ГЛАВА СОРОКОВАЯ

То, что было
Фрагмент пятый

С рулевым Шалаевскому не повезло. По жизни тот оказался жутким пессимистом и, не успев тронуться, сразу же начал скулить. О бардаке, творящемся вокруг, о сволочном Аэрофлоте, зажавшем было его кровный секонд-хэнд и лишь сегодня возвратившем имущество взад, о том о сем, о ментовских поборах, о бабах, об этих грязных шлюхах, не желающих с ним общаться, разве что за деньги. В углах водительского рта копилось что-то белое, пахло от него вспотевшим козлом, и майор злорадно ухмыльнулся: не дают — и правильно делают.

— Вот здесь останови, пожалуйста. — Выбрав подходящее местечко, он выдавил улыбку и, как только «додж» замер, приласкал очкарика «лапой дьявола» в кадык: «Как ты меня достал своей скульбой». И того не стало — захрипел, схватившись за горло, обильно пустил изо рта кровь и, дернувшись, затих. С переломанным щитовидным хрящом.

«Наконец-таки заткнулся». Выключив габариты, Шалаевский заглушил мотор и потянулся к сумочке-пидораске, висевшей на поясе у убитого. «Хорошо стало, тихо».

Как явствовало из паспорта, страдальца звали Дмитрием Александровичем Березиным. Денег у него было долларов двести, имелось также удостоверение водителя группы "Б", и, судя по вороху доверенностей, накладных и прайс-листов, подвизался покойный на ниве торговли. А еще у Дмитрия Александровича был едва початый термос с кофе, по соседству с которым лежал пяток остывших чебуреков, и этим обстоятельством майор воспользовался без промедления.

«Спасибо, кормилец». Частично заморив червя, он оттащил жмура в конец салона и, развалившись на водительском месте, включил дворники. «Ну и тоска, а еще столица».

В самом деле, дождь хоть и ослаб, но шел не переставая, кремлевские звезды почему-то не горели в ночи, а ближайший фонарь был разбит. Стоял поздний августовский вечер — ненастный, сумрачный и ничего хорошего не суливший.

«Ну уж так и ничего хорошего?» Шалаевский закурил реквизированный «Ротманс» и, включив приемник, принялся крутить ручку настройки. «Самое главное сейчас — не суетиться, — думал он. — На вокзалы не соваться, в метро не лезть — вон сколько там телекамер, и наверняка все его, Мочегона, высматривают. А так хрен меня найдешь сразу в огромном городе, да еще в таком бардаке». Не дослушав репортаж из Белого дома, он потянулся и протяжно зевнул:

«Ну, надеюсь, Дмитрий Александрович не завоняет», — закрылся изнутри и, повалившись на мешки с буржуазными обносками, мгновенно, без сновидений, заснул.

Проснулся майор от чувства голода. «Мои глисты сбегут от меня». Чтобы хоть как-то обмануть природу, он закурил и посмотрел на часы: «Уже полдевятого, сердце родины моей проснулось…» Действительно, где-то неподалеку с грохотом вывозили помойку, лаяли облегчившиеся друзья человека, и Шалаевский хрустнул суставами. «Надо убираться, но вначале сменим гардероб». Он принялся с энтузиазмом рыться в секонд-хэнде и, облачившись в джинсы, зеленую рубаху и коричневый пуловер, сразу сделался похожим на американского люмпена, а натянутая до ушей бейсбольная кепка лишь усилила эффект неприкаянности. «Хорош!» Посмотревшись в зеркало заднего вида, Шалаевский нахмурился и, вытряхнув из фибрового чемоданчика — снова, блин, чемоданчик! — шоферский инструмент, определил в него «Калашникова» с укороченным стволом, боезапас и аккуратно свернутую ментовскую форму. Документы с деньгами он убрал в сумку-пидораску и, повесив ее под свитер, вылез из мини-вэна на улицу. «Дмитрий Александрович, не поминай лихом».

Дождь моросил по-прежнему — занудно и печально, небо, казалось, можно было достать рукой, и, хлюпая промокшими полуботинками по лужам, Шалаевский ухмыльнулся: «Так, говоришь, утро красит нежным светом стены древнего Кремля?»

Ему никто не ответил — песенник-орденоносец давно преставился, пролетариат спешил на работу, а злющая, как мегера, дворничиха жгла в пухто порожние коробки и материла по-черному ларечников, засношавших ее картонной тарой.

«Хорошо горит». Особо не переживая, майор распрощался с милицейским прошлым, купил в ближайшем павильоне полдюжины «сникерсов» и, провожаемый недоуменным взглядом продавщицы, — и как это у некоторых жопа не слипается? — съел их на ходу, и порядок!

«Ни хрена себе». То и дело ему стали попадаться застывшие без движения трамваи, троллейбусы с опущенными «рогами», и, миновав очередное людское скопище у уличного громкоговорителя, майор покачал головой: «Страна уродов! Перестройка, демократия, блин, ГКЧП! Едва третью мировую не начали, засранцы, а все туда же — чрезвычайное положение в стране, порядок, тьфу!»

В киоске «Союзпечати» он приобрел путеводитель по Москве и, потребив в какой-то забегаловке тройную порцию котлет, долго распивал чаи с коврижкой, рассматривая план-схему первопрестольной: «Эко всего наворочено-то. Придется брать мотор».

Натурально, на гоп-стоп, — не доезжая квартала до нужного места, майор полез было в карман:

— Шеф, тормози, — и, едва машина встала, глушанул рулевого минут на двадцать — «извини, приятель, судьба», — выгреб содержимое водительских карманов, выключил зажигание и быстро пошагал к торговой точке, окрещенной на плане магазином постижерских изделий.

Собственно, лабаз был сборный — по левую руку торговали сексуальной всячиной, а с правой стороны продавались парики, шиньоны и фальшивая мохнорылость на любой вкус, от бороды Черномора до пушкинских бакенбардов.

Ввиду неурочного времени народу в магазине было мало, лишь парочка тинейджеров, вспотев, листала возбудительный журнальчик да средних лет герой труда вертел трясущимися пальцами машинку для рукоблудия и горестно вздыхал, не понимая, на кой хрен она ему нужна. Сыто жужжали под потолком зеленые мухи, вздрагивая во сне, спал на бедре надувной потаскушки кот, а со стены всем ласково улыбался милашка Анабель — с томным взглядом, с грудями до пояса и мужским членом до пупа.

— Вот этот покажите. — Проигнорировав качественные презервативы с «усами», сногсшибательные кольца для клиторальной стимуляции и непревзойденный крем для пролонгации коитуса, Шалаевский выбрал сивый патлатый парик, полный комплект мохнорылости вместе со специальным клеем и, расплатившись, дрогнул — ну и дерут, легче настоящий скальп содрать с кого-нибудь…

Снова окунувшись в непогоду, он сверился с картой и, обнаружив на соседней улице комиссионку, купил, не мудрствуя лукаво, большую сумку с надписью «Мой дом СССР», широкую ветровку с капюшоном и высокие — хоть и не первой свежести, но крепкие — ботинки фирмы «Милитари». Приобрести зеркало оказалось совсем не сложно — оно очень плохо стояло на прилавке, и, выбравшись на улицу, майор направился к кирпичному линкору, заселенному, судя по залежам строительного мусора вокруг, совсем недавно.

Как он и думал, замок на дверях подъезда отсутствовал, проход на чердак также был незаперт — не до того, и, удобно устроившись под самой крышей, майор принялся работать над имиджем.

Напялил половчее парик, украсил — если бы так! — вывеску фальшивой мохнорылостью и, с пристрастием глянув на свое отражение, поморщился: ну и урод. «Вылитый Сусанин, смерть за царя, блин!» Вытащив березинский паспорт, он уставился на фотографию убитого, затем посмотрелся в зеркало и, хмыкнув, тяжело вздохнул: «Есть что-то, но не то. Все-таки больше похож на Сусанина… А если вот так?» Он водрузил на нос реквизированные у покойного очки и сразу же криво оскалился: "А вот теперь гораздо лучше. Патлато-бородато-очкастый урод. И краснокожая паспортина при нем:

Березин Дмитрий Александрович, 1953 года рождения, проживает в городе Москве, улица Лесная, дом такой-то. Русский, разведен, защитник отечества. Ажур!"

А в том, что паспорт окажется в розыске не скоро, майор не сомневался. Пока найдут его законного хозяина — скорее всего по запаху, — пока прокачают все, пока ориентировки разошлют… Да еще при таком несусветном бардаке. Главное сейчас — живым остаться, а ксиву по уму можно выправить и потом, не торопясь.

«Ну, чтобы сдохли наши враги». Он смачно хрястнул зеркалом о стену, переобулся и, сняв на время вышибавшие слезу очки, определил «Калашникова» на плечо под куртку — хорошо, если бы не пригодился. Переложил имущество в сумку, спрятал чемодан в куче хлама и, спускаясь по лестнице, сунул ментовские штиблеты в мусоропровод.

На улице все было по-прежнему — моросил зануда дождь, грохотали кое-где танковые двигатели, а у громкоговорителей толпились россияне и с упорством параноиков твердили заклинание: «Свобода, равенство, Ельцин». «Больные люди, тьфу! — Сплюнув, Шалаевский поднял капюшон ветровки и, посмотрев на часы, принялся голосовать. — Не понимают, идиоты, что рабы не могут быть свободны, а равенство возможно только среди равных. Интересно, поезда еще ходят в этом хаосе?»

— К трем вокзалам довезешь, отец? — Увернувшись от брызг, он заглянул в салон остановившейся «копейки» и, уловив сомнение в глазах водителя, седого как лунь морщинистого старца, улыбнулся: — Поехали, не обижу.

— Седай. — Буксуя умирающим сцеплением, дед тронул «жигуленка» с места, и майор, заметив на руле ручное управление, поморщился:

— А что это, батя, дома тебе не сидится, в такую-то погоду?

— А жрать-то я буду чего, едрена мать? — Выругавшись, старец насупился и, дав на светофоре по тормозам, сдвинул кустистые брови. — Сынок отыскался хренов. Чем дурацкие вопросы задавать, лучше у Горбача поинтересуйся, как дошли до жизни такой, только и остается, как взять крупнокалиберный и длинной очередью, пока ленты хватит.

— А кого стрелять-то будешь, отец? — Майору стало интересно, и, вытащив березинский «Ротманс», он протянул сигареты воинственному рулевому: — Вот, покури вначале…

— Не знаю. — Даже не взглянув на курево, тот внезапно остановил машину, и в его выцветших глаукомных глазах заблестели слезы. — Я, гвардии майор, на старости лет блядей развожу, сволочь всякую. Знаешь, мы с барбосом живем вдвоем, так вот не объяснишь ему, хвостатому, что демократия пришла, жрать он хочет. — Он вытащил-таки сигаретину, и Шалаевский понял, что вместо левой руки у него протез. — Только не думай, и при красножопых хорошо не было. Родина, Сталин, партия — все это говно, говорильня. А вот три года лагерей, а потом два — штрафбата, да заградотрядовцы за спиной в две линии, и сын мой Лешка, что в цинкаче из Афгана привезли, это я на своей шкуре испытал, в печенках сидит. Ну все, хватит!..

Глубоко затянувшись, он внезапно сник и, выбросив окурок в окошко, включил левый поворотник.

— Это у меня маразм такой. Только что б они там ни говорили у своего Белого дома про новую жизнь, херня это все равно. Народ наш, паря, никогда свободным не будет, потому как быдло. Стадо. Делай с ним что хошь — хоть коммунизм строй, хоть демократию затевай, единственно, что он может, — это своего боднуть, что рядом у корыта. Куда, паскуда, прешь? — Дед врезал дальним светом зазевавшейся «Таврии», и всю оставшуюся дорогу ехали в молчании, только стрекотал загибавшийся распредвал.

— Велика Россия, батя, всех сволочей не перестреляешь. — Вздохнув, Шалаевский расплатился с отставным майором и, выбравшись из «копейки», направился к Ленинградскому вокзалу.

Почему к Ленинградскому? А черт его знает, просто взял и пошел, положившись на инстинкт, словно дикий зверь в незнакомом лесу. Причем не просто пошагал, а вальяжно развинченной походкой склонного к позерству му-дака, в первом же ларьке затарился пивком и, присосавшись к банке, потянулся к кассам неуклюжим, всклокоченным и полным самомнения говнюком. А иначе никак, поймают. Как внешность ни меняй, но если бородато-очкастый лох упруго стелется спецназовским шагом, а глаза его отсвечивают стальным блеском, то возникает естественный вопрос: кто же он на самом деле? Форма должна соответствовать содержанию.

Взяв купейный до Северной Пальмиры, майор швырнул пустую банку в урну, смачно откупорил новую и, изображая расхлябанность во всех членах, глянул на часы — до отправления еще больше часа.

Удивительно, кругом такой бедлам, а поезда по расписанию ходят.

— Девушка, а с чем они у вас? — Скривившись, он купил пирожок с рисом и яйцом, уделав бороду в рисе, а усы в яйце, нехотя съел его и, изображая отсутствие аппетита, поплелся к киоску с прессой. — Девушка, а «Плейбой» есть, у вас? Такой дорогой?

Выбрав наконец пару газетенок, он хмыкнул и свернул их трубочкой, а к перрону уже подали состав, и пассажиры потянулись к вагонам — джинсы, босоножки, баулы и горячее желание побыстрее убраться из столицы. «Ну, пан или…» , Майор снял под курткой автомат с предохранителя и, приготовившись к самым решительным действиям, неторопливо двинулся вдоль перрона. «Если что, с двумя рожками и четырьмя обоймами я им дорого дамся, вспоминать будут, долго». Все его чувства обострились до предела, мир воспринимался интуитивно, на уровне подсознания, однако пока, тьфу-тьфу-тьфу, эта самая интуиция говорила: «Всем ты, дорогой, до фени, спокойно все».

Никому не интересный, он без препон добрался до вагона, миновал сонную проводницу и, расстегнув ветровку, взялся было за рукоять «Калашникова»: «Не расслабляться, могут замочить прямо в купе». Ничего подобного, там шла обычная предвояжная суета — путешественники укладывали свое имущество подальше и на появление Шалаевского отреагировали вяло:

— Здрасьте, здрасьте, так это ваше место внизу? Сейчас освободим, момент.

«Пятнадцать минут до отхода». Окинув соседей взором, майор поставил сумку с боезапасом в ногах, фиксируя периферическим зрением обстановку за окном, развернул наобум газетенку: «Ищу спонсора без вредных привычек… Биде из Парагвая сделает вас неотразимой… Потомственный колдун сделает массаж простаты так, что вы этого даже не заметите… Дешево продам дом в Новгородской области, телефон для справок в Ленинграде…»

«Ну-ка, ну-ка… — Шалаевский внезапно встрепенулся и, хмыкнув, прищурился: — Дом в Новгородской? Дешево? С большим участком? Будем думать… Если живы будем».

Загрузка...