Преступление без срока давности

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

— Гроб, говорят, делали в Америке. — Пиновская отхлебнула глоток кофе и поморщилась: — Что-то не нравится мне этот «нового дня глоток», «Чибо» куда как лучше.

Плещеев, любивший чай, промолчал, а забывший очки Дубинин шагнул к телевизору и подслеповато прищурился:

— Да, сыграть в такой ящик было бы неплохо.

— Пока что-то и в такой не очень хочется. — Лоскутков пожал плечами и широко улыбнулся. — Осаф Александрович, прошу не обобщать.

Гроб действительно поражал воображение — полированное черное дерево, благородная позолоченная бронза, и на этом, и на том свете всем сразу становилось ясно, что давший дуба был человеком непростым. Это полностью соответствовало истине — на экране телевизора присыпали ушедшего во цвете лет парламентария Шагаева. В довершение ко всем прочим талантам, у Кефирыча, как выяснилось,

имелся дар кинематографиста, и, почтив своим присутствием депутатовы похороны, он умудрился сбацать целую кладбищенскую драму — длинный кортеж иномарок, заунывный вой клаксонов, скорбные лица соратников. Слезы, сопли, страшные проклятия подлым убийцам, поминки на двести человек. Наезд, отъезд, крупный план, общий. В ресторацию Кефирыча не пустили, и процесс поминания был запечатлен в своей финальной фазе: отдающие честь отставные полковники в фуражках швейцаров, красные от выпитого хари законодателей, блеск бриллиантов в ушах их спутниц. Снова наезд, отъезд, крупный план, общий.

Полезная это вещь, видеокамера с шестидесятичетырехкратным увеличением изображения.

— Ну и какое же будет резюме? — Плещеев досмотрел до конца и заварил себе пакетик ежевичного «Пиквика». — Какие мысли, коллеги?

— Кефирычу надо «Оскара» дать, — Пиновская развернула ромовый батончик и осторожно, чтобы не испачкать блузку, откусила, — а большинству актеров — лет по десять, с конфискацией. Думаю, будет в самый раз…

— А вы заметили, что между дедом и родителем покойного черная кошка пробежала? — Дубинин отмотал пленку, и гроб на экране стали грузить в могилу по новой. — Смотрите, держатся порознь, друг на друга не смотрят. А кроме того, и органолептически ведут себя совершенно различно — один вполне естествен, другой как бы играет роль.

Действительно, крепкий белобородый старец, больше похожий на библейского патриарха, вовсю заливался безутешными слезами, в то время как отец депутата хоть и изображал скорбь, но на самом деле, похоже, не очень-то убивался по единственному сыну. Истолковать его поведение железной выдержкой и чекистской закваской было трудно, и объяснение здесь, видимо, заключалось в другом.

«Ага, наверняка он знает нечто неизвестное остальным, но деду об этом не говорит». Плещеев даже привстал от внезапной догадки и повернулся к Лоскуткову:

— Саша, нужны все телефонные разговоры бородатого, займись этим немедленно. Хорошо бы, конечно, и генерала послушать, но, думаю, не получится, на лоха он не похож. Все, по коням.

Оставшись один, он допил остывший чай и внезапно усмехнулся: как это говорят англичане? Зачем раскачивать лодку, в которой плывешь? Да еще переть поперек течения? Один раз уже получил по башке, и все неймется? Может, хрен с ним, с генералом, вон сколько всякой сволочи вокруг — непочатый край работы, только успевай спускать курок…

«Вот так и плывем всю жизнь, как дерьмо, по течению».

Плещеев вдруг вспомнил обгоревший до костей хрусталевский труп, обугленные собачьи тела и почувствовал, как неизъяснимое бешенство охватывает его. Совсем такое же, как давным-давно в выжженных солнцем песках, когда под градом вражеских пуль не было возможности поднять голову.

— Посмотришь на тебя, Лексеич, соплей перешибить можно, а такой удар. У тебя там что в кулаках — железки зажаты? — Серега Прохоров, по кличке Тормоз, стянул с ладоней боксерские лапы и энергично потряс кистями в воздухе. — Пакши даже болят, убьешь ведь однажды!

— Ну это навряд ли, в перчатках-то. — Снегирев сбросил с рук «блинчики» и, сделав переворот вперед, начал заминаться. — Хватит на сегодня, наломались.

Вышел на шпагат, потянулся и, сбрасывая напряжение с мышц, пару минут повисел на перекладине — худой, жилистый, словно сплетенный из тугих нейлоновых канатов. Мягко, как кот, приземлился на пол и, попрыгав раунд через скакалку, наконец-таки отправился париться.

Здешняя сауна не впечатляла: вроде бы жаркая, но обшитая не осиной, а сосной, и воздух в ней был тяжел от запаха смолы. «Какие мелочи, Зизи». Снегирев отважно окунулся в раскаленное марево, подложил под зад, чтобы не обжечь кое-чего, полотенце и общался с горячим воздухом до красноты, пока все тело не покрыл обильный пот. «Ну и Ташкент!» Хлопнув тяжелой дверью, он выскочил пробкой под душ и, растеревшись махровым полотенцем, принялся распивать, с сахаром и лимончиком, чаи в гордом одиночестве — мастера-кикбоксеры готовились к турниру и, не вылезая из ринга, пахали до седьмого пота. После второй чашки, когда полегчало, Снегирев оделся и, повесив на плечо спортивную сумку, направился к выходу:

— Всем физкульт-привет.

На улице уже вовсю благоухало весной — то есть помойками и собачьим оттаявшим дерьмом. Поддували южные ветры, в талых водах шумно плескались воробьи, а дворники кололи лед и увлеченно шваркали его под колеса машин — вот вам, сволочи, презент от пролетариев.

«Здравствуй, полосатенькая». Снятая с охраны, «мышастая» подмигнула хозяину фарами, завелась, как и положено хорошей девочке, с пол-оборота, и, погрев ее, Снегирев степенно порулил в сторону набережной, особо торопиться ему было некуда.

Если судить по обстановке на дорогах, весна наступила в самом деле. Менты уже гуляли в косухах из черного дерматина и походили на спившихся рокеров, на тротуарах семафорил коленками слабый пол, и, словно тараканы из щелей, повылезали на свет божий «подснежники» — автолюбители, утратившие за зиму водительские навыки. Посадка словно у Каштанки на заборе, взгляд как у Муму в финале, а вони больше, чем от собаки Баскервилей. Однако основной приметой весны было бедственное состояние асфальта. Стаявший снег обнажил все его язвы, и было ясно, что магистрали наши больны неизлечимо. При взгляде на них Снегиреву сразу вспоминалась Кампучия, где преступная клика Пол Пота считала, что революции автотранспорт не нужен, и решительно боролась с ним — рыла поперек дорог траншеи.

Через каждые пятнадцать метров. И заодно строила социализм, загнав в могилу две трети народа.

«А вот какая, интересно, клика борется с нами?» Снегирев осторожно объехал глубокую, правильной формы яму на месте провалившегося люка; вовремя заметив, увернулся от вываленных на проезжую часть трамвайных шпал, а в это время позади «мышастой» ослепительно вспыхнул дальний свет и мощный клаксон властно потребовал уступить дорогу.

«Ишь ты, нетерпеливый какой. — На спидометре ровно шестьдесят, соседний ряд свободен, и киллер даже не подумал перестраиваться. — Катись колбаской по Малой Спасской, вон места сколько». Гудок наконец заткнулся, свет фар стремительно покатился вправо, и, с легкостью обогнав «Ниву», красавец «пятисотый» вдруг мстительно притормозил, подставив под удар левое крыло. Снегирев, видевший и не такое, без труда увернулся, а водитель «мерседеса», получивший, надо полагать, сатисфакцию, резко дал по газам и , умчался вперед, однако не настолько быстро, чтобы не засветить свой номер.

«Ладно, мир тесен. — Снегирев вдруг ясно почувствовал, что „пятисотый“ еще попадется ему сегодня на глаза, и нехорошо ухмыльнулся: — Вот тогда и посмотрим, каково оно, жопу-то подставлять…» Все так же неспешно он добрался наконец до улицы Бронницкой, въехал сквозь арку в кольчугинские владения, и неожиданно губы его сами собой растянулись в улыбке, — вот оно, Бог не фраер, правду видит. Интуиция Снегирева не подвела — у самого входа в кафе стоял знакомый забияка «пятисотый», причем запаркован он был по-хамски, вдоль стены, и киллер покачал головой:

«Да, это жизненный стиль такой — причинять окружающим неудобства. Видимо, хорошим манерам еще не учили». Развернувшись, он почти вплотную прижал «мышастую» правым боком к «мерседесу», так что попасть в него стало невозможно, и, не включая на «Ниве» охрану, двинулся искать Кольчугина.

Кирилла он нашел в кабинете, тот сидел за столом для визитеров, а за его собственным расположился коротко остриженный молодец и, помогая себе губами, что-то увлеченно писал. «Уж не наезд ли какой?» Молодой человек был при «перевесе» толщиной в палец, а снегиревский наметанный глаз сразу же заметил, что и при стволе в подмышечной кобуре, однако для чего это бандиту марать бумагу? Нет, что-то не то!

— А, Алексеич… — При виде гостя Кольчугин поднялся и, крепко пожав ему руку, потянул за собой. — Пойдем-ка в кафе, у меня, видишь, суета, не поговорить.

Выглядел он неважно — рыжие волосы взлохмачены, лицо осунувшееся, выражение глаз затравленное, как у обложенного охотниками волка, и Снегирев улыбнулся:

— Что-то ты, Кирилл, в бледном виде, работаешь много?

— Если бы так! Не дают работать-то ни хрена. — Кольчугин прихватил с барной стойки тетрапак вишневого сока и, не забыв пару стаканов, усадил гостя за столик. — Налогами, блин, задушили. Фискальный пароль придумали на кассу, чтобы интегральный счетчик было не обнулить. Это же курам на смех, — он подлил Снегиреву сока, начал пить сам и закашлялся, — один хрен, обнуляем, а как иначе? Пожарный придет — дай, участковому надо, санэпидстанции тоже, мать их за ногу всех. Не поверишь, бухгалтерша у меня в отпуске была, — Кольчугин пока ни о чем не спрашивал, и подобная выдержка Снегиреву нравилась, — за коммунальные услуги проплатили с опозданием, так такие проценты насчитали, что бандитам и не снилось. Вон сидит, — он без вкуса отхлебнул сока и махнул стаканом куда-то вверх, в сторону своего кабинета, — капитан налоговой полиции Носов, акт проверки кропает. Неделю проверяли, всей сворой жрали на халяву, а теперь вон один приперся, говорит, ничего страшного, информация не подтвердилась. Они ведь теперь телефон доверия завели: не нравятся, к примеру, тебе конкуренты, стукани на них, и неприятности им обеспечены. Вот какая-то сволочь и мне нагадила. — Он вдруг замолчал и посмотрел Снегиреву прямо в выцветшие зрачки: — Ну, Алексеич, не томи, как показали эту гадость по телевизору, места себе не нахожу, вдруг и Ирку мою так же… бритвой по лобку…

— Скоро только кошки родятся. — Вспомнив гражданина Горкина, Снегирев нахмурился и поставил стакан. — Хвастаться пока нечем. Могу лишь сказать, что на кассете, отснятой этой сволочью, твоей сестры нет. А вообще все очень непросто, уж больно люди солидные замешаны.

Он нисколько не кривил душой. Чекист Шагаев в самом деле оказался человеком весьма основательным. Окна в его квартире были особые — со специальными тройными стеклами, которые не берет лазерная подслушивающая система, по городу он передвигался в бронированном «шестисотом», а в его подъезде находился турникет и сидели молодые люди с уставными стрижками. Блестели объективы камер наблюдения, звукозащита стояла даже в канализации, а сам генерал вредных привычек не имел и жил по принципу: мой дом — моя крепость.

Зато отец его, отставной деятель от прокуратуры, держал себя попроще. Обретался в обычном доме на Старо-Невском и, ни от кого не хоронясь, шаркал себе каждый день по питерским улицам, держась за суковатую, толщиной в руку, лесовину, — ничего не поделаешь, годы. Прошлой ночью Снегирев уважил старость и вмонтировал ему в телефонную сеть подслушивающее устройство с миниатюрным магнитофоном — потихоньку можно и до генерала добраться: курочка клюет по зернышку, а обгаживает весь двор.

— Да уж, люди серьезные! — Кольчугин поперхнулся и вытер рукавом внезапно вспотевший лоб. — Родителям Ленки худо сделалось, когда увидели на экране, как их дочку режут, отец сейчас с инфарктом лежит… Ладно, Алексеич, извини, пойду с капитаном Носовым общаться, полюбуюсь на творение его.

— Давай, давай, действуй. — Усмехнувшись, Снегирев подлил себе еще сока и, заметив на соседнем столике кем-то забытый номер «Калейдоскопа», принялся листать его, — спешить мне, мол, некуда.

"Вдова пришла заказать надгробную плиту.

— Какую надпись желаете?

— Здесь лежит честный человек, депутат…

— Виноват, мадам, — перебивает ее мастер, — вам никто не разрешит закопать в одну могилу двух человек".

Анекдот пришелся как нельзя в тему, а в это время во дворе послышались громкие крики, плавно переходящие в свою матерную форму, и, одобрительно покачав головой, Снегирев стал читать дальше: «Из милицейского рапорта: „Захожу в туалет, а там столько дерьма — даже в голове не укладывается…“»

— Ну, слава Богу, отвязался от меня капитан, — вернувшийся Кольчугин залпом хватанул вишневого и внезапно сделал скорбное лицо, — и теперь кипятком писает, в «мерседес» свой попасть не может. За что ты его так, Алексеич?

— А рылом не понравился. Злой я сегодня. — Снегирев разлил остатки сока и, не поднимая глаз от журнала, ухмыльнулся: «Адвокат спрашивает у клиента: „Почему от вас ушла жена?“ А тот отвечает: „Понятия не имею, сладкий ты мой!“»

— Да, педерастов тоже как котов на помойке. — Кольчугин сквозь кружевную занавеску задумчиво смотрел во двор, где страж закона Носов пытался сдвинуть стоявшую на передаче «Ниву». — Алексеич, томатный будешь?

— Нет, спасибо. — Свернув журнал в трубочку, Снегирев положил его на подоконник и с интересом уставился в окно.

— Его бы в народное хозяйство, пахать ведь можно. Эх, капитан, никогда ты не будешь майором.

Допили сок, неспешно поговорили за жизнь, и Снегирев наконец поднялся:

— Счастливо, Кирилл, будет что, сразу дам знать. — Пожал Кольчугину руку и, широко улыбаясь, двинулся на выход. У «мышастой» его ждали с нетерпением.

— Ваши права! — Капитан Носов хищно оскалился и для убедительности помахал книжечкой с гербом. — Милиция.

— Ась? — Снегирев приложил ладонь к уху и, как все глухие, отреагировал оглушительно: — Громче говорите, я после контузии.

— Права давай! — что было силы заорал капитан и, сунув Снегиреву в нос развернутую ксиву, попытался вытащить его документы самостоятельно. — Стоять, я тебе говорю!

— Смотри-ка, удостоверение. — Книженция цвета запоздавших месячных мгновенно оказалась у киллера в руке, и, восхищенно посмотрев на нее, он уронил милицейский документ точно в прорезь решетки люка. — Ой! Упало…

— Убью, сука! — Блюститель законности кинулся было к обидчику, но, встретившись с ним взглядом, волшебным образом передумал и начал принимать энергичные меры по извлечению своей ксивы из дерьма. Ему повезло сегодня — в одном из боксов нашлась огромная, на длинной ручке, лопата, какой обычно снаряжался нанятый для чистки люков бомж, и, подгоняемый надеждой, что документ не погрузился в нечистоты, а плавает на их поверхности, капитан принялся черпать.

— Ну вот, а то сразу в крик, как потерпевший. — Снегирев завел не успевшую остыть «мышастую» и начал медленно выруливать со двора. — И вообще у тебя большие способности к живой работе с дерьмом…

— Погоди, достану тебя, сволочь! — В извлекаемой жиже наблюдалась плотная составляющая, и для гарантии успеха капитан разминал ее руками. — Урою, на ноль помножу!

Однако это было совсем нестрашно — машина у Снегирева была оформлена на подставное лицо, сам он ездил по доверенности — словом, хрен догонишь, а если и догонишь — хрен возьмешь.

Наконец рядом с люком выросла внушительная зловонная куча, а сам он сделался чистым как никогда, однако, увы, удостоверение так и не нашлось.

«Хорошо, если только НПСС всобачат». Несчастный капитан еще раз прошелся ручками по дерьму в тщетной надежде вернуть утраченное, но напрасно. Грязный, вонючий и потерявшийся, он кое-как отмылся от нечистот и в убийственном расположении духа направился к своему «мерседесу». «Как все хреново-то, блин. Господи, святые угодники, а это что?» Дворником к лобовому стеклу было прижато что-то небольшое, прямоугольной формы, и, не веря глазам своим, капитан вдруг узрел красный дерматин родной ксивы. Дрожащими пальцами он раскрыл ее и — о восторг, ликование и блаженство, по сравнению с которыми оргазм жалкая судорога! — узнал на фотографии самого себя.

«А седой этот и не сволочь вовсе. Просто любит человек похохмить, а по жизни не вредный совсем, шутит, но не зло. — Ощущая прилив бесшабашного оптимизма, Носов запустил мотор и врубил любимого профессора Лебединского. — Ну подумаешь, физически поработал немного, так для молодого здорового мужика это только на пользу, вон сколько говна выгреб. Господи, хорошо-то как, приехать домой, Люська пельмешек сварит, трахнуть ее, водочки вмазать, „Посольской“, холодненькой».

Пока капитан переживал катарсис по-милицейски, Снегирев остановил «мышастую» подальше от любопытных глаз и, вытащив сотовую трубу, набрал номер генеральского родителя. Когда линия соединилась, он посигналил биппером, и где-то в недрах дома на Старо-Невском включился портативный магнитофон, посылая в эфир записанные телефонные разговоры. Поутру отставной прокурор вызывал врача — что-то с сердцем, сказались похороны внука, затем ему звонили из газеты, после напомнили о себе друзья-однополчане, и уже под самый занавес Снегирев услышал хорошо знакомый голос:

— Дед, не переживай, живой я…

Голос депутата Госдумы Максима Леонидовича Шагаева.

— Значит, объявился… — Губы Плещеева расплылись в блаженной улыбке, какой ранее Пиновская на его лице не наблюдала. — А Осаф Александрович что говорит?

— Анализ голосовых обертонов положительный, это Шагаев. — Стуча каблучками по паркету, Марина Викторовна подошла к карте мира и ткнула наманикюренным ногтем в берег Женевского озера. — Звонили из района Лозанны, есть там местечко Санкт-Диль…

— Санкт-Диль, Санкт-Диль, уж не тот ли самый? — Плещеев вдруг сделался серьезен и пробежался пальцами по клавиатуре компьютера. — Ну конечно, тот самый, где находится клиника доктора Вельса.

— Профессора Отто фон Вейса. — Марина Викторовна заглянула начальнику в расширившиеся зрачки и в свою очередь торжествующе улыбнулась: — Специалиста по лицевой пластике.

Говорят, что умные люди смеются редко, в основном они улыбаются.