Право на приказ

ПРОРЫВ. ДЕНЬ ВТОРОЙ

Фомин командовал взводом ровно сутки. От Липских Буд рота подошла к безымянным выселкам и там наткнулась на следы большого штаба — не меньше батальона, но немцы штаб отвели и оставили там только дежурную смену связистов. Командовал телефонистами фельдфебель, и его, как борова, пришлось оттаскивать от телефона, когда он, отбиваясь, пытался расстегнуть кобуру и орал в трубку свое: «Хильфе! Хильфе!»

Его скрутили, и Фомин, приложив ухо к еще теплой трубке, почувствовал вибрирование телефонной мембраны. Из трубки послышалась немецкая речь. Фомин посмотрел на Абассова — капитан в его взводе был чаще, чем у других.

— Будете говорить, товарищ капитан? Немец на проводе.

— Не буду. Пошел он. Если хочешь, сам говори. Мне вместо этих паршивых фрицев с батальоном связь нужна. Ишак ночью так не ходит, как мы наступаем. Ни соседа, ни тыла, ни начальника. Одни фрицы. Даже по телефону.

Ротный сказал, что накипело. День, чего греха таить, начинался бестолково. Сказывалось долгое сидение в обороне, где задачи другие — там ни шагу назад, и все, а в наступление надо не только отчаянное упорство, но и полный поворот в психологии бойцов и командиров — каждый должен быть заряжен на движение вперед.

И это преодоление инерции покоя, стылый морозный туман, недостаточно мощная артподготовка, которую пришлось повторить после двух часов утренних неудач, и, само собой разумеется, ожесточенное сопротивление немецких войск, ждавших наступления именно с плацдарма, — все это сложилось в неудачу первого дня. Командарму пришлось доложить, что армия задачи дня не выполнила, прохода для ввода танковых соединений нет.

Однако определенный успех был, но в сравнении с планами он выглядел скромно — два корпуса прорвали по две полосы обороны, а третий — и того меньше — застрял между первой и второй линиями, хотя командир его, генерал Глазунов, был, пожалуй, самым решительным и инициативным генералом в армии, командовал в свое время воздушными десантниками и умел действовать в отрыве от основных сил, не ожидая подсказок и поправок. Но тут, как назло, затоптался на месте, остановленный массированной танковой контратакой, перешел к обороне и свою долю «комплиментов» получил от командарма сполна.

Досталось и начальнику разведки армии полковнику Гладкому. Правда, за руганью не забывали о деле: к утру подтянули артиллерию, вторые эшелоны, ликвидировали основные очаги сопротивления противника, наладили стыки между соединениями, накормили людей горячим, эвакуировали раненых.

В девять утра батальоны по всему фронту армии поднялись в атаку.

Новый приказ, полученный Беляевым, и маршрут движения умещались в несколько слов: «Сулкув — Францишкув — железная дорога». Сулкув — это село, такое же разрушенное, что и взятые в начале первого дня Липские Буды. Батальон ворвался в него на исходе первых суток наступления, но дальше они не прошли, пока не покончили с несколькими дотами. Францишкув лежал впереди в створах батальона и располагался на северо-востоке от лесного массива, прорезанного железной дорогой — последней полосой тактической обороны немцев, за которой лежал долгожданный оперативный простор для танковых армий. Разведчики продолжали утверждать, что за дорогой полевых укреплений у противника нет, а если так, то за двое суток они и появиться не должны — создание прочной устойчивой линии обороны даже на хорошем естественном рубеже требует гораздо большего времени, чем сейчас имели немецкие генералы.

У Францишкува батальон Беляева встретили немецкие танки. Немцы уже не надеялись на полевую фортификацию и начали выдвигать подвижные резервы. Это косвенно подтверждало данные армейской разведки, но батальону от этого легче не было, когда с ходу пришлось переходить к жесткой обороне только что занятого участка.

Основная тяжесть удара пришлась на стык с соседней дивизией корпуса, но и того, что пришлось на батальон, насчитывалось тоже немало. Пускали в ход все, что оказалось под рукой, до гранат и трофейных фаустпатронов. Несколько танков и бронетранспортеров в тумане — он немцам оказался кстати — въехало до батальонных тылов, проскочив на скорости двухэшелонный боевой порядок, и за ними пришлось гоняться, отрядив для этого специальные группы подавления. Взвод Фомина подбил один из «заблудших» бронетранспортеров, и в нем оказался гауптман, которому не дали застрелиться. Солдатская книжка у него оказалась солидной: кавалер данцигской и мемельской медалей, участник восточного похода сорок первого года, командир саперной роты. Его доставили в полк, но на допросе он сказал только то, что было записано в книжке: фамилию, чин, должность и на остальные вопросы отвечать отказался.

Клепиков не стал с ним возиться, сказав, что ему плевать на прусскую фанаберию, поскольку все и так было ясно. Немцы контратаковали чем могли, что оказалось под рукой и что удалось собрать немецким генералам в междуречье Пилицы и Радомки. Однако встречный удар оказался очень широким по фронту, и всю его мощь погасили наши атакующие батальоны, сами, правда, кое-где не только замедлив, но даже и остановив собственное дальнейшее продвижение. Но армейские резервы не потребовались, хотя первые эшелоны и несли потери несколько выше запланированных.

Полк Клепикова одновременно с соседями вышел к полотну железной дороги, когда в корпус Шеменкова, в который входила дивизия Хетагурова, прибыл командарм. Поняв, что если армии сегодня удастся прорвать фронт обороняющихся, то это произойдет, вероятнее всего, здесь, сам командующий приказал бригаде «катюш» прямой наводкой дать несколько залпов по позициям перед железной дорогой.

Дивизия Хетагурова на глазах командующего к самому концу дня захватила три с половиной километра полотна железной дороги. Прямо с передового корпусного НП командующий армией доложил по ВЧ Жукову. Маршал, видно, сверялся по карте, ответил не сразу, а потом сразу жестким и властным голосом ответил короткой условной фразой:

— Начать игру!

Это было разрешение Ставки на ввод танковых армий и корпусов. Прокатившись обратно по всей подчиненности от маршала до переднего края, этот приказ до исполняющего обязанности командира взвода старшины Фомина дошел в лице заместителя командира батальона капитана Абрамова.

Взвод занимал только что отбитый станционный пакгауз и, не получая приказа на дальнейшее продвижение — идти было некуда, впереди только свежая снежная целина и лесок — начал располагаться на ночлег, потому как справа и слева подтянулись вторые эшелоны, тыловые части, и горловина прорыва заполнилась и стала расширяться по обе стороны вдоль полотна железной дороги. Полк Клепикова временно оставался на месте, и, хотя приказа на остановку никто не получал, кое-где народ начал притыкаться среди развалин, по подвалам и просто в затишке, прямо на снегу — двое суток боя давали себя знать.

— Как люди умеют устраиваться! — весело сказал Абрамов, высвечивая фонариком темноту пакгауза и вповалку лежащих бойцов. — Молодец, старшина! Люди отдыхают, охранение налажено, а я тебе подарок привез. Сколько у тебя народу?

— Осталось девятнадцать, — ответил Фомин.

— В санях полушубки. Интенданты должны были передовые части одеть к началу наступления, а с нашим полком запоздали. Командующий, когда тут был, заметил и кому надо хвост накрутил. Получай обновки. И чтоб к утру все одеты были. Комдив, ему тоже, говорят, рикошетом досталось, пообещал командующему лично проконтролировать.

Пока отсчитывали полушубки, прибежал ротный, Абассов.

— Поднимай людей, старшина.

Потом увидел Абрамова и на вопрос замкомбата ответил, что приказано поднимать роту и усаживать на танки для дальнейшего движения вперед. Гранат и патронов брать по возможности больше. Танки, они железные, на них много увезти можно.

Абрамов из слов ротного понял, что обстановка резко переменилась, и он, развозя полушубки по ротам по приказанию генерала Хетагурова, еще не знал, что батальон попал в танковый десант. Однако капитан быстро сориентировался, вместе с Абассовым из роты уточнил по телефону суть нового приказа у комбата. Абрамов заканчивал разговор, когда Беляев спросил его:

— Абассов там у тебя далеко?

— Рядом.

— Давай его.

Абрамов передал трубку.

— Ты чего чудишь, Абассов? — раздался в трубке голос Беляева. — Почему строевую записку не проверяешь?

— Как не проверяю, товарищ гвардии майор? Лично подписываю.

— Тем хуже. Значит, ты лично дезертиров покрываешь. Где у тебя Фомин? Старшина?

— Взводом командует, но он же по спискам санроты числится.

— Не дури, Абассов. Буды твой взвод взял?

— Так точно, мой.

— А командовал им посторонний? Так, что ли? Твой он, Абассов, и назначен на должность командира взвода мной и утвержден командиром полка. Соображаешь? И наградной лист на него ты писать будешь. Как считаешь, ордена достоин?

— Так точно. Достоин.

— Вот и пиши представление.

Старшина Фомин так ничего не узнал об этом разговоре, и капитан Абассов ничего ему об этом не сказал, когда усаживал взвод старшины на три самоходки СУ-76. Напутствовал насчет связи, уточнял порядок движения с танкистом и о представлении не сказал ни слова, потому что помнил хорошее правило — награды хороши, когда их дают, а не тогда, когда обещают.

Потом командир танкистов высунулся из люка и крикнул:

— Все сели? Держись, славяне! Трогаем! До Берлина прокачу!

Танковые армии входили в узкую брешь прорыва и начали свое движение на запад, в обход Варшавы, с юга охватывая всю группировку гитлеровских армий на левобережье Вислы. Начинался другой счет, не на метры, полосы траншей, подавленные огневые точки, а сразу на десятки километров территории, на окруженные дивизии и взятые города. Все подчинено скорости, и только скорости.

Утром танки с десантниками на броне форсировали Пилицу — по карте получалось, что за ночь отмахали почти полсотни километров. От сидения на броне даже в полушубках стали коченеть и, чтобы хоть чуть отогреться, стали меняться местами, поочередно садясь на корму самоходок — там из выхлопных жалюзи шло тепло от мотора.

Останавливаться было некогда, и, встретив немецкую колонну, разметали ее с ходу, даже не замедлив скорости движения, да и что мог сделать запоздалый пехотный батальон против двух общевойсковых и двух танковых армий, вырвавшихся такой плотной массой из горла шириной по фронту пока еще около десятка километров.

Армии 1-го Белорусского фронта вслед за войсками Конева начали стремительный бросок к Одеру.