Призраки чужого небосвода

1. СКУЧНЫЙ ВЕЧЕР

Холеная секретарша уступила мне место за столом. Уже от на­стенного зеркала, надевая широкобортное импортное пальто, напом­нила:

− Не забудьте позвонить в горком партии. Обязательно, слышите? А то всем нагорит.

Дело происходило в приемной первого секретаря Ленинского райкома партии. Сейчас, в конце дня, хозяйка приемной собиралась домой, а я должен был занять ее место, чтобы торчать здесь до 11 часов вечера.

Устроившись за столом, я с подобающим случаю деловым видом придвинул к себе два потрепанных служебных журнала. В одном следовало расписаться о заступлении на дежурство, что я сразу и сделал. Другой, от руки разграфленный, предназначался для фикси­рования поступающих жалоб и заявлений. Сюда предстояло записывать фамилии, имена, отчества звонивших − полностью, суть их сооб­щений, а также домашние адреса заявителей и время звонка.

− Ну, пока, − сказала секретарша и, проявляя сострадание к вы­павшей мне доле, позволила: − Потом можете включить телевизор.

Как я понял, первого и второго секретарей на работе уже не было. Встав, для верности подергал находящиеся одна против другой двери их кабинетов. Точно − заперты. Тогда подошел к стоящему в углу новенькому телевизору и наперед выяснил, включен ли он в сеть. После этого делать оказалось нечего, так что я снова сел за стол. Было шесть вечера, и, значит, томиться мне здесь предстояло еще пять часов.

Этим «удовольствием» я был обязан секретарю партийной орга­низации нашего института «папаше» Кузовлеву. По положению дежу­рить в райкоме следовало ему, но вечер оказался предвыходным, и старый флегматик находчиво перепоручил обременительную миссию мне − в порядке доверия молодому коммунисту.

Оставалось утешаться тем, что в журнале регистрации дежурных многие записались как заместители секретарей парткомов или парт­бюро. Поскольку так же научил меня представиться в райкоме и Кузовлев, не составляло труда сообразить, что другие секретари тоже направляли на дежурство вместо себя «шестерок».

Как всегда, когда представлялась возможность за чтением скоро­тать время, читать как раз не хотелось. Я даже раскрыл оставленный кем-то на телевизоре «Огонек». Вместо этого мысли довольно вяло обратились к собственной жизни, в которой следовало ожидать, но запросто можно было и не дождаться некоторых перемен.

После трех лет работы в институте, а точнее, в филиале ленинг­радского института, обреченного на периферии заниматься черновы­ми разработками для центра, я сполна понял, куда попал. Наукой здесь и не пахло, а рутина до чертиков надоела. Но, как многие, утешившись соображением, что у других работа еще незавиднее, я в награду за смирение недавно был обнадежен видами на улучшение своего бытового положения.

Сосланный два года назад из Ленинграда в провинцию за интри­ги, директор нашего филиала сперва в расстроенных чувствах согла­сился на предложенную горисполкомом однокомнатную квартиру. Но, со временем осмотревшись и выяснив, что надежд на возвращение нет, он теперь по письму министерства получал более подобающую его положению жилплощадь. Мне же, за отсутствием в филиале дру­гих претендентов на однокомнатную квартиру, прочили прежнюю директорскую − как свидетельство заботы о молодом специалисте. Кузовлев знал, что при таком раскладе не встретил бы от меня отказа, даже если бы послал на всю ночь разгружать баржу с углем.

В таких расчетах, больше все-таки смахивающих на мечты, начал­ся этот вечер. Телефоны − их на столе было два − молчали. Тишину опустевшего трехэтажного здания нарушали только доносившиеся с улицы звуки. Там мужской голос какое-то время громко, но не относи­тельно к райкому партии ругался матом, а потом охватившая город истома дала о себе знать только шумом разъезжающихся с соседней стоянки машин.

За окном стемнело. Зажглись уличные фонари. Поскольку в при­емной свет горел и прежде, мне не пришлось включать верхние пла­фоны. Зато я щелкнул кнопкой настольной лампы, после чего все-таки сходил за «Огоньком». Читать по-прежнему не хотелось, но что еще оставалось делать? Смотреть картинки...

От безделья меня отвлек телефонный звонок. Выполняя поручен­ные инструкции, я взглянул на настенные часы − было 19 часов 15 минут − и снял трубку.

− Алло! − забился в мембране женский голос. − Что происходит? Чего вы там сидите? Не знаете, что творится? Никто ничего не знает...

− А что происходит? − перебил я мембрану.

В ответ на какое-то время наступила сбитая с толку тишина, потом с азартом понеслось дальше:

− А, так вы не знаете! Конечно! Подождите − был знак! Небо...

Я отстранил трубку и с некоторой даже оторопью уставился в черную дырочку − немыслимо, чтобы в ней умещалось столько писка. Уже не рискуя снова поднести трубку к уху, я отчаянно крикнул в нее:

− А вы кто?

Писк разом смолк, и мне представилась возможность по всем правилам обратиться к заявителю:

− Назовите, пожалуйста, себя и ясно изложите, что хотите сооб­щить.

Произнеся это весомо и чуть устало, как, на мой взгляд, и должны говорить райкомовские работники, я приготовился записывать ответ. Но вместо него услышал яростное сопение, накопившееся, наконец, в крик:

− Да пропадите вы все!

После чего трубку повесили.

Записывать оказалось нечего. То есть я не знал, как поступить в данном случае − фиксировать в журнале телефонный звонок или нет. Хотя причину его понял сразу.

Сегодня не одну эту истеричку, весь город взволновало странное событие. У себя в отделе мы до конца работы тоже обсуждали случив­шееся, причем я выступал в роли консультанта, видевшего, в отличие от других, все с самого начала.

Обязан этим я оказался завхозу, как раз перед обедом пригнав­шему микроавтобус с пачками новых бланков для расчетов. Поскольку науку в филиале двигали в основном дамы, переносить будущую ма­кулатуру послали, конечно, за «молодым специалистом». И через несколько минут, надев куртку, я в институтском дворе уже нагуливал аппетит с увесистыми пачками в руках.

Впрочем, связок оказалось не так много, и, управившись с их переноской, я остался на свежем воздухе − покурить. В этот момент мое внимание и привлекла перламутровая точка на небе. Маленькая, как булавочная головка, она виднелась в разрыве туч и вполне могла остаться незамеченной, если бы не испускала холодное свечение.

«Самолет, наверное, − без интереса подумал я. − Или какой-нибудь зонд». Рваные тучи уже собирались скрыть малоприметную точку, как вдруг она стала разгораться. Точнее, менялся цвет ее свечения. В небе теплело, набухало красным... Создалось впечатление, что точка увели­чивается в размерах, но тут ее закрыла облачность.

Только теперь обнаружилась сила непонятного свечения − надви­нувшаяся серая пелена сама озарилась огненными бликами, словно за ней полыхали молнии. Затем туча навалилась всей свинцовой тяжестью, и свечение прекратилось.

От смотрения вверх, хотя прошло не более 20 секунд, холодный воздух забрался под воротник. По этой причине и еще потому, что представление казалось законченным, я занялся сигаретами. Но за­курить не пришлось.

В том месте, где только что буйствовала точка, а теперь пропол­зало темное брюхо тучи, началось какое-то движение. Что это было, я так и не понял. Нельзя же утверждать, что можно видеть, как переме­щается воздух. Но впечатление было именно такое. Под тучей стали концентрироваться неясные символы. Сперва они выглядели расплывчато и нерезко, но быстро обретали форму и еще через мгновение выступили совершенно отчетливо.

Я увидел цифры. Словно выведенные белым паром, они выстрои­лись в ровный ряд. Двойки, семерки... Над ними возникли и столь же четко запечатлелись в небе два вопросительных знака. Еще один ряд, нижний, составили закрывающиеся кавычки. Все вместе это выгляде­ло так:

Изображение держалось на одном месте, что хорошо было видно на фоне смещающейся тучи. Когда она вскоре прошла, цифры и знаки продолжали выделяться на сером небе. А точка исчезла. Одна только выведенная сгустившимся паром формула еще минут пять продолжа­ла висеть над городом.

Как потом оказалось, большинство наблюдателей[5], в том числе и мои поспевшие к окнам сослуживцы, видели странное явление только в заключительной стадии − когда надпись читалась на чистом участке неба, а потом на глазах растворилась в нем. Вот почему кучками сбившиеся на улице зеваки, когда я шел со двора к главному входу в институт, объясняли произошедшее необычной конфигура­цией облаков. Это же заблуждение мне пришлось рассеять в отделе, где наши эрудиты на все лады пытались истолковать случившееся.

Поскольку желающих объяснить небесную символику оказалось много, а вот запомнить точное расположение цифр и знаков никто не удосужился, мне до вечера пришлось не раз воспроизводить увиден­ное. Но я не предполагал, что вынужден буду заняться этим снова.

Телефонный аппарат − тот, что стоял ближе ко мне, − зазвонил пронзительно и часто. Мягкий мужской голос неторопливо произнес:

− Это дежурный по райкому партии?

− Да, − ответил я, с облегчением отметив, что сюда звонят не одни сумасшедшие.

− Меня... Нас интересует сегодняшнее происшествий. Зафиксиро­вано ли написание появившихся над городом знаков?

Уверенный тон мужчины позволял предположить, что он имеет право задавать вопросы. Но все же я ждал, что мой собеседник назовет себя и объяснит причину своего звонка. Однако разъяснений не последовало. Трубка молчала. Тогда я, снова занося ручку над журналом, попросил его представиться.

− Нет, нет, − засмеялся незнакомец. − Я не собираюсь обращаться с жалобой. Так что записывать ничего не надо. Ответьте только на мой вопрос или скажите, кто может ответить.

Было уже около девяти часов. Большая часть дежурства осталась позади. К этому времени я избавился от подспудного желания изобра­жать ответственного работника. К тому же мне импонировала раско­ванная манера обращения незнакомца, так что я без капризов выло­жил ему все, что знал.

Мужчина переспросил порядок расположения знаков, поинтере­совался даже тем, что никто до него не уточнял: над какими цифрами стояли вопросы. Взявшись удовлетворять чужое любопытство и подо­зревая за ним желание тоже включиться в разгадку небесного ребуса, я дал и эти пояснения. Ответы, судя по возникающим на противопо­ложном конце провода паузам, мой собеседник записывал.

Скоротав таким образом еще минут пять и получив в конце раз­говора все такое же мягкое изъявление благодарности, я обнаружил, что опаздываю со звонком в горком партии. Однако, поспешно доло­жив туда, что докладывать мне нечего, вернул себе спокойствие. И начал подремывать.

Остаток дежурства скрасил приход милиционера, который, ока­зывается, все это время находился у себя на посту в вестибюле. Он хотел посмотреть телевизор, и мы захватили конец программы «Вре­мя», после которой началась многословная передача об искусстве. Судя по тому, что кобуру с пистолетом мой напарник для фасона держал спереди, возле пряжки, служил он недавно. Хотя, бывало, ругал какую-то тетю Галю, которая должна была охранять райком вместо него, но заболела и не пришла.

Мне эти сетования показались безосновательными, поскольку уже час, как в темные стекла окон барабанил дождь. Думая о том, как теперь буду добираться домой, я заодно рассудил, что милиционеру куда лучше сидеть здесь, чем дежурить где-нибудь на мокрой улице.

Мою же задачу можно было считать выполненной − часы на стене показывали без 20 минут 11. Уже надев куртку, я, чтобы скоротать оставшееся время, вернулся к столу и сложил стопкой дежурные журналы. «Огонек» подарил охраннику.

Оставалось попрощаться, но, наверное, общение с милиционе­ром обострило мою бдительность. Скользнув взглядом по двум оди­наковым белым телефонам, я замер, пораженный неожиданным от­крытием. Мне показалось... Да, после разговора с крикливой баламут­кой я в раздражении отодвинул аппарат подальше. А когда позвонил мужчина, поднял трубку ближайшего. Значит, звонили не по городско­му, а по внутреннему телефону. Это было странно. Кому понадобилось инкогнито разговаривать со мной по служебной связи, возможно − из этого же здания?

Унося с собой безответный вопрос, я в сопровождении милицио­нера, который должен был закрыть за мной дверь, спустился по темной лестнице в вестибюль, а затем оказался на улице. Я не знал еще, что вопросы этой ночи только начались, и пока в безнадежном неведении думал только о том, как под проливным дождем поскорее добраться домой.

2. ЧЕРНАЯ «ВОЛГА»

Положение мое оказалось хуже, чем можно было ожидать. Дождь поливал вовсю. Он словно решил увенчать собой зиму, которая в этом году явилась горожанам в жидком состоянии. Мокрый февраль лишь покрыл стылой водой наледь мостовых и оставил таять на углах улиц грязные горки нечаянно выпавшего снега.

Теперь все это усугублялось разгулявшейся непогодой. В скры­том ночными покровами городе пронизывающий ветер швырял на стены домов холодные струи. Иногда он отрывал от ряби луж обрывки каких-то бумаг, а может, то были выдутые из щелей прошлогодние листья.

С темнотой пытались бороться уличные фонари. Но их свет казал­ся не ярче своего отражения на мокрой мостовой. Прохожих я не видел. Только вдали кто-то поспешно проскочил освещенный участок улицы, чтобы снова исчезнуть в темной ловушке между фонарями. Угадываемые во мраке силуэты административных зданий не выдавали себя светом ни одного окна.

Оказавшись в таком положении, я не торопился удаляться от дверей райкома, над которыми нависал бетонный козырек. Вместо этого нахлобучил поглубже кожаную кепку и сразу передернулся от предчувствия, как с нее потекут за шиворот холодные капли. Однако надо было на что-то решаться.

Путь мой до дома, а точнее, до места проживания в ведомствен­ном общежитии, лежал в недавно построенный на краю города жилой массив. Это было так далеко, что о предстоящей дороге не хотелось даже думать. Для начала следовало добраться до троллейбусной ос­тановки.

Надо ли говорить, что «прелестям» пересадок и ожиданий на остановках я предпочел бы поездку на такси, но ни одной машины не видно было на улице. Только вдалеке, на перекрестке с оживленной магистралью, иногда мелькали автомобильные фары. Туда мне и сле­довало двигаться.

Собравшись с духом и подняв воротник куртки, я вышел из-под козырька. Но первые шаги, по мокрому льду показали, что трудности ночной ходьбы были мною недооценены. Опасаясь поскользнуться, я семенил и все же при каждом движении рисковал растянуться.

Чтобы занять мысли, я стал измерять пройденный путь фонарны­ми столбами. Но, едва поравнявшись со вторым и авансом засчитав третий, различил у противоположного тротуара силуэт легковой авто­машины.

Неудивительно, что я не заметил ее прежде. Черная «Волга» сливалась с ночью сразу за кругом света под фонарем. К тому же ее фары были погашены, окна темны. Одинокая машина как-то уместно гармонировала с безлюдной улицей − словно была непременным ат­рибутом ее. И казалась такой же покинутой.

Я прервал свои опасливые шажки и утвердился на месте, прики­дывая, есть ли смысл подходить к машине − судя по всему, пустой. Но вдруг в ней все же кто-то есть и мне удастся набиться в попутчики? Заранее ругая себя за напрасный труд, я сошел на мостовую и зашле­пал по лужам к противоположному тротуару.

Мои пальцы скользнули по мокрой и холодной дверной ручке. Вопреки опасениям, она легко поддалась, так что я почувствовал себя неловко. Предполагая, что дверь окажется запертой, я даже не нагнул­ся и только теперь заглянул в низкий салон.

Оттуда пахнуло теплом, в глаза бросились два красных огонька. Один вспыхнул и опустился вниз − это был след зажженной сигареты. Принадлежность другого, ровно горящего у пола кабины, оставалась непонятной, но как-то и не вызывала интереса. Больше ничего в машине видно не было. Человека, сидящего с сигаретой за рулем, разглядеть не удалось.

Странно, но он никак не реагировал на мое вторжение. Сидел молча, ожидая продолжения событий. Избавленный от необходимо­сти отвечать на вопрос типа: «Чего надо?» − я в замешательстве тоже какое-то время безмолвствовал.

− Добрый вечер, − наконец, выручило меня приветствие, вопиюще противоречащее истине.

− Здравствуйте, − отозвался довольно высокий, но при том выра­зительный мужской голос.

Все еще неудобно сгибаясь − и чувствуя, как на шею попадают холодные капли, я заискивающе стал просить «подбросить меня», «оказать услугу» и так далее. Выслушав не перебивая и дождавшись, когда я начну повторяться, водитель, в отличие от меня, произнес складно, словно ответ у него был заготовлен заранее:

− Я могу отвезти вас, но с заездом. Если такой вариант вас устраивает, садитесь.

Еще бы он меня не устраивал! Нырнув головой в салон, я запутал­ся ногами, но не стал устраиваться удобнее, пока не захлопнул дверцу изнутри.

− Это еще не все, − переждав мою возню, продолжал водитель. − Я сейчас отлучусь, а вы последите за радиотелефоном, − уже различая силуэт незнакомца, я увидел, как он указал рукой на коробку внизу, которой как раз и принадлежал второй красный огонек. − Если будет вызов, ничего не трогайте, только скажете, когда я вернусь. Договори­лись?

Выслушав мои опять не в меру горячие заверения в готовности делать все, что он велит, мужчина ловко и бесшумно выскользнул из машины. Сквозь пляшущие на ветровом стекле струйки дождя я уви­дел, как он быстро удалялся в темноту.

Красный огонек уютно горел в салоне, и, поглядывая на радиоте­лефон, я лениво гадал, раздастся ли в случае вызова звуковой сигнал, или об этом станет известно как-то иначе − замигает лампочка, напри­мер. Что машина служебная, я понял, еще когда подходил к ней. На дверцах отсутствовали таксистские шашечки; а в частные руки черные «Волги», по моим представлениям, не попадали. К тому же панель управления выглядела не совсем обычно − перед рулем, кроме спидо­метра и других знакомых приборов, находились маленький телевизи­онный экран и довольно длинный ряд блестящих кнопок. Их назначе­ние было непонятно.

Скорое возвращение водителя прервало мои размышления о том, что, судя по всему, я попал в машину большого начальства. Мне уже представлялось, как в понедельник я с простительными преувеличе­ниями буду рассказывать сослуживцам о поездке на служебной «Вол­ге», водитель которой в отсутствие шефа не прочь подработать. Эти немного предательские в отношении шофера намерения не помешали мне предупредительно доложить ему, что радиотелефон молчал как убитый. Что тот и встретил без лишних слов, не забыв, однако, поблагодарить меня кивком головы.

Между тем водитель на улице тоже успел хлебнуть лиха. Прежде чем взяться за руль, он потряс руками, стряхивая дождевые капли, а потом вытер их не какой-нибудь вытянутой из-под сиденья тряпкой, а отутюженным до острых сгибов носовым платком. После этого вклю­чил зажигание, и машина тронулась.

Только теперь, в подтверждение прежних мыслей, я заметил, что она стояла на участке мостовой, отведенном для парковки служебного транспорта. Частникам здесь останавливаться не разрешалось. Да, везущая меня «Волга» была машиной незаурядной

Окончательно убедившись в этом, я оказался способен на следу­ющую догадку. Водитель. Этот человек, рассмотреть которого до сих пор не удавалось, вел себя и говорил совсем не так, как можно было ожидать от обыкновенного шоферюги. Он, кстати, даже не заикнулся о плате за проезд. Был молчалив, сосредоточен, а меня, похоже, принимал за фрагмент ночного окружения, дополнивший общую кар­тину.

Или он все-таки был хозяином полуночной машины?

Мог ли я тогда, уже ступив, но еще не подозревая об этом, в полосу странных и необъяснимых событий, предвидеть, чем обернется для меня эта поездка? Мог ли знать, что, став пленником свихнувшей­ся ночи, буду мучительно вспоминать о ней даже спустя многие меся­цы после описываемых событий? А если бы знал − разве в ту ночь казнился бы тем, что сел в черную «Волгу», которую, кстати, до наступ­ления рассвета порывался покинуть не раз?

Поступи я тогда так, у меня не было бы этих воспоминаний, я не стал бы участником событий, которые так поразили мое воображение. Хотя ничего мне не дали. Или дали? Я не знаю.

3. ПОЛНОЧЬ

Время близилось к полуночи, когда мы выехали на ярко освещен­ный проспект. Настроившись на скорое прибытие домой, я расслаб­ленно откинулся на спинку сиденья. Но тут же был вынужден резко податься вперед. Притормозив, машина круто свернула в какой-то проулок. «Ну да, − вспомнил я, − водитель собирался куда-то заехать». Упершись рукой в передний щиток, я вернул себя на место и попытал­ся сообразить, куда мы держим путь.

Улица, по которой теперь двигалась машина, была хорошо ас­фальтирована. Лучи фар бежали впереди ровно, не рыская вверх-вниз. В их боковом свете стоящие на тротуарах мокрые узловатые деревья отбрасывали на стены домов быстрые тени. Щетки-«дворники» неуто­мимо стирали разбивающиеся о лобовое стекло капли, не давая им времени собираться в ручейки.

Меня удивило, что водитель, совсем недавно предававшийся безмятежному ожиданию, теперь гонит машину вовсю. Чтобы разгля­деть его лицо, я стал озираться по сторонам, словно заинтересовав­шись узнаваемыми местами. Таким макаром удалось выяснить, что за рулем сидит одетый в грубую куртку-штурмовку мужчина лет пятиде­сяти. Лицо его с заметно выступающим крючковатым носом было худощаво, губы плотно сжаты. В неярком освещении приборной доски глаза казались прищуренными. На голове у водителя была серая кепка с застегнутыми наверху наушниками, а запястье правой руки украша­ли большие часы с тройным циферблатом.

Облик этого человека ничего не открывал в нем. Брезентовая куртка могла быть рабочей одеждой шофера, но в таких же, следуя моде, сейчас ходило пол города. Вот только мудреные и наверняка дорогие часы никак не вязались с образом разбитного водилы, не упускающего случая подработать на случайных попутчиках. Хотя, кто его знает. Я терялся в догадках, оставшихся бесплодными, − мне по сей день неизвестно, кто тогда вез меня по ночному исхлестанному дождем городу.

Не встречая ни одного светофора, чем, возможно, и объяснялся выбор необычного маршрута, мы все дальше углублялись в лабиринт улиц. Скоро я потерял всякое представление о том, в какой части города нахожусь. Водитель, похоже, выбирал кратчайший путь и по­тому предпочитал большим улицам маленькие, лишь бы они вели в нужном направлении. Иногда мы вообще проезжали через какие-то дворы, так что, когда машина, наконец, остановилась, я испытал об­легчение уже от того, что непонятным блужданиям пришел конец,

− Подождите меня, − сказал водитель, которого по объясненной причине мне и дальше придется называть только так. − Дело не займет много времени. Потом мы поедем дальше.

Я вынужден был подчиниться и опять остался в одиночестве. Однако, памятуя о скором возвращении незнакомца в первый раз, не стал настраиваться на долгое ожидание, а, побуждаемый порочным любопытством, принялся торопливо осматривать заинтересовавшие меня кнопки. Монотонно и глухо стучал в крышу дождь. На кнопках не было никаких надписей.

Мои исследования прервал громкий и отчетливый голос. Я вздрог­нул. Что там вздрогнул − подскочил на сиденье. В самом салоне без каких-либо предупреждений прозвучало:

− Два минус два. Две семерки. Три семерки.

Голос смолк, но после непродолжительной паузы добавил:

− Все под вопросом. Подождем еще.

Затем наступила тишина.

Видимо, еще не оправившись от неожиданности, я оглянулся по сторонам − голос прозвучал так живо и обращенно ко мне, что в первый момент я совсем забыл о радиотелефоне.

Вообще-то мне представлялось, что для пользования им потребу­ется что-то нажать, а разговор будет осуществляться через телефон­ную трубку. Она, кстати, лежала в специальной нише сбоку коробки. Но коль скоро техника «врубалась» сама и была настроена на громко­говорящую связь, мне оставалось только решить, что делать с услы­шанным.

Водитель на этот раз не предупредил о возможности поступления сообщения, но, наверное, оставалась в силе его первая просьба. Поэтому я повторил в уме переданную комбинацию цифр, и только туг зрительная и слуховая память, совпав, надоумили меня, что я уже сталкивался с ней. Конечно: «2 − 2 77 777» − именно это было сегодня начертано на пасмурном небе. И вопрос... Два знака вопроса стояли над рядом цифр. Все совпадало. Но что все это значило?

Мне пришло в голову, что странным явлением занялись высокие органы, и они сейчас по своим каналам продолжают вести расследо­вание. Значит, и мой водитель был причастен к деятельности неведо­мых служб. Что это − обком партии, КГБ или, может быть, гидромет­центр?

Теряясь в догадках, я успел забыть о радиотелефоне. Но он неожиданно напомнил о себе.

− Сообщение для Полуэктова, − произнес тот же голос, но уже тише, как бы издалека. − Передайте Полуэктову. − Звук окончательно угас, но, похоже, за этим ничего больше и не последовало.

Я нерешительно потрогал коробку радиотелефона, на которой все так же не мигая горела красная лампочка. Провел пальцами по трубке, но не решился поднять ее. Зачем? Сообщение меня не касалось, а предназначалось или водителю, или тому, кому он должен был его передать. Какому-то Полуэктову.

Поскольку ничего в машине больше не происходило, слух снова настроился на шум дождя. Это заставило меня сообразить, что с момента ухода водителя прошло довольно много времени. Часы на приборной доске показывали 25 минут первого. Поездка затягива­лась. При таком ее ходе становилось вообще неясно, когда я попаду домой.

Прождав еще 10 минут, я окончательно потерял терпение. Води­тель явно пропал, и надо было что-то предпринимать.

За время его отсутствия мне удалось рассмотреть, что машина стоит во дворе многоэтажного дома, на стенах которого не высвечи­валось ни одно окно. Крылья дома охватывали просторную заасфаль­тированную площадку еще с двух сторон, так что весь двор распола­гался как бы внутри каменной буквы П. Отовсюду на меня глазела темень, опоясанная еще более темным силуэтом многоэтажной гро­мады. Только недалеко от машины над узкой дверью тускло горела забранная в сетку лампочка. В эту дверь и зашел водитель. Никаких других входов в мрачное здание видно не было.

Мое намерение отправиться на поиски укрепило то, что теперь для этого имелся подходящий повод − доложить хозяину машины о поступившем сообщении. Определив таким образом свои действия, я снова поднял воротник куртки и выбрался под дождь.

Осматриваться условий не было, так что я быстро добежал до освещенной двери. В это время сзади что-то коротко сверкнуло, но не увиденная вспышка осталась только ощущением, и я даже не обер­нулся. Лишь позже мне стало известно, что так происходит, когда в «Волге» загорается экран телевизора.

Дверь легко поддалась. Вопреки моим ожиданиям, за ней нахо­дилась не лестничная площадка, а довольно длинный коридор с две­рями на обе стороны. На стенах ярко горели прямоугольные плафоны. Было как-то неуместно светло, тем более, что все двери оказались запертыми, а в коридоре никого в этот поздний час не было.

Пройдя вперед, я обнаружил поворот, за которым предстала еще одна дверь − на этот раз двухстворчатая, отделанная полированными щитами. Она была приоткрыта, указывая след исчезнувшего водителя. Расширив щель между створками, я заглянул внутрь.

За дверью было темно. Однако не настолько, чтобы, присмотрев­шись, я не различил просторный зал с теряющимися в полумраке стенами. В углу горела дежурная лампа, но ее света не хватало на все помещение. Что-то разглядеть здесь можно было только благодаря уличному освещению, проникающему через огромные окна и столь же внушительную застекленную дверь. Напротив нее поднималась вверх и уходила в темноту широкая лестница с белыми ступенями.

Сообразив, что фасад здания выходит на хорошо освещенную, а значит, престижную улицу, я по этому признаку окончательно понял, что проник в какое-то важное учреждение. Инстинкт диктовал уносить ноги, пока меня не застукали здесь, где посторонним находиться скорее всего не полагалось. Тем более в такое время.

Стыдно сказать, но я готов был ретироваться на свое место − во двор, испугавшись одного вида величественных апартаментов. Даже нашел оправдание бегству в том, что водитель мог вернуться другим путем и, не застав меня в машине, уехать.

Намерение прервать поиски не состоялось лишь потому, что откуда-то сверху послышались шаги. Они приближались, гулко отда­ваясь под темным сводом. Кто-то шел по лестнице. Минуты промедле­ния оказалось довольно, чтобы в спускающемся человеке узнать во­дителя.

Маскируя озабоченным видом неловкость от своего непрошеного пребывания в зале, я устремился навстречу:

− У вас в машине по рации передали какие-то цифры. Просили быстро сообщить вам... То есть сказали, что для Полуэктова. − Я взял слишком громко, и слова разнеслись по всему помещению.

Успевший сойти вниз водитель замер. Он не выразил неудоволь­ствия моими бродяжьими наклонностями, но, возможно, лишь потому, что сообщение оказалось для него важным, не

− Какие цифры? − спросил он. − Вы их запомнили, сможете повто­рить?

− Конечно, − хотя в этом не было нужды, я зачем-то сделал вид, что припоминаю, − поднял вверх глаза, зашевелил губами.

− Не здесь, − упредил меня водитель и, круто повернувшись, добавил! − Пойдемте.

Его категоричный тон покоробил, но артачиться было неуместно, и следом за своим проводником я стал подниматься по лестнице.

Она оказалась огромной, с удобными широкими ступенями − таких я прежде не видел. Первая же площадка на повороте размерами давала фору всему нашему институтскому отделу. Здесь же, подсве­ченные еще одной дежурной лампочкой, в углах стояли только два круглых постамента, увенчанных вместо бюстов каменными вазами. Из них к полу спускались какие-то вьющиеся растения.

Происходи все это в другом месте, я ни за что не пошел бы за незнакомым человеком, не выяснив прежде, куда меня ведут. Но здесь монументальность интерьера подавляла, и мой затаенный протест причудливо обернулся изыскиванием изъянов в окружающей обста­новке. Поэтому, наверное, в памяти сохранилось ощущение, что на парадной лестнице уместна была бы ковровая дорожка. Но она отсут­ствовала. Звук шагов водителя на этажах отдавался в пустых, темных коридорах и возвращался оттуда таинственным эхом. Моих шагов слышно не было.

На четвертом этаже мы прямо с лестницы попали в скупо осве­щенный холл. Свет сюда проникал через высокие стекла перегородки, отделявшей дальнюю часть помещения. Там находилось нечто вроде огромного − опять огромного! − кабинета. Во всяком случае, в центре стоял массивный письменный стол, стену за ним, видимо, с окнами, скрывала тяжелая штора. По боковым стенам тянулись закрытые стел­лажи. На полу лежал красный с черными вкраплениями ковер, отсут­ствие собрата которого на лестнице так меня удручило.

На этот раз солидность обстановки была безупречной, но входила в противоречие с явной несуразностью − кабинет, как я говорил, имел одну застекленную, открытую взорам стену и тем ронял себя до уровня какой-нибудь диспетчерской. Скорее это все-таки была приемная или иное промежуточное место, предназначенное для ожидания.

За столом, обратившись в мою сторону, стоял невысокий, квад­ратно очерченный человек с бритой головой и крупными, властными чертами лица. Он был немолод, одет в застегнутый на все пуговицы полувоенный китель, опоздавший явиться на свет лет на пятьдесят. Весь его облик словно материализовался из старых фильмов, но окружающей обстановке подходил в самый раз.

По сравнению с ним куда меньшее впечатление производили разместившиеся в стороне от стола три молодых человека, одетых как раз современно − в темные костюмы с галстуками. Они что-то неслышно обсуждали и имели вид людей, ожидающих распоряжений.

Все это я успел рассмотреть, пока водитель, оставив меня в темной части помещения, через слившуюся с перегородкой стеклян­ную дверь шел к ночным обитателям здания. Створки за ним прикры­лись бесшумно и плавно, что свидетельствовало об их тяжести. Но щелчка не последовало-дверь не закрылась окончательно. Это позво­лило мне услышать часть произошедшего разговора.

Водитель приблизился к столу и что-то негромко сказал всем Люди в темных костюмах тоже подошли, после чего разом взглянули на наручные часы. Затем один из них быстро двинулся к стеллажам у дальнего конца стены и пропал из поля зрения − наверное, вышел в невидимую мне дверь. В свою очередь взглянув на часы, Квадратный бросил какую-то реплику моему спутнику. Тот сделал жест в мою сторону. Тогда человек за столом повысил голос, и я услышал его вопрос:

− Этот человек с вами?

Водитель ответил что-то неразборчиво. Воцарилось молчание, после которого Квадратный − он, видимо, был здесь главным − загово­рил медленно и веско:

− Время еще не пришло. Но часы должны быть у всех. − При этом он выразительно взглянул на водителя. Тот кивнул. − Остальное мы узнаем на холме, − продолжал Квадратный. − События, как видите, управляют всеми нами, кроме, может быть, Полуэктова. Так что ниточ­ка не может оборваться.

− Я понимаю, − снова кивнул водитель. − Понимаю и надеюсь на... события.

− Или на непонимание, − вдруг засмеялся один из молодых людей.

Отсутствовавший участник этой бредовой компании вернулся и, ничего не говоря, пожал плечами. Тогда Квадратный энергично руба­нул;

− Значит, в дорогу. Время не ждет. С часами все должно быть в порядке − от этого зависит слишком многое,

На протяжении всего невразумительного разговора никто не взглянул в мою сторону, да, как я сообразил, меня и нельзя было увидеть в темноте за пределами освещенного пространства. Но речь − я чувствовал − каким-то образом шла и обо мне.

Между тем водитель снова направился к стеклянной двери, так что я вынужден был прервать свои наблюдения. Поравнявшись со мной, он ничего не стал объяснять, а, коротко бросив: «Пойдемте». − быстро устремился вниз по лестнице.

Боясь поскользнуться на слишком гладких ступенях и еле поспе­вая следом, я проделал тот же путь в обратном направлении. Через пустынный нижний холл и освещенный коридор мы вышли во двор и торопливо забрались в машину. Здесь я почувствовал себя уже почти как дома и с вернувшимся беспокойством подумал, что в такой час давно пора было бы видеть третий сон.

Словно прочитав мри мысли, водитель с некоторым смущением произнес:

− Я хочу вас просить о важной услуге. Вы знаете сообщение, которое обязательно надо передать одному человеку.

− Пожалуйста, − с готовностью воскликнул я, − могу передать в точности: два минус два, две семерки, три семерки. А сверху два знака вопроса. Это то, что сегодня появилось над городом. Многие видели...

− Вы хорошо запомнили? − перебил меня водитель.

− Еще бы! Сколько раз повторять...

− Тем более, тем более, − охладил мой пыл водитель. − Нам как раз надо знать точное расположений знаков относительно друг друга. Только вы можете помочь в этом разобраться. Это очень важно, − еще раз подчеркнул он, − а времени займет не более часа.

Что было делать? Дождь все еще хлестал за окнами. Покинуть машину, находящуюся к тому же в неизвестном мне месте, было немыслимо. С другой стороны, я все больше проникался интересом к происходящему, и...

− Потом вас сразу доставят домой, − сказал еще водитель, и, мельком усмехнувшись, добавил: − Без всякой платы, конечно.

И я согласился. Обреченно с виду, но в глубине души без сопро­тивления, поскольку сам теперь хотел узнать, что будет дальше. К тому же я был польщен той важной ролью, которую отводили мне в своих непонятных занятиях эти странные, но, судя по всему, серьезные люди.

Водитель тем временем сосредоточил внимание на управлении машиной, и мы опять понеслись по каким-то пустынным улицам, совершенно мне незнакомым. Раз, впрочем, за окном промелькнул проспект Космонавтов, и я понял, что мы или вернулись, или не выезжали из центра города. Тяготясь ролью безмолвного статиста, я осмелился обратить внимание спутника на то, что добираться до цели нашей поездки, где бы она ни находилась, удобнее по главным маги­стралям.

− Надо было свернуть на проспект Космонавтов, − ненастойчиво подсказал я. − Он ведет как раз в ту сторону, куда мы едем.

− А куда он ведет? − последовал вопрос.

− На улицу Маркса.

Водитель подумал, но отверг мое предложение:

− Я такой улицы не знаю.

Его ответ поверг меня в изумление. Дело в том, что улица Маркса была в городе центральной. Оставалось предположить, что водитель нарочно выбирает маршрут так, чтобы сбить меня с толку. Или − что он не знает города!

Сомнение в том, что я правильно представляю себе происходя­щее, исподволь закрадывалось у меня. Но совершалось это не вдруг и не тревожно. Поездка в изолированной от непогоды, теплой кабине «Волги», скользящей мимо бессонных уличных фонарей, настраивала на отрешенное состояние. Мне начинало казаться, что мы находимся в неком иллюзорном мире, а машина все дальше и дальше увозит меня от привычного круга вещей.

Наверное, в полудреме я без удивления сообразил, что неизвест­ные люди хотят узнать от меня взаимное расположение цифр и знаков, хотя даже не поинтересовались, было ли об этом сообщено по радио­телефону. Значит, они осведомлены о том, что я сам видел начертан­ную на небе формулу? Вспомнился странный звонок по внутреннему телефону в райкоме. Кто это был?

Теперь мне не казалась случайной встреча с черной «Волгой». Она кого-то ждала на пустынной стоянке. Может быть, меня? Но я мог пройти мимо. Что бы тогда случилось? «Этот человек с вами?» − спро­сил мужчина в полувоенном костюме. Он предполагал, что я нахожусь в машине. Но на каком основании? Если бы ему об этом сообщил водитель, он бы не спрашивал. Выходит, Квадратный предвидел то, что мне представлялось случайностью.

Все это было очень и очень странно.

4. ВТОРАЯ ПОЛНОЧЬ

Мои наручные часы уже два месяца находились в починке. Точ­нее, их забрала Инелла − секретарша нашего директора и она же − моя невеста, чтобы показать брату, разбиравшемуся, по ее уверению, в любых хронометрах. Так ли это, еще предстояло выяснить, как и определиться с предполагаемой женитьбой. Во всяком случае, сама Инелла всячески давала понять, что считает себя моей избранницей, и в том же были уверены все наши институтские дамы. Вместе им оставалось убедить в этом меня, и я все чаще с обреченностью думал, что за этим у них дело не станет.

Обходиться без часов при устоявшемся однообразии жизни не составляло труда, так что их отсутствие не причиняло мне особых неудобств. Но это обстоятельство сыграло существенную роль в том, что в ту ночь я окончательно перестал понимать происходящее.

Поездка продолжалась. В дремотном состоянии, с вопросами, сонно копошившимися в голове, я все же заметил, что улица, по которой мы ехали, превратилась в пригородную дорогу. Дома здесь ограждались заборами, стояли реже и были пониже. Парк или роща промелькнула частыми деревьями слева от нас. Машина обогнула лесопосадку; сразу за ней свет фар широким полукругом пробежал по мокрой кирпичной стене. Это был забор, вдоль которого мы уже без спешки ехали довольно долго. Наконец, лучи издали высветили сто­ящее с забором в одну линию красное трехэтажное здание. Рядом находились распахнутые ворота.

Проехав в них, машина еще метров через 50 остановилась. Вы­ключив дальний свет и опустив боковое окно, водитель стал всматри­ваться в темноту. Что он пытался там увидеть, было не ясно. Казалось, многокилометровый забор укрывал за собой одно черное и пустое пространство. Оставалось гадать, для чего он был здесь поставлен и что ограждал.

При выключенном моторе снова стал слышен шум дождя. Стрях­нув дремоту, я тоже попытался что-нибудь рассмотреть за мокрыми стеклами, но ничего, кроме своего красноватого в них отражения, не увидел.

Уже не зная, удивляться или нет еще одному странному пункту нашей поездки, я собрался задать вопрос водителю, как вдруг неда­леко от машины образовался прямоугольник света. Готовый к любым загадкам, я сразу понял, что это открылась дверь. Но она висела в воздухе − порог возвышался в метре над тем уровнем, где, по моим представлениям, должна была находиться земля.

Дверь между тем закрылась, но на ее месте заплясал, приближа­ясь к нам, свет карманного фонарика. Кто-то быстро подошел к маши­не и, открыв заднюю дверцу, забрался в салон.

− Привет! − раздался живой женский голос. − Вот и ты здесь. Очень хорошо.

Перед тем как сесть в машину, наша гостья выключила фонарик, но теперь снова зажгла его, деликатно направив луч в потолок. Обернувшись вместе с водителем, я увидел девушку со смелым взглядом и задорным выражением лица, обрамленного светлыми волнистыми волосами. Завитки у висков... Она как раз отбросила мокрую прядь со лба и. тоже увидев меня, воскликнула:

− Эй, а это кто?

− Он с нами, − ответил водитель и, не объясняя дальше, сам задал вопрос: − Скажи лучше, где Полуэктов?

Девушка как-то странно посмотрела на него и промолчала. Только выключила фонарик. Водитель вздохнул, пробормотал: «Я так и знал» -и стал барабанить пальцами по ободу руля. Потом, на что-то, видимо решившись, обратился ко мне:

− Вам, Александр, придется пересесть в другую машину.

Я так и замер, получив подтверждение, что эти люди знают меня, Но водитель, глядя мне прямо в лицо и, без сомнения, понимая разбуженные им подозрения, продолжал доверительно, как бы желая показать, что не проговорился, назвав меня по имени, а вышел этим на новый уровень понимания между нами:

− Мне трудно объяснить происходящее, но обещаю, что вы многое поймете сами, если согласитесь помочь нам. Это безопасно, в этом нет ничего плохого, поверьте мне. Вы только воспроизведете знаки, которые вам показали, и это будет все. Я обещаю, что вы не пожалеете, если еще какое-то время проведете с нами.

Я не знал, что думать. Но и не думая, взорвался возмущением:

− Какие знаки? Я уже все передал вам, Что вам еще надо?

− Вы хотите домой? − удивленно спросила с заднего сиденья девушка. И столько было в ее голосе направленного в мой адрес негодования, что я сразу остыл, устыдившись своего бунта.

− Время еще детское, − загнав меня в растерянное молчание, продолжала она. − Потом я сама отвезу вас домой, хотите? − Теперь она перешла на обидный тон, каким разговаривают с детьми.

Пока раздражение во мне боролось со смущением, я машинально пробормотал:

− Не знаю...

− Да никто ничего не знает! − тут же воскликнул водитель и засветился огоньком сигареты. − Вы пока идите. Потом встретимся.

− Утром на холме, − уточнила девушка, открывая дверцу машины.

− На холме − наверняка, − подтвердил водитель.

Я потянул за холодный рычажок и по примеру девушки покорно выбрался из «Волги».

Дверь казалась висящей в воздухе по той простой причине,вела в крытый кузов большой грузовой машины. Поднявшись с помощью откидной металлической ступеньки и кое-как стряхнув обратно вниз прилипшую к подошвам грязь, я вслед за девушкой оказался в ярко освещенной комнатке на колесах.

Все здесь было заставлено аппаратурой. Но оставалось достаточ­но места для двухъярусных нар, на нижнем отделении которых кто-то спал, отвернувшись к стене. У двух небольших столиков, тоже устав­ленных приборами, стояло по вращающемуся креслу, одно из которых занимал моложавый, но с седыми висками мужчина в синем комбине­зоне. Он тут же уступил место девушке, пересев на нары в ноги спящему, так что второе кресло оказалось предоставленным в мое распоряжение.

− Ну, вот, − сказала девушка, словно подводя черту под чем-то сделанным. − Теперь будем сидеть.

Мужчина лишь мельком взглянул на меня и углубился в большие, неудобно сворачивающиеся листы, прихваченные со стола. Те, что не поместились у него в руках, он бесцеремонно разложил на спящем обитателе фургона. Со мной заговаривать никто не собирался, и я решил пока осмотреться.

Назначение приборов было непонятно, но среди них мое внима­ние привлекли два телевизионных экрана. Они были включены, и я еще удивился, что в такой поздний час наш телецентр продолжает вести передачу. Но, присмотревшись, увидел, что «на обоих экранах держалось изображение какой-то карты или схемы. Иногда на корот­кое время оно исчезало, сменяясь густой мелкой рябью, потом восста­навливалось снова.

В помещении слышался однотонный шум настроенного на несу­щую частоту приемника. Но передача на ней не велась. Зато из какого-то другого динамика доносилась негромкая, спокойная музы­ка, как раз уместная для столь позднего времени.

От этой музыки и от неподвижной обстановки внутри фургона меня снова начало клонить ко сну. Но я все время чувствовал на себе внимательный взгляд девушки. Это раздражало, хотя и позволяло лестно предполагать, что я чем-то ей интересен. Чтобы не испортить впечатление, я старался не клевать носом и продолжал осматриваться, хотя ничего нового увидеть уже не мог.

Прошло минут десять. Наклонясь в кресле, девушка о чем-то шепталась с отложившим бумаги мужчиной. Все так же светились экраны телевизоров. Негромко звучала музыка. Похоже, я все-таки задремал.

Мой покой нарушил громкий стук. Что там стук − фургон буквально сотрясся от ударов. Я встрепенулся. Создалось впечатление, что стучат сверху − по крыше. И мужчина, и девушка на своих местах замерли в напряженных позах. Широко открытыми глазами каждый из них смотрел прямо перед собой. Я заметил, что спавший на нарах человек тоже открыл глаза, но продолжал лежать неподвижно − как и остальные. прислушивался.

Я еще соображал, пугаться мне или нет, когда девушка воскликнула:

− Чего же вы? Слышите − зовут!

Спавший на нарах быстро поднялся и оказался молодым длинноволосым парнем, тоже в синем комбинезоне. Все засуетились. Седовласый собрал свои бумаги и вернулся к столу. Девушка уступила ему место; я тоже встал. Молодой парень занял мое кресло, и, щелкнув какими-то тумблерами, выключил как музыку, так и надоедливый шум ничего не принимающего приемника. Тут же взревел мотор машины. Девушка схватила меня за руку и сказала:

− Пойдемте скорее. А то увезут.

Хозяева фургона не обращали на нас внимания, поглощенные манипуляциями с приборами. Уже у двери «девушка вдруг задержа­лась, громко объявив всем:

− Стоп, стоп! А часы?

Седовласый мужчина, не оборачиваясь, выдвинул ящик стола и, достав серебристую коробочку, протянул ее в нашу сторону. Девушка взяла поданный предмет и быстрым движением вытряхнула из него себе на ладонь большие часы с металлическим, тоже серебристым, браслетом.

− На, − нетерпеливо сунула она часы мне, − Надевай скорей. И пойдем.

− Но... − в замешательстве начал я. Но почувствовал крепкий толчок маленьким кулачком в спину.

− Да шевелись ты. Полуэктов так сказал.

Ничего не понимая, я задрал влажный рукав куртки и начал неловко прилаживать часы. Но девушка сама охватила мое запястье, и браслет щелкнул, сразу оказавшись на руке. В следующий момент дверь распахнулась; на нас пахнуло сыростью ночи.

Следуя за девушкой, и так же храбро, как она, я сперва нащупал ступеньку, а потом спрыгнул в невидимую грязь. Впрочем, теперь вокруг было не так темно. Метрах в ста от нас гирляндой тянулись невесть откуда взявшиеся огни. В их отдаленном свете я разглядел стоящую рядом старую знакомую − черную «Волгу». Машина с крытым кузовом еще раз взревела мотором и тронулась с места. А мы с р сторон нырнули в кабину легковушки. Она была пуста.

Девушка заняла место за рулем, но прежде всего ткнула одну из так заинтересовавших меня кнопок. Сперва ничего не произошло, а потом другая кнопка сама выскочила, вместе с чем салон осветился от ярко вспыхнувшего экрана маленького телевизора. Но он так и про­должал гореть ровным белым светом − изображение не появилось. Девушка хмыкнула, но, похоже, это обстоятельство ее особенно не смутило. Она включила зажигание, минуту посидела в раздумье и только после паузы, берясь за руль, произнесла:

− Значит, поедем.

Новый поворот в ночных приключениях в очередной раз сбил меня с толку. Я хотел спросить, где водитель, но так же не терпелось узнать, что за часы мне дали, и еще − куда мы едем. Осталось недоу­мение: почему сигнал к каким-то действиям в напичканный аппарату­рой фургон поступил не по радио или телевидению, а таким диким образом − с помощью неведомо как и кем осуществленного стука?

Пока я пытался совладать с царившей в голове кашей, «Волга» набрала скорость. Телеэкран все еще светился, и это позволило мне обнаружить несуразность, отодвинувшую все остальные вопросы на второй план.

Еще когда в фургоне девушка надевала мне на руку часы, я успел заметить, что они похожи на те, что были у первого водителя «Волги». Сейчас при свете экрана я разглядел их получше, и точно − на моих был такой же сложный тройной циферблат с разной ценой делений. Но главное − самые большие стрелки, призванные, без сомнения, показывать текущее время, стояли точно на 24 часах!

Этого просто не могло быть. Часы врали. По моим расчетам, с того момента, как я покинул райком, прошло никак не менее двух часов. Значит, сейчас должен был быть второй час ночи.

Не доверяя обретенным часам, я взглянул на другие, расположен­ные на приборном щитке машины. Обеими подсвеченными стрелками они тоже упрямо упирались в цифру 12! «Время еще детское», − вспомнились услышанные от девушки слова. Выходит, она была отча­сти права, или... Или эти странные люди задались целью зачем-то все время меня обманывать.

− Куда мы едем? − до неприличия резко спросил я, решив на этот раз не отступаться, пока не получу вразумительного ответа.

Оторвав взгляд от дороги, девушка бросила на меня недоуменный взгляд:

− К Полуэктову, куда ж еще.

− А кто... нет, где это?

Девушка уже снова смотрела на дорогу, но, как мне показало смутилась.

− Приедем, увидим.

Я помолчал, уразумевая, что опять остался без ответа, пот решительно заявил;

− Остановите машину. С меня хватит. Ищите своего Полуэктова сами.

Машина неожиданно остановилась. Неожиданно потому, что честно говоря, ожидал, что меня снова начнут уговаривать остаться. Но девушка молчала, глядя перед собой на приборную доску, и ждала когда я выметусь. Отступать было поздно, но прежде чем покинуть кабину, следовало вернуть полученные часы. И я стал возиться с браслетом, расстегнуть который оказалось не так просто.

− Не надо, − усталым голосом сказала девушка и легким движени­ем пальцев опустила мои руки вниз. − Пусть останутся у вас.

Это неожиданное заявление спутало все мои намерения. Взять и уйти с дорогой вещью казалось зазорным.

Поплутав туда и сюда, моя мысль пришла к замечательному вы­воду, что, вообще-то, это наша с водителем машина и не я напросился к девушке в попутчики, а она подсела к нам. С какой же стати мне теперь оставлять обжитую кабину и отправляться неизвестно куда? Одним словом, я унял свое желание погулять под дождем и уже не видел смысла покидать машину по собственной инициативе.

Однако такие перемены в намерениях не делали мне чести, и, чтобы замаскировать их, я примирительно спросил:

− А кто такой Полуэктов?

Девушка отозвалась сразу, но ответила не на то, о чем я спраши­вал:

− Я правда не знаю точно, куда мы едем. В эту ночь все так, − ее голос теперь звучал жалобно − ей-богу, она подлизывалась. − Но вы не волнуйтесь, ладно? Это не так важно. Вот увидите, все будет хорошо.

Я не берусь описывать наш дальнейший путь. Помню только, что, когда машина снова тронулась, экран телевизора, на котором так ничего и не появилось, погас. Опять какие-то улицы, тени каких-то домов за стеклами. Рваное, как полет летучей мыши, движение машины продолжалось. Выбор нашего извилистого маршрута мне все больше представлялся интуитивным и непредсказуемым. А дождь в городе, похоже, прекращался.

Не раз я собирался завязать с девушкой разговор, но от этого удерживало сосредоточенное выражение ее лица, обращенного на освещенную фарами дорогу. Ни одна машина не попадалась навстречу, улицы словно вымерли. Конечно, стояла глубокая ночь, но должны же были и в такое время работать такси, машины «скорой помощи», милицейские... Я их не видел.

Только однажды, когда «Волга» из лабиринта улиц вырвалась на пустынную загородную автостраду, навстречу промчалось, мигая фа­рами, несколько больших темных машин.

− Это наши, − тоже посигналив фарами, пояснила девушка. И не обронила больше ни слова.

− Скоро уже? − спустя какое-то время без надежды поинтересовал­ся я, получив в ответ указание пальцем куда-то в сторону от дороги. Посмотрев туда, ничего, конечно, в темноте не увидел.

Оставшееся, как потом выяснилось, недолгое время поездки ме­ня не покидали тревожные мысли о том, не оказался ли я все же вовлечен в какое-то сомнительное мероприятие. Что это за люди, чем они занимаются среди ночи? Действия незнакомцев, без сомнения, преследовали какую-то цель, но у меня складывалось впечатление, что они двигались к ней наугад, направляемые скорее наитием, чем здра­вым смыслом. Это озадачивало и уж, во всяком случае, не вселяло уверенности в рациональности происходящего.

То, что случилось потом, укрепило меня в недоверии к незнаком­цам. Мы въехали в небольшую деревню, скорее даже − судя по стан­дартным заборам из металлической сетки − в дачный поселок и, мино­вав несколько усадеб, остановились у выступающего на улицу боль­шого грубо сколоченного сарая. Луч фар на секунду высветил сделан­ную на его стене размашистую белую надпись: «Красные шаги навер­ху». Эта галиматья была как раз под стать всему происходящему, и я даже не стал ломать над ней голову. Вместо этого сосредоточился на девушке, прошедшей к двери сарая, над которой жалко болталась на ветру маленькая лампочка под круглым жестяным колпаком.

У входа она обернулась и, второй раз за ночь обратившись ко мне на “ты», позвала:

− Чего ж ты сидишь? Идем.

Я выбрался из машины и сразу понял, почему так хорошо расслы­шал в кабине ее голос. Дождь прекратился. Было тихо. Только поскри­пывал и ударялся о стену раскачиваемый ветром колпачок лампы.

Мы ступили в сарай, в темных недрах которого светилась щель еще одной, неплотно прикрытой двери. Когда девушка распахнула ее, взору предстало довольно просторное помещение, заполненное людьми. Из присутствовавших восьми или девяти мужчин двое сидели на опрокинутых тумбочках, еще один − на почему-то тоже положенном на бок стуле, а поскольку никакой другой мебели больше не было, остальные устроились прямо на полу − кто полулежа, кто прислонясь спиной к стене.

Полуночная компания представляла собой странное зрелище. Юноши, мужчины средних лет и дряхлые старики словно специально были подобраны так, чтобы ни в чем не походить один на другого. Мутным взором смотрел в пол бродяга, одеяние которого состояло из драного пиджака и грязной женской кофты под ним, подпоясанных, за отсутствием пуговиц, узким перекрученным ремешком. С ним соседствовал сидящий верхом на тумбочке и широко расставивший обутые в сапоги ноги курсант в полевой форме. Лицом друг к другу на полу расположились тучный мужчина лет сорока в расписном свитере и рыжеволосый крепкий парень с нежным цветом лица − его отсвечи­вающий вороненой сталью костюм заслуживал лучшей участи.

Остальное общество было под стать этой его части только тем, что нисколько на нее не походило.

При входе мне показалось, что наполнявшие комнату люди заво­рожены − так неподвижны они были. Но девушка с порога жизнерадо­стно воскликнула: «Спите?!» − и все задвигались, зашумели. Какой-то немыслимой худобы человек в очках и курсант разом встали, предла­гая гостье место. Но та махнула рукой, и милостиво разрешив: «Ну и спите!» − прошла к сваленной в ближнем углу куче верхней одежды. С некоторой оторопью я увидел, что она, похоже, собирается располо­житься на ней.

После того как именно так и случилось, девушка спросила, ни к кому не обращаясь:

− Полуэктов здесь?

− Да... Здесь... Давно... − вразнобой отозвались обитатели комна­ты.

Не думая больше заниматься мною и поудобнее устраиваясь на куче курток и пальто, моя недавняя проводница торопливо произнес­ла:

− Туда, туда, − и указала рукой в дальнюю часть комнаты. − Проходи туда.

Размеры сарая, каким я увидел его с улицы, позволяли предпола­гать, что комната вкупе с предваряющим ее темным коридором зани­мает все внутреннее пространство. Но теперь я обратил внимание на дверь у противоположной стены, задернутую полинявшей матерчатой занавеской. Значит, там находилась еще одна комната. Сарай был или больше, чем казался, или соединялся с каким-то другим строением, невидимым с улицы.

Отвлекшись от обитателей комнаты, затеявших между собой ти­хий, невнятный разговор, и не сопровождаемый их взглядами, я про­шел к указанной мне двери. Чувствуя неприятную сухость пыльной ткани, отодвинул занавеску и, стараясь не задеть ее лицом, пересту­пил порог.

Большой, обтянутый добротной кожей, но изрядно продавленный диван − вот что бросилось в глаза прежде всего. Он стоял в длинной и узкой комнате спинкой к стене, сплошь закрытой полками из неструганных досок. На них размещались закрытые и уже распечатанные картонные коробки, полиэтиленовые мешки, содержание которых со­ставляли всевозможные мелкие детали из металла и пластмассы. Крупные узлы, поблескивая густой смазкой, лежали на полках неупа­кованными.

Итак, это был склад. Самый заурядный, если бы на одной из темных полок в углу не светился экран телевизора с изображением уже знакомой мне карты. Возле экрана спиной к двери стоял человек. Несмотря на бесшумность моего появления, он немедленно обернул­ся и произнес:

− Будем знакомы, Александр. Я − Полуэктов.

Это был водитель.

5. МАНЯЩИЙ ЗОВ

Я проснулся в машине, кабина которой была подсвечена все той же красной лампочкой радиотелефона. Но окна оставались черными − к ним приникла беспросветная, неживая тьма. Несмотря на мрачность обстановки, настроение закипало нетерпеливое, бодрое. Пора было действовать. Я приподнялся со спинки сиденья и первым делом рас­пахнул дверцу машины. Она открылась с ломким треском; в кабину проникла холодная свежесть. Снаружи тоже было темно, но там ноч­ной мрак имел пространственность, в нем удавалось ориентировать­ся.

Машина стояла возле трех деревьев с мокрыми стволами. За ними угадывалась пустынная лента шоссе, а еще дальше − голая степь до самого горизонта. Я находился за городом и воспринял это как должное, пожалуй, даже с удовлетворением.

Прежде чем что-либо предпринять, следовало привести в порядок машину. Всю ее вместе со стеклами покрывала тонкая, твердая на ощупь корка. Понимая теперь, почему испытывал в кабине ощущение изолированности, я принялся за дело. Очистить кузов не составило труда, поскольку покрытие оказалось хрупким и при каждом нажатии отваливалось большими кусками. Потом на земле они продолжали хрустеть и рассыпались в прах у меня под ногами.

Не став очищать от корки еще и колеса, я сел за руль. Но прежде чем трогаться в путь, включил телевизор. Последовавшие вспышка и знакомое свечение экрана сняли во мне возбуждение, укрепили уве­ренность в себе.

Легко поддающаяся управлению машина одним рывком вымах­нула на шоссе и устремилась по нему вперед.

Я ни на минуту не задумывался над тем, что никогда прежде не водил машину. Надо было ехать − я ехал, без раздумий управляясь с рулем и педалями. Не возникало мысли о цели поездки, предопреде­ленной разматывающейся передо мной лентой трассы. Оставалось только следить за бегущим в свете фар асфальтом.

Потом я понял, что настало время передать по радиотелефону то, что меня все время заботило. Я снял трубку и, почти касаясь ее губами, отчетливо произнес:

− Сообщение принято. Ответы даны. Зовите всех.

Мелькнула мысль повторить все сказанное, но представилось понятным, что этого делать не следует. Побуждение было удовлетво­рено, и я, почти не глядя, опустил трубку в паз ящика. Часы на пульте показывали без пятнадцати минут четыре. Столько и должно было быть. Оставалось мчаться вперед, обретая в движении новые душев­ные силы.

Странные чувства испытывал я в этом одиноком рейсе по убега­ющей в ночь дороге. Меня переполняло нетерпение. От ожидания того, что должно было случиться, покалывало в ладонях, горели щеки. Еще я обостренно ощущал свою причастность к событиям этой ночи, сложившимся в единое захватывающее действие. И ликовал от созна­ния, что участвую в нем − столь же поглощенно, как все, кого ждало и манило предстоящее.

Самым же сильным из моих переживаний, по сути − сложенным из всех остальных, было стремление идти к цели. Если разобраться, я никогда прежде не испытывал этого чувства, обходясь взамен робки­ми надеждами и ожиданиями. Потому не подозревал, что в этом настрое заключена вся романтика мира, явившаяся мне теперь под шелест быстрых шин и посвист ветра в разрезающей мрак кабине.

Я обладал уровнем понимания происходящего и не имел потреб­ности в понимании более низком − прикладном. Это освобождало мои мысли от сомнений и ненужных раздумий. Со снисходительной иро­нией все сознающего человека я вспомнил события последних часов...

− Будем знакомы, Александр. Я − Полуэктов, − сказал водитель, оторвав взгляд от экрана и направляясь ко мне.

Удивленный ломаемой им комедией, я отозвался неуверенно:

− Здравствуйте... еще раз. Мы уже виделись.

− Я вас не знаю. Не знаю, но слышал. А теперь мы познакомимся, − водитель гостеприимно указал на диван, а сам неудобно расположил­ся на боковом валике, разглядывая меня и покачивая в воздухе ногой.

− Значит, вы полночи возили меня в поисках какого-то Полуэктова, а теперь заявляете, что это вы и есть! − язвительно констатировал я. − Что вам от меня нужно?

− Побудьте с нами. Только и всего − побудьте с нами, − голос водителя звучал вкрадчиво.

− С какой стати? Что мне в вашем притоне делать?

− Не здесь. Мы скоро отсюда уедем, − успокоительно молвил собеседник, словно это действительно могло меня успокоить.

Я почувствовал, как в меня начинает закрадываться страх. Сидя­щий рядом человек вел себя неестественно. Его отрицание нашей предыдущей встречи не умещалось в понимании, уходы от ответов были слишком очевидны, а манера уговаривать явно не могла дости­гать цели. То, что собеседник этого не понимал, заключало что-то чуждое и пугающее в нем.

Телевизор на полке пару раз полыхнул, его ставшее интенсивным свечение прибавило теней в помещении. Это, однако, не заставило незнакомца даже повернуть головы. Зато я при знакомых вспышках сразу вспомнил прежние объяснения навязанных мне блужданий − передать увиденные на небе цифры Полуэктову. Если это, как уверял меня теперь странный человек, был он, почему его больше не интере­совали имеющиеся у меня сведения?

− Если вам нужны цифры, я готов...

Меня остановила поднятая рука. Водитель, или Полуэктов, или кто это там был, доверительно наклонился:

− Дело теперь не в этом. Нам нужно участие, мы рассчитываем на него. Но время еще есть... − с улыбкой, собранной из застывших мускулов лица, он вдруг обеими руками потянулся ко мне. Было это так неожиданно и жутко, что я отпрянул. − Время есть, мы подождем..

Его рука − одна только − слегка коснулась моего плеча и... И ничего не произошло. Водитель снова выпрямился на подлокотнике, вслед за ним я тоже принял прежнее положение. Случившееся поразило меня, но, не решаясь спросить, что означало его движение, я произнес первое, что пришло в голову:

− Вы обещали все объяснить.

Водитель смотрел куда-то мимо, словно забыв о моем существо­вании и не воспринимая обращенных к нему слов.

− Не знаю, − все же через какое-то время отозвался он. − Не могу объяснить. Вы вольны понимать, как хотите.

Все на складе с его скучными стеллажами оставалось неизмен­ным. Я все так же тяготился нелепым пребыванием здесь и хотел положить ему конец. Но внезапная отрешенность собеседника, да и накопившаяся за ночь усталость делали свое дело. Все стало безраз­лично. Не хотелось возобновлять постоянно заходящий в тупик разго­вор. Я сам не заметил, как откинулся на податливую спинку дивана. Водитель продолжал покачивать над полом ногой. Свечение экрана уменьшилось, а может, просто стало привычным, и я уже не замечал его.

Кажется, водитель что-то сказал, но я не расслышал и не понял. Я уснул быстро, словно провалился в черный подвал того самого сарая, где ждал кого-то двуликий Полуэктов, сидели на полу странные люди, а у входа качался свет одинокой лампочки.

...Провиляв часть пути по проселочной дороге, «Волга» снова выбралась на асфальт. Понимал ли я, что не сам веду машину, а словно в симбиозе с ней выполняю предопределенную работу? Наверное, понимал, поскольку в какой-то момент подумал, что мне в сущности не нужен свет фар. Я и так знал каждый пройденный и оставшийся метр пути. Но фары горели, значит, так было надо, и я не стал их выключать.

Экран на приборной доске сам по себе погас. Как и его недавнее свечение, это подтвердило правильность происходящего. Мне наста­ло время понять свои роль и место в ночных событиях. Главное заключалось в том, что с самого начала никто не принуждал меня участвовать в них, тем более − не делал, да и не мог делать, из происходящего тайны. Я по своей воле оказывался в обстоятельствах, мною же создаваемых.

Тогда, в райкоме, меня не оставляли мысли о появившихся на небе символах. Я хранил в себе потребность обсуждать это явление − и раздался телефонный звонок. Мне нужна была на улице машина, я хотел повстречать ее − черная «Волга» возникла из ночи. А потом любопытство влекло, перемещало меня с места на место. «Непонима­ние», − сказал один из молодых людей в кабинете большого дома. Оно тянуло меня на крючке, но удочка-то находилась в моих собственных руках!

Так складывалась мозаика ночных событий. А люди, возникавшие на моем пути, составляли лишь кусочки ее. Потому столь фрагментар­ны и непонятны были их слова, поступки. Зато совершенно очевидным казалось, почему их дороги все время пересекались с моей, − ведь мы двигались к одной цели.

С вершины обретенного понимания, о котором я не подозревал тогда, что оно может так же неожиданно и кончиться, мне открылась еще одна черта собственного поведения. Я испытывал потребность постоянно чувствовать связь со всеми незримо сопутствовавшими мне людьми. Оставаясь свободными, мы нуждались друг в друге, потому что ничего не знали поодиночке. Наше совместное движение складывалось из шагов каждого.

Должно было быть десять минут пятого. Я снова взглянул на автомобильные часы, потом, для верности, на свои. И там, и тут стрелки точно занимали предсказанное им положение. Оставалось затормозить у белого пятна на обочине, которое при быстром прибли­жении обрисовалось фигурой... светлым плащом... треплющимся на ветру подолом... На краю дороги стоял ребенок. Серьезное личико девочки лет десяти, промелькнув, пропало из света фар. Остановив машину, я потянулся, чтобы открыть дверцу.

В этом месте шоссе проходило через негустую рощу. Стволы деревьев стояли обособленно, чуть дальше от обочины теряясь в темноте. Никакого жилья не видно было поблизости, не светился ни один огонек. Что здесь делал ребенок? В такой час? Эти вопросы не посетили меня. Я только порадовался, что дождь кончился, хотя девочка, наверное, все равно сильно озябла.

Забравшись в кабину, она первым делом положила к лобовому стеклу какой-то небольшой перетянутый черной резинкой сверток. Затем, чтобы согреть руки, спрятала их между коленями. Снова трогая машину, я включил подогрев, и моя маленькая спутница поняла это − приложила ладони к зарешеченной дырочке тепловода.

− Я все ждала и ждала, − доверчиво сообщила она. − Так страшно было.

Мне не о чем было спрашивать девочку и нечего было сказать ей, но естественная забота взрослого человека о ребенке заставила обод­рить и утешить:

− Тебя все ждут. Приедем и сразу отправимся на Холм.

− Правда? − обрадовалась девочка. И важно добавила: − Тогда я посплю.

Гоня машину дальше и дальше, я поглядывал на малышку, свер­нувшуюся калачиком на соседнем сиденье. Теперь ей стало тепло, одну руку она положила под щеку, и я с тревогой обнаружил отсутствие на ней часов. «Наверное, в свертке», − мелькнула догадка, и она успокоила. Девочка спала безмятежно, оберегаемая моей ездой. Ее действительно ждали, чтобы всем вместе отправиться на Холм. Особенно ждал Ардов, о котором я вспомнил – говорил водитель там, в сарае. Сверток отъехал от лобового стекла; я подвинул его обратно. От этого движения девочка шевельнулась, сквозь сон произнесла с готовностью, как делают дети, чтобы обмануть будящего:

− Да, дядя Полуэктов.

Я понимающе улыбнулся и постарался ехать еще осторожнее. Спешить теперь было незачем, тем более, что уже стало видно место, к которому мы направлялись. Далеко в степи черной башней поднимался силуэт одинокого здания; рядом с ним дырявили ночь красные огни еще более высокой ажурной мачты. Карбюратор машины нацелился на эти заметные в голой степи ориентиры, а они по мере приближения все росли и росли в размерах.

Но путь наш лежал не к ним. Я свернул на отходящую в сторону короткую, выложенную бетонными плитами дорогу и по ней подкатил к приземистому двухэтажному зданию с плоской крышей. Стены его выглядели массивными − потому, наверное, что прорезались малень­кими и узкими окнами. В тех, что на первом этаже, горел свет. Распо­ложенный сбоку фасада вход не освещался.

Разбудив девочку, я вместе с ней направился к двери и, не взглянув на висевшую там табличку, прошел в дом. Внутри все было как в любом учреждении средней руки: вспучившийся линолеум ле­жал на полу узкого коридора. К стенам жались выставленные сюда шкафы с перевязанными папками и несколько распотрошенных счет­ных машин со свисающими проводами. Частота дверей свидетельст­вовала о тесноте расположенных за ними кабинетов. Неухватные дверные ручки в форме грибных головок были такими же, как в нашем институте.

Такая обстановка была мне привычной. Служебная безликость даже помогала ориентироваться. Я подошел к двери с цифрой «4» на стеклянном ромбике, под который была подсунута оборванная запи­ска. Пропустив девочку вперед, вслед за ней переступил порог предугаданно маленькой комнаты. В ней все в тех же позах сидели люди из сарая.

− Полуэктов, Полуэктов... − прошелестело по комнате. Не обращая внимания на голоса, я поискал взглядом Ардова. Вместо него со своего места в углу навстречу поднялась уже знакомая девушка. Моя маленькая пассажирка доверчиво подбежала к ней, продолжая сжи­мать в руке сверток и с лукавой улыбкой оглядываясь на меня.

Я тоже улыбнулся всем присутствующим и, сказав громко: «Скоро пойдем!» − поспешил к еще одной, соединяющей соседние комнаты двери.

Там меня ждали маленький, весь убеленный чистыми сединами Ардов, квадратный человек в полувоенной форме и секретарша из райкома партии.

Теперь все находились в сборе. Я сел в сторонке, на подоконник. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Так же тихо было в нашей.

6. РАССВЕТ НА ХОЛМЕ

Черная степь поднималась к светлеющему в предрассветье небу. Еще нельзя было определить, покрыто оно тучами или нет, но серею­щий небосвод уже отделился от земли чертой горизонта. Грунтовая дорога почти незаметно, но все время вела вверх. Мы шли по ней около часа, не чувствуя скользкой сырости под ногами, не ощущая усталости. И впереди меня, и сзади сосредоточенно двигались люди, иногда поддерживая друг друга, иногда переговариваясь немногос­ловно и тихо.

Сигнал к началу похода заставил всех вздрогнуть. Взрыв или раскат грома раздался над давшим нам приют домом. В окно полых­нула зарница. Тогда мы встали и без необходимости смотреть на часы начали надевать куртки, плащи. В коридор из многих дверей выходили люди. Они делали это без спешки, так что в узком проходе не создалось давки.

Когда в свою очередь я вышел на воздух, «Волги» у дома уже не было. Предутренний холод, сменивший прежнюю зябкую сырость, бодрил после проведенной на ногах ночи. Не придавая значения исчезновению машины и не ее разыскивая в темноте, я осмотрелся. Обманчиво близко громоздилось уже виденное мною здание. Оно черной массой заслоняло стоявшую дальше мачту − только верхние огни ее изображали ложное созвездие пустого неба.

Вместе со всеми свернув за угол покинутого дома, я в окружении молчаливых силуэтов зашагал в открытую степь. Ни слова не было произнесено о маршруте движения. Никто не шел впереди − мы то вытягивались цепочкой, то шли плотной толпой, ориентируясь друг на друга и так определяя нужное направление.

Отнюдь не в отрешенном состоянии я приближался к концу ноч­ных событий. Еще темень пласталась у земли, ничего не было видно под ногами. Иногда я поскальзывался, с досадой чувствуя, как на промокшие туфли вместо отваливающихся налипают новые ком грязи. Шаги давались с трудом, но все равно хотелось идти, идти движении был смысл, он возбуждал интерес и облегчал неудобства пути.

Далеко позади остались красные огни вышки. Их отстраненное свечение раскрыло передо мной всю ширь степи. Бескрайнее пространство вызывало головокружение; чтобы унять его, я стал смотреть под ноги.

Чья-то рука поддержала меня, хотя помощь была не нужна. Прямо перед собой я различил сухощавую фигуру водителя, с жилистой легкостью несшего на руках девочку. Затрепетавший взгляд уперся в них, снова обретая утраченную твердость. Слабость отступила. Идти оставалось совсем немного.

Какое-то время мы огибали темнеющие в предутреннем сумраке обломки стен. Битый камень хрустел под ногами. Это были развалины здания − такого же одинокого, как то, которое осталось на горизонте. Печальные руины вызывали узнавание и тоску одновременно. Что это было − память о неведомой утрате, сожаление о том, чему не суждено было сбыться? Сделалось грустно.

Водитель уже не нес девочку; держась за руку, она шагала рядом с ним и даже обгоняла своего спутника. Все ускорили шаг. Поход остался позади. Единый порыв вынес нас из сумрака одоленной до­роги на простор. Холм был под ногами. Тогда мы остановились.

Ранний рассвет наполнял небо. Серебристые облака длинными мазками стремились в немыслимую высь. Свежий утренний ветерок обдувал лица, шевелил полами плащей. Здесь, на возвышенности, он подсушил грязь. Прошлогодняя трава серым сплетением покрывала землю, пружинила под ногами. Но ее невзрачный ковер стлался неда­леко, ограниченный впереди нас неожиданным обрывом.

Этот обрыв слишком категорично совмещал близкое и далекое, так что тянущаяся за его краем река казалась игрушечно малой − малой на самом деле, а не потому, что находилась за многие километры. Сперва она ровной свинцовой полоской тянулась параллельно обры­ву, потом, сделав крутой поворот, удалялась к горизонту. Отсюда сверху и река, и степной простор разворачивались пространственной картой, которую можно было охватить одним взглядом. А вместе с далью в глаза вливался наполняющий ее свет. Он шел и снизу, от реки, и с неба, исходил со всех сторон.

Человек 30 стояло на вершине Холма. Квадратный в зеленой фуражке в окружении трех изящных молодых людей. Пристально смотрящий в даль водитель. Обитатели фургона все в тех же синих комбинезонах под распахнутыми пальто. Еще люди − секретарша, курсант, нищий, девушка, везшая меня к Полуэктову... Щупленький Ардоводну руку положил на плечо девочки, а другой прикрывал распушенную ветром седую бороду. Все они были мне близки, как никто из тех, кого я знал до сих пор. С ними хотелось оставаться всегда, идти туда, куда идут они.

Где-то далеко за спиной цепенел во сне сумрачный город. Но здесь всей остротой чувств я запечатлевал в памяти невесомость поднебесных облаков, бескрайний воздушный простор вокруг, едва уловимые запахи степи, прилетающие вместе с холодным ветром. Всеми фибрами души я ощущал сигналы весны. В конце февраля ее не должно было быть, еще не пришло время ее приметам. Но все равно я ловил их в бодром напоре ветра, в свете и запахах, ставших доступ­ными моему обнаженному восприятию.

Край неба розовел. Уже готовился пронзить его первый луч солн­ца. Стало легко и тревожно. Все, замерев, смотрели в даль. Туда же устремил свой взор и я. Мы ждали. Ждали, глядя выше линии горизон­та. И в этот момент на небе появилась, стала разгораться звезда. Одна, единственная на всем небосводе.

Ее явление было необычным, но не озадачило нас. Кто-то рядом смотрел на часы. Искорка между тем наливалась белым, голубым светом, росла незаметно, но неотвратимо. Увеличившись до размеров дробинки, она сама принялась испускать опадающие искры и одно­временно снижаться над степью.

Когда небесный шарик стал с каплю воды, он прекратил искрить­ся и, побыв недолгое время ослепительно ярким, обрел серебристый оттенок. На его бок блестящей точкой лег отсвет. Солнце взошло.

Шар опустился за излучиной реки, далеко в степи. Он как бы сплющился на земле, приняв форму лишенного отверстия бублика. Ничего больше не изменилось в окружающей обстановке. Та же река, та же степь. Было тихо. И только упавшая с неба капля своей непод­вижностью пыталась слиться с остальным пейзажем.

Сухая трава зашуршала от многих шагов. Все пришли в движение. Мои попутчики устремились вперед. Не соблюдая порядка, они под­ходили к обрыву и... исчезали за его краем. Люди проваливались вниз поодиночке, иногда вдвоем или сразу по трое. Но ведь там была пропасть!

Озноб прошиб меня − это ветер студил выступивший на лице пот.

Я оцепенел. Хотелось идти, сделать хоть шаг, но не было сил. Я осознал себя стоящим на вершине огромной выпуклой поверхности, где не за что ухватиться, нельзя удержаться. Ноги задрожали.

От края обрыва ко мне обернулась девушка. Все остальные уже исчезли за его ужасающей чертой.

− Ты идешь? − участливо спросила она и минуту помедлила.

Я не мог ответить ни слова. Опять открытое пространство вызвало головокружение, парализовало меня. На этот раз так сильно, что хотелось лечь на землю, зажмурившись, прижаться к ней щекой, всем телом.

Девушка еще немного подождала и исчезла. «Там тропинка, она ведет вниз», − успокаивал я себя. Но страх был сильнее доводов рассудка. Он не давал думать. Мысли панически разбегались.

Присев на корточки, упершись руками в холодную землю и чувст­вуя под ладонями ломкие стебли, я не смел шевельнуться, оторвать взгляд от близкой травы. Так прошли изнурительные минуты. Только остатки недавней устремленности и сознание постыдности пребыва­ния на четвереньках побудили меня спустя некоторое время медлен­но, почти ползком подобраться поближе к оврагу. Не осмеливаясь на большее, метрах в двух от него я бросил взгляд вниз.

Там, у крутого подножия Холма, шли, удаляясь в сторону реки, мои недавние спутники. Маленькими и неподвижными казались их фигурки сверху, но они образовали цепочку, и та упорно перемеща­лась по «карте» степи, отбрасывая на нее крохотные одинаковые тени. Люди шли к шару, ожидающему их вдали.

Еще я заметил, что тропинки вниз не было.

Вот и все, что произошло со мной той ночью. Уже при свете дня, иногда припадая к земле и касаясь ее руками, иногда зажмурив глаза и без оглядки бросаясь вперед, я бежал с Холма. Никто не видел меня, и одиночество скрыло мой стыд.

Весь мокрый и грязный, я полтора часа спустя вышел на автотрас­су, где был подобран направлявшимся в город автобусом. В горячеч­ной, не приносящей облегчения дреме прошла прерываемая частыми остановками поездка. А еще через час с небольшим я спал на нера­зобранной постели в своем общежитии и сквозь сон все время слышал чьи-то шаги за дверью.

Восемь месяцев бесплодных раздумий не приблизили меня к пониманию событий странной ночи. Собственно, каждый ее эпизод в отдельности не содержал в себе ничего особенного, мог иметь вполне прозаическое объяснение, но всё вместе они представляли неразре­шимую загадку. «Кто были те люди? Что все это значило?» − вот вопросы, на которые я не находил ответов. И в поисках их снова и снова вспоминал кажущиеся случайными встречи, странные разгово­ры, свою поездку за рулем машины, а чаще всего − чудесное чувство раскованности, столь недолго продолжавшееся и покинувшее меня на холме.

После появления над городом таинственных знаков об этом пер­вое время ходило много разговоров. Утверждали, что на окраине испытывали какой-то секретный самолет или упал метеорит, может быть − приземлился спускаемый космический аппарат. Наибольшей популярностью пользовались версии о пришельцах, инопланетянах. Но, как и следовало ожидать, все эти пересуды не нашли подтвержде­ния и вскоре забылись.

Я же полгода спустя лишился единственного вещественного сви­детельства тех непонятных событий. Случилось это донельзя баналь­но − в переполненном трамвае при поездке на работу. Обливаясь потом, я стоял на задней площадке лицом к стеклу и, как мог, сопро­тивлялся давлению азартно напиравших пассажиров. В этой натуж­ной борьбе, отстраняя чей-то локоть, и почувствовал на запястье чужие пальцы.

Дернувшись в ту сторону, откуда могла протянуться рука, я напо­ролся на бессовестный, дерзкий взгляд. На меня смотрел мальчишка лет 12 − с лисьей мордочкой, с потеками пота на грязных щеках. Он уже спрятал руку за спину и пытался принять вызывающий вид.

− Что ж ты... − маскируя неготовность предпринять что-нибудь, грозным тоном начал я. Но тут другое − круглое и сальное лицо надвинулось на меня, и широкий в груди, но с какими-то мягкими, покатыми плечами парень из-за головы мальчишки угрожающе про­шипел:

− Ты чего ребенка толкнул? Схлопотать хочешь, гад?

Я смешался, поняв, что здесь орудует целая шайка. А парень продолжал буравить меня застывшими маленькими глазками. Не удовлетворившись этим, он сделал неожиданное движение, словно хотел растопыренными пальцами ткнуть мне в лицо.

− Глаз лишу, гад. Понял, гад?

На одном из его толстых пальцев блеснул глубоко впившийся в кожу золотой перстень. А из-под рукава немыслимой в такую жару кожаной куртки выглянули мои уже обретшие нового хозяина трехциферблатные часы.

На следующей остановке, воспользовавшись моим замешатель­ством, парень с ребенком вышли, и, когда трамвай тронулся, я через заднее окно увидел их стоящими на улице. Мальчишка послушно задрал голову к своему взрослому спутнику, а тот, наклонившись, Уголком носового платка вытирал с его лица следы пота. Столько заботливости было в мягких движениях парня, так доверчиво улыбал­ся ему ребенок, что в этой трогательной паре я не находил ничего общего с только что обчистившими меня наглыми ворами, Их поведе­ние там и тут не сходилось.

Во всем случившемся крылась какая-то фальшь, не дававшая мне покоя. Уже подходя к институту, я сделал открытие, поначалу усколь­знувшее от внимания. Надо сказать, что, вернувшись с Холма, на второй или третий день после ночных скитаний, я заметил появивший­ся в нижней части часов коричневый подтек − словно под стекло попало и загустело машинное масло. Но механизм работал, две стрелки из шести исправно показывали текущее время, и я не придал обнаружен­ному дефекту значения.

Только на улице мне припомнилось, что на руке у выступавшего в роли вора парня часы не имели такой приметы. Значит, они были его собственные и лишь как две капли воды походили на мои. У меня же часы попросту отобрали − скорее всего забрали обратно.

С тех пор я пользуюсь своим стареньким «Полетом» − его, так и не дождавшийся починки, Инелла вернула мне после того, как мы окон­чательно не сошлись. Часы безбожно отстают, часто останавливаются, но это не имеет значения. Я ношу их редко, обычно забываю на подоконнике у кровати, так как спешить и опаздывать мне теперь некуда.

Не преуспев в своднических планах, институтские дамы лишили меня своего прилипчивого расположения, и теперь я не в курсе про­исходящих в филиале событий. Случайно и самым последним узнал, что с квартирой ничего не вышло. Директор передал ее каким-то родственникам, а в отношении меня сделал вид, словно ничего не обещал.

К этой несправедливости я отнесся равнодушно. Куда больше занимает мысль: «Что случилось бы со мной, отправься я тогда с Холма вместе со всеми?» С ней я брожу по улицам, ищу в толпе знакомые лица. Только их нет. Не оказалось и в райкоме запомнившейся секре­тарши. Всюду меня окружают чужие, равнодушные взгляды. Ночные спутники покинули город. Или растворились в нем − бесследно, навсег­да.

По вечерам меня часто мучит бессонница. А засыпая, я иногда вижу девушку на вершине Холма. Она оборачивается ко мне от края обрыва. Я слышу ее голос:

− Ты идешь?