Правда и кривда

XVII

Привезенное сено и просяная солома сначала порадовали, а потом огорчили и встревожили Безбородько. Он, еще стоя между фурами подножного корма, ощутил, как они из темени надвигаются на него, как беды. Ну да, теперь лошадям будет легко, а ему до синей грусти тяжело. Уже сейчас, практически, от землянки до землянки аж подпрыгивает молва, что не он, а Марко спас скотину. Вот и начнут глупые языки до небес поднимать Марка, а его месить в грязи. И не одному пустозвону захочется сколупнуть председателя с председательства. Эт, никогда, практически, человек не знает, откуда ему поднесут понюхать тертого хрена.

Безбородько после этих раздумий сразу горьким стало благоухание привезенного сена. Но как тебе ни тоскливо, как ни горько на душе, однако тебе нужно улыбаться, даже от самой боли отодрать похвалу Бессмертному, хотя и шипит все твое нутро, словно поджаривают его на адском огне.

И махина чужих фур, и думы, и тьма аж сутулят Безбородько, и все равно он держит фасон — на кого-то покрикивает, кого-то распекает за бесхозяйственность. Мамуре приказывает накормить фурщиков, а потом кладет руку на плечо Бессмертному.

— Выручил, братец, практически. Даже не знаю, чем отблагодарить тебя. Ну, конечно, магарыч с меня, — так присматривается к Марку, будто хочет взглядом высверлить его скрытые мысли. — Пошли сейчас же, выпьем за твое здоровье.

— Да нет, Антон, потопаю домой — устал, перемерз.

— Вот рюмкой и прогонишь усталость и холод. Не брезгуй нами, — сдерживает и сдержать не может обиды.

— Когда-нибудь в другой раз загляну в твои хоромы.

— Ну, как себе хочешь. На прошенного гостя тяжело угодить, — Безбородько еще сдерживается, улыбается глазами, а сам ощущает, как в них проникает злость.

Несколько островерхих копен выросло возле конюшни, в конюшне кони хрустели просяной соломой, радовались люди, только не было и крошки радости у Безбородько. Он отовсюду стягивал разные мысли, просеивал их на своем решете, но мало было толку от этой работы. Так и домой шел мужчина, вымешивая мысли и меся грязь.

На дворе стало совсем по-весеннему, с тополиных и вербовых веток отряхивалось благоухание разбухших почек. Гляди, еще несколько дней пролетит — и земля пойдет в рост. Завтра же в район надо отрапортовать, что он-таки раздобыл подножный корм. Как только это с умом сделать? Дескать, трудности трудностями, но и с ними боремся понемногу… А тот дурак за свою работу и от рюмки отказался. Эх, только бы как-то украдкой выжить его из села, чтобы не баламутил людей.

У самого двора Безбородько осенила счастливая мысль. Он аж остановился, крутнул ею и сяк, и так, и вон так, распахнул ворота и довольно засмеялся, потому что еще, практически, что-то варит его казан.

— Чего это ты, муж, зубы сушишь? — отозвалась от городца[37] остроухая Мария. — Напился где-то?

— Не мели глупости. Радуюсь, потому что лошадям еда есть, — сразу же нашелся муж, подходя к плетню. — Разжились на подножный корм — и уже легче на сердце.

— Марко же, а не ты разжился, — укусила жена.

— Ну и что? А теперь и я, практически, попробую достать. Что ты там делаешь?

— Лед в сажалке разбиваю, чтобы часом лини и караси не задохнулись.

— И то дело, — похвалил жену. — Таки хорошо иметь в запасе свою линину и карасятину.

— Свою, но не для себя, — махнула рукой Мария.

— Чего же не для себя? А для кого? — удивился муж.

— Все для твоих гостей и представителей.

— Эт, не подкованная ты политически, бубнишь, как дед Евмен. Лучше сбегай к Галине Кушигиренко — пусть скорее заводит машину и подъезжает ко мне.

— Куда тебя несет против ночи? — в голосе жены проснулось давнее подозрение.

— Не туда, куда ты подумала.

— И скоро вернешься?

— К первым петухам. Беги, не болтай.

Женщина забряцала калиткой, исчезая в темноте, а он в задумчивости сперся на плетень и принялся до деталей обмозговывать свой план.

По соседству, в небольшом селе Зеленые Ворота, председательствовал старый и несильный Саврадим Капустянский. Только война поставила мужчину председателем колхоза, потому что эта работа была не по его силам. Не раз, не два Саврадим просил, чтобы его освободили от нелегкой должности. Вот пусть он теперь и ухватится обеими руками за Марка. Чем тебе плохой председатель? Такого завзятого не так легко найти!

Безбородько, увлеченный своим планом, даже не замечает, что чуть ли не впервые подхваливает Марка. Если бы удалось перетянуть его в Зеленые Ворота, то не знать какой магарыч поставил бы старому Саврадиму, пусть пьет на здоровье. Но чего Саврадиму ставить магарыч? За такое дело пусть лучше Саврадим старается на добрую рюмку. О нем же заботятся люди. Вот так — не иначе надо делать…

Спустя какой-то час Антон Безбородько степенно заходит в хату Капустянского. Бородатый, осунувшийся хозяин, кряхтя, лежал на кровати, а возле него трудилась жена, поправляя распаренное зерно и горчичники.

— Заболели, Саврадим Григорьевич? Хлебом болезнь выгоняете? — Безбородько поздоровался, натянул на щеки сочувствия и подошел к кровати.

— Да выгоняю же клятую, — мужчина нетерпеливо одной рукой отмахнулся от жены, а другую подал Безбородьку. — Трясет какая-то трясца, будто кто нанял ее за добрые деньги… Эх, лета, лета, пробормотали, как голуби, а теперь болячки и старость рыскают в теле, как ворье в амбаре. Если бы нашлись такие крюки на свете, чтобы вытянуть эту гадость. Да садись, хитрец, говори, чего приехал к старику. Ты же не просто так заехал? Что там надумал своей головой?

Сочувствие сошло со щек Безбородько, вместо него появились удивление и обида:

— Приехал, практически, проведать вас. Услышал, что недомогаете, вот и заглянул к вам.

— Крути языком, как лисица хвостом, — засмеялся и сразу же поморщился от боли Саврадим Григорьевич — Жена, у тебя есть что-то в печи?

— Только диетическое…

— Вот и давай этому лису диетическое.

— Как тебе не стыдно, будучи больным, такое плести!? — крикнула жена и, обернувшись, улыбнулась. — Еще человек через порог не переступил…

— Потому что этому человеку что-то надо от старика. Он даром порог не переступит, — засветилось бывшее упорство во взгляде Саврадима. — Ну, в каком месте тебе припекло?

— Эт, после такого приветствия потянуло на прощание, — надулся Безбородько. — За такой почет и сам получишь болезнь. Да и бывайте здоровы. Соседский привет вам, — оттопырил шапку на голове и собрался уходить.

— Да куда ты, оглашенный!? Смотри, уж и рассердится за правду на старика! — удивился и вознегодовал Капустянский. Рассыпая зерно и срывая горчичники, он соскочил с кровати и обеими руками усадил Безбородько на скамью. — Старуха, ставь что-то на стол, потому что, видать, Антон таки по-добрососедски приехал.

— Поставлю без твоей команды. А ты ложись скорее, — заахала жена.

— И не подумаю! Вот гости будут сидеть, а я лежать? — начал одеваться Саврадим.

— Так как же хворь отойдет от тебя, непутевого? — всплеснула руками жена.

— Трясет она меня, и я буду ее трясти! — погрозился на кого-то кулаком. — Хорошо тебе, Антон, что ты здоровый, как бут. К севу уже все подготовил?

— Эт, и не спрашивайте. Семян не хватает, скотина не того…

— У меня дела как будто получше, да здоровье вытекло, как вода… — старик вытер ладонью пот и тяжело сел на стул. — Мне бы уже на печи или на завалинке покашливать понемногу, а не председательствовать. Кручина поедом ест, что оказался на старости лет не на своем месте.

«Чудило», — насмешливо подумал Безбородько, а на лице изобразил сочувствие и душевно заговорил:

— Берегите себя, Саврадим Григорьевич, потому что здоровье не одолжишь и не прикупишь.

— А как его беречь, когда столько работы лежит на тебе?

— Оно такое дело, — Безбородько изобразил, что он призадумался, а потом сказал:

— А может, Саврадим Григорьевич, я мог бы что-то посоветовать вам?

— Советуй, советуй, послушаю.

— Э, какой вы быстрый, — Безбородько многозначительно погрозил пальцем на старика. — Ставьте магарыч, тогда скажу кое-что, может, и поможем вашей беде.

— Я тебе не магарыч, а целую канистру поставлю, если выручишь старика! — с надеждой, любопытством и подозрением взглянул на плута.

— А где она, эта канистра? Считайте, что она уже моя! — засмеялся Безбородько.

— Ну, не тяни, как богатого за печенки, говори уж!

— Скажу, если такое нетерпение, практически, берет. Марка Бессмертного помните?

— А кто его в районе не помнит.

— Вот и агитируйте, чтобы он взялся за дело. Пусть такая голова не ходит безработной. Вы же знаете, какой он хозяин? Это — кадр!

— Ты будто дело говоришь, — обрадовался старый, а потом засомневался: — А пойдет Марко на такой маленький колхоз?

— Это дело, считайте, в ваших руках. Марку сейчас даже лучше иметь небольшое хозяйство, потому что он еще на костылях ковыляет. У вас ему будет спокойнее. Ну, вот и надо создать ему условия, хату найти или построить, потому что он, горемычный, в землянке чумеет, то-се сделать, и дело закрутится колесом. Так заработал я магарыч?

— Заработал. Спасибо тебе за совет.

— Почему же не помочь доброму человеку, — великодушничал Безбородько.

Капустянский встал со стула и крикнул к жене:

— Слышала, старая, план!

— Не оглохла же!

— Так, где мой кожух?! Сейчас же поеду к Марку!

— Не дам! Никуда ты не поедешь. Ты в своем уме!? — в ужасе закричала жена.

— Врешь, поеду! — гневно взглянул на свою пару. — Еще и тебя для помощи прихвачу. Посмотрит Марко на нас и уважит мне. Слышишь?..

Но женщина уже не слушала мужа. Зная его характер, она метнулась к вешалке, сорвала с нее кожух и пальто и проворно побежала к дверям.

— Куда!? Подожди, бесовское семя! Да я тебе! — вознегодовал мужчина и себе бросился к порогу. Но женщина грохнула дверями и скоро под окнами затопали ее быстрые шаги.

— Вот видишь, с каким я чертом всю жизнь прожил? Антон, догони ее, ведьму! — в сердцах ударил кулаком в дверь.

Безбородько засмеялся:

— Теперь ее, практически, и машиной не догонишь, видно, даже духу вашего боится.

— Ты же видел, как боится. Бабы — всегда бабами остаются. Все плачется возле старика и не знает, что его свечка догорела до полочки. Что же мне теперь делать? Такое дело не хочется откладывать на завтра, — вытер пот, который аж лился с лица.

— Ехать вам сейчас нельзя, — благоразумно сказал Безбородько. — Напишите Марку письмо, душевное, со слезой, это он любит, и, практически, приглашайте к себе в гости. Это он тоже жалует, — и осекся, вспомнив, как Марко сегодня отказался прийти к нему…

— Бумага бумагой, а самому лучше было бы поговорить с ним, — вздыхая, сел на стул…

На следующий день Безбородько заехал к Бессмертному и с порога весело сказал:

— Не хотел, Марко, прийти ко мне на магарыч, так теперь ставь свой!

— За что?

— За эту штуковину! — вынул из кармана конверт и торжественно передал Марку. — Зеленые Ворота, практически, просят тебя председательствовать.

Марко прочитал письмо, пристально взглянул на гостя и ничего не сказал. Безбородько заволновался:

— Так как ты?

— Не знаю как. А старика проведаю.

— Проведай! И председательствовать иди, не прогадаешь. Там и земля лучше, и село не сожжено, и хозяйство небольшое — спокойнее будет тебе. Словом, ставь магарыч!

— А может, Антон, ты поставишь?

— Чего же я?

— Отступаю это председательство тебе. Согласен? — прищурился Марко. — Там лучше будет.

— Чего так думаешь? — растерялся Безбородько.

— Потому что там и земля лучше, и село не сожжено, и хозяйство небольшое, и сватать меня на председательство не придется — все меньше будешь иметь хлопот на свою очень умную голову, — засмеялся Марко.

— Доброго нашел себе свата, — не знает, что сказать Безбородько, но видит, что его план с треском провалился… «Выпьешь у такого черта рюмку, пусть она тебе в горле оледенеет…»