Повелительница львов

Глава 13

Естественно, я сошла на французский берег не без некоторого душевного трепета. Семнадцать лет назад я уехала отсюда, уверенная, что никогда больше не возвращусь. И вот я возвратилась при самых худших для меня обстоятельствах. Но само возвращение изрядно удивило меня.

Никто, разумеется, не ждал моего приезда, и комендант роскофского порта изумлённо воззрился на незнакомый корабль, который просил разрешения войти в гавань. Его изумление, вероятно, ещё более возросло, когда он получил сигнал, что на этом корабле прибыла английская королева. Гавань в Роскофе неглубокая, она доступна для судов лишь во время прилива, поэтому пришлось ждать довольно долго, прежде чем мы смогли причалить. Между тем на берегу выстроился почётный караул. Это радовало, но одновременно означало, что к герцогу Бретонскому был спешно послан нарочный, чтобы уведомить его о моём прибытии, и меня тут же препроводили в Сен-Мало — поездка продлилась несколько дней, — где меня по-королевски приняли добрый Франсис и его супруга.

Во всех направлениях были разосланы конные гонцы, И из Сен-Мало со всей возможной быстротой я переехала в Анжер. Как описать чувства, теснившие мою грудь, когда я приблизилась к местам, где проходило моё счастливое, ничем не омрачаемое девичество? В те времена я не представляла себе, какие превратности судьбы меня ожидают. Ещё труднее описать чувства, испытанные при въезде в город, где меня приветствовали кланяющиеся пажи, весёлые девушки, закованные в броню рыцари и дамы в высоких остроконечных шляпах-хеннинах. И везде были алые розы, и передо мной, на дороге, и вышитые на всех знамёнах. Позднее я узнала, что папа занял восемь тысяч флоринов, чтобы оказать мне достойный королевы приём. Если бы только он послал деньги в Шотландию, на снаряжение армии!

Но каким счастьем было для меня вновь видеть моего дорого папа, дорогую маман, брата и сестру. Папа, казалось, ничуть не переменился за протёкшие семнадцать лет. Маман же сильно состарилась. Жан выглядел мрачнее, чем прежде, но так же, без сомнения, выглядела и я сама. Иоланта превратилась в тучную домохозяйку. Её муж выглядел так же отталкивающе, как всегда.

Но как порадовала меня встреча с семьёй, ведь никого из них я не надеялась когда-либо увидеть. Я ни на миг не забывала о том, что главная цель моего приезда во Францию — переговоры с Людовиком. Мы с ним договорились встретиться в Шиньоне, и это означало, что он предпочитает приехать ко мне, нежели пригласить меня к себе. Это отнюдь не было проявлением учтивости с его стороны. Он хотел сохранить наше свидание (а ещё лучше то, что я вообще была во Франции) в тайне от Бургундии и Эдуарда Марчского. При всей тщетности обмануть кого-либо этой затеей предполагалось устроить так, будто он охотился, очень устал и решил заночевать в Шиньоне, где по стечению обстоятельств оказалась и я.

Кузен Луи, как я, кажется, уже писала, был всего на шесть лет старше меня, иными словами, в то время ему исполнилось тридцать восемь лет. Последние семнадцать лет мы ни разу не встречались. Я охотно признаю, что жизнь отнюдь не баловала его, но пусть кто-нибудь посмеет только сказать, что на его долю выпали большие тяготы, чем на мою, а ведь я женщина. Однако я готова утверждать, что моя красота за это время ничуть не потускнела. Даже румянец на лице стал чуть более ярким, потому что в девичестве единственным моим недостатком считалась бледность. Мои груди слегка отяжелели, бёдра немного раздались, но для тех, кто хочет разделить с женщиной её ложе, это может представляться лишь достоинством; в скором времени я приведу доказательства, что едва заметная полнота только прибавила мне привлекательности. Мои волосы оставались всё ещё великолепного рыжевато-коричневого цвета, дыхание — благоуханным, движения — полными энергии.

Но что сказать о том сморчке, который предстал передо мной? Он едва мог держаться прямо, волосы у него сильно поредели и поседели, ноги походили на щепки, а речь постоянно прерывал сухой кашель. Глядя на него, я подумала, что он не жилец на этом свете. Моё заключение оказалось ошибочным, ибо сейчас, когда я пишу эти строки, он всё ещё жив, и нет никаких признаков, позволяющих сделать вывод, будто он когда-либо, тем более в обозримом будущем, умрёт. Некоторые люди рождаются старыми и только постепенно становятся ещё более старыми, тогда как другие сохраняют свой юношеский взгляд на мир до самого своего горестного конца. Это я и намереваюсь сделать.

В то наше первое свидание кузен Луи вёл себя достаточно дружелюбно, но старался никакими обязательствами себя не связывать. Он задал мне много вопросов, выясняя, что я намерена предпринять в случае, если удастся добиться отречения Эдуарда Марчского. На все его вопросы я отвечала по возможности правдиво и как можно более оптимистично. У меня имелись все основания верить, что английский народ, если раскрыть ему глаза, с радостью примет Генриха как своего законного короля.

На следующий день кузен уехал, оставив меня в неведении относительно того, чего мне удалось добиться. Но вскоре по его инициативе мы встретились в Туре. И тут наконец пошёл разговор по существу.

— Каковы ваши планы? — прямо спросил он.

— Вторгнуться в Англию, лишить графа Марчского узурпированного им трона и восстановить законные права моего мужа. — Я сочла, что на этой стадии лучше всего этим и ограничиться, не раскрывая моих намерений относительно непокорного Марча и его слабодушного кузена Уорика.

— Чтобы совершить всё это, — заметил кузен Луи, — вам понадобятся и люди и деньги. — Я знаю, конечно, что моего кузена называют одним из мудрейших людей христианского мира, но мудрость, к сожалению, слишком часто проявляется в констатации очевидного. Мне бы очень хотелось помочь вам, — продолжал Луи сочувственным тоном, — но я и сам испытываю большие трудности.

Я терпеливо ждала: он бы не послал за мной, если бы собирался наотрез отказать.

— В подобных делах, — проговорил он, — первостепенное значение имеют деньги. На деньги вы можете купить людей, но чтобы раздобыть деньги с помощью людей, нужна победа, но чтобы победить, требуется вывести людей на поле сражения, а для этого опять-таки не обойтись без денег.

Я подавила вздох, в глубине души невольно сочувствуя тем французским принцам и вельможам, которым ежедневно приходится выслушивать эти пустопорожние фразы; удивительно, что они не взбунтовались ещё ранее. Но наконец он сказал нечто, заслуживающее внимания.

— Однако, милая кузина, я, возможно, сумею раздобыть для вас кое-какие средства. Как вы понимаете, у банкиров, — поспешил он добавить.

— Да, я понимаю, ваша светлость, — сказала я.

— К сожалению, банкиры всегда требуют обеспечения.

— Как только я возвращу себе королевство, то смогу предоставить им любое, какое они пожелают, обеспечение.

— К сожалению, они потребуют обеспечения или хотя бы каких-нибудь гарантий, прежде чем ссудят деньги.

— Не могли бы вы выразить свою мысль более прямо? — сказала я, всё ещё не теряя оптимизма.

Но прямота не входила в число природных качеств кузена. Он хмыкал, мямлил, говорил невпопад, тогда как я прилагала все старания, чтобы либо не уснуть, либо не вспылить, пока наконец он не сказал:

— По моему мнению, вам необходимо двадцать тысяч франков.

Эта фраза, по крайней мере, вывела меня из состояния оцепенения. Франк, если это не обычное средство денежного обращения, как хорошо известно, золотая монета, содержащая около шестидесяти граммов драгоценного металла. Таким образом, двадцать тысяч франков в чистом золоте являются эквивалентом двух с половиной тысяч английских фунтов. Это очень большая сумма, несомненно, гораздо большая, чем все те деньги, которыми мы с королём располагали за время нашего совместного царствования. Он почувствовал, что я заинтересована.

— Вы полагаете, этого хватит?

Я постаралась обуздать своё сразу же разыгравшееся воображение.

— Полагаю, могло бы хватить, ваша светлость. Но кто сможет ссудить подобную сумму?

— Об этом позвольте позаботиться мне. Что до обеспечения, то им мог бы быть Кале.

Ошеломлённая, я, казалось, слышала звон денег — золотых франков. Кузен Луи по своему обыкновению лгал, как лгут неправильно сооружённые солнечные часы. Деньги должны были поступить из его собственных сундуков... в обмен на Кале!

Всю жизнь я и мои министры жили в гнетущем страхе перед потерей или вынужденной уступкой различных частей Франции, которые англичане привыкли считать неотчуждаемо своими. Того, кто посмел бы это сделать, толпа разорвала бы на куски; даже принадлежность к женскому полу не спасла бы от подобной участи.

Однако толпа думает то, что думает её вождь. Если с помощью франков кузена Луи мне удастся вернуть себе королевства, я покараю всех вождей, которые посмеют мне противостоять; я не забыла ни безвременной смерти Суффолка, ни её виновников и всё ещё горела желанием отомстить. В то же время я сурово накажу и тех, кто попытается протестовать против отдачи Кале... если, конечно, предположить, что этот город будет возвращён. Неужели же, став королевой, я не найду достаточно золота, чтобы оплатить заем, пусть даже мне и придётся свернуть для этого шеи некоторым Йоркистам? Да и как может один город, имеющий скорее сентиментальное, чем стратегическое значение, стоять на пути к реставрации Генриха и, что ещё важнее, моей собственной?

— Я готова согласиться на определённых условиях, — сказала я.

Кузен Луи выслушал эти слова со скептическим видом, так как не представлял себе, какие условия я могу выдвигать в своём положении.

— Конечно, вы понимаете, что я не могу уступить Кале, пока не вернусь к власти, — сказала я. — Но до тех пор считаю необходимым хранить подробности нашей сделки в полной тайне. Причина для этого очевидна: чтобы одержать успех в Англии, я нуждаюсь в поддержке, народа — по крайней мере до тех пор, пока не возвращусь к власти. Этой поддержки я не получу, если народ будет знать, что цена моей победы — Кале.

— Понимаю, — сказал он, — но соглашение должно быть официально составлено и подписано.

— Согласна. Второе моё условие таково: меня долг жён сопровождать в Англию небольшой французский отряд, который будет моим личным эскортом и станет ядром создаваемой мною армии. — Я не хотела оставаться в полной зависимости от Ангуса и его диких шотландцев.

— Хм, — сказал кузен Луи, — хм, я подумаю, что можно сделать.

Закончив этот разговор, мы условились о третьей встрече, которая должна была проходить более открыто, в Руане, куда мне предстояло поехать. Принц и я отправились туда ранним летом, сопровождаемые Генри Сомерсетом, которого я, однако, ещё не допускала до своей постели, ибо не могла простить ему обошедшееся мне так дорого молодое бахвальство. Кузен Луи ждал нас с целой армией адвокатов; я подписала несколько документов, после чего мне торжественно вручили огромную сумму денег. При виде такого богатства у меня закружилась голова.

— Что до французского отряда, который вы просите, — сказал мой кузен, — боюсь, что не могу предоставить в ваше распоряжение королевские войска. Дело не только в том, что это повлекло бы за собой немедленный разрыв между Англией и Францией, чего я стараюсь избежать, но и в том, что мне нужны здесь все мои люди. Всякая помощь, оказываемая вам Францией, должна быть неофициальной. Думаю, вас обрадует, что есть некий благородный человек, который хочет и может предоставить в ваше распоряжение отряд в две с половиной тысячи человек.

Я была удивлена и растрогана, однако не представляла себе, кто бы ради меня мог взяться за столь дорогостоящее дело. Даже брат Жан отказался мне помогать, когда я намекнула, что неплохо бы ему поддержать меня своей сильной правой рукой. Будь он просто моим братом, он, возможно, и был бы заинтересован, но как герцог Калабрийский он не мог участвовать в длительной кампании в поддержку своей сестры, которая никак не может повлиять на его шансы взойти на неаполитанский трон. Другое дело — кузен Луи, имеющий большое влияние в северной Италии, и особенно на Сфорцу[37]. Но если это не брат Жан?..

— Ваш рьяный защитник дожидается в приёмной, — сказал кузен Луи с одной из своих хитрых улыбок и сам открыл мне дверь, за которой меня ждал Пьер де Брезэ.

Меня охватило смешанное чувство неподдельного изумления и восторга. Пьер, разумеется, сразу же опустился на колено и схватил мою руку, чтобы поцеловать её. Я повернулась к кузену Луи, ожидая объяснений. Но тот уже ушёл, закрыв за собой дверь.

— Встаньте, пожалуйста, — сказала я. — Признаюсь, я в крайнем замешательстве.

Он встал.

— Неужели вас удивляет моя готовность служить вам, ваша светлость? Ведь я неоднократно изъявлял её в прошлом. Мне только надо было получить позволение короля. И его позволение получено.

Позднее я узнала, что незадолго до нашей встречи Брезэ дали понять, что его возвращение в Париж в какой-либо официальной должности, тем более в должности главного министра, нежелательно. Так обычно поступают венценосные сыновья с теми, кто служил их отцам, когда приходят к власти. Кузен Луи хорошо знал, что, пока он был в ссоре с дядей Шарли, королевством — тем самым королевством, откуда он был изгнан, — фактически управлял Брезэ.

Но он также понимал, что с таким человеком, как Брезэ, который использовал годы процветания, чтобы обогатиться и создать себе мощную опору, особенно в Нормандии (он был сенешалем этой провинции), нельзя обойтись, как с изношенным ботинком, выбросив на свалку. У кузена Луи хватало врагов и без того, чтобы заводить себе ещё одного. В то же время кузен знал, с каким неослабевающим обожанием относится ко мне Брезэ, — ему от природы было свойственно стремление проникать в тайны всех своих подданных, — здесь он и нашёл ключ к решению проблемы. Будет совсем неплохо, если Брезэ на некоторое время отойдёт от французских государственных дел и ради женщины, которую любит больше всех других, исключительно как частное лицо, займётся английскими государственными делами. Если он не возвратится из этого рискованного крестового похода, ну что ж, Франция оплачет одного из своих героев. В случае же его благополучного возвращения можно повернуть всё так, что Брезэ окажется в положении подданного, подчиняющегося велениям короля, а не в положении подданного, наставляющего монарха.

Не сомневаюсь, что Брезэ прекрасно знал об этих тайных умыслах; я, во всяком случае, сразу же о них догадалась. Но он был также хорошо осведомлён о том, что то средство, которое он использовал, чтобы подчинить себе Карла, а именно поставляя для королевской постели прекрасных женщин, навряд ли могло иметь успех у такого сухаря, как Людовик. Что до меня, то мне было плевать на ход мыслей Луи. Спустя семнадцать лет мы с Пьером собирались пуститься в рискованное предприятие, и мы оба сознавали, куда это должно привести нас — к взаимному восторгу.

Однако до поры до времени следовало соблюдать декорум. Вновь поцеловав мою руку, Пьер пригласил меня со свитой в Кан, чтобы инспектировать его небольшое войско и сделать необходимые приготовления для нашего возвращения в Англию. Я соблаговолила принять это приглашение, и на следующий день — после бессонной, в ожидании грядущих событий, ночи — я попрощалась с кузеном Луи. Он очень милостиво улыбнулся.

— Я надеюсь услышать о вас только хорошие сообщения, — сказал он. Но так и не уточнил, что именно имеет в виду.

На то, чтобы достичь Кана, нам понадобилось два дня; поездка была приятная, всё это время мы с Пьером ограничивались обменом взглядами; на каждой стоянке он устраивал для меня, принца, Сомерсета и всей свиты поистине царское угощение. Заметив, что мои дела пошли на поправку, Сомерсет, видимо, решил, что и его собственные тоже должны пойти на поправку, во всяком случае, в отношении моей постели, и был весьма мрачен, когда я отвергла его притязания. Но я берегла себя для более крупной игры.

Жители Кана, заранее предупреждённые Пьером, встретили, нас обычными криками «ура!». Низко кланялись юноши, улыбались резвые девушки, летели по воздуху розовые лепестки. Если бы к этому времени я не привыкла более интересоваться сутью дела, нежели внешними проявлениями, я была бы глубоко растрогана. Но умудрённая опытом, я отвечала на приветствия толпы улыбками и взмахами руки; в сопровождении эскорта мы проехали в замок Пьера, где в нашу честь устраивался роскошный банкет; мы с сенешалем сидели во главе стоявшего в самом центре стола, улыбаясь всем пирующим. Принц Эдуард сидел по правую от меня руку и был всецело занят едой, тогда как Сомерсет уделял всё своё внимание какой-то пышногрудой девице, очевидно специально к нему приставленной.

Это позволяло нам с Пьером наслаждаться обществом друг друга.

— Надеюсь, вы удовлетворены, ваша светлость? — спросил он.

— Пока всё идёт хорошо, — заверила я его и нечаянно уронила салфетку между нами.

За моим креслом, естественно, толпились дворяне и их дамы, готовые прислуживать мне, но Пьер, оттолкнув их, решил сам поднять салфетку. Для этого ему пришлось опустить голову ниже уровня столешницы, так, что его лицо оказалось напротив моего колена, которое он и поцеловал, находчиво приподняв подол моего платья рукой с зажатой в ней салфеткой. Учитывая приложенные им усилия, никто не обратил внимания на то, что он появился из-под стола с покрасневшим лицом.

— Вы выполняете все мои желания, господин сенешаль, — сказала я ему. — Почти все желания...

— Знаете ли вы, как долго я мечтаю о вас, ваша светлость? — спросил он, понизив голос.

— По крайней мере, семнадцать лет, господин сенешаль, — напомнила я. — Хотя, не стану отрицать, может быть, и дольше. Но ведь и королевы тоже мечтают.

У него возникли неожиданные затруднения с гульфиком, но для человека столь опытного выглядел он странно неуверенно.

— Если бы только я мог поверить вам, ваша светлость.

Надо брать быка за рога, подумала я. Сравнение было вполне уместным.

— Я не могу допустить, чтобы мой военачальник сомневался в каких-либо моих словах, — заявила я. — Мне хотелось бы побеседовать с вами наедине об одном неотложном государственном деле.

— Пусть только ваша светлость соблаговолит назначить время. — Он облизнул губы.

— Повторяю, дело совершенно неотложное, господин сенешаль. Боюсь, оно не может ждать до завтрашнего утра.

Ждать до утра не пришлось. Необходимо было покинуть пиршество, и когда я объяснила присутствующим, как сильно устали мы с принцем, — Эдуард и в самом деле задремал над своим поссетом, — нас отвели в наши опочивальни. Эдуард проснулся было, но тут же опять уснул; после того как фрейлины раздели меня, я отпустила их всех и принялась ожидать прихода моего повелителя такой же нагой, какой некогда появилась на свет.

Странно сознавать, что давнишняя мечта близка наконец к осуществлению. С того дня, как я отдала Пьеру свой шарф, я частенько, между делами, задумывалась, насколько он хорош как любовник, хотя в самом начале совершенно себе не представляла, каким должен быть любовник. Приобретя некоторый опыт, я обнаружила, что мои мысли вновь и вновь возвращаются к нему. Лёжа в постели с королём Генрихом, я не могла не думать, как обращался бы со мной такой человек, как Пьер. Не могла я не думать и о том, что мог бы противопоставить Пьер безумному натиску Суффолка. А когда Сомерсет посвящал меня во французское искусство любви, я невольно заинтересовалась: а как бы поступал на его месте француз. И вот настал желанный миг! Пьер тихо постучался в дверь, а затем вошёл. На нём не было ничего, кроме длинной ночной рубашки, которую он тут же снял.

Мы почти ничего не говорили — лишь несколько нежных слов, — ибо были слишком стары, слишком долго ждали, чтобы ощущать поэзию любви во всей её полноте. Но наши губы и языки соединялись, пальцы сплетались, наше дыхание смешивалось, в этом и заключалась своеобразная поэзия. Он целовал меня всю, сверху донизу, а между моих ног его рот задерживался достаточно долго, даруя мне такое блаженство, которое я редко испытывала с другими любовниками. Точно таким же образом и я ласкала его, останавливаясь, однако, перед самой кульминацией, а это давалось нелегко — так велик был наш взаимный пыл.

И всё это время я думала, что он сделает, чтобы достичь кульминации, и была удивлена, даже встревожена, когда этот сладостный миг настал. В молодости Брезэ долго служил на востоке и давно уже отказался от христианского способа любви. Он поставил меня на кодеин, ягодицами к своему паху, как будто я была сукой в течке, впрочем, в тот миг я именно такой себя и чувствовала, а затем пронзил до самого живота. Всё это время его руки ласкали мои груди, но затем обхватили бёдра, и мы разделили взрыв бурной радости, второй за этот вечер; переполнявшее меня блаженство изливалось в томных стонах, которые, без сомнения, обеспокоили моих фрейлин, находившихся в соседней комнате. Но они знали, чем мы занимаемся.

О счастье! Конечно, это такое недолговечное чувство. Оглядываясь назад и вспоминая, как мало времени мы пробыли вместе, я иногда негодую на судьбу, заставившую меня семнадцать лет ждать единственного человека, которого я могла бы любить без всяких ограничений. Но я тут же думаю, что, распорядись судьба иначе и соедини она нас, когда мне было всего пятнадцать, в своей неопытности я бы не могла понять, что со мною делают, или, ещё того хуже, так сильно увлеклась бы, что другие любовники не представляли бы для меня никакого интереса. Если бы мы встретились после того, как мне исполнилось двадцать, могло статься, что я отринула бы всякое мирское честолюбие, а заодно и ответственность, лишь бы быть с ним рядом, покорная каждому его зову.

Мне же было тридцать два; юность даже не подозревает, какие чувства испытывают в этом возрасте, но я знала: мне предстоят великие дела, а жизненный опыт подсказывал, что чувственные удовольствия не должны стоять на моём пути. Я считала само собой разумеющимся, что Пьер в течение всей кампании будет делить со мной постель или шатёр. Но мы оба соглашались с тем, что любовь не должна мешать нам выполнять свои обязанности. Это было последнее счастливое время.

В конце сентября мы отплыли из Нормандии в Шотландию. Время года оказалось не лучшее, но пока на моём плече лежала рука Пьера, меня не страшила непогода с её бурными ветрами. Нашему предприятию сопутствовала удача, мы не увидели ни одного английского военного корабля.

В Шотландии, по крайней мере со стороны Марии, нас ожидал менее радушный приём, чем я надеялась; я приписала это ревности: каждый сколько-нибудь наблюдательный человек мог разглядеть во мне полностью удовлетворённую женщину. Мария упрекнула меня в том, что я так и не отдала ей ни одной из обещанных пограничных крепостей, хотя она делает для меня всё возможное. Я пообещала исправить это своё упущение.

Мой муж, однако, был лишён всякой наблюдательности, если он и замечал что-либо, то только погрешности в пении церковного хора и почти не обращал внимания на присутствие Пьера. Но все окружающие обращали на это внимание, ибо мой герой был сгустком энергии и решительности. Он один стоил едва ли не столько же, сколько две с половиной тысячи его солдат, и к тому же впервые с начала войны у меня была полная казна. Призвав под знамя Алой Розы Ангуса и его шотландцев, мы пересекли границу.

Наше вторжение стало для большинства людей полной неожиданностью. Октябрь уж перевалил за половину, и в это время года в Англии, особенно на севере, вешают на стену свои доспехи в ожидании, когда перестанут бушевать зимние ветра. Это облегчало, с военной точки зрения, наше наступление. Бамборо, Данстэнборо и Алник пали под нашим стремительным натиском; север оказался для нас открытым. Но, к моему замешательству, в стране так и не поднялось восстание в мою поддержку. Народ проявлял апатию, если не открытую враждебность. Тому, вероятно, существовало несколько причин. Первой из них, несомненно, была суровая погода: холода стояли такие, что у каменной статуи могли бы отвалиться титьки. Стужа, разумеется, повлияла и на боеспособность защитников взятых нами крепостей.

Другую причину я вижу во всеобщем ощущении, что дело Алой Розы проиграно: так быстро и так прочно утвердилась Белая Роза за восемнадцать месяцев, протёкших со времени моего поражения близ Таутона. Спешу сказать, в этом отнюдь не было заслуги Эдуарда Марчского. Этот сверходарённый человек утверждал своё правление весьма своеобразным способом, сея повсюду своё семя. Королевством управлял Уорик: справедливости ради, должна признать, что он очень неплохо справлялся со своими обязанностями. Повсюду царил мир, и никто не хотел, чтобы вместо него воцарилась анархия, которую почему-то связывали с моим присутствием. Эта, естественно, вселяло разочарование, но я отказывалась смириться. Я заняла три из четырёх укреплённых пунктов, которые заранее наметила захватить, оставался лишь Берик.

— Не подождать ли с этим до весны? — предложил Пьер.

— Его надо взять сейчас, — решительно заявила я и объяснила, что это долг чести.

Он пришёл в ужас.

— Вы хотите передать захваченные нами для вашего мужа крепости, а также Берик, шотландской королеве?

— Я обещала это сделать.

Он почесал затылок, только тогда, видимо, осознав, что предложенные им услуги могут обойтись слишком дорого.

— Могу ли я спросить вас, ваша светлость, на каких условиях вы заключили договор, с королём Людовиком?

— Я должна отдать Кале, — призналась я ему. — Как только приду к власти.

Он сглотнул.

— Кто-нибудь знает об этом, ваша светлость?

— Никто, кроме короля и меня. А теперь и вас. И никто не должен знать.

— Да уж, лучше, чтобы никто не знал. Вы, конечно, отдаёте себе отчёт, ваша светлость, что, как только эта тайна откроется, против вас поднимутся все англичане. А если вас, упаси Бог, захватят йоркисты и заключённые вами сделки выплывут на свет, они могут обвинить вас в государственной измене и отправить на плаху.

— Тсс, — остановила я его. — Если вы не предадите меня, заключённые мною сделки, как вы изволили выразиться, не могут выплыть на свет, пока я не приду к власти, а уж если я приду к власти, никакие йоркисты будут мне не страшны. Что до возможных обвинений в измене, то эти замки и порты являются собственностью моего мужа, не так ли? Если, действуя от его имени, я пожертвую ими ради его восстановления в законных правах, то навряд ли окажусь обвинённой в измене.

Мои объяснения отнюдь не успокоили его, позднее я узнала, что он послал кузену Луи письмо, написанное в том же духе. Как показала жизнь, Брезэ, хотя он и был моим фаворитом, не хватало, как и прочим моим фаворитам, подлинной решительности и, что ещё важнее, понимания моей цели. А стремилась я возвратить мужу его трон. Ради этого я уже не раз рисковала и готова была снова рисковать своей жизнью. Всецело сосредоточившись на достижении этой наиважнейшей цели, могла ли я задумываться относительно возможных обвинений в измене? Но Пьер усматривал в моих поступках только то, что я намереваюсь передать часть наследия Англии её наследственным врагам. И как только он это понял, стал несколько опасаться моего неукротимого стремления к победе. С этого момента он в значительной степени утратил свой пыл — и как любовник, и как военачальник.

Ко всему этому нас упорно преследовало невезение. Мне никогда не везло с погодой. Кое-кто может сказать, что мне следовало быть предусмотрительнее и что Пьер оказался прав, советуя отложить продолжение кампании до окончания зимы. Но я, вероятно, единственная в Европе верно понимала характер своего врага. Даже Уорик ошибался в оценке своего кузена, что впоследствии дорого ему обошлось. Было хорошо известно, что любые дела, как финансовые, так и связанные с парламентом, нагоняют на Эдуарда Марчского невыносимую скуку и что со скукой этой он борется с помощью амурных похождений, поглощающих почти всё его время. Более того, мой опыт, приобретённый в Таутоне, свидетельствовал, что, как ни сильно он любит спать с женщинами, ещё сильнее любит сражаться. Я ничуть не сомневалась, что, едва узнав о вторжении, предпринятом мной на севере Англии, он тотчас же оставит постель и поспешит мне навстречу, а потому хотела, чтобы до этого времени моё положение полностью утвердилось. Но дать ему четыре месяца на приготовления... Это казалось мне верхом глупости. Поэтому я настояла, чтобы, невзирая на приближение зимы, кампания продолжалась.

И в это время я сделала роковую ошибку: назначила Генри Сомерсета комендантом захваченных крепостей, приказав оборонять их, не щадя жизни. Что ж, кто-то должен был это делать, а Сомерсет, с того времени, как едва не погубил меня своей болтливостью, стал мне ненавистен, к тому же он сильно раздражал меня своим бездействием и злобными взглядами, бросаемыми на Пьера. Я полагала, что подобный независимый пост в какой-то степени поможет ему укрепить своё положение, при этом я пребывала в непоколебимой уверенности, что он по-прежнему предан мне всей душой. Затем мы попытались взять Берик. И здесь нас подстерегала настоящая катастрофа.

Берик — морской порт, поэтому, проанализировав постигшую Марию неудачу, я решила, что его надо штурмовать одновременно и с суши и с моря. Этот план мы вместе с Пьером и стали осуществлять. Корабли, на которых мы прибыли из Франции, блокировали гавань с моря, а наши люди в то же время подступили к его стенам. При всей моей нелюбви к морской пучине мы с Пьером находились на одном из кораблей, ибо он считал, что это труднейшая часть всей операции, а я хотела всегда быть рядом с ним. Мы были готовы к непогоде, но не к тому ураганному ветру, который, завывая, налетел с севера и разметал наши суда. Многие из них затонули, некоторые выбросило на берег. Гарнизон, естественно, наблюдал за происходящим, и оказавшиеся на суше наши насквозь продрогшие солдаты были тут же захвачены в плен.

Буря не пощадила и тот корабль, где находились мы. Яростный ветер порвал паруса, сломал мачты и сильно накренил судно. Я пришла в ужас, и Пьер вынужден был посадить меня в небольшую шлюпку, спущенную с подветренной стороны плавучей могилы, в которую превратился наш некогда гордый флагманский корабль. Затем он велел гребцам отчалить. Мы тут же оказались в полной власти бушующего шторма; представьте себе королеву Англии, стоящую на коленях в утлой скорлупке, терзаемую рвотой и с помощью жестяного черпака выливающую воду, которая всё прибывает.

— Мы должны причалить к берегу, — выдавила я между приступами рвоты.

— Чтобы нас захватили в плен йоркисты? — воскликнул Пьер. — Никогда.

Мы продолжали плыть, пока не удалились от порта и наших врагов. Это тяжкое испытание длилось несколько часов; за это время я вымокла до костей и продрогла. Наконец рвота прекратилась, ибо мой желудок полностью опустошился. Я мысленно простилась с жизнью и готова была с радостью встретить ужасного посланца. Но мы всё-таки достигли берега, где с меня сняли все мокрые одежды, закутали в несколько одеял, посадили возле ревущего огня и дали горячего виски. Лучше, конечно, было бы поесть. Последнее, что осталось в моей памяти после той ночи, — похабные песни, которые горланили наши спасители-шотландцы, такие же пьяные, как и я.

Я снова вернулась в Шотландию, несчастная беглянка, без армии, без денег. Марию моё появление не слишком порадовало, и я с пониманием отнеслась к её недовольству, хотя и не знала тогда его подспудной причины. Но, по крайней мере, мы держали в своих руках три из четырёх стратегически важных крепостей, которые можно было использовать как базу для возобновления военной кампании весной. Вообразите же себе мои чувства, когда в начале нового года я получила известие, что Генри Сомерсет сдал все три крепости своему кузену Марчу!

Подумайте только, я знала этого паршивца семнадцать лет. Мы вместе играли ещё детьми. Обстоятельства сделали его моим, хотя и неофициальным пасынком. Другие обстоятельства привели его в мою постель. Мы с ним вместе участвовали во всевозможных приключениях, вместе наслаждались опьяняющим дыханием победы при Сент-Олбансе. Я доверила ему командовать армией, что он и делал до прихода Брезэ, гораздо лучшего, чем он, солдата; Генри мог не сомневаться, что в случае моей победы станет первым вельможей страны. И всё же он меня предал!

И это ещё не Самое худшее. Я узнала, что Эдуард Марчский не только не приказал отрубить ему голову, как можно было ожидать, а, наоборот, приветствовал как друга и даже больше, чем друга. Ходили слухи, будто им случалось делить ложе! Небеса знают, что я не люблю ханжески осуждать поведение других людей. Меня только беспокоило, как бы Сомерсет с его хорошо известной болтливостью не воспользовался своей близостью с Эдуардом, чтобы разгласить тайны чужих постелей. Я никогда не говорила ему, так же как и кому-либо другому, об истинном происхождении Эдуарда, считая, что он мог бы расстроиться, узнав о моих интимных отношениях с его отцом. Единственные, кто знал правду, Сомерсет-старший и Байи, были уже мертвы, а так как Генрих и я больше не спали вместе, а йоркисты продолжали отрицать законность происхождения принца, это, вообще говоря, и не имело особого значения. Но Генри Сомерсет мог рассказать о своих амурных похождениях со мной и о наших амурных похождениях с шотландской королевой Марией. При одной этой мысли у меня по спине начинали бегать мурашки; тот же самый страх испытывала, видимо, и Мария, которая вообще перестала навещать меня.

Но в скором времени я узнала истинную правду о её положении. Моя дорогая Мария, одна из двух самых близких подруг, которых я когда-либо имела, умирала от какой-то ужасной опухоли, разраставшейся в её чреве.

Но мне стало известно об этом лишь впоследствии. С улучшением погоды Ангус мужественно собрал ещё одну армию, и я снова попытала своё счастье к югу от границы. Со мной был Брезэ. Меня сопровождал сам король! И конечно же, принц Эдуард! Я понимала, что на карту поставлено всё. Так оно и было на самом деле, впереди меня ожидало самое ужасное в моей жизни испытание.

Мы достаточно легко овладели приграничными крепостями, но и на этот раз не получили никакой поддержки со стороны местных жителей, к тому же у нас очень скоро кончились деньги. Были дни, когда мы не могли купить себе даже ломоть хлеба, а однажды в воскресный день, открыв во время мессы свой кошелёк, я обнаружила, что он совершенно пуст: хорошо хоть какой-то шотландский лучник, стоявший рядом со мной на коленях, вручил мне деньги для пожертвования.

В отчаянии я посылала письма Марии и кузену Луи, умоляя их о финансовой поддержке. Кузен в своём письме ответил мне, что всякая женщина, способная потратить двадцать тысяч золотых франков всего за шесть месяцев, всё равно что бездонная бочка. Но я была в неподходящем настроении, чтобы мириться с подобными нотациями со стороны своего кузена. Однако хуже всего в его послании оказалось сообщение, что у него сейчас свои трудности, он сделал для меня всё возможное и отныне я должна полагаться только на себя. И в довершение ко всему он весьма прозрачно намекнул, чтобы я не рассчитывала на Францию как на убежище, если, мои дела пойдут совсем плохо. Как переменчивы люди!

От Марии я не получила никакого ответа, но вскоре прибыло известие, что королева при смерти. На этом и закончилась наша кампания, ибо все шотландцы во главе с Ангусом тут же отправились домой. Дети королевы были ещё очень малы, и граф, как и все шотландские аристократы, чувствовал, что ему предстоят куда более важные дела дома, чем участие в стычках с Англией.

Совершенно для себя неожиданно мы остались без чьей бы то ни было поддержки и без средств; между тем Эдуард Марчский быстро приближался со своей армией. Прежде чем мы успели понять, что происходит, нас окружили. Брезэ спешно отправился за помощью, так он, по крайней мере, объяснил свой уход; Генрих укрылся в соседнем монастыре; вооружённый эскорт, приставленный ко мне Брезэ, разбежался — французы ушли, чтобы сдаться в плен. Мы с принцем Эдуардом остались совершенно одни, вдалеке уже слышался топот вооружённых солдат, звучали возгласы «Йорк!» и «Белая Роза». Боже, есть ли на свете женщина, с которой судьба обходилась бы столь сурово! Но эта особа ещё не разделалась со мной окончательно.

Первым моим поползновением было вооружиться — благо, рядом валялось много оружия, — ринуться на врагов, чтобы найти доблестную смерть. Но меня остановило чувство ответственности за бывшего рядом со мной принца Эдуарда. Бедному мальчику только исполнилось девять, но он был уже настолько воинственным, насколько я могла пожелать. Я знала, что он с радостью умер бы рядом со мной... но он должен стать английским королём, такую, по крайней мере, я поставила перед собой цель. Поэтому я поступила чисто по-женски, быстро направившись к ближайшему лесу. Однако поступать по-женски очень часто означает поступать неразумно. Впрочем, у меня почти не было выбора, и устремись я навстречу йоркистам, результат, возможно, оказался бы тот же самый.

К этому времени все лошади разбежались, и нам с принцем пришлось идти пешком. Стремясь как можно дальше уйти от йоркистов, мы углубились в лес и двигались как можно быстрее, не обращая внимания на низко свисающие ветви деревьев и кусты. В скором времени, прежде чем я остановилась перевести дух, моё платье и шляпа, как и одежды Эдуарда, оказались изодранными в клочья. Тут только я поняла, что мы находимся в глухой чащобе, что близится ночь, что я страшно устала, а принц Эдуард плачет, что мы оба хотим есть и пить... и что я не имею никакого понятия, где искать помощь.

С трудом пройдя ещё немного, мы, к своей огромной радости, набрели на скачущую по камням речонку. Утолив жажду, мы перешли эту речонку вброд, после чего от наших одежд и вовсе осталось одно воспоминание. К этому времени уже окончательно стемнело, да и мы настолько устали, что просто не могли продолжать путь, поэтому легли на берегу в обнимку, стараясь вместе преодолеть страх, который нагоняли на нас шумы ночного леса, и забыть об урчании наших пустых желудков. С первыми проблесками зари мы проснулись и увидели около себя несколько мужчин, внимательно нас разглядывающих.

Со страху я было приняла их за разведчиков йоркистов. Но когда я села и, откинув волосы с глаз, присмотрелась к ним повнимательнее, поняла, что для нас, возможно, было бы лучше, окажись эти люди — и не солдаты, и не крестьяне — и в самом деле йоркистами. Для солдат они были слишком неряшливо одеты, а для крестьян слишком хорошо вооружены. Лесные разбойники, ибо это были именно они, смотрели на нас с явно довольным видом.

— Настоящая красотка, — заметил один.

— Да и мальчишка недурен собой, — сказал другой.

Его товарищи разразились громким хохотом.

— Уж больно ты, Уил, охоч до мальчишек, — произнёс третий.

Тревога моя всё росла, но я изо всех сил старалась её не показывать. Однажды после поражения под Нортгемптоном по пути в Экслхолл я уже оказывалась в подобном положении, но тогда у меня было с собой целое богатство, которое и отвлекло внимание моих недругов, к тому же меня сопровождал верный человек. На этот раз у меня не было с собой ни богатства, ни друга. Но я поднялась на ноги, оправила как могла одежды и спросила:

— Вы верные слуги короля?

— Тут есть одна загвоздка, — сказал человек по имени Уил. — Какого короля ты имеешь в виду, малышка?

— Короля Англии, — ответила я. — Генриха VI. Я королева Маргарита Анжуйская. Вы сможете крупно поживиться, если поможете мне, и жестоко поплатиться, если причините мне вред. Перед вами стоит принц Уэльский.

Я пыталась внушить им ужас этим гордым признанием. Какой-то миг казалось, что я преуспела. Но затем один из них сказал:

— Что-то непохожа она на королеву, Гарри.

— Какая там королева, Джон, — отозвался Гарри. — Может, разорившаяся леди. Но только не королева.

— А мальчишка-то недурен собой, — повторил Уил.

— Я королева! — вскричала я, топнув ногой. — И нуждаюсь в помощи. Мне нужны лошадь, чистая одежда и, самое главное, еда.

— Что вы думаете, ребята? — спросил Гарри. — Она и впрямь сущая красотка. А потом можно чиркнуть её ножом по горлышку, и никто ничего не узнает.

— А я мог бы поиметь мальчишку, — вставил Уил.

Кровь застыла у меня в жилах. Но я по-прежнему старалась не выказывать своего страха.

— Вы не посмеете, — заявила я.

— Подумаем-ка, ребята, — сказал Джон, очевидно, самый старший и самый умный из них. — С этим делом можно и подождать, только приятнее потом будет. Пошли с нами, женщина. И возьми с собой мальчишку.

— Куда? — спросила я как можно более повелительным тоном.

— Ты сказала, что хочешь есть. Вот мы тебя и покормим.

Я не стала затевать спор, ибо была так голодна, что не могла размышлять здраво, к тому же знала, что лучше удастся справиться с насилием на полный желудок. Принц Эдуард, однако, оказался не столь уступчив.

— Мама, — спросил он, — почему ты не прикажешь отрубить им головы?

Это позабавило разбойников, они вновь громко захохотали.

— В этом нет необходимости, Эдуард, — ответила я. — Они накормят нас и отведут к королю и нашей армии. Которая находится рядом, — добавила я со значением.

Новый взрыв хохота показал, что они хорошо осведомлены о случившемся с армией короля, но я схватила Эдуарда за руку и последовала за разбойниками вглубь леса. Я напряжённо размышляла, однако пришла лишь к одному выводу: мне не остаётся ничего иного, как проявлять терпение и выдержку, а когда, как я надеялась, нас накормят, можно подумать и о бегстве. Я была полна твёрдой решимости защитить и спасти будущего короля Англии, но я не имела понятия, сколько сил это от меня потребует.

В скором времени мы увидели перед собой холм, вздымающийся в лесной чаще. В склоне этого холма была пещера, где, очевидно, и помещалось разбойничье логово; там находились две женщины, столь же убого одетые и неопрятные на вид, как и их мужчины: они стояли на коленях у пылающего возле самого входа костра. При нашем появлении они поднялись. Присутствие женщин несколько меня приободрило, хотя для этого и не было особых оснований, так как женщины тут же, хихикая, окружили меня и стали толкать и щипать.

—Говорит, будто она королева, — заявил Гарри, что развеселило их ещё сильнее.

Но одна из них подошла ко мне поближе, заглянула в лицо, взяла своими засаленными пальцами прядь моих волос и поднесла к глазам.

— А может, она и впрямь была королевой? — произнесла эта гарпия. — Выглядит точно как королева. Такие красавицы и бывают королевами.

Призадумавшись, они все собрались вокруг меня.

— За неё можно получить хорошие денежки, — сказала женщина.

Эти слова вселили в меня некоторую надежду.

— Я королева Маргарита, — сказала я. — А это принц Уэльский.

— Какая она королева, — вступила в разговор другая женщина. — Королевы носят короны.

Я не стала обращать внимание на такое невежество.

— Отведите меня к его светлости, и вы получите богатое вознаграждение, — пообещала я.

К несчастью, эти люди хотя и не знали, как должна выглядеть королева, но имели кое-какое представление о недавних событиях.

— Король бежал, — сказал Уил. — Я слышал это, когда был в лагере йоркистов. У него нет денег. Он не сможет дать никакого вознаграждения. Но... — он обвёл взглядом лица своих товарищей, — я слышал, что король Эдуард готов выложить целое богатство за эту женщину.

Они радостно захлопали в ладоши.

— И за мальчишку тоже, — поддакнул Гарри.

— Мы могли бы оставить мальчишку, — разочарованно протянул Уил.

— А может, он будущий король Англии, — заметил Гарри. — Йоркисты заплатят за него уйму деньжищ. За них обоих.

— Это если она и впрямь королева, — вставила самая догадливая из них, я мысленно назвала её Кассандрой, — если же она не королева, болтаться нам всем в петле.

— Спросим Дикона, — сказала другая женщина. — Когда он придёт.

Всё это время, пока я тревожилась о нашей безопасности и целомудрии принца Эдуарда, ноздри мне щекотал аппетитнейший запах. При других обстоятельствах я, возможно, сочла бы его слишком сильным, но я умирала от голода, а в железном котле, подвешенном над огнём, без сомнения, тушилось мясо. Чувствуя, что нам угрожают всевозможные опасности, но не имея понятия, когда может прийти этот загадочный Дикон, я напомнила им:

— Вы обещали накормить меня и моего сына.

— Сейчас вы получите еду, ваше величество, — сказал Гарри. Эти слова могли бы произвести на меня успокаивающее действие, если бы не сопровождались похотливой ухмылкой. Но в тот момент для меня имела значение только еда, и какой-то миг спустя мы с Эдуардом уже ели тушёное мясо, которое оказалось крольчатиной. Правда, нам предложили всего одну глиняную чашу, не дав ни ножа, ни куска хлеба, так что пришлось есть пальцами, но еда показалась необыкновенно вкусной. Нам также поднесли какого-то домашнего пива, от которого моя голова закружилась, как от шотландского виски, а принц Эдуард тут же, прямо за едой, уснул. При сложившихся обстоятельствах это, возможно, было и к лучшему.

Грабители, мужчины и женщины, много смеялись и вели похабные разговоры. И тут я совершила ошибку, которая, пожалуй, была неизбежной. Наевшись до отвала и напившись крепкого пива, я поднялась на ноги и направилась в ближайшие кусты. Это встревожило их.

— Она убегает! — крикнул Джон, вскакивая.

— Это зов природы, — объяснила я.

— Держись поближе, чтобы мы могли тебя видеть, — заявил Гарри.

— Буду рядом, — заверила я, заходя за куст. Куст оказался не слишком высок, поэтому, когда я присела, они могли видеть мою голову. Какое унижение для королевы! Но худшее было ещё впереди. Мои женственные движения пробудили в них не только тревогу. Когда, уже немного придя в себя, я вернулась, все они с заговорщическим видом возбуждённо перешёптывались.

— А теперь вы должны заплатить за еду, ваше величество, — сказал Гарри с ещё более похотливой ухмылкой.

— Я буду у вас в долгу, — ответила я ему. — Слово королевы, вы получите щедрое вознаграждение. — Верёвка палача, вот какая вас ждёт плата, пообещала я себе.

— Это когда ещё будет, — возразил Джон. — А мы хотим, чтобы нам заплатили сейчас же.

— Вы должны потанцевать для нас, — заявила женщина, прозванная мной Кассандрой.

Я ответила разбойникам надменным взглядом, но трудно сохранять достоинство, сознавая, что твои одежды все изодраны, от причёски не осталось и следа и к тому же ты выпила лишнего.

— Уил поиграет вам на лире, — сказала первая женщина. — Вам понравится танцевать, ваше величество.

Моё раздумье длилось недолго. Может быть, танец смягчит их, да это и не такая уж большая плата за то, чтобы расположить к себе этих людей. Вероятно, мой усталый ум был всё ещё затуманен алкоголем.

— Если вы так хотите, — примирительно сказала я, предварительно удостоверившись, что принц Эдуард продолжает крепко спать.

Уил заиграл какой-то мотив, я сбросила с себя туфли, которые были в самом плачевном состоянии, и закружилась перед ним, придерживая свои юбки, притоптывая и даже извиваясь всем телом, при этом мои волосы разлетались в разные стороны. Всё это было ещё одной печальной ошибкой. Они громко хлопали в ладоши, прикладываясь к кружкам с домашним пивом, а когда я остановилась, чтобы перевести дух, угостили выпивкой и меня; у меня опять всё закружилось в голове, и тогда Гарри сказал:

— Без одежды у тебя ещё лучше получится.

— Наверняка, — беспечно согласилась я.

— Так сними её.

В смятении я уставилась на него выпученными глазами.

— Придётся помочь её величеству, — сказал Джон, и все вместе они направились ко мне.

Я всегда отличалась способностью принимать быстрые решения. Возможно, они не всегда оказываются верными, но всё же это лучше, чем не принимать никаких решений. Хотя и сильно опьяневшая, я сразу же поняла, что, если только они притронутся к моему телу, всё будет потеряно. Они не только порвут всё ещё остающиеся на мне одежды, но и не отпустят меня, пока не насытят свою страсть. Я также поняла, что вряд ли могу рассчитывать на помощь женщин, которым, видимо, хотелось посмотреть на мои интимные места не меньше, чем мужчинам. Конечно, вероятность, что вид моего обнажённого тела разожжёт в них похоть, была слишком велика, но что я могла поделать?

Итак, королева Англии разделась донага и вновь принялась плясать перед своими грубыми подданными. Уже трезвея, я стала думать, как жестоко преследует меня судьба почти с того момента, как я впервые увидела графа Суффолка, Который приехал с дьявольски-соблазнительным предложением руки и сердца от имени своего короля! Могу сказать, что мои зрители были зачарованы, ибо благодаря постоянному участию в военных кампаниях тело моё было так же твёрдо и упруго, как у молодой девушки, хотя и принадлежало зрелой женщине, и я сомневаюсь, чтобы кто-либо из них видел что-нибудь подобное. Когда в полном изнеможении, вся в поту, я упала наконец на колени, все трое двинулись ко мне, и в следующий миг я была бы опрокинута на спину, если бы их не остановил чей-то оглушительно громкий крик.

Разбойники обернулись, а я, подняв; голову, увидела человека, который, должно быть, ещё несколько минут назад вышел из-за деревьев, но по вполне понятным причинам остался незамеченным. Это действительно был человек, мужчина, но ни до тех пор, ни впоследствии мне не доводилось видеть никого, хотя бы отдалённо его напоминающего. Зычный голос давал лишь слабое представление о нём самом; его рост, клянусь, достигал семи футов, а плечи шириной могли сравниться с амбарными воротами. Он носил узкие, в обтяжку, штаны, и я могла видеть, что бёдра у него как у коня, и ни один гульфик в мире не скрыл бы подобные причиндалы. Возможно, сказалось то, что он наблюдал за моим танцем.

— Клянусь Богом и адом! — воскликнуло это чудовище, подходя к нам, между тем как я тщетно пыталась распущенными волосами прикрыть самые привлекательные места моего тела.

Я уже достигла определённой степени взаимопонимания с пьяной компанией и почти смирилась с неизбежным насилием, но инстинкт подсказал мне, что на этот раз я столкнулась с ещё более серьёзной угрозой.

— Что тут творится? — спросил он.

— Говорит, что она английская королева, Дикон, — пояснил Уил, в сильном возбуждении размахивая руками. — И что этот мальчишка — принц Уэльский.

Дикон скользнул взглядом по принцу, вполне естественно пробудившемуся от крика, который мог бы поднять и мёртвого, и тут же снова принялся пожирать меня глазами.

— И вы уже поиграли с ней? — спросил он голосом, звуки которого походили на раскаты грома, предшествующие грозе.

— Мы только попросили её потанцевать, Дикон, — сказала женщина, первая узнавшая меня. — Она сделала это по своей охоте. Мы её не трогали.

— Мама, — заметил принц Эдуард, — ты совсем голая. Это неприлично. — Он произнёс это точно таким же тоном, какой был свойствен его номинальному отцу.

Дикон явно заинтересовался моим положением, хотя, по всей видимости, и не усматривал в нём ничего неприличного. Он подошёл поближе ко мне и положил на землю своё оружие: арбалет, меч и кинжал. Было очевидно, что именно он главарь шайки и именно за ним оставалось окончательное слово в решении моей судьбы. И судьбы принца. Я была в сильном замешательстве, не говоря уже о той естественной неловкости, которую чувствовала в присутствии четырёх мужчин, — я даже не упоминаю о женщинах, ибо их голос явно не имел ни малейшего значения. Но как себя вести? Улыбаться? Не сочтут ли они улыбку приглашением к немедленному насилию. Хмуриться? А вдруг они воспримут это как вызов, который следует покарать смертью. Первое казалось более предпочтительным, во всяком случае, такой поворот событий предопределён в любом случае, что до смерти, то её желательно избежать. Ведь на мне лежит ответственность за принца и, стало быть, за судьбу английской короны. К тому же, даже в случае самого худшего, я всё равно останусь королевой Англии.

— Тут слишком жарко, моё сердечко, — объяснила я сыну. — А эти люди — наши добрые друзья.

С этими словами я, до сих пор стоявшая в умоляющей позе, быстро поднялась; на это движение тут же отреагировал важнейший анатомический орган Дикона.

— Клянусь Богом и дьяволом! — воскликнул он, обнаруживая некое подобие аристократических замашек. — Ты самая красивая штучка, которую я когда-либо видел.

Я не обиделась. Этого, не позволяло моё положение, да и сам Суффолк однажды назвал меня «существом». Вместо этого, отбросив волосы с глаз и смело встретив его взгляд, я попыталась найти какой-нибудь спасительный выход.

— И твоя королева, Дикон, — изрекла я.

— Королева, — пробормотал он и, протянув руку, принялся перебирать мои волосы, пропуская пряди между пальцев. — Мне всегда, хотелось переспать с королевой.

Стоя неподвижно, я приняла ещё одно решение: жгучее желание, которое явно испытывал этот гигант, возродило во мне надежды на спасение; даже смерть из его рук в случае неудачи казалась, по крайней мере, интересной.

— Ну так и переспи с королевой, Дикон, — шепнула я. — Но только ты один. А потом отведи меня к королю.

Его глаза буквально буравили меня, рука соскользнула с моей головы на плечо, а затем на грудь, которую он поласкал так, как ощупывают яблоко, пробуя, насколько оно спелое. Сердце моё заколотилось, дыхание стало учащённым, тело охватила дрожь, но я по-прежнему стояла неподвижно.

— Мама! — Принц Эдуард явно осуждал столь фамильярное обращение со мной.

— Уйми своего щенка, — пригрозил Дикон. — Не то я отрежу ему яйца.

— Эдуард, — сказала я, сглотнув, — пожалуйста, успокойся. Я займусь тобой чуть погодя.

— Значит, ты будешь первый, Дикон, — сказал Джон. — А уж мы позабавимся с ней потом.

— Неужели ты поделишься королевой? — вновь шепнула я. Он нахмурился, всё ещё продолжая меня щупать. — Знал бы ты, как умеет ласкать королева, — добавила я всё таким же тихим голосом. — Но только тайно. Отведи меня подальше в лес, и я сделаю тебя счастливейшим человеком на свете.

Он колебался, но я чувствовала, что победила.

— Стало быть, ты пойдёшь со мной, — громко произнёс он.

— Если ты дашь мне время одеться.

— Одеться? — проревел он. — Это ещё зачем? Ты нужна мне голой, женщина.

— А я и буду с тобой голой, — заверила я. — В нужное время и в нужном месте. Ты хочешь лишиться удовольствия наблюдать, как раздевается королева?

Он сверкнул на меня глазами, но я чувствовала, что достигла полного интеллектуального превосходства, и с полной невозмутимостью встретила его взгляд, после чего он отвернулся, бормоча какие-то угрозы, и принялся поглощать невообразимое количество их очень крепкого напитка. Это меня вполне устраивало. Я уже знала, как мне поступить, потому что в решительности никогда не испытывала недостатка. Я натянула своё изорванное платье и встала на колени возле принца.

— Мы сейчас уйдём отсюда, — предупредила я его.

— Мама, — простонал он, — у меня болит голова.

— Прогулка на свежем воздухе — лучшее лекарство от головной, боли, — сказала я. — Мы пойдём вместе с этим джентльменом.

— Мне он не нравится, — объявил принц. — Слишком уж вольно ведёт себя с тобой, мама.

Антипатия была взаимной.

— Зачем брать с собой мальчишку? — спросил Дикон.

— Я не могу оставить его здесь, — ответила я. — Этот Уил в два счёта спустит с него штанишки.

Дикон громким смехом подтвердил моё опасение.

— Ладно, пусть идёт с нами, — согласился он, — и пусть поучится радостям жизни у того, кто знает в них толк... и своей матери. Но он должен помалкивать.

Другие члены шайки были явно взбудоражены, а Джон даже осмелился спросить:

— А как насчёт нас, Дикон?

В ответ он получил увесистую затрещину, которая опрокинула его наземь.

— Я приведу их обратно, — пообещал Дикон. — После того, как получу своё.

Он подобрал оружие, а также прихватил с собой кувшин с пивом, — я предпочла бы, чтобы он запасся этой восхитительной крольчатиной, — затем схватил меня за руку и потащил в гущу леса.

— Я пойду сама, — запротестовала я, жестом показав Эдуарду, чтобы бежал следом за нами. Я инстинктивно чувствовала, что легче обхитрить, умаслить или обворожить одного человека, чем троих, особенно если среди троицы есть мужчина с необычными пристрастиями, а рядом находятся две фурии. То, что Дикон во всех отношениях, видимо, стоил тех троих, вместе взятых, отнюдь не казалось непреодолимой проблемой. А если он напьётся ещё сильнее, можно было подумать и о бегстве, хотя предварительно следовало уточнить наше местонахождение. Поэтому я покорно тащилась за ним, а Эдуард плёлся вслед за нами двоими, пока мы не достигли речушки, возле которой нас утром схватили разбойники. К этому времени день был уже в самом разгаре, и на солнце стало почти тепло.

— Я хочу пить, — сказала я, легла на берегу и стала пригоршнями черпать воду. Что бы, интересно, сказали мои фрейлины, увидев меня в этот момент?

Дикон опустился на колени возле меня.

— Самое подходящее место, — промолвил он, кладя руку мне на шею и запуская пальцы в мои волосы, — чтобы переспать с королевой, — добавил он, очевидно начиная верить, что ему в самом деле крупно повезло.

Напившись, я тоже стала на колени. Его рука переместилась с моей шеи на корсаж.

— Мы здесь в безопасности? — поинтересовалась я.

— Да. Йоркисты пошли дальше. — Он ухмыльнулся. — Ищут тебя и старого короля. Как ты думаешь, сколько выложил бы молодой Эдуард за тебя, милашка?

Если у меня и оставались какие-либо сомнения по поводу того, что он заслуживает смерти, то теперь они окончательно исчезли. Я улыбнулась ему.

— Уж, конечно, меньше, чем французы и шотландцы. Отведи меня к маршалу де Брезэ или графу Ангусу, и они заплатят столько, сколько тебе и не снилось. — Я имела в виду, что для него построят большую, чем обычно, виселицу.

— Шотландцы, — пробурчал он, раздевая меня. Поразительный факт: мужчина хорошо знает, как выглядит женщина, но её раздевание действует на него очень возбуждающе, стимулируя его мужское естество.

— Мы недалеко от Шотландии, я знаю, — сказала я, стараясь сохранять хладнокровие; ещё один поразительный факт: когда женщину раздевают с целью овладеть ею, она не может ни на чём ином сосредоточить сбои мысли.

— Дорогой Эдуард, — бросила я через плечо, — будь послушным мальчиком и спрячься в лесу на полчаса.

— Нет, — отозвался Эдуард. Это плохой человек.

— Сейчас я отдеру его ремнём, — пригрозил Дикон.

— Он совсем ещё ребёнок, — поспешила я защитить сына. — Я сама его отстегаю, но потом. Ты не можешь меня сейчас оставить. — Ия задышала часто и шумно, правдоподобно изображая пароксизм страсти, что, однако, не было полным притворством, ибо как раз в это время он стал обнажать нижние части моего тела. — Делай, как я тебе сказала, Эдуард, не то я очень рассержусь.

Мне удалось вложить достаточную повелительность в свой голос, и он спрятался в лесу. Где именно, я себе не представляла, но знала, что найду его, как только он мне понадобится.

— Ты говорил мне о Шотландии, — напомнила я Дикону, когда он опрокинул меня навзничь, на уже согретую солнцем, на мне счастье, траву, чтобы окончательно раздеть; он даже туфли снял, чтобы лучше рассмотреть мои ноги, удивительно красивой, как и всё во мне, формы.

— Шотландия, — сказал он и махнул рукой. — Отсюда всего несколько миль до границы.

Я постаралась запомнить, в каком направлении он махнул, но тут мои мысли отвлекли другие обстоятельства. Сняв с меня всё, что на мне было, он стал раздеваться сам. Эффект оказался потрясающий. К сожалению, у самых больших мужчин не всегда наиболее важная часть их тела пропорциональна росту, однако о Диконе этого никак нельзя было сказать. По огромной выпуклости в его штанах я уже заключила, что у него есть чем похвастаться. Но оказавшись лицом к лицу, если можно так выразиться, с самим этим предметом, признаюсь, что, как ни крепилась, едва не лишилась сознания. Я маленькая женщина и опасалась, как бы меч подобной величины не нанёс мне смертельную рану, а если бы я уцелела, то меня всё равно раздавила бы эта гора весом не меньше, чем в двадцать английских стоунов[38].

Теперь, узнав в какую сторону идти, я обдумывала всевозможные пути и способы спасения. Первоначально я предполагала попробовать бежать, когда он удовлетворит свою страсть и, возможно, уснёт. Но теперь я сомневалась, что этот мой план удастся, и решила перейти к плану «Б»: как у всякого опытного военачальника у меня всегда имелось в запасе несколько вариантов.

Я неоднократно замечала, что крепкие напитки не только разжигают в мужчинах пыл, но и придают им сил для его удовлетворения. Поэтому я сказала, всячески стараясь умилостивить его:

— Не выпить ли нам за нашу встречу и будущее счастье?

— Приятно слышать такое от красотки, — вскричал он, даже если она королева. Пей!

Он протянул мне кувшин, предварительно сняв с него крышку, и я поднесла его к губам. Я хотела отпить лишь чуть-чуть, но когда подняла посудину, Дикон хлопнул по дну, так что мне пришлось проглотить куда больше, чем намеревалась; к тому же довольно много пива выплеснулось на мои обнажённые плечи. От всего этого я зашаталась, и прежде чем успела прийти в себя, Дикон схватил кувшин, поставил на землю и принялся слизывать пиво с моих грудей. Я пришла в замешательство, со мной никогда ещё не случалось ничего подобного. Я хотела было упасть в притворный обморок, но это ничего не изменило бы, потому что он всё равно положил меня наземь.

Я закрыла глаза, пытаясь как бы отстраниться от происходящего, но так как ничего не происходило, вновь открыла их и увидела, что он деловито допивает пиво. В кувшине оставалось ещё достаточно алкоголя, чтобы уложить в беспамятстве несколько мужчин, лишив их всякой мужской силы... но выпитое не произвело на Дикона никакого действия; отбросив кувшин, он принялся насаживать меня на кол: Слова «насаживать на кол» я употребляю в самом буквальном значении, ибо он взял меня не так, как это обычно делают христиане, и даже не по мусульманскому обычаю, излюбленному Брезэ, а просто схватил и, посадив верхом на бёдра, вонзил в меня своё здоровенное копьё. Разумеется, я была ошеломлена и встревожена, однако не могла не пожалеть, почему ни один из моих любовников никогда не применял такой великолепной позы. Я даже не подозревала, что мужчина может так глубоко входить в женщину, к тому же такое положение позволяло Дикону одновременно ласкать всё моё тело, от грудей до ягодиц, что он и делал с большим одушевлением.

Это бурное совокупление вытеснило из моей головы все мысли о побеге; когда он наконец позволил мне лечь рядом с собой, я была совершенно разбита. Конечно, нечего было и надеяться на то, чтобы страсть и выпитое пиво могли довести его до подобного же состояния. Поэтому первой моей мыслью было попробовать заручиться его поддержкой.

— Отведи меня к шотландцам, Дикон, — предложила я, — и будь отныне моим верным слугой.

Он со смехом перевернул кувшин, оказавшийся совершенно пустым.

— Тебе не нравится моё предложение? — спросила я, садясь.

— Ты королева, — ответил он.

— Разве я не удовлетворяю тебя как королева? И разве я не доказала, что настоящая женщина?

— Сомневаюсь, чтобы среди королев сыскалась какая-нибудь лучше тебя, — ответил он. — Но ты единственная, которую мне удалось попробовать. Как женщина ты не так уж плоха. Но я знавал лучших.

Если бы взгляды могли убивать, этот негодяй был бы мёртв в тот же миг, но он даже не смотрел на меня.

— Ты просишь отвести тебя к шотландцам, но ведь они сразу же повесят меня, — продолжал он. — К тому же шотландцы большие скареды. Но если бы они даже и заплатили мне хорошие деньги, ваше величество, как только я перестал бы быть полезным, ты сразу же отделалась бы от меня. Нет, нет, конечно, мы оба будем помнить о нашей приятной встрече, но отныне наши пути расходятся.

— Ты хочешь покинуть меня здесь, с принцем? — спросила я, не зная, радоваться ли мне или огорчаться.

— Покинуть свою королеву? Никогда. — Последовал взрыв грубого хохота. — Я отведу тебя туда, где тебе окажут самый радушный приём. Клянусь Богом, я отведу тебя к самому королю Эдуарду. Тут-то я и смогу огрести хорошие деньги, И мне не придётся делиться ими с этими олухами. Потому-то я и забрал тебя с собой. Ха-ха. — Он спустился к воде и, пригнувшись, стал, пить, шумно прихлёбывая.

Сомневаюсь, что хоть какой-нибудь женщине наносили подобное оскорбление. И я знаю, что подобное бесчестье не приходилось терпеть ни одной королеве. В конце концов, я сделала всё возможное, чтобы удовлетворить его желание, хотя всё моё существо противилось этому. А затем была отвергнута, точно ничем не лучше всякой другой женщины!.. Это возмутило меня даже сильнее, чем его намерение передать в руки врагов. Со всех сторон мне грозила погибель. До сих пор мои мысли вращались исключительно вокруг двух возможностей: бежать или, обольстив этого неотёсанного мужлана, превратить его в своего верного слугу. Было очевидно, что вторая возможность отпала, вряд ли можно было рассчитывать и на то, что мне удастся бежать от такого ражего детины, способного перепить кого угодно. Оставался один-единственный выход.

Всякий, кто по воле случая прочитал эти мои записки, без сомнения, уже убедился, что под красивой, типично женской грудью было сердце настоящего мужчины. Как часто я стремилась повести моих солдат в самое пекло сражения и, возглавляя их, победить или умереть! Но меня, всегда отговаривали мои советники-мужчины, напоминая о моём долге перед королём и грядущими поколениями в лице моего сына. Но я хорошо сознавала, что если сейчас не поступлю, как подобает герою, то навсегда потеряю и короля и сына, да и сама буду обречена на верную гибель.

Я не колебалась. Как бы там ни было, этот человек — закоренелый преступник, разбойник, предатель, убийца... к тому же он посмел надругаться над своей королевой. Моя ярость усугублялась тем презрением, которое он выказывал к моим физическим способностям, без всякого опасения повернувшись ко мне спиной. Я схватила обеими руками его валявшийся на земле меч и со всей силой опустила на шею пьющего негодяя!

Не издав ни звука, он повалился вперёд, в воду. Но по отсутствию крови я заключила, что он не мёртв; я отнюдь не отсекла ему голову, как намеревалась, а только оглушила его; это и понятно, ведь я никогда не училась владеть мечом.

— Хороший удар, мама, — похвалил меня принц, видимо всё это время наблюдавший за нами. Момент был неподходящий для того, чтобы смущённо оправдываться принц, во всяком случае, не проявил никакого замешательства, встав рядом со мной. — Но я сомневаюсь, что он мёртв. Почему бы не пристрелить его?

Я посмотрела на Дикона, лежавшего лицом в воде, а затем на сына.

— Я не знаю, как заряжать арбалет.

— Зато я знаю, — сказал он, лёг на спину и напряг ноги, чтобы натянуть тетиву, а затем протянул мне заряженное оружие. — Целься между лопаток, — посоветовал он.

Так я и сделала, и, хотя отдача опрокинула меня на спину, результат оказался вполне удовлетворительный. Приподнявшись, я увидела, что стрела наполовину вошла в тело Дикона; вода вокруг несчастного малого окрасилась в цвет крови.

— Хороший выстрел, — объявил Эдуард и взял у Меня оружие. — Однако тебе придётся выстрелить ещё раз. — И он снова принялся заряжать арбалет.

— Ты уверен, что он ещё жив? — спросила я:

Тело Дикона слегка покачивалось на мелководье, но, зацепившись за упавшую корягу, не уплывало. Я не сомневалась, что к этому времени он уже захлебнулся.

— Надо удостовериться, что он мёртв, — заявил мой развитый не по годам сын. Я думаю, что ему нравилось управляться с арбалетом. Во всяком случае он заставил меня ещё дважды выстрелить в груду неподвижного мяса. — А теперь, мама, — сказал он, — пожалуйста, оденься. Неприлично ходить нагишом, к тому же ты можешь простудиться.