Преступление без срока давности

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

«Да, неделя эта выдалась недоброй. — Вздохнув, Ведерников накинул расшитый змеями халат и чем-то стал похож на гоголевского Собакевича в молодости. — Вначале „скорпион“, теперь вот стерва эта душная, все одно к одному. Верно говорят, беда не приходит в одиночку». Андрей Петрович, увы, был совершенно прав — неприятности обычно прут полосой, угольно-черной. А начались они третьего дня, когда в мастерскую к нему поступил заказанный уже давно «форд-скорпио» — нулевый, отливающий темно-синим металликом, со всеми наворотами и прибамбасами. Только вот приволокли его на буксире, завести, видите ли, сволочи, не смогли, и Андрей Петрович сразу же дрогнул — головная боль, вот она, в натуре. Словно в воду смотрел: как результат транспортировки, у «форда» гавкнулась коробка передач, причем конкретно и с концами, и кому он теперь нужен в подобном виде, один Аллах знает. Настоящий хозяин, естественно, не в счет.

Дело в том, что господин Ведерников занимался автотранспортом ворованным, и вопросы экономики трогали его гораздо сильнее, чем морально-этические. Торговый же процесс был отлажен до совершенства и протекал по замкнутому циклу. Угнанные лайбы перекрашивались, номера на агрегатах изменялись, причем уровень работы был таков, что хоть рентгеном свети, хоть аэрозолью ментовской прыскай, вопросов никогда не возникало. Никаких. Краска заводская, номера не перебиты — ажур.

Проблем с документами тоже не было. Кто без греха? И в ментовской всегда не трудно отыскать крюка, который за долю малую забьет в компьютер хоть броневичок ленинский вместе с чапаевской тачанкой.

Бог миловал, бизнес процветал, и, если бы не лоханувшиеся мудаки-угонщики да Зойка, сука, жизнь вообще была бы прекрасна и замечательна.

— Что-то не пойму я, солнце мое, к чему это ты клонишь, — широко зевнув, Ведерников прищурился и почесал потную грудь, — денег, что ли, надо на аборт? Так это мы вмиг организуем, по высшему разряду, как скомандуешь. — И сделал при этом такую безмятежную рожу, что Зоечка убедилась окончательно: полный козел, не врубается, дубина, к чему вообще весь этот разговор затеян. Ну и ладно, мир был бы скучен без дураков, особенно без дураков с капустой.

— Я ведь, Андрюша, — она тяжело вздохнула и вальяжно уселась на велюровую ручку кресла, — не аборт буду делать, а организационные выводы. У меня зреет, понимаешь, под сердцем плод нашей любви, а ты, — Зоечка вдруг вскочила и с видом поруганной добродетели глянула Андрею Петровичу в лицо, — своей изменой разбередил мне душу, и теперь она нуждается в компенсации. Немедленной! — Она на миг замолчала и мечтательно возвела глаза к потолку. — Ну, скажем, тысяч пятьдесят зеленых, согласись, разбитая вера в мужскую порядочность стоит этого. А иначе я больше покрывать тебя не стану и расскажу кое-где о художествах на Зеленогорском шоссе.

Все же зря она держала Ведерникова за недалекого увальня с сорок восьмым размером косолапых. Может, он внешне и напоминал Михаилу Потапыча, но в денежных вопросах был хитер, как рыжехвостая разбойница Патрикеевна, и за свое держался волчьей хваткой.

— Да ты чего, Зоя! — Андрей Петрович испуганно округлил глаза и даже сразу сделался меньше ростом. — Я не хотел душу-то твою…. И потом, такие бабки мне и не снились, мамой-покойницей клянусь.

В свое время он сам занимался рэкетом и в процедуре вымогательства кое-чего понимал, а потому, уже все для себя решив, просто выгадывал время.

— Ну ты и моромой!

Неопытная в таких делах Зоечка начала сбавлять цену, Андрей Петрович бешено торговался, и наконец стороны пришли к консенсусу — тридцатку через пару дней.

— На третий за тобой приедут менты. — Вымогательница посмотрелась в зеркало и, поправив прическу, начала прощаться: — Я тебе позвоню. И слушай, купи себе средство какое-нибудь от преждевременной эякуляции, а то корова твоя быстренько поменяет стойло. — Она скривилась презрительно и — топ-топ-топ каблучками по паркету — отчалила.

Напрасно она про ведерниковское семяизвержение сказала, совершенно зря. «Ну, сука, я твой язык в жопу засуну!» Желавший за секунду до этого просто решить вопрос, Андрей Петрович рассвирепел и более в выборе средств не сомневался: на войне как на войне. Вот уж истинно, от любви до ненависти всего один шаг.

Тяжело сопя, он быстро привел себя в порядок — душ, венские сосиски, жаренные с яйцами, и, глянув на часы, позвонил командным голосом на работу: «Квадратное катать, круглое таскать. Буду вечером». Выкурил в задумчивости «беломорину» и, запив табачный дым чашкой дымящейся паренки — крепкого до черноты чаю, — криво усмехнулся:

«Не так уж все и плохо, блин».

В самом деле, на улице уже вовсю светило солнышко, весело чирикали серые, как штаны пожарников, воробьи, и, своротив-таки колесами джипа детскую песочницу, Ведерников взял курс на взморье — требовалось экстренно определить жмура на новое место. Промедление было смерти подобно, хрен его знает, что у Зойки, паскуды, в мозгах, и, выехав на трассу, Андрей Петрович притопил педаль газа. «Не спится вам, менты поганые». Дважды антирадар спасал его от гнусных происков гаишников, ревел нечеловечески из спикеров профессор Лебединский, и джип напористо обгонял убогие машины патриотов — «с дороги, совки греба-ные». Миновав Разлив со всеми его ленинскими местами, Ведерников остановился в Сестрорецке и, купив штыковую лопату заодно с черной пленкой для повышения урожайности грядок, этаким начинающим огородником мощно пору-лил к Зеленогорску.

Наконец он сбросил скорость и, съехав на обочину, двинулся по грунтовке в лес. «Точно, присыпан где-то здесь». Неподалеку от полусгнившей поваленной сосны Андрей Петрович дал по тормозам и, прихватив лопату, начал ориентироваться на местности. Весело пели птички, со стороны шоссе доносился звук моторов, и, услыхав неподалеку кукушку, Ведерников неожиданно зло сплюнул: «Я тебе, тварь пернатая, покукую! — Прищурился, покрутил головой и, словно полководец, простер руку: — Точно, жмур вот здесь, под этим пнем». У покойника все было как надо — листва не потревожена, наваленный сверху ельник в полном порядке, и, усмехнувшись довольно, Андрей Петрович подался в лес на разведку. Плутал он недолго и, обнаружив вполне приличное местечко для могилы, мучительно раздумывать не стал — поплевав на руки, принялся оную рыть. Время от времени его одолевала бдительность, и приходилось вслу-; шиваться в окружающие звуки, но всем он был до фени — , птички щебетали, машины ездили, а стерва кукушка, так и не подумав заткнуться, мерно считала годы: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку», мать ее курицу…

«Обернули коммунаров в свежую газету, два чекиста в гробу сложены валетом. — Песня пелась с трудом, ладони быстро покрылись волдырями, но Ведерников с энтузиазмом П. Корчагина продолжал вгрызаться в российские подзолистые почвы. — Наградили их посмертно Троцкого портретом, а чтобы влезли, затянули члены все корсетом».

Солнце уже стояло высоко, когда Андрей Петрович выбрался из ямы и, с минуту полюбовавшись на творение рук своих, испоганил лесной озон дымом «Беломора», тяжело вздохнул и отправился производить эксгумацию тела. Легко сказать — только с третьей попытки удалось своротить плотно угнездившийся пень, натруженные руки ломило, а когда острая лопата сделала-таки свое дело, в нос густо ударил смрад полуразложившегося жмура, к слову сказать, еще и при жизни смердевшего изрядно.

«Ну, Зойка, ну, сука, ну, падла!» Андрей Петрович почувствовал, как рот его наполняется горькой, тягучей слюной, однако чашу сию ему надлежало испить до дна, и, вытащив из джипа рукавицы, он принялся кантовать останки человеческие на заранее расстеленную пленку. «Чтоб тебе, задрыга, ежа родить против шерсти, чтобы в жопу тебя березовым поленом, чтобы тебя, заразу…» Истлевший материал бомжовского прикида вдруг разошелся под его руками, вонь сделалась невыносимой, и явилось на свет содержимое карманов покойного — какая-то денежная мелочь, небольшая металлическая коробочка, судя по всему портсигар, и сопревший кожаный бумажник, осклизло-мерзкий, тем не менее весьма объемистый.

«Упертый, наверное, — подумал Ведерников, сразу же забыв про Зойку, с интересом заглянул в него и даже присвистнул от удивления: — А землю носом рыл я не зря!» Лопатник был прямо-таки образцово-показательным символом благополучия — карточки VISA и Eurocard/Mastercard, а также пухлая пачка баксов, причем двухмесячное пребывание в яме на доллары никак не повлияло, зеленели себе, как огурчики.

«Мимо нашего окна пронесли покойника, — настроение Андрея Петровича стало стремительно улучшаться, и, забросив трофеи в джип, он в темпе вальса поволок жмура на новое место обитания, — у покойника стоит выше подоконника, эх!» Лихо внедрил его в свежевырытую яму, с энтузиазмом присыпал и, взявшись за распотрошенную могилу, быстро вписал ее в рельеф окружающей местности: опыт — лучший учитель. Горький особенно. «Лепота! — Андрей Петрович огляделся и, удовлетворенно крякнув, утер трудовой пот. — Хрен тебе моржовый, Зойка, куда не надо, можешь звать своих ментов, и с мухтаром надыбают только дырку от бублика».

Места раскопов в самом деле надежно укрывала прошлогодняя листва с наваленным поверх нее засохшим словником, и отыскать присыпанное тело было крайне затруднительно, скорее всего невозможно. «Ажур». Запустив мотор, Ведерников стал осторожно сдавать задом; выждав момент, когда шоссе опустело, выкатился на обочину и мощно, с проворотом колес, взял старт в направлении Петербурга. «Нормальные герои всегда идут в обход. — Не доезжая до Сестрорецка, он повернул на Белоостров и, чтобы не светить „тойоту“ на милицейском КПП, двинулся в сторону Парголово. — Хрен с ним, что не в жилу, береженого Бог бережет». А сам все думал об изъятом у жмура добре, пока, снедаемый здоровым любопытством, не дал по тормозам и не приступил к ревизии.

«Мама моя родная, три тонны баксов на кармане у бомжары. — Сосчитав зелень, Андрей Петрович избавился от портмоне и, запихав валюту поближе к сердцу, занялся металлической штуковиной. — Сразу видно, говно из города Кукуева, в натуре железяка х…ва». Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что поверхность ее дает золотистый отлив и сплошь покрыта сетчатым узором, который как бы проступал из глубины металла и, несомненно, являлся признаком его необычайных свойств. «Нет, блин, чугунием здесь и не пахнет. — Повертев штуковину в руках, Ведерников нащупал на одной из ее сторон выпуклость, Оказавшуюся на деле кнопкой, и, надавив на нее, вдруг замер в восхищении с низко отвисшей челюстью: — Едрена вошь, вот тебе и железяка х…ва!»

Было с чего — послышался щелчок, и под торжественные переливы «Боже, царя храни» коробочка открылась, оказавшись портсигаром, украшенным изнутри изображением императора Николая Александровича. Портрет был выполнен в технике мозаики, только вместо смальты искрился разноцветьем драгоценных камней, и от сияния бриллиантов, изумрудов и рубинов, эффектно оттененных сапфировым фоном, Ведерникова бросило в пот. «Ну, бля, ну, бля, вот это, блин, хренотень!»

Под августейшим изображением было начертано золотом: "Его Величеству Императору Всероссийскому Николаю Александровичу в день трехсотлетия царского дома от дирекции златоустовских заводов.

Верноподданнейше желаем здоровья, крепкого как российский булат, из коего сей портсигар откован. Июнь года 1913-го".

«Ни хрена себе покойничек был упакован». Под царственные звуки гимна Ведерников крышку закрыл и, убрав подарок златоустовских умельцев подальше, в задумчивости закурил. «А фигня эта, видимо, стоит немерено, — прикинул он, — можно подняться неслабо».

Весь оставшийся путь он проделал на автопилоте, полностью отдавшись во власть своих мыслей, к слову сказать, глубоко меркантильных и совершенно неоригинальных. Перед глазами его вставали то шикарные виллы на океанском побережье Майами, то роскошные блондинки в лучших казино Лас-Вегаса, и в центре этого великолепия Андрей Петрович видел самого себя — крепко зажавшего парцелановым оскалом «беломорину» двухметрового красавца в малиновом пиджаке.

Ах, мечты, мечты, — уже на подъезде к городу Ведерникова заловил гаишник с радаром и, мастерски обув на полтинник без квитанции, тут же вернул к реалиям жизни: вопрос о Зойке-стукачке надлежало решать без промедления.

А иначе не то что там радужное будущее, просто приличное настоящее очень даже запросто могло накрыться тем самым женским органом, из-за которого, собственно, головная боль и возникла. Прав был Иосиф Виссарионович: нет человека, не будет и проблемы. После приятного общения с природой Ведерникову захотелось есть, и, покосившись на неоновую вывеску «Харчевня у Эдмундовича», он начал прижиматься вправо. А менты говорят по-другому: нет тела, значит, нет и дела, — лучше не скажешь.

Оставив джип на попечение «Клиффорда», он миновал гранитные ступени входа и, распахнув массивную, словно в застенке, дверь, на мгновение замер: «Ну, блин, и обстановочка». Заведение внутри было стилизовано под комендатуру ЧК. — вышибалы в галифе при портупеях, чоновец в буденовке, несущий караул в сортире, обшарпанный стол у прохода в зал, задрипанный телефон на нем и большой портрет вождя в золоченой раме на стене.

— Пожалуйста, товарищ. — Закосивший под Яшу Свердлова мэтр, лохматый, при пенсне, одетый, невзирая на жару, в кожаную тужурку, усадил клиента за столик и, раскрыв меню, тут же подогнал официантку, удивительно похожую на Инессу Арманд до ее знакомства с Ильичом.

— Что желаете, товарищ? — сурово осведомилась она.

Не мудрствуя лукаво, тот выбрал для начала мясное ассорти «Смерть капиталу», салат из крабов «Наденька» и блинчики с икрой «Привет рабочим», для основательности же был заказан бараний бок «по-каторжански а-ля Шушенское» с молодым картофелем, белыми грибами и — архиважно, батенька, — маринованными огурчиками. Запивать все это полагалось фирменным напитком «Грамадяньска кривь», а на десерт Ведерникову пообещали дыню, нарезанную кубиками, в шампанском. Говорят, что именно так ее готовил сам Эдмундович, поддерживая гаснувшие силы больных сокамерников в бытность свою в Коломенском централе.

«Мы жертвою пали в борьбе роковой», — ревел хрипатый граммофон. Обеденный процесс протекал под фонограмму хора престарелых большевиков, скатерти на столах украшал узор в виде серпа с молотом, а сама еда хоть и была на уровне, но подавалась в мятой алюминиевой посуде. Однако весь этот гэпэушный колорит ничуть Ведерникова не трогал и ни на йоту не отвлекал от тягостных раздумий — что делать конкретно с «барабанщицей»?

Он доел дыню в шампанском, оказавшуюся на деле выше всяких похвал, заплатил ильичевской шмаре Инессе Арманд и, миновав монументальное полотно, озаглавленное «Ленин с Ульяновым близнецы братья», направился к выходу.

«Да, не дурак был Феликс-то, уж он-то не терзался бы сомнением — сразу бы порубал всех врагов на куски. Постой, постой, свершилось — эврика!» Сморщился от подперевшей изжоги — вот они проклятые стрессы сказываются, — заливисто рыгнул и, погрузившись в джип, отправился на службу.

Остаток дня Ведерников был рассеян, и даже невероятная удача — ушел на «чейнч» злополучный «скорпион» — нисколько не обрадовала его. Он только ощутил еще острее, что все его благополучие, да что там — просто жизнь нормальная, зависит от какой-то бывшей парикмахерши с сексуальными ямочками на жопе, и почувствовал внезапно бешеную, ни с чем не сравнимую ярость. «Ну, стерва, я тебе устрою!»

Под вечер Андрей Петрович соорудил себе доверенность — благо чистых бланков хватало — на выставленный на продажу «ситроен», купил в ближайшем «ночнике» полдюжины пакетов с изображением красотки в неглиже и порулил на улицу Авангардную, где в блочном детище позднего социализма обреталась его бывшая пассия.

«А, нет ее еще дома, суки». Форточки на Зойкиных окнах были закрыты, экран телевизора не светился, и, запар-ковавшись поближе к подъезду, Ведерников принялся загибаться от скуки — в духоте салона под музыку: «Катя, Катя, Катерина, все в тебе ну прямо-таки по мне, ты, как елка, стоишь рупь с полтиной, нарядись — повысишься в цене…»

Где-то среди кустов брякало на гитаре несовершеннолетнее российское будущее, млели в предвкушении главного влюбленные на скамейках, а огромный помойный котище — полосатый, как матрац, с разодранным в боях ухом — взобрался на капот и понимающе уставился на автолюбителя желтым глазом: мыр-мыр, мы с тобой одной крови, ты ведь тоже вроде не кастрированный…

«Ну где же она, зараза?» Уже окна погасли в окрестных домах, и, глядя на страдавшего желудком ротвейлера, которого хозяйка выводила уже по третьему разу, Андрей Петрович распечатал пачку «Беломора». «Не иначе трахаться залегла с кем-нибудь, дешевка». Вспомнив, как, выламываясь, она строила из себя цацу, он засопел от ненависти, а в это время раздался звук мотора и, брякая колесами по ямам, во двор зарулило такси. «Не иначе как явилась, сука, не запылилась. — Усмехнувшись, Ведерников прищурился от света фар и в целях конспирации низко пригнулся к рулю. — Небось по аквапаркам-то не водят, оттрахали — и пинком под зад: свободна — иди, девушка, подмойся».

Предчувствие его не обмануло, такси действительно остановилось неподалеку от «ситроена», дверца «Волги» хлопнула, и в свете уличного фонаря нарисовалась гражданка Лохматовская. Но Боже, в каком виде!

То ли сказалась духота летней ночи, то ли выпито было чересчур, но только Зоечка была изрядно навеселе. Не то чтобы в стельку, в сосиску, до поросячьего визга, но до кондиций, вызывающих изумление, смешанное с отвращением.

— Трогай, шеф, — она с трудом отклеилась от «Волги» и двинулась большим зигзагом к дому, — катись, я тебе говорю, к едрене фене…

«Где только таскалась, сука?» Ведерников дождался, пока такси отчалит, и, выбравшись из «ситроена», направился за Лохматовской следом. «А шмон-то какой, неподмывашка хренова».

Действительно, в ночи струился ядреный запах перегара, облагороженного «Пуазоном», настоянный на женском поте, в подъезде к нему добавилась вонища от сдохшей в страшных корчах крысы, и, сморщившись, Андрей Петрович тихо сплюнул: «Ну и помойка, блин». Неслышно, как кот, он крался следом за Лохматовской, а та, отчаянным усилием взобравшись к себе на третий, наконец-таки сподобилась достать из сумочки ключ и начала искать замочную скважину: «Ну давай, входи, глубже, глубже».

Тугие ригеля подались с трудом, скрипнули петли, и только дверь открылась, как Ведерников зверем кинулся на свою неспетую песню.

Если что в нем и было от медведя, то в первую очередь не нижние конечности, а верхние — с мощными кистями, очень сильные, и он сноровисто сомкнул пальцы на податливой женской шее. Все было кончено за мгновение. Хрустнули сломанные позвонки, Зоечка обмякла, и Ведерников бережно опустил ее на пол — безжизненной накрашенной куклой с высунутым языком и стекающей по ноге струйкой мочи.

Секунду он стоял неподвижно, вслушиваясь в тишину спящего дома, затем прикрыл входную дверь и, криво усмехнувшись, зачем-то потянулся к сумочке покойной. «Ну, стерва грязная». О мертвых или хорошо, или никак, однако ж Андрей Петрович не мог сдержать свой праведный гнев. В девичьем ридикюле он обнаружил одинокую стобаксовую, початый блок презервативов и снятые по случаю жары черные чулки в крупную сетку — стандартный набор сдающей свои прелести напрокат бледи.

«Господи, ну что я за урод такой! — Он вдруг оскалился и с ненавистью посмотрел на покойницу: — Развели как лоха, держали за фраера ушастого, а под конец хотели еще и обуть на тридцатку. И все это из-за пятнадцатисантиметровой вонючей, покрытой слизью трубки».

Он почувствовал спокойную злость, как во время драки, и принялся стаскивать одежды с убитой. Не торопясь разделся сам и, с легкостью подхватив еще теплое тело на вытянутые руки, понес его в ванную. Затем вернулся, чтобы взять захваченный с собой двенадцатидюймовый «нож для выживания», пальцем проверил остроту лезвия и внезапно ощутил, как его распирает чувство уважения к собственной персоне: только что он замочил своими руками телку, а в нем даже не шевельнулось ничего, это ли не верх самообладания, апофеоз мужественности и решительности.

«Живых врагов у нас не будет». Крепко придерживая труп за голову, Ведерников всадил лезвие в горло и, не обращая внимания на кровь, сноровисто перерезал шею. Открыл теплую воду и, глядя, как рубиновые струи винтом исчезают в стоке, неторопливо вскрыл покойнице грудную клетку, уж больно клинок был хорош, острый, с легко берущей кость пилой.

Работа спорилась — скоро легкие с сердцем лежали в раковине, кровь уже практически стекла, но, когда он приступил к потрошению брюшной полости, начались некоторые сложности. Кажется, велика ли была покойница, а сколько в ней оказалось требухи — вонючих кишок, полных непереваренной пищи и дерьма! «Нажралась как свинья. — Ведерников ради интереса вскрыл желудок убитой и, криво усмехнувшись, принялся грузить внутренности в полиэтиленовый пакет. — Только впрок ей явно не пошло».

Передохнул, покурил «Беломора» и с новыми силами взялся за нож.

И все же процесс членения растянулся аж на полночи — особенно Андрей Петрович намучился с костями таза и берцовыми, но человек — венец мироздания, и где-то к четырем часам гражданка Лохматовская была по частям упакована в полиэтиленовую тару. «Ну вот и все, как говаривал Штирлиц». Одевшись, Ведерников за два захода погрузил женскую плоть в машину, вымыл в квартире пол, затер пальчики и не забыл на прощание про сумочку со ста баксами. «Это мне, родная, на организацию твоих похорон, — решил он. — Гуд бай, май лав, гуд бай».

С «беломориной» в зубах он запер входную дверь и, усевшись в «ситроен», взял курс на Горелово, где у него имелась небольшая животноводческая ферма. Кто это сказал, что свиньи едят один только комбикорм? Ошибочка — хрюшки-то, они всеядные. Да и собачки сторожевые тоже весьма уважают свежее мясо. С косточкой.