Повесть о печальном лемуре

Куда, казалось бы,

не направить все силы души Виталию Иосифовичу — при такой-то чуткости к словам, — если не на постижение глубоких смыслов и волшебных красот, на проникновение в манящие бездны великой русской классической литературы? Но — не случилось. Видно, и здесь сказался его паскудный характер. Ну никак не желал он впадать в благоговейный ступор от признанных во всем мире шедевров, чем конечно же себя безжалостно грабил. В детстве-юности уходил в фантастику. Сначала пустил в нем корни милый детский абсурдизм, сначала безымянный — жил высокий человек маленького роста, весь кудрявый, без волос, тоненький, как бочка, потом Виталика заворожил Хармс и надолго определил его литературные пристрастия, толкая к Эдварду Лиру, Льюису Кэрроллу, ну и так далее, подальше от мира обыденного, предсказуемого, разумно устроенного. Надо сказать, что и в зрелые годы литературные вкусы ВИ не сильно отъехали от детско-юношеских. Он с удовольствием погружался в вымороченные миры Беккета и Ионеско — чего уж он там нашел привлекательного? Правда, Аррабаля не любил — прочитал где-то у него, как два парня без конца таскают по городу труп своего приятеля, и уж очень стало тошно. Вот и решил: нет, это не для него. Удивительно, но так же случилось и с Федором Михайловичем Достоевским. Превозмогая себя, молодой тогда Виталий Иосифович одолевал том за томом (а как иначе, как же без Достоевского?), то и дело вспоминая свои ощущения от Аррабаля, и даже заглянул в дневник, где вдруг прочитал: «Хозяин России есть один лишь русский (великорус, малорус, белорус — это все одно), так есть и всегда должно быть». Прочитал — и огорчился. Увы, не был он ни велико-, ни мало-, ни бело-, а потому почувствовал себя чужаком в своей стране: ну как же, сам Достоевский так сказал! Уже много позже, можно сказать, совсем недавно, и я вспомнил это высказывание классика, когда получил письмо от нашего общего с Виталием Иосифовичем старинного друга Александра Кацуры, пугающего обширностью познаний, мгновенной готовностью объяснить необъяснимое и способностью в случайном эпизоде увидеть нечто большее и прийти к ошеломляющим обобщениям — в одном, как сказано поэтом, мгновенье видеть вечность, огромный мир в зерне песка и тому подобное. В данном случае мой друг оттолкнулся от найденной в почтовом ящике записке: «Семья славян снимет квартиру на длительный срок на ваших условиях. Порядок и своевременную оплату гарантируем». И тут же изваял язвительный текст под названием

Правда, дальше мой друг сменил тон и стало не так весело. Конечно же к авторам записки у него не было претензий. Что хотели сказать эти наивные люди, заявляя, что они славяне? Да только то, что их не нужно бояться, что они добрые, и честные, и аккуратные. Что of the same blood. А всякие прочие — они, скорее всего, хуже. Опасней. Этот нехитрый мотив взят из ритмов и звуков нашего времени. Он заполняет пространство, и если в официальных массмедиа кое-как фильтруется, то в бытовых разговорах этот расистский мотивчик звучит без стеснения: эвон что они с Европой сделали, нам это надо? Не пущать! Мы со всеми легко разбирались, мы, славяне, всегда — über alles. Вот так легко мы окунаемся в ментальное облако, которое пока еще можно назвать нацизмом мягким. Но как мы встретим стоящий на пороге нацизм настоящий? Алексей Степанович Хомяков, с которого пошло славянофильство, покрылся бы краской стыда, прочитав такую записку. Под славянолюбием он и его друзья понимали самобытность собственного сердца и собственной мысли, любовь к своей особой, органичной культуре, чуравшейся многих рожденных на Западе идей, но вовсе не оплачиваемой ненавистью к культурам иным. А других надо понимать и любить. «Нам внятно все, и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений». Хорошо сказано. Да только эту породу людей почти полностью выбили, а большую страну невежественные начальники погружают в потемки призрачного величия. И Федор Михайлович им в этом немало помогает. Но чем такое затмение обычно кончается? Мы-то знаем, куда одну из великих наций это занесло.