Преступления за кремлевской стеной

ОТКРЫТЫЕ КАБИНЕТЫ

ГКЧПисты… Трое покончили с собой, остальные — амнистированы. А поначалу казалось, что у них не осталось ни малейшего шанса.

Покончившие с собой Б. Пуго, Н. Кручина и С. Ахромеев занимали очень высокие посты и были причастны ко многим государственным тайнам. Не «помог» ли им кто-то, кому они были опасны?

«Забот у Николая Ефимовича Кручины, управляющего делами ЦК КПСС, всегда хватало, — писали Валентин Степанков и Евгений Лисов. — Хозяйство, вверенное ему, было огромным и отличалось отменным качеством. Партии принадлежали лучшие в стране административные здания, общественно-политические центры, издательства, типографии, больницы, специальные базы промышленных и продовольственных товаров, секции магазинов, различные производства, и даже аффинажный завод, на котором изготовлялись золотые кольца и прочие драгоценности. Короче «остров коммунизма», завхозом которого был Николай Ефимович, требовал немалых расходов на содержание.

Николай Ефимович Кручина стал первым в истории управделами ЦК, которому пришлось держать публичный ответ о доходах и расходах КПСС.

Факт открытого вмешательства «посторонних» в самую интимную сферу деятельности ЦК говорил о том, что в прежнем комфортном режиме партии уже не жить.

В ведомстве Кручины не было людей, которые знали, как можно жить по-другому, и поэтому было решено привлечь специалистов из «боевого отряда партии» — КГБ. Так у Николая Ефимовича появились новые подчиненные — офицеры разведки, отлично разбирающиеся в хитростях западной экономики. В их задачу входила координация экономической деятельности хозяйственных структур партии в изменившихся условиях. Проще говоря, они должны были научить партию быстро делать большие деньги и надежно их прятать. Уроки пошли впрок. Партия стремительно обезличивала свои миллиарды при посредстве специально создаваемых фондов, предприятий, банков, зашифровывала заграничные счета, формировала институт «доверенных лиц», этаких карманных миллионеров при ЦК. Все это гарантировало стабильный и анонимный доход в условиях самых экстремальных, вплоть до жизнедеятельности в подполье.

Из показаний Зои Ивановны Кручины: «В пятницу, 23 августа, муж вернулся со службы в 18.45. Я спросила: «Почему так рано?» Он ответил: «Я уже отработал…»

По свидетельству известного историка, члена ЦК КПСС Роя Медведева, Горбачев заблаговременно предупредил Кручину о своей отставке с поста Генерального секретаря и попросил привести в порядок трудовые книжки работников партаппарата, а также выдать им зарплату. Эта просьба осталась невыполненная. Слова «я уже отработал» относились не просто к конкретному дню 23 августа, — они подводили черту под всей жизнью.

Из показаний Евланова, офицера охраны КГБ: «В 5.25, находясь внутри здания, я услышал сильный хлопок снаружи. Впечатление было такое, как будто бросили взрывпакет. Выйдя на улицу, я увидел лежащего на земле лицом вниз мужчину… Немного поодаль валялся сложенный лист бумаги…

Это была одна из двух оставленных Николаем Ефимовичем записок: «Я не заговорщик, но я трус. Сообщите, пожалуйста, об этом советскому народу. Н. Кручина».

Вторую записку нашли в квартире: «Я не преступник и заговорщик, мне это подло и мерзко со стороны зачинщиков и предателей. Но я трус. (Эта фраза подчеркнута).

Прости меня Зойчик детки внученьки (без запятых).

Позаботьтесь, пожалуйста, о семье, особенно вдове.

Никто здесь не виноват. Виноват я, что подписал бумагу по поводу охраны этих секретарей. (Имеются в виду члены ГКЧП). Больше моей вины перед Вами, Михаил Сергеевич, нет. Служил я честно и преданно.

5.15 мин. 26 августа Кручина».

Следственная бригада, работавшая на месте происшествия, установила, что перед смертью Н. Кручина не подвергался физическому насилию и не уничтожал каких-либо бумаг. В квартире в целости и сохранности находились документы, проливающие свет на многие секреты ЦК, в том числе и финансовые».

Отгремели выстрелы на Смоленке.

Прозвучала весть об аресте всей «восьмерки». «Кто следующий?» — спрашивали мы себя. На чьих запястьях теперь лязгнут стальные наручники?

И все же — амнистия. Почему? Так проще…

«Государь может не опасаться заговоров, — поучал Никколо Макиавелли, — если пользуется благоволением народа, и наоборот, должен бояться всех и каждого, если народ питает к нему вражду и ненависть. Благоустроенные государства и мудрые государи принимали все меры к тому, чтобы не ожесточать знать и быть угодным народу, ибо это принадлежит к числу важнейших забот тех, кто правит».

УКАЗ

ПРЕЗИДЕНТА РОССИЙСКОЙ СОВЕТСКОЙ ФЕДЕРАТИВНОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

В связи с действиями группы лиц, объявивших себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению, постановляю:

1. Считать объявление комитета антиконституционным и квалифицировать действия его организаторов как государственный переворот, являющийся не чем иным, как государственным преступлением.

2. Все решения, принимаемые от имени так называемого комитета по чрезвычайному положению, считать незаконными и не имеющими силы на территории РСФСР. На территории Российской Федерации действуют законно избранная власть в лице Президента, Верховного Совета и Председателя Совета Министров, всех государственных и местных органов власти и управления РСФСР.

3. Действия должностных лиц, исполняющих решения указанного комитета подпадают под действия Уголовного кодекса РСФСР и подлежат преследованию по закону.

Настоящий Указ вводится в действие с момента его подписания.

Президент РСФСР Б. ЕЛЬЦИН Москва, Кремль 19 августа 1991 года

УКАЗ

ПРЕЗИДЕНТА РОССИЙСКОЙ СОВЕТСКОЙ ФЕДЕРАТИВНОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕСПУБЛИКИ

Совершив государственный переворот и отстранив насильственным путем от должности Президента СССР — Верховного Главнокомандующего Вооруженных Сил СССР',

Вице-президент СССР — Янаев Г. И.

Премьер-министр СССР — Павлов В. С. Председатель КГБ СССР — Крючков В. А. Министр внутренних дел СССР — Пуго Б. К. Министр обороны СССР — Язов Д. Т.

Председатель крестьянского союза — Стародубцев В. А.

Первый заместитель председателя Государственного комитета по обороне — Бакланов О. Д.

Президент ассоциации промышленности, строительства и связи — Тизяков А. И.

и их сообщники совершили тягчайшие государственные преступления, нарушив статью 62 Конституции СССР, статьи 64, 69, 70, 70-1, 72 Уголовного кодекса РСФСР и соответствующие статьи Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик.

Изменив народу, Отчизне и Конституции, они поставили себя вне Закона.

На основании вышеизложенного постановляю:

Сотрудникам органов прокуратуры, государственной безопасности, внутренних дел СССР и РСФСР, военнослужащим, осознающим ответственность за судьбы народа и государства, не желающим наступления диктатуры, гражданской войны, кровопролития, дается право действовать на основании Конституции и законов СССР и РСФСР. Как Президент России от имени избравшего меня народа гарантирую вам правовую защиту и моральную поддержку.

Судьба России и Союза в ваших руках.

Президент РСФСР Б. ЕЛЬЦИН Москва, Кремль 19 августа 1991 года

Вот так оценивал свой арест сам бывший Председатель Верховного Совета СССР Лукьянов:

«В Кремль, в мой кабинет неожиданно приехала следственная группа. Это было 28 августа — через 5 часов после того, как в 12.30 я был лишен депутатской неприкосновенности. (До августовских событий рейтинг Лукьянова был самым высоким. Когда его лишали депутатской неприкосновенности, только два человека были против. Остальные четыреста с лишним человек — за). После этого решения в моем кабинете был проведен тщательный обыск. Ничего особенного не нашли. После того как обыск провели, я оставался в кабинете один. Пока люди из следственной группы были еще в Кремле, я говорил им: «Арестовывайте меня… ребята, не надо ломать комедию, я же прекрасно понимаю, что буду арестован, дело идет к тому. Поэтому увезите меня отсюда. Я вас очень прошу об этом. Не надо травмировать мою семью. У меня 85-летняя мать, жена в немолодом возрасте. Лучше отвезите куда положено».

На это они отвечали: «Что вы, Анатолий Иванович. Спокойно поезжайте домой… Арестовывать мы вас не будем. Мы верим вам, что вы никуда не скроетесь…»

Я вернулся домой. Там были моя жена Людмила Дмитриевна и мать. Я поужинал. Немножко погулял и лег спать. Вдруг около 23 часов раздался звонок. Оттолкнув жену, в дом ворвались 10 человек в штатском и заблокировали все двери. Как мне стало известно позже, вместе прибыла рота автоматчиков в маскировочных костюмах, которые оцепили территорию дома отдыха. Такие меры обычно применяются при задержании активно действующих преступников, о которых точно известно, что они будут оказывать вооруженное сопротивление. Когда мы стали интересоваться, почему не отреагировали на мою просьбу арестовать в кабинете 5 часов назад, мне сказали: «Вас вызывает на допрос Генеральный прокурор России Степанков…» И меня увезли, даже не предъявив ордера на арест…»

Рассказывает дочь подследственного, Елена Анатольевна Лукьянова:

«Когда его увезли, моя мама позвонила мне и сообщила эту страшную новость. Я тут же стала звонить депутатам. Дозвонилась до председателя комитета товарища Голика. Он сказал мне, что в моем положении можно звонить куда угодно. Ведь неизвестно, куда увезли моего отца. И мы с мужем стали дозваниваться до приемной Степанкова, к которому на допрос в 23 часа якобы увели отца. Трубку поднял прокурор Тимченко. Мы сообщили ему, что моего отца арестовали и повезли на допрос к генеральному прокурору. Правда это или ложь? На что дежурный прокурор ответил, что уже поздно, Генеральный прокурор давно дома и, видимо, спит. К тому же ему дали новую квартиру и у него нет телефона…

Я не пойму, зачем понадобилось лгать, что его повезли на допрос к Степанкову? Зачем понадобилось таким образом арестовывать 60-летнего Председателя Верховного Совета СССР, который еще при первой встрече сам предложил себя арестовать, но без лишней помпы, ведь наша дача находится на территории дома отдыха Президиума Верховного Совета СССР, где отдыхает около тысячи человек. Соседи, отдыхающие были свидетелями этой «рискованной» операции по задержанию пожилого человека. И мы считаем, что этот концерт разыгрывался не случайно —. только для того, чтобы сломить человека, психологически его подавить, унизить на глазах у всех… Неужели нельзя было все сделать по-человечески?..»

Корреспондент журнала «Огонек» Михаил Корчагин решил встретится с Генрихом Павловичем Падвой, Александром Михайловичем Гофштейном — адвокатами, взявшимися защищать интересы Лукьянова. При условии строгого соблюдения принципа «тайны следствия» они согласились на приведенную ниже беседу:

«— Как к вам попало это дело?

— К нам обратилась дочь арестованного. Защищать бывшего главу парламента мы взялись по собственной воле.

— Вас не смущает то обвинение, которое предъявлено вашему подзащитному? Тем более что вокруг всего происшедшего бурлят такие страсти, и человек, взявшийся за защиту такого подследственного, рискует быть не понятым в нашем обществе?

— С первого же дня мы заявили Анатолию Ивановичу свое отрицательное отношение к путчу. Выяснилось, что мы стоим с ним на одинаковых позициях. Сами мы осудили переворот еще 20 августа, официально охарактеризовав его как военно-партийный. Это наша чисто гражданская позиция. Но, как профессионалы, мы должны защищать человека, даже если он наш идейный противник. Хирургу нет дела до идейных убеждений больного. Тем более что за идейные убеждения не судят. Вот если бы он призывал к насильственному свержению строя, тогда другое дело.

— Вы единственные, кто чуть ли не каждый день имеет возможность общаться со своим подзащитным. Поэтому знаете его настроение, отношение к происходящему в стране. Как, например, отнесся он к факту роспуска КПСС?

— Он остался коммунистом. И по-прежнему верен своим убеждениям.

— Лукьянов — человек, который ранее взирал на судебно-следственную систему с высоты своего положения. Он же подписывал множество законов, не всегда ведая, как они исполняются на практике. Изменилось ли его отношение к законотворчеству? Каков его взгляд на создававшуюся им же систему из камеры следственного изолятора?

— Сам факт вероломного ареста был для него неприятной неожиданностью.

— Требует ли он встречи с родственниками?

— Пока на этом не настаивает. Но все будет зависеть от следствия. Любые контакты, и даже с близкими, могут быть рассмотрены следствием как нарушение принципов изоляции.

— Были ли вы знакомы с подзащитным раньше?

— Нет. Мы познакомились с ним в следственном изоляторе.

— Это изолятор КГБ?

— Нет. Это следственный изолятор № 1 ГУВД Мосгорисполкома — «Матросская тишина». В нем есть небольшой изолятор № 4 МВД СССР, где и содержится Анатолий Иванович.

— В камере он один?

— Нет. С ним еще один человек. Пожилой. Он арестован не за политическое, а за уголовное преступление.

— Вы допускаете, что это «подсадная утка»?

— Допускаем. У нас нет на этот счет особых сомнений.

— Каково самочувствие подследственного?

— Жалоб пока нет.

— Ходят слухи, что его уже обрядили в тюремную одежду.

— Это лишь слухи. Тюремной одежды на нем нет. На нем та одежда, в которой его арестовали. Предчувствуя развитие событий, он даже на работу ездил с вещами и сменной одеждой.

— Какие это были вещи?

— Спортивный костюм, бумага, личный дневник. В камере он продолжает писать стихи. Лирические…

— Его отношение к тому факту, что его лишают встреч с журналистами. Ему есть что сообщить нам?

— Желание выговориться у него огромное. Ему есть о чем сказать, но он ничего не скажет. По крайней мере мы, адвокаты, постараемся ему не дать это сделать.

— Почему?

— Все, что бы он ни сказал, может быть повернуто против него же. Поэтому он будет молчать. На пресс-конференции 6 сентября было сказано, что все обвиняемые охотно дают показания, но не о себе, а о других. Это не так. Хотя бы потому, что не все обвиняемые идут на контакт со следствием. Пример тому — наш подследственный. Мы-то знаем точно, что он не говорит ни одного слова и уж тем более не обливает, никого из подельников грязью. И это несмотря на то, что он очень много знает и ему есть что сказать о «восьмерке».

— Для чего в таком случае на пресс-конференции понадобилось выдавать такую информацию?

— А чтобы столкнуть их лбами. Чтобы у каждого вызвать ответную реакцию: ах, ты на меня, а вот я на тебя! Это довольно стандартный прием, который применяется, начиная от районного отдела милиции и кончая союзной прокуратурой.

— Но хоть какая-то позиция в данной ситуации есть у подследственного Лукьянова?

— Она такова: «Я ни в чем не виноват, виновность свою категорически не признаю, и так как вы нарушили закон при моем аресте и без достаточных оснований держите под стражей, то я считаю вас людьми заинтересованными, нарушающими закон, поэтому говорить вам ничего не буду».

— У него есть возможность получать прессу?

— Да. Мы видали у него «Известия», «АиФ».

— Его отношение к публикациям, в которых он фигурирует? На какие публикации он реагировал особо?

— Например, в «Известиях» было написано, что, будучи в Англии, он обратился к британской аудитории со словами «уважаемые товарищи». Но ведь это абсурд. Достаточно поговорить с Анатолием Ивановичем, чтобы понять, какой это образованный и умный человек.

— Как же было на самом деле? Ведь такое обращение, похоже, было?

— Это действительно так. Но он же объяснил нам, что была такая встреча. Там были официальные британские лица. Но среди присутствующих он увидел несколько советских журналистов. Поэтому вполне естественно, что, обращаясь к аудитории со словами: «Дамы и господа!», он употребил и слова «Уважаемые товарищи…». Мы не удивимся тому, что сейчас начнут бить лежачего, как это, к сожалению, часто у нас бывает. 7 сентября, например, Президент России в своем выступлении по радио назвал его идеологом путча. Но ведь еще не прошло следствие, еще не было суда… Даже пострадавший от путча Михаил Горбачев в отличие от многих высокопоставленных лиц не позволил себе подобных высказываний. В связи с этим возмутили его и выступления Силаева, Акаева.

— Что вы можете сказать по существу уголовного дела?

— Если бы мы и были знакомы с материалами уголовного дела, то, естественно, от каких-либо оценок воздержались бы. Но вся беда в том, что мы лишены возможности знакомиться с материалами дела.

— Тогда что же является источником информации, необходимой для вашей полноценной работы?

— Это сам подследственный Лукьянов. А еще два документа: протокол задержания и постановление об аресте.

Это все наши источники информации. Мы возмущены тем, что нас ограничивают в ознакомлении с делом. Нам ничего не дают…

— Почему? И на чьей стороне закон в данном случае?

— Если следовать букве закона, то ситуация тут такова. 10 апреля 1990 года был принят Закон СССР о внесении изменений в основы уголовного судопроизводства. По нему в статье 23 предусмотрены наши права — права защитников, в частности, мы можем знакомиться с материалами дела с момента допуска к делу, с постановления об аресте, с протокола задержания. В этой же статье буквально в следующей строчке написано, что законодательством союзных республик могут быть предусмотрены и другие права защитника. Но это союзный закон. Законом же Российской республики предусмотрены и другие, дополнительные права.

В соответствии с российским законом мы обратились к статье 51 УПК РСФСР, где написано, что с момента допуска к участию в деле защитник имеет право знакомиться не только с протоколом задержания, а и со всеми материалами дела.

— Значит, — закон на вашей стороне?

— Да. Мы обратились к следствию и получили отказ.

— Чем же он обоснован?

— Следствие ссылается на 1-ю статью УПК РСФСР. Хотя в ней-то как раз и говорится прямо об обратном и подтверждается наша правота».

С вдовой маршала Ахромеева Тамарой Васильевной Ахромеевой встретился обозреватель «Совершенно секретно» Александр Терехов (Совершенно секретно. К» 7(74), 1995 г.)

— Сергей Федорович стал начальником Генерального штаба после того, как до сих пор по не вполне ясным причинам испортились отношения между Устиновым и Огарковым и последний вынужден был оставить свой пост.

— О взаимоотношениях Устинова и Огаркова я ничего сказать не могу. Мне не очень нравится выражение «вынужден был оставить свой пост». Дело в том, что, когда были созданы Главные командования войск направлений как органов оперативно-стратегического управления Вооруженными Силами, назначение командующим такой группировкой, как Западная, даже для начальника Генерального штаба было престижным.

— Были у него кумиры?

— Кумиры — нет. Были люди, которых он называл учителями. Маршалы Жуков, Рокоссовский, Конев…

— Я так думаю, что Горбачев его поначалу очаровал…

— Очаровал? Это не то слово для характеристики Генерального секретаря… Близко наблюдая работу людей, принадлежащих к высшим эшелонам власти, Сергей Федорович понимал, что «старикам», несмотря на их несомненные заслуги перед страной и их опыт, время уходить. То, что этот процесс затягивался, наносило большой вред управлению государством. Например, еще в середине 70-х годов именно в Генштабе зародилась идея сокращения наших военных расходов, потом тяжело болел Брежнев, и докладывать ему этот острый вопрос было бесполезно.

Так же и с Афганистаном. Ведь когда стало ясно, что решение о вводе наших войск может быть принято, маршал Огарков и его заместители Ахромеев и Варенников докладывали лично Брежневу, что решить афганскую проблему военным путем невозможно. Но к ним не прислушались. Самое грустное: впоследствии политические противники часто укоряли Сергея Федоровича Афганистаном. На этом даже строили свою кампанию по дискредитации маршала. Причем самым безнравственным было то, что больше всех в этом преуспели люди, которые были в то время в составе ЦК и Верховного Совета, но ничего не сделали, чтобы предотвратить трагедию, и единогласно проголосовали за ввод войск. Ну это так, к слову пришлось… К середине 80-х все понимали необходимость прихода новых сил в руководство страной. Поэтому когда избранный генсеком Горбачев побеседовал с военным руководством об армейских проблемах и, как им показалось, с пониманием воспринял их, Сергей Федорович с удовлетворением сделал для себя вывод: «Теперь можно работать. Кажется, руководитель наконец есть».

— Но через несколько лет Ахромеев засобирался в отставку.

— Он чувствовал, что не может пригодиться этой команде. Горбачев армию не понимал. Он перевернул всю нашу политику, которая базировалась на присутствии там мощнейшей группы наших войск, и при этом не обсуждал с военными должным образом вопрос о том, что будет, если Варшавский Договор развалится. Сергей Федорович надеялся изменить отношение Горбачева к армии. Он убеждал: «С вами считаются, пока за вами армия, а не будет сильной армии, никакое «новое мышление» никому не окажется нужным». Все бесполезно. Горбачев слушал других людей.

Сергей Федорович понимал, что политика Горбачева приведет к развалу Варшавского Договора, всей системы безопасности в Европе, участие в создании которой он считал делом своей жизни, если хотите. Он говорил: «Моей жизни хватит только чтобы разрушить то, что мы 50 лет создавали, заново построить я уже не смогу». Это. было очень тяжело.

— Сперва Горбачев расстался с Соколовым…

— Да, была история с прилетом Руста на Красную площадь. Загадочная история… Горбачев боялся Ах-ромеева? Михаил Сергеевич принимал близко к сердцу постоянные слухи о готовящемся перевороте?

— Я думаю, не боялся. А насчет переворота… Сергей Федорович говорил: силой в России ничего не сделаешь. Убрать неугодного руководителя — не самая большая проблема. А вот что делать дальше? Он считал, что самое опасное для нашей страны — лишить власть уважения, авторитета, дискредитировать саму идею власти. Сейчас именно это и произошло. Видите, к чему это привело? А он хотел предотвратить, предупреждал. Вспомните, сколько он писал об этом. А его противники вот тут-то и вспоминали: «Кого вы слушаете? Он же получил Героя за Афганистан».

В общем, оставив Генштаб, он и советником Горбачева долго работать не смог. Написал несколько рапортов об отставке. На последнем в июне 1991 года Горбачев написал: «Подождем!»

— Язов учился с Ахромеевым на одном курсе в академии, в Генеральном штабе у Сергея Федоровича тоже еще оставались соратники. И, несмотря на это, выходит, маршал ничего не знал о готовящихся событиях августа 1991 года?

— Ничего не знал. 6 августа я, он и внучка уехали в отпуск в Сочи, спокойно отдыхали. 19-го Сергей Федорович, как всегда, пошел утром на зарядку, потом вернулся и разбудил нас: включите быстрее телевизор! Он молча выслушал первые сообщения. Когда случалось что-то важное, он обычно замолкал. Молча сходили на завтрак. Я его ни о чем не спрашивала. Потом он вдруг говорит: я должен лететь в Москву и во всем разобраться на рабочем месте. Мы и не попрощались как следует. Его провожала группа врачей: возвращайтесь, Сергей Федорович, ждем. Он отшутился: оставляю вам в залог жену. Поцеловал меня и внучку и уехал. Больше я его не видела.

— Кто же с ним был дома эти дни?

— Дочери, их семьи. Когда по ТВ прозвучали первые сообщения о создании ГКЧП, они поняли: отец приедет. Он и приехал, веселый, загорелый, сказал, что пока ничего не понимает, и уехал в Кремль. Он предложил свою помощь Янаеву, работал в аналитической группе, собиравшей сведения с мест. В этом и состояло его участие в ГКЧП. Дочери звонили мне без конца: приезжай скорее. Но прямо ничего не говорили. Конспираторы! Сочиняли, что заболел кто-то из детей. Я обижалась: ну что же вы не даете мне отдохнуть, неужели не можете сами об отце позаботиться? Потом не выдержала, позвонила Сергею Федоровичу в Кремль узнать. Он сказал, что у него все в порядке. Обещал рассказать, когда вернусь. Но я все-таки решила ехать. С трудом достали билеты на 24 августа.

— После неудачи ГКЧП Сергей Федорович сильно переживал?

— Он был подавлен, ждал ареста. Но продолжал ходить на работу в Кремль, хотя там в ту пору мало кто был. Дочь однажды не выдержала: «Зачем ты туда ходишь? Как там тебе?» «Ко мне никто не подходит. Никто со мной не заговаривает». Думая, что арестуют, он говорил: «Я понимаю, вам будет трудно, но я иначе не мог». Дочери спросили его: «Ты не жалеешь, что прилетел?» Он ответил: «Если бы я остался в стороне, я проклинал бы себя всю жизнь».

— В участниках ГКЧП он не разочаровался? Давал им оценки?

— Дочери рассказывают, что в ночь с 23 на 24 августа они долго разговаривали. Было интересно узнать его мнение о событиях и людях, в них участвующих. Не всех членов ГКЧП он знал одинаково хорошо. Но к тем, к кому относился с уважением до этих событий он своего отношения не переменил.

— Например, к Язову?

— Не только. К Бакланову, Шенину…

— По мнению следствия, в эту ночь Ахромеев уже решился на самоубийство.

— По мнению следствия — так.

— Вы прилетели домой…

— Начали звонить Сергею Федоровичу в Кремль — телефон молчал. После пяти вечера звонили каждые 10–15 минут. В 23.00 позвонил его шофер, спросил, не приехал ли Сергей Федорович, а то его что-то не вызывает, и он не знает, что делать. Потом легли спать. Я, конечно, всю ночь не спала — вскакивала на звук каждой машины. Утром решили ехать в Москву — мы жили на даче. Только открыли дверь квартиры — звонит телефон. Дочь взяла трубку, и по ее лицу я поняла: случилось что-то ужасное. Звонил дежурный по группе генеральных инспекторов, сказал, что Сергей Федорович скоропостижно скончался, есть подозрение, что он покончил с собой. Ночью его отвезли в морг кремлевской больницы, потом в госпиталь имени Бурденко. Мы поехали в прокуратуру. Там сказали, что в распоряжении следствия есть видеосъемка места происшествия. Я сразу же попросила показать ее. Следователи переглянулись, с сомнением посмотрели на меня: мол, выдержку ли? — но согласились. Я и одна из дочерей пошли смотреть, вторая не смогла. Сергея Федоровича обнаружил дежурный. Кабинет был открыт, ключ торчал в замочной скважине снаружи.

«Подробности смерти Ахромеева ужасны, — читаем в книге Н. Зеньковича «Вожди на мушке». — Его обнаружили повесившимся в Кремле, в служебном кабинете в субботу 24 августа 1991 года вечером, примерно в 22 часа. Трагедия произошла предположительно около десяти часов утра. То есть в петле он провел почти двенадцать часов.

По Москве сразу же поползли упорные слухи, что это тщательно замаскированное убийство. Ссылались на мнение сотрудника прокуратуры РСФСР, который заявил журналистам, что он находит это самоубийство странным — в отличие от Пуго и Кручины, где все более-менее ясно.

Что же касается Ахромеева, многое вызывало подозрение. Уж очень нетипичный для людей его ранга способ ухода из жизни выбрал покойный. Он ведь был человеком военным, да еще в таком высоком звании. И, наверное, непременно имел табельное оружие, не говоря о подарочных пистолетах, которые получал в бытность начальником Генштаба от зарубежных коллег. У высших военных есть старинная традиция — преподносить в подарок друг другу специально изготовляемые для этих целей в единичных экземплярах образцы. В конце концов, наверняка и охотничье ружье где-нибудь на даче висит.

Повешение по армейским понятиям — позорный вид смерти для офицера. К смертной казни через повешение приговаривали трусов, перебежчиков, изменников. Не может быть, чтобы Ахромеев не знал об этом. Неужели он причислял себя к предателям, и сам вынес себе столь страшную меру наказания? Кого же он тогда предал?»

Хоронили его 29 августа.

«В последний путь маршала Ахромеева провожала жиденькая цепочка родных и близких, — пишет Н. Зенькович. — Не было пышной панихиды, приличествующей его высшему в стране воинскому званию, положению в государстве, боевым наградам. Хоронили тихо, незаметно.

Москва тогда полнилась слухами: Ахромеев замешан в путче. Раз покончил самоубийством член ГКЧП Пуго, значит, причастен к попытке государственного переворота и повесившийся Ахромеев.

Где-то на середине пути над печальными березами грохнул залп. Позже стало известно, что это боевые друзья прощались с только что погребенным на соседней аллее генерал-лейтенантом. Его провожали в последний путь как положено генералу: с почетным караулом, военным оркестром, венками от Министерства обороны, прощальными речами официальных лиц. Советник Президента СССР, Маршал Советского Союза, Герой Советского Союза, член Верховного Совета СССР подобных почестей удостоен не был.

Пришедшие на похороны старые друзья маршала были шокированы увиденным. На их глазах погружался в автобус почетный караул, только что стоявший у могилы погребенного генерала. Зачехляли свои инструменты военные оркестранты из академии имени Фрунзе, и по тому, как они нетерпеливо поглядывали в сторону ворот, было ясно, что они ожидают транспорт и тоже собираются отчалить вслед за почетным караулом.

— Ребята, да вы что? Это же маршал! Маршал Советского Союза Ахромеев. Начальником Генерального штаба был. Подождите, не уезжайте! Стыдно ведь…

Напрасно увещевали немногочисленные старые друзья Ахромеева оркестрантов и почетных караульщиков. Находчивый лейтенантик, стоя навытяжку перед генералом, доложил, что касательно бывшего начальника Генерального штаба и советника президента Ахромеева никаких приказаний не поступало.

Все закончилось за сорок минут. Речи мужчин были очень короткие, оценки — очень сдержанные. Но все выступавшие подчеркивали: Сергей Федорович был порядочным, честным и справедливым человеком.

А в ночь с 1 на 2 сентября неизвестные пытались надругаться над могилой покойного маршала Ахромеева. Еще днем первого сентября захоронение было в порядке: на месте венки, нетронутым оставался холмик. А утром глазам директора кладбища предстала жуткая картина: кто-то разрыл маршальскую могилу. Пресса тут же запустила версию о политическом характере злодеяния, высказав предположение, что это способ варварского сведения счетов.

Правда, вездесущие репортеры обнаружили, что разрыто и соседнее захоронение. Территорию вокруг оскверненных могил оцепила милиция. Представители правопорядка категорически отказались отвечать на вопросы, что же именно произошло. Во всяком случае, до тех пор, пока не выяснятся все обстоятельства дела.

Большинство газет придерживались политической версии. Действительно, увлечение наших людей политикой не знает границ. Видно, ночью кто-то попытался осквернить могилу покойного маршала, но, наверное, перепутав ориентиры в темноте, разрыл соседнее, тоже свежее, захоронение.

И только несколько дней спустя прокуратура отмела политические мотивы содеянного. Все оказалось проще и страшнее. Из обоих гробов исчезли мундиры: маршальский — Ахромеева, и генерал-полковничий — с похороненного ранее генерал-полковника Средина. Мародеры унесли маршальскую и генеральскую фуражки, которые обычно приколачивают к крышке гроба. Мундиры высших военачальников пользуются особым спросом у перекупщиков. Так что маршальская форма с золотыми галунами, снятая с мертвого Ахромеева, вполне могла принести гробокопателям довольно приличный доход.

Обоих перезахоронили повторно. На этот раз в обычных темных костюмах».

Заговор провалился, в стране случилось небывалое — открылись двери партийных кабинетов, и, насколько мне известно, ни один коммунист в те дни не кинулся на защиту своих святынь. Где в те дни были те, кто сейчас марширует с портретами вождей? В 1993 году все было по-иному.