Повесть о печальном лемуре

К религии

и всему с ней связанному Виталий Иосифович, как уже становится ясным, относится непросто. Я бы сказал — парадоксально. Его и тянуло к этой теме — и отталкивало. А то и отвращало. Он не мог не размышлять о вере — и одновременно с каким-то тайным удовольствием выискивал в ней, а вернее, в ее институтах что-то гадкое, вредоносное, непотребное. Выискивал — и часто находил. И готов был вслед за почитаемым им Франсуа-Мари Аруэ, известным более как Вольтер, вопиять: Écrasez l’infâme — раздавите гадину!

Вот, скажем, святая Татиана (она же Татьяна) Римская, покровительница студентов, славная тем, что не пожелала поклониться статуе Аполлона. Ну, казалось бы, не пожелала, и ладно, что ж тут плохого? Но Татьяна на своем гордом и самоотверженном поступке не остановилась: она вознесла молитву Единому Богу, и по ее ходатайству храм Аполлона обрушился, а под его руинами погибло великое множество людей. Ай-яй-яй.

А ух как почитаемый православный святой Иоанн Кронштадтский, канонизированный совсем недавно, был отпетым антисемитом, почетным членом Союза русского народа (если проще — черносотенцем). «Наши враги, — учил он паству, — вы знаете кто: евреи». Ну как же, проповедовал святой Иоанн, евреи сами навлекают на себя погромы — рука Господня наказывает их за тяжкие прегрешения. Правда, надо признаться, Кишиневский погром 1903 года осудил и много правильных слов по этому поводу произнес. Так что не все так плохо.

Хорош еще гусь был святой Варлаам Керетский. Жил он где-то на берегу Белого моря и во благости своей изгнал какого-то беса с насиженного места — заставил его эмигрировать. Бес попался мстительный и так все устроил, что по его бесовскому наущению Варлаам, заподозрив свою жену в любострастии, женщину взял и убил. А во искупление этого злодейства по приговору церковного начальства гроб с убитой супружницей почитай три года возил на карбасе по морю, пока тело убиенной не истлело. Чем он там питался и как справлял всякие бытовые нужды — неведомо, но после этого Варлаам и сделался святым.

Похожим образом святость заслужил и князь Георгий Смоленский. Тот, правда, убил не свою жену, а жену другого князя, родом пожиже, Симеона Вяземского. Симеона он тоже убил, а вожделенную женщину сперва изнасиловал, а потом, возмущенный сопротивлением Иулианы (по-нашему, видимо, Ульяны), отрубил ей руки и ноги и бросил тело в реку. Потом, правда, сильно переживал, за что и обрел святость. И не только он: святыми стали все трое — сам Георгий, Иулиана и Симеон.

Было бы несправедливо среди святых женского пола отметить только Татиану — была еще необычная святая по имени Мастридия. На самом деле, было две Мастридии, Александрийская и Иерусалимская, и роднило их не только одинаковое имя, но и отношение к мужскому вниманию. Обе были девушками привлекательными, и обеих полюбил юноша (скорее всего, это были разные юноши, поскольку жили девушки в разных городах и в разное время). Так вот Мастридия Иерусалимская, не желая принимать знаки внимания от своего ухажера, сбежала из Иерусалима в пустыню, прихватив корзинку с мочеными бобами для пропитания, и пропитывалась ими целых пятнадцать лет, а вторая, Александрийская, поступила круче: когда юноша признался, что полюбил ее за глаза небесной красоты, она тут же, не отходя от ткацкого станка, взяла челнок и выколола себе оба глаза. Вот за все за это обе женщины и стали святыми.

Читая Святое Писание — а читал он его часто и внимательно, как того требовала работа редактора, да и повинуясь таинственной тяге к его мистической красоте, — Виталий Иосифович тоже нередко бывал обескуражен. Да и кто не раскроет рот от удивления, прочитав в святой книге, например, такое: «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!» Так заканчивается сто тридцать шестой псалом, тот самый, о рыданиях при реках Вавилона — «Бони М» про это, правда, не спели, видать, постеснялись. Спотыкался ВИ и о, как ему казалось, нелепицы вроде наличия у Господа рук и мышц — то сильных, то крепких, то простертых, — упрямо повторяемого в разных местах Ветхого Завета. Метафора, скажет ему любой священник, и будет прав, а ВИ не поленился и пересчитал все эти мышцы — перевалило за десяток... Ну и тому подобное. Что же толкало его на эти поиски? Скрываемая зависть к глубоко верующим людям, которых, впрочем, встречал весьма редко? Или все же надежда, что letum non omnia finit, как эту вечную мечту о бессмертии кратко и чеканно выразил язычник Проперций? С юности-то Виталик отпетый атеист. Потом умные люди стали его наставлять; мол, атеисты — те же верующие, они истово верят, что Бога не существует. И предложили Виталику Затуловскому отречься от атеизма и называть себя респектабельным словом «агностик»: вроде и вашим, и нашим, а если что, я не виноват. Есть ли Он, нету ли Его — не могу знать, ваше благородие. Юноша Виталик проявил ответственность: решил, что прятаться за такими словами негоже. Решил зайти с другой стороны: ну вот исчезни все религии разом, что изменится? С одной стороны, куда-то провалятся величайшие сокровища искусства, созданные за тысячи лет. Когда застываешь, ошарашенный картиной, созвучием, строкой, или крутишь головой, завороженный видом — облаком, далью, цветочной поляной, — ошую гляну иль одесную, узреть не тщусь красу иную... — ты всю эту красоту поневоле приписываешь могучей непостижимой силе и называешь ее то в страхе, то в восторге — как? Знамо дело — Богом, Создателем, Господом. И невдомек тебе (мне, нам) в поплывшем от умиления разуме, что не эта сила (Господь, Бог, Творец) создала сие, а мы (ты, он, они) в разуме своем создали образ такой силы, создали Создателя, поменявшись с Ним местами. Ну ладно, так что, исчезло бы все это, нет? И люди погрубели бы, стали кровожаднее — нет? Да еще издревле грамота шла оттуда, из монастырей, синагог, медресе — разве нет? Покрутил Виталий шеей и с собой не согласился. Нешто не нашлась бы у людей иная вдохновляющая сила на творчество? Да рано ли, поздно ли нашлась бы, великие чувства в людях и без Бога рождаются (если принять, что не Бог их порождает), а уж про кровожадность и говорить нечего: сколько кровушки пролито во имя Господа, столько ненависти по земле расползлось, спасу нет.

И тогда, умучившись раздумьями, принял Виталий Иосифович Затуловский такое решение. Хорошо — уговорил он себя, я согласен. Планировщик — назовем его так — был, а может, и есть. Он завел часы, пустил в ход все это мироздание и наблюдает за своим хозяйством, что да как. Трудно, конечно, куцым земным разумом постичь, где и когда Он существовал до своего творения, до пространства и времени: ДО ВРЕМЕНИ — это как? Ну да ладно, пусть. Вот и почитаемый им Бенджамин Франклин соглашался с таким, по-научному — деистическим, взглядом: пусть Он сотворил этот мир. Но уж к судьбам людей Создатель определенно отношения не имеет — как и к строению насекомых, раскраске цветов и погоде в моей деревне. Религия же — продукт людей, со всеми мифами и чудесами, у каждой — своими. Чудо Хануки — замечательно, хождение Христа по водам — прекрасно, полет Мухаммеда из Мекки в Иерусалим — пожалуйста. Славные, красивые истории. И у каждой религии свои ритуалы, кодексы, установления, другим чуждые и непонятные, и от этого отчуждения происходят великие беды. И каждая вера, естественно, единственно верная — вера и должна быть верной, какой же еще. Ну кто ж возразит? Один, правда, нашелся, да не кто-нибудь, а сам апостол Павел: «Надлежит быть и разномыслиям между вами». Можете проверить — Первое послание Коринфянам, глава 11, стих 19. Правда, толкователи это простое утверждение так переиначили, что о разномыслии даже думать было опасно. Вот и марксизм стал единственно верным, свят, свят, свят. И еще всесильным, потому что верным, — или наоборот? До него философы чего-то там не додумали, недооценили или переоценили. И после него не лучше — тоже что-то пере или недо. Недоумки, короче. А у Маркса — в самый раз, в самую, как писал Константин Станюкович, плепорцию.

Так что насчет Канта Авдеюшка неправ, не он вершина творения. И есть доказательство: позорное поражение на конкурсе имен для Калининградского аэропорта. На ринг вышли 1) поименованный немецкий философ (и притом Российской империи подданный на протяжении нескольких лет), 2) Иван Данилович Черняховский — молодой генерал, дважды Герой Советского Союза, погибший в конце войны в Восточной Пруссии неподалеку от Кенигсберга, 3) Александр Михайлович Василевский, маршал, тоже дважды Герой, штурмовавший Кенигсберг, и 4) ее величество императрица Елизавета Петровна. Она-то и победила философа и двух героев. Матерь Божья, что творится, подвинула императрица Канта, такая вот шкала. (Само собой, Матерь Божья здесь чистое междометие, вроде «ух ты», а не Мария Акимовна, жившая на стыке прошлой и новой эры и родившая, по тому же преданию, Иисуса.) Ну да ладно, не отвлекаемся.

А ведь была у Иммануила Канта мыслишка, близкая Виталию Иосифовичу: религия, в сущности, сводится к морали, а потому Господа можно оттуда и убрать, коль мораль — категория человеческая. Вот и молитвы, тоже свои у каждой веры, имеют только внутричеловеческий смысл, ибо до адресата не доходят, да и вообще адресат лишен такого исключительно человеческого качества, как мораль. Зато они умягчают нравы, дают гневу изойти слезами, создают невероятной красоты тексты. И Бога (не Планировщика, а именно Бога) тоже придумали люди — и милосердно-справедливого, как, скажем, Бог христианский, и совсем уж человекоподобного, как у Ницше, которому ведомы людские пороки — гнев, зависть, хитрость, мстительность. А Планировщик о человеке ничего не знает и знать не хочет — может, именно Он дал ему свободу выбора, а вместе с ней и мораль, а потом поддал под зад со словами: ступай, живи. И свобода эта, хотя и приходит нагая, у большинства людей страстной привязанности, да и вообще какого-либо влечения не вызывает, от нее одно беспокойство. Ответить бы Господу: спасибо, не надо, — да разве до него докричишься? А может, эта самая свобода у человека появилась сама, в ходе той самой эволюции, о которой и было упомянуто в начале этой беседы Виталия Иосифовича с Мишей. Так что, по мнению ВИ, с Богом дело обстоит в точности согласно итальянскому речению: Se non è vero, è ben trovato, — придумал человек Бога все же себе во благо.