже двадцать два года, но в моих глазах он всё тот же юноша, который когда-то бежал, чтобы не участвовать в битве при Тьюксбери. Но как ни поразительно, он последний ланкастерский принц, если, конечно, признать, что сын незаконнорождённого имеет право на престол.

Он приезжает на празднование моего пятидесятилетия, но я не хочу праздновать своё пятидесятилетие. Ничто не внушает мне такого отвращения, как эта годовщина. Мои волосы сплошь поседели, цвет лица утратил прежнюю привлекательность. От моей красоты осталось лишь воспоминание, и я всё время чувствую себя такой усталой... Но он приедет. И будет вслух мечтать: в один прекрасный день... Но этот прекрасный день никогда не наступит. Смешно даже думать, что маленький рыжеволосый Генри Ричмондский сможет противостоять смелому, распутному и красивому Эдуарду Йоркскому. Какой блистательной четой были бы мы с ним, обрати он своё благосклонное внимание на меня, а не на Беллу!

Дампьер, 18 марта 1480 г.

Постскриптум:

Маргарита Анжуйская умерла 25 августа 1482 года. Ей исполнился пятьдесят один год и пять месяцев, но она была измучена своей долгой борьбой в защиту Алой Розы.

Как обычно, её оценки как отдельных людей, так и будущего оказались ошибочными. Менее чем через год, в самом расцвете сил, вероятно от аппендицита, Эдуард IV последовал за ней в могилу, и Ричард Глостерский, его брат, отнял престол у сыновей Беллы. Генри Ричмондский сумел возвратить корону Ланкастерскому Дому, а его женитьба на дочери Беллы положила конец вражде династий и утвердила Дом Тюдоров.

Генрих VII и его тёща не ладили, и для Беллы, как некогда для Маргариты, наступили тяжёлые времена.

Людовик умер 13 августа 1483 года, почти ровно через год после Маргариты.