Как ни крути, а все-таки человек — венец мироздания, даже если у него не откручивается секретка на колесе.
Ухватив зубило чуть ли не зубами, Снегирев вытащил его из покрышки и, приставив острие к бастующей гайке, взялся за правку. Двух ударов по касательной оказалось достаточно — секретка, слава труду, подалась, и, поменяв угробленное колесо на запасное, он что было сил погнал «мышастую» по Славе: «Давай, моя девочка, давай».
Девочка дала — с ревом пронеслась над Сортировочной, стремительно форсировала Неву и, выбравшись на правый берег, полетела стрелой вдоль Дальневосточного мимо Веселого поселка к улице Коллонтай. Дальше были сплошные проспекты — Большевиков, Новаторов и, слава Богу, Косыгина.
«Вот эта улица, вот этот дом». Наконец Снегирев загнал «мышастую» в боковой проезд, объезжая детский садик, сделал круг по двору и, запарковавшись неподалеку от помойки, потянулся за биноклем. «И кого мы имеем?» Совсем недалеко от арки он увидел знакомый «фольксваген-гольф», чуть поодаль на детской площадке стояла «семьсот сороковая», значит, все находились на месте и наверняка уже вцепились друг другу в глотки.
«Угораздило тебя, Людмила Ивановна». Глянув на зашторенные окна ведерниковской обители, Снегирев начал собираться и, экипировавшись по полной программе, двинулся вдоль зарослей боярышника к дому. «Поцелуй меня в щечку впалую, почитай мне на ночь „Землю малую“». Через раскрытую форточку на первом этаже доносились громкие звуки гульбища; где-то неподалеку вонюче газовала на мо — киках молодежь, а из кустов в детском саду слышалось заунывно-патриотическое под гитару:
Среди песков, «афганцем» опаленных,
На склонах гор, где стонет камнепад,
Лежат останки ветром погребенных
В чужой земле оставшихся солдат.
Невесты их давно детей родили
И о былом не любят вспоминать,
Отцы спились, друзья совсем забыли,
И только матери их продолжают ждать.
«Как сыр — со слезой». Снегирев вошел в подъезд и, поднявшись на третий этаж, прислушался: «Глазки, глазки, голубые глазки, ласки, ласки…» Из квартиры Ведерникова не доносилось никаких подозрительных звуков, но это ничего не значило — внутри работали профессионалы.
«Ну а вот так?» — Вставив в уши головные телефоны. Скунс приложил к двери микрофон-стетоскоп и сразу же услышал, помимо песни веселой, скрип паркета под мужскими ногами. Знакомый до боли звук шагов приближался, и не раздумывая киллер вытащил ПСС — бесшумный ствол, пробивающий с расстояния в двадцать пять метров двухмиллиметровый стальной лист. Ловкие пальцы между тем неслышно отодвинули ригеля, дверь медленно открылась, и сразу же раздались два хлопка — не громче, чем при стрельбе из пневматической винтовки.
Возникший на пороге очкарик из «фольксваген-гольфа» выронил ствол, коротко вскрикнув, схватился за колено и от удара пистолетным дулом опрокинулся навзничь, звучно приложившись черепом о пол в прихожей.
— Группироваться надо при падении. — Прикрыв за собой дверь. Скунс безжалостно прострелил упавшему здоровое плечо и, чтобы уже не отвлекаться потом, раздробил заодно вторую ногу. — Лежи тихо, думай о смысле жизни.
А чтобы лежалось спокойнее, ударом ноги сломал очкарику челюсть — вдребезги, раздробив лицевые кости на мелкие, не собрать, осколки и, ласково улыбнувшись, направился в комнату. И сразу убедился, что чудеса бывают только в сказках — на полу, уткнув лицо в кровавую лужу, лежала полуодетая Заболоцкая. Когда вломились непрошеные гости, она, судя по всему, собиралась в ванную и от удара в темя упала замертво, крепко зажав в руках полотенце. Неподалеку от нее, с разрывной пулей в животе, стонал в забытьи Колун, его мордастому напарнику повезло чуть больше — он уже остывал, а вот господина Ведерникова что-то не было видно. Он отыскался в ванной — еще теплым, обезображенным пытками трупом, и, глянув на его растерзанное мужское хозяйство, Скунс поспешил в прихожую к раненому.
— Ты еще не истек кровью, искатель сокровищ? Тогда давай поговорим.
Собственно, разговора не получилось. Коротко тявкнул ПСС, посылая острую калибра семь шестьдесят две пулю очкарику между ног, тот судорожно забился и даже не заметил, как Скунс изъял у него массивный, странного вида портсигар.
— Бросай курить, вставай на лыжи, и ты избавишься от грыжи…
Белому Палачу, однако, было не до лыжного спорта. Он лежал в луже собственной крови у самой двери в сортир и медленно уходил из жизни-в муках, на глазах у врага, беспомощный и безответный, как все его бесчисленные жертвы.
— Ладно уж, считай себя коммунистом… — Мечтать 6 смерти врага, как всегда, оказалось много приятнее, нежели воочию ее наблюдать. Скунсу быстро наскучило смотреть на предсмертные трепыхания, и, поставив точку ударом пальца под кадык, он вернулся в комнату.
«Фашист пролетел». Пол покрывали кровавые разводы, шкаф, за которым виднелся открытый потайной сейф, был сплошь в мозгах Колунова напарника, а сам Колун раскинулся с блюдцеобразной дырой в животе и что-то невнятно бормотал.
— Это тебе не пьяных мужиков отоваривать. — Усмехнувшись, Скунс вытащил шприц-тюбик и вколол его лежащему в бедро. — Попался специалист, и вот пожалуйста — в брюхе амбразура.
Он пощупал раненому пульс, всадил еще дозу и, глянув на часы, закатил пару-тройку пощечин:
— Не мякни, поговорить надо.
Наконец Колун открыл глаза и, застонав, перевел взгляд с люстры на склонившегося к нему человека:
— Ты… кто?
— Хрен в пальто. — Скунс недобро прищурился. — Деваха одна пропала, не знаешь, где поискать?
— Больно как. — Колун с трудом разлепил запекшиеся губы и скривился в подобии ухмылки: — Отпусти, брат… чтобы сразу… Телка твоя скорее всего в «мясном цеху» парится…
— Не понял. — Скунс нахмурился и, вытащив шприц-тюбик, поднес его к глазам раненого: — Помнишь, что это такое? «Блаженная смерть». Говори толком, и будет твоя. Какой такой «мясной цех»?
— Институт… болезней мозга… бывшая комитетская «тройка». Программа «Восток — Запад»… — Колун закрыл глаза, и по его лицу пробежала судорога. — Все там, и бабы, и наркота. У Шагаева спроси, если сможешь…
Внезапно он хрипло рассмеялся и, охнув, сразу же скорчился в новом приступе боли.
— А я ведь тебя узнал… не по роже… по зенкам… Черножопые на Серебряном Берегу про тебя целый фильм сняли, в архиве хранят. Ты там в фас и в профиль… с электродами в дырке чуть поменьше моей… а потом в яме с дерьмом прохлаждаешься… Так что нас всех поимели… И тебя, и меня, и телку твою… родина-мать трахает всех подряд…
Заскрежетав зубами, он внезапно вытянулся, и на его белом как бумага лице выступил холодный пот.
— Ну давай… ты ведь знаешь, как больно…
Действие промедола, видимо, начало слабеть, и, проглотив в горле ком, Скунс вколол раненому шприц-тюбик с «блаженной смертью» — мгновенно действующим ядом.
— Спа… — Тело Колуна дернулось, глаза закатились, и на его лице расплылась улыбка — уже посмертная.
«Да, милая, здесь тебе не Канары». Скунс накрыл тело Заболоцкой полотенцем, запер за собой дверь и, спустившись по лестнице, вышел из подъезда. Народ все еще гулял, молодежь каталась на тарахтелках, а любители песни исходили в кустах на шансон. Никем не замеченный, он забрался в «мышастую».
На обратном пути он заметал следы. Сняв с кроссовок маскировочные подошвы, отправил их в первое попавшееся пухто, старательно смыл с рук «антидакт» и, съехав на набережную, утопил в невских водах засвеченный ПСС — от греха подальше. Потом залез в «Ниву» и, вытащив «Псион», привычно пробежался пальцами по клавиатуре…
"Здравствуйте, дорогой друг! На вашу просьбу спешу сообщить нижеследующее. Программа «Восток — Запад» являет собой продолжение научных разработок, касающихся создания и испытания в натурных условиях так называемых вирулентных сперматозоидов — мужских половых клеток с уникальными свойствами. Будучи распыленными над какой-либо территорией, они начинают активно размножаться, заселяя все более или менее влажные места. Через пять-шесть недель все женщины детородного возраста, проживающие в данном регионе, будут беременны с процентной вероятностью, приближающейся к единице.
В рамках программы «Восток — Запад» предусматривается оплодотворение возможных испытуемых посредством вирулентных сперматозоидов с целью получения человеческих зародышей, используемых в дальнейшем для нужд фетальной (клеточной) терапии.
Ввиду крайней секретности темы и жесткого временного лимита прошу вас, дорогой друг, удовлетвориться вышеизложенным…"
На календаре был уже сентябрь, а в природе, похоже, ничего не изменилось. Днем все так же припекало солнце, а в вечернем воздухе по-прежнему роилась мошкара, только, может, желтых листьев на земле прибавилось да потянулись на юга первые ласточки птичьей эмиграции.
Время близилось к полуночи. Сергей Петрович Плещеев сидел в глубоком кресле перед телевизором и подобно Цезарю делал сразу три вещи: листал низкопробное бульварное чтиво, смотрел кино о жизни животных и думу думал. Книга посвящалась чеченской разведчице-лесбиянке, которая по приказу центра враз поменяла ориентацию и, превратившись в нимфоманку, мигом извела на сперму всех врагов мужеска пола. Помогали ей в этом еврей-интернационалист Хаим Соломон, служивший сутенером радист Вася Хренов и отставной герой невидимого фронта активный извращенец Гиви. В фильме половой вопрос также стоял ребром. Была показана трогательная, местами переходящая в нечто большее дружба фокстерьерши Вики и карликового пинчера Эрнесто. Природа-мать пыталась распорядиться по-иному, создав трудности чисто физиологического плана, но смышленые друзья человека обманули злую судьбину и неоднократно брали верх. Собственно, верх брал неугомонный Эрнесто, а чтобы пинчер был на высоте, любящая сука рыла яму и укладывалась в нее на брюхо. Полная гармония.
Зато в мыслях Сергея Петровича гармонии не наблюдалось. Сказать больше, были они какие-то безрадостные. Причин для этого хватало: непоправившийся Лоскутков, непойманный Скунс, недосягаемый генерал Шагаев, ненайденные похитители девиц… Все с приставкой «не». А самое главное, конечно, недобитая сволочь вокруг. Чем больше собиралось данных о власти предержащей, тем муторнее становилось на душе. Сразу вспоминался бородатый школьный анекдот из французской жизни:
— Скажите, а порядочные женщины есть у вас?
— О, конечно, есть. Только они стоят дороже.
«А не послать ли мне все это к чертовой бабушке? — Плещеев отшвырнул книжонку, зевнул и, потянувшись к пульту, принялся использовать свою свободу выбора. — Один хрен, всех не перестреляешь».
На одном канале шел футбол, по другому давали боевик — с пальбой из тридцать восьмого калибра по плохим парням, и, остановившись на вялой эротике, Сергей Петрович вдруг услышал телефонную трель.
«Не спится кому-то, не дай Бог, Людмилу разбудили». Он быстро поднялся, снял трубку и, снова зевнув, приложил ее к уху:
— Слушаю.
— Только внимательно слушай, Плещеев. — Мужской голос был удивительно знакомым, и, сразу же вспомнив седоволосого водителя «Нивы», Сергей Петрович спать расхотел.
— Говорите, я весь внимание.
— Если хочешь Шагаева, двигай к себе в контору и жди у компьютера. — Позвонивший замолчал и, перед тем как отключиться, дал совет: — Не ссы, очком не играй, прорвемся.
Нет, все же осень брала свое. Клены в парке стояли с красно-желтыми заплатками на зелени нарядов, воробьи на песчаных дорожках уже чирикали без энтузиазма — чик-чи-рик, лету хана, скоро заморозки; а начальство плещеевское поменяло летний хлопковый костюм на двубортно-основательный из шерсти и, сидя за столом, чем-то напоминало насупленного филина.
— Ну хорошо, Сергей Петрович, информация прошла, так ведь ее проверить надо, и, сам понимаешь, охраняют этот институт болезней мозга не вохровцы с берданками… Чего ж ты от меня хочешь?
— Понимания и содействия. — Плещееву почему-то стало наплевать на всякую субординацию, и, положив на стол крупные, отнюдь не изящного вида ладони, он вдруг с суставным хрустом резко сжал их в кулаки. — Не поможете, буду рассчитывать на собственные силы. Уж что-что, а снимать часовых мои парни умеют… Никуда Шагаев не денется…
— Ну ты разбушевался, Аника-воин. — Начальство с интересом, будто увидев впервые, воззрилось на Плещеева и, покачав головой, совершенно неожиданно раздвинуло улыбкой губы: — Ишь буйный какой. Да для Шагаева ни ты, ни я не фигуры. Я только и слушаю тебя сейчас, потому как все, нет его — холодный лежит.
— ???
— Да, убили вчера, по пути на работу. Все сыскари подняты на ноги, землю носом роют, но уже ясно, что дело «глухарь». Безо всякого просвета. Работали профессионалы не просто экстра-класса, а супер, элита, слов не подобрать.
Ранним утром без шума подняли гаишный вертолет, с точностью до минуты выпасли машину Шагаева и, зависнув над ней, продырявили генералу желудок. Заметь, не голову, а живот, чтобы дольше мучился. Причем стреляли из «вампира», крупнокалиберной винтовки, специальной экспансивной пулей. Она легко прошила бронетриплекс и, разорвавшись у Шагаева в брюхе, напрочь вынесла все кишки. Я видел генеральскую машину вчера. — Начальство положило очки на стол, и особой скорби на его лице не отразилось. — Дырка в стекле с орех, а внутри словно на бойне. Шагаев, говорят, после этого еще жил два часа, если, конечно, это можно назвать жизнью. С вывернутым наружу собственным дерьмом…
«Да, — сказал бы Снегирев, — Санька Веригин привык работать в американском стиле — исключительно в корпус».