Природа и мы

ГИМН ДЕРЕВУ

С древнейших времен жизнь человека тесно связана с деревом. Обилие леса на бескрайних просторах Руси Великой определило выбор этого благородного материала для сооружения самых различных построек — от простых крестьянских изб и амбаров до хором знати, дворцов и культовых сооружений.

Первый на Руси храм Софии в Киеве был деревянный. И огромный царский дворец в селе Коломенском под Москвой, построенный в конце XVII века и разобранный «за ветхостью» в конце XVIII века, названный восьмым чудом света, был тоже деревянный. Причем был он настолько нарядно и тонко сработан, что показался чужеземцу «игрушечкой, только что вынутой из шкатулки». А «прекрасный и премудрый» двадцатидвуглавый храм Преображения в Кижах, воздвигнутый из дерева без единого гвоздя, по сей день радует и удивляет нас.

Создавая деревянные постройки, народные мастера украшали их резьбой по дереву, широко применяя при этом, наряду с геометрическими, и растительные мотивы, что не только сближало, но и создавало удивительное по красоте сочетание и органическую связь с окружающей природой.

Потому и скромный орнамент простой крестьянской избы, и пышные многоярусные кружева подзоров большого рубленого дома, и утонченно-изысканный рисунок резьбы фасада общественного здания, горделиво взметнувшего свои бревенчатые стены над высоким каменным цоколем, придают этим постройкам то нарядно-праздничный, то парадно-торжественный, то романтически приподнятый вид.

Создавая шедевры деревянного зодчества, русский народ проявлял в них не только незаурядные строительные способности, но и выражал весь свой внутренний художественный мир, стремясь при этом развивать и обогащать веками складывавшиеся архитектурно-художественные традиции.

Эти традиции были сохранены и развиты на новых землях новгородскими переселенцами, начавшими заселять еще в XII веке берега озер и долины рек Урала.

Дошедшее до нас большое число деревянных построек на Южном Урале радует нас не только удивительным разнообразием архитектурно-композиционных форм, но и неповторимым их художественным убранством, органически вплетающимся в живую ткань окружающих деревьев, трав, цветов.

Пройдем ли по одной из таких тенистых улиц старого Челябинска, по старинным ли кварталам Кургана, по старой ли части города в золотой долине — Миасса или по улицам старейшего на Южном Урале села Русская Теча, мы тотчас попадем в царство кружевной архитектуры, где невольно остановимся, зачарованные сказочной красотой старинного деревянного дома, украшенного резными узорами. Старые же бревенчатые стены изб и домов поведают нам свою судьбу. Они расскажут о красоте могучего родного бора, в котором когда-то родились, росли и мужали, став стройными красавицами соснами.

Любуясь этим праздником фасадов, мы испытываем чувство радости, когда обнаруживаем в его декоративном убранстве и мотивы знакомых нам предметов, и черты живой природы, музыку, которую мы слышим то в тихом шелесте листьев боярышника, образующих узоры фриза, то в тонких завитках дикого хмеля, изящно обвивающих наличники окон, то в мягком перезвоне золотистых сережек красавицы березы, то в прозрачных звуках капель утренней росы, то в целом оркестре лесных колокольчиков, весело звенящих с высоты карниза.

Какими же славными мастерами была создана эта красота! И какой великой добротой надо обладать, чтобы так широко и свободно дать излиться реке бескорыстного творческого вдохновения на пахучее золото дерева, разбросать по нему с безграничной щедростью редкостную красоту плодов народной фантазии!

И в наше время — в век стали и бетона, стекла и пластмасс, в век синтетических материалов — дерево не утратило своего ни технического, ни эстетического значения. Напротив, оно обрело новую жизнь, выгодно выделившись среди массы искусственных материалов естественной красотой, изяществом и прочностью. И будь то полированная мебель или инкрустированное различными породами дерева панно, шкатулка или сувенир — все они радуют глаз теплотою естественного цвета и богатством природной фактуры.

Много различных материалов перепробовали люди для изготовления музыкальных инструментов, а благороднее, нежнее и ближе к человеческому голосу не звучит ни один, кроме дерева. Потому-то в целом оркестре музыкальных инструментов: от простой пастушеской дудочки до флейты и кларнета, балалайки и домры, гитары и рояля, скрипки и виолончели — звучит вечная хвала и слава, вечный гимн благородному дереву.

От ложки и веретешки, от челнока и прялки, от телег и саней, от сох и колодезных срубов до изб и дворов огромных, до хором и мельниц служило дерево людям.

А чего только из бересты не мастерили, вызнав ее до последней мелочи: и туески под соль да под крупы разные, и кружки, и чашки, и лодки легкие, и подкладку под кровлю, и лапти расхожие, и лукошки.

Научились даже деготь гнать из бересты для смазки тележных осей «грубый», а для сапог да упряжи «чистый» и лечились тем же дегтем берестовым — и «дегтярной водой», и «дегтярным маслом», и березовым соком, и чагой, и березовыми почками.

Как в прежние времена, так и сейчас служит нам верную службу береза, из которой мы получаем и уксус, и спирт, и скипидар, и дегтярное мыло. Конечно, не все еще изучено в нашей березке, но и того, что мы знаем, довольно, чтобы низко поклониться ей — самому светлому на Земле дереву.

Незаметной растет в наших лесах меж берез осина, а с детства помнится недоброе к ней отношение людей: и «чертова-то осина не горит без керосина»; и горька-то она, как полынь, как хина; и вечно трепещет-то она, словно в испуге, даже тогда, когда и ветра-то нет.

А ведь она, наша скромная, неприметная, от земли до последней веточки, зеленая осина, просто живет, как и ее подруги березы, и радуется влаге, которую пьет не напьется, и солнцу, которое любит не меньше, чем сосны светолюбивые, стуча листиком об листик, будто в ладоши, радуется она теплу и свету, и свежему ветру.

А что с горчинкой — так это ее защита от всяких напастей. Другие деревья, смотришь, погибли, а она стоит себе, зеленеет.

Ранней весной в голом еще лесу только осина красуется в серо-малиновых своих сережках. Летом она незаметна, зато осенью после первого морозца вспыхнет багряным и огненно-рыжим пламенем.

Безотказное дерево осина. Северяне вместо дуба ладили из нее лодки. А на Урале, где нет липовых лесов, белая мягкая ее древесина шла на изготовление посуды. И в лесостепном крае Южного Урала, где каждым березовым колком дорожат, из распаренной осины вместо березы гнули лыжи, полозья саней и ободья колес, и дуги, и коромысла. Делали из нее и лукошки легкие, и короба, и бочки под рыбу.

Годилась осина и на колодезные срубы там, где нет сосны и мало березы, и при этом вышло, что не портит она вкуса воды.

В старину использовали ее и для сооружения облегченных самцовых, а позднее и стропильных покрытий изб и амбаров.

По всем северным русским землям засветились серые маковки из осинового лемеха «в чешуйку», словно серебром покрытые, словно сединой подернутые. Пролетают годы, проходят века над серебристыми кровлями, а цвет их от этого еще благороднее, цвет доброго дерева.

И не только осина любит до жадности солнце, ловя каждый его лучик раскидистой кроной, но и сосна — наша северная золотоствольная красавица. Тянется к нему всеми силами.

Растет она у нас на Южном Урале в основном борами, подобно березовым колкам, а то и с теми же березками и осинами вперемешку. А случится расти ей вдали от родного бора где-нибудь на просторе, и там она не в обиде. Раскинет широко над степью бронзово-загорелые руки-ветви и ловит широкими ладонями солнце, прикрывая от палящих его лучей землю, травы степные и уставшего путника.

И летом и зимой жаром пышет бронзово-золотистый ствол сосны, высоко к небу взметнув зеленое облако хвои. И не диво, что и зимой и летом немало певцов, пернатых, ее воспевает. А стройные сосны, замерев, благодарно слушают их, ни одна не шевельнет иголочкой, не зашуршит шелушинкой золотого ствола.

Испокон веков из сосны да ели строились на Руси крестьянские избы и амбары, мосты и бани, княжеские хоромы и культовые постройки. Сосновый сруб звенит как колокол, звенит отголоском того эха, что когда-то, перекликаясь и замирая, звучало в сосновом бору. И смолистый дух в них долго держится, напоминая о лесе, сохраняя чистоту воздуха.

Но сосновый бор и сам по себе санаторий. Потому и лечебницы, и дома отдыха строят в сосновых борах, где чистота воздуха и его ни с чем не сравнимый аромат обязаны душистому соку — сосновой смоле, выделяющей фитонциды.

Люди давно научились собирать «живицу» — смолянодушистый сосновый сок, из которого добывают скипидар и канифоль. Из канифоли — нафталин и сургуч, лак и кислоты.

А если уж спилят гордое дерево, из него уже тысячи ценностей, и величайшая из них — бумага.

Там, где не высятся сосны и нет березовых колков, и не выросли даже осинки, по берегам рек, ручьев да болотин пышно и дружно растут самые разные ивы. Много их «расселилось» на Южном Урале и в Зауралье вокруг сел больших и совсем малых деревень. От крепких и мощных ракит, вдоль старинных дорог растущих, до самых малых — «корзиночных» ив, что расселись, словно копешки свежего сена, на влажных лугах.

И вот что чудесного в наших ивах, разбежавшихся по низинам от гор уральских и по Зауралью,— так это огромное их разнообразие. Ни в одном языке не дано этому дереву столько названий, как в русском, и даже названий, может быть, больше, чем разновидностей ив.

Самая рослая и самая крепкая ива — это ракита, растущая по берегам рек и ручьев, и, как говорят в народе, в корнях ее водятся раки. Потому будто и называется она ракитой. А ракиту, растущую вдоль дорог, в селах и городах, давно называли ветлой. От старинных слов «ветлый», «ветливый», приветливый значит. Она и встречала, приветливо выходя за деревню, она и провожала далеко за околицу деревенскую.

Иву же, из которой делали лапти-«бродни» расхожие да рабочие, приберегая хорошие липовые, называли в народе брединой, от слова «брод» — след, который оставляли ранним утром крестьяне на росистой траве в сенокосную пору.

Казаки южноуральские, правда, лаптей не носили, но были здесь и люди сезонные «из губерний расейских».

Ива с длинными, прямыми да гладкими прутьями, годная для плетения корзин, так и называется «корзиночной», а хрупкая да корявая с крупным листом, которой любят полакомиться козы,— «козьей».

А самое многочисленное и вездесущее семейство ивы — тальники, заливаемые талыми водами. Есть у них еще и вторые имена, которые они носят по цвету коры и по самой древесине. И, если снять кору и тальник останется белым,— это белотал, пожелтеет — желтотал, посинеет — синетал, а зарумянится, порозовеет — краснотал.

Есть еще ивы, которые мы называем вербами. Медовожелтые пушистые их комочки самыми первыми весной оживут среди всех ив и тальников, разливая в чистом весеннем воздухе сладко-медовый свой аромат, привлекая первых пчел, ос и бабочек. И трудно порой разобраться, чего больше тут: насекомых или вербных пушистых сережек.

Потому-то в безлесых местах только ивы, ракиты, вербы да тальники разноцветные и радуют глаз. Они — и «бор», они — и «тайга», они — и «колки березовые». Потому и называют их там ласково «ивушкой», «талинкой», «вербочкой». И берегут, любуясь ими, и радуясь им каждой весной, и в песнях воспевают.

А они в долгу у людей не бывают. Крепко вцепятся корнями в берега рек и ручьев, не давая им осыпаться, фильтруя корнями цветущую воду в разгаре лета, очищая ее, освежая. И мы им за то благодарны.

Когда же нет ивняка у ручья или у речки, ольха его заменяет, встав высокой да стройной рощицей по колено в студеной воде.

Любит селиться она по низинам, вокруг родников, по ручьям да речным долинам, делая незаметное, но важное дело: чистоту их воды сохраняя, укрепляя их берега и защищая леса, тут же повыше растущие.

И хотя называют ее «серой» да «черной» ольхой, а приглядишься к ней осенью или зимой — она приглушенно-сиреневая, а после дождя — сочно-шоколадная от корней до последней веточки.

А порою апрельской, развесив золотисто-зеленые да вишнево-бурые сережки свои, стоит она, боясь шелохнуться, в торжественной своей красоте. Заденет ее, будто случайно, крылом своим ветер весенний — и поплывет от сережек по ветру золотисто-зеленое облако, покрывая тончайшей позолотой и ствол ее загорелый, и землю, и снег, в тени еще кое-где лежащий, и вешнюю воду ручьев.

Осенью у нее, как и у ветлы и ракиты, не зарумянятся листья даже на первом морозце, не вспыхнут золотисто-огненным цветом, а так зелеными и останутся на зиму, как бы продляя тем самым короткое лето, пока не сорвет их холодный ветер и не выстелит ими подмерзшую землю и тонкий ледок на реке.

Издавна люди селились поближе к воде: у родников да по ручьям и речкам. И если росла там ольха, то и деревню называли Ольховкой, Ольшанкой, Елшанкой. И птицы любят вить свои гнезда в ольховых зарослях, воспевая ольху — царицу речных долин, ручьев и оврагов.

Конечно, красива ее древесина: то золотистая, а то и красная — годится на множество различных изделий (и даже бывает незаменима), но для нас важнее и нужнее ольха живая — эта вечная труженица, творящая множество добрых дел.

Но вот среди прибрежных кустарников вспыхнут светло-зеленым пламенем кусты черемухи. А вскоре, словно вскипят они вдруг, засияют белоснежной до головокружения, до угара медово-сладкой, душистой пеной. И, словно в снегу, словно в пышном инее, стоят, не шелохнувшись, черемы. И даже озноб пробежит по телу, как глянешь на этот душистый иней.

И всяк сломить черемуху тянется, унести домой хоть веточку, а с ней — и аромат, и частицу леса.

Кажется, совсем уж оборвана, обломана и искорежена, а новой весной соберется с силами и опять дарит пышные ветки чудесных пахучих цветов, а с ними и радость людям. Сколько же сил в ней и щедрости! Сколько же в ней доброты, бескорыстия!

Оттого издавна люди сажают ее, свою душистую любимицу, и в садах, и перед окнами домов, и в парках.

Оттого птичьи песни гимном звучат, обращенные к этому славному дереву. Оттого воспевают ее и поэты.

Не прошла слава и мимо нашей уральской рябины. От самой весны, от листочков ее кружевных тонкорезных до самой зимы радует нас она всюду: и у ручья среди ивняка, и среди леса где-нибудь на поляне, и в городах и селениях.

Всем пришлась она по душе: и тем, что просто взглянут на нее и улыбнутся, и тем, что по ней замечают перемены в природе. Сельчане заметят проклюнувшиеся ее листочки и скажут, что сеять пора уже в поле. Ощутив запах цветов ее скромных, отметят, что, мол, хлеба уже колосятся. А как нальются соком тяжелые гроздья ягод ее, да чуть выступит нежный румянец на них, значит подходит конец сенокосной поре, значит настала пора грибная.

Лишь вспыхнут костром оранжево-красные гроздья ее налитые, словно точеные из камешка-карнеола, тут и скворцы, и дрозды, и свиристели заметят рябинку нашу. И устроят свой птичий праздник. Люди тоже, чтоб дольше не расставаться с ним, ставят рябину в вазы и меж рам оконных на всю зиму. И песни ей посвящают, в которых прославлена краса нашего края — «уральская рябинушка».

Много у нас на Южном Урале и в Зауралье живет различных деревьев и кустарников, радующих нас то красотою своей, то просто тенистой зеленью. И нет, может быть, необходимости всех их описывать в этом коротком очерке. Все они по-своему хороши, и всяк по-своему радует нас.

Человек, привыкший жить среди природы, среди зеленого царства лесов, издревле испытывает наряду с утилитарной и эстетическую потребность в них. Но с развитием цивилизации, с ростом и расширением городов леса все дальше и дальше отступают от человека, и он, чтобы приблизить к себе природу, испокон веку стремится украсить свое жилище живой зеленью, сажая возле него деревья и кустарники. И если взглянуть на дерево не с хозяйственно-деловой точки зрения, а глазами человека, влюбленного в красоту природы, который входит в лес, как в священный храм, с открытой душой и чистыми помыслами, то мы не только увидим красоту его, но и услышим ни с чем не сравнимую дивную музыку леса.

И потому — будь то сосновый бор, березовый колок или непроходимый дремучий лес — это не просто совокупность деревьев, живущих каждое своей жизнью, это сложнейшее и многообразное естественное творение с бесконечными вариациями радующих нас композиций, это особый мир растительности, среда обитания для весьма внушительного и разнообразного мира птиц и животных, это живая лаборатория, вырабатывающая кислород и поддерживающая чистоту воздуха на Земле.

Такое универсальное значение леса дает основание говорить о нем и применительно к системе эстетических отношений.

Лес ласкает глаз и радует душу и врачует душевные раны. Внешний вид лесного массива сам по себе внушителен. Такая природная щедрость воспринимается как явление возвышенное, а сила впечатления от его созерцания близка к той, которую производит созерцание гор. В духовном восприятии количественные параметры служат признаком могущества и величавости, приобретая эстетическое ценностное значение. Даже простое удивление, вызванное созерцанием лесных просторов, выступает как проявление эстетической заинтересованности, нередко открывающей перед человеком что-то новое, доставляющее эстетическое удовольствие, источник которого, говоря словами Аристотеля, в радости узнавания нового.

Красота природы, красота лесного пейзажа, красота дерева должны быть для нас тем верным прибором, с помощью которого мы могли бы проникнуть во внутренний мир человека, чтобы обнаружить в нем столь же значимые и важные для нас пласты нравственной красоты.

«Отчего простой русский пейзаж,— писал Петр Ильич Чайковский,— отчего прогулка летом в России, в деревне, по полям, по лесу, вечером по степи, бывало, приводили меня в такое состояние, что я ложился на землю в каком-то изнеможении от наплыва любви к природе, от тех неизъяснимых сладких и опьяняющих ощущений, которые навевали на меня лес, степь, речка, деревня вдали, скромная церквушка,— словом, все, что составляет убогий русский родимый пейзаж».

Оказывается, красота природы, лесов и перелесков может многое «сказать» уму и сердцу человеческому относительно его собственной сущности.

В. КАПИЧНИКОВ, искусствовед