Призраки чужого небосвода

Третий день

Глядя на лежащие передо мною многочисленные записи, газетные вырезки с сообщениями об аномальных явлениях, прихожу к мысли, что одним только выбором случаев для описания вношу в свою работу субъективность. При отборе материала проявляется мое личное понимание окружающего, а оно отвергает то, что противно жизненному опыту и вызывает сомнения. Между тем нечто кажущееся мне неправдоподобным как раз и может оказаться правдой, подтвердить смелые идеи людей, далеко опередивших всех нас в познании загадок бытия.

Вот почему лишаю себя права определять истину. Она может обре­таться и в каракулях малограмотного человека, и в строках недоступных мне высокоученых рассуждений. С тем собираю записи в стопку и укреп­ляюсь в понимании, что только они могут иметь ценность, а не мое мнение о них. На столе под лампой остается несколько листов, содержа­щих очередную историю...

Поздно вечером Лилия Иосифовна Белопольская одна сидела в своей квартирке гостиничного типа и тосковала. Лампочка под потолком давно перегорела, а света стоящего в углу торшера не хватало − в желтоватый электрический круг попадали только изголовье софы с лежащей на ней смятой подушкой да тонконогий журнальный столик заставленный флаконами, коробочками и еще всякой ерундой. Сама Лилия Иосифовна пристроилась в полумраке у окна. На подокон­нике перед ней лежали пачка забытых кем-то отвратительных сигарет без фильтра и обломанный спичечный коробок. Женщина курила, стряхивая пепел в блюдечко, служившее ей пепельницей.

Думала она в этот момент о том, что никогда прежде не понимала, а теперь остро почувствовала состояние узников, без срока томящих­ся в одиночных камерах. Читая о том, как они в вечном уединении проводили свои дни − что-то писали гусиными перьями, предавались раздумьям, − она полагала, что их участь была не так уж плоха. Эти лишенные внешней среды люди погружались в свой внутренний мир и черпали оттуда содержание для затворнической жизни, наполняли ее несуетными мыслями, грезами, в своей чудесной вольности превос­ходившими все, что могла дать банальная реальность.

В этот одинокий вечер Лилия Иосифовна сама ощутила себя оторванным от мира узником и убедилась, что ее собственный духов­ой мир совсем не торопится к ней на выручку. Было скучно. Скука явилась такой крутой и удручающей, что хотелось отчаянно замахать руками или завыть – как воют на луну собаки.

Раздражал немощный свет торшера, раньше казавшийся уютным. Несмотря на то, что стоящую в комнате мебель разглядеть полумраке было нельзя, она воспринималась как одни царапины пятна на полировке и скрип. От всего этого сделалось так тошно, что в конце концов Лилия Иосифовна не сдержалась и тихонько, прислушиваясь к себе, попробовала поскулить. В окно светила луна, в ее белесом луче невесомо плелся дымок забытой в блюдечке сигареты.

Дурное, даже отчаянное настроение обитательницы комнаты имело причиной предшествующие события. «Депрессия после пере­житого волнения» − таков был бы диагноз психолога, и с ним он попал бы в самую точку. С утра Лилия Иосифовна чувствовала себя прекрас­но. День выдался солнечный и свежий. Подгоняемая нетерпением, она раньше всех приехала на еще пустынный стадион, где неформалам позволили провести экологический митинг.

Причисляя себя к числу организаторов, Лилия Иосифовна успела в одиночку поскандалить с каким-то бегуном на дорожке, который, по ее мнению, мог помешать проведению схода горожан. Потом, уже в угаре предстоящего действа, тащила с другими на футбольное поле стол, помогала раскручивать тугой и грязный кабель от микрофона. И все порывалась открыть митинг, что всякий раз пресекал многоопыт­ный Бердичевский из Народного фронта.

− Еще рано, − непреклонно изрекал он. − Пусть люди подойдут.

Кипя негодованием, Лилия Иосифовна выслушала предупрежде­ние ведущего митинг о том, что обсуждать разрешается только эколо­гические проблемы. Это, впрочем, никого не остановило, и у микрофо­на накалялись политические страсти.

Лилия Иосифовна переволновалась больше всех. Стоя с другими активистами позади стола, она была как в тумане, хуже − как обложен­ная ватой, сквозь которую все слышно, но ничего не видно и не понятно. Ее бессознательно огорчили слова, произнесенные кем рядом:

− Пора кончать. Неинтересно становится...

− Нормально прошло, − сказал потом Бердичевский. Бестолково, зато с накалом.

Это было когда все разошлись и только неформалы у кромки поля жали друг другу руки. А Лилия Иосифовна почувствовала себя такой опустошенной, что на одном притворстве улыбалась и восклицала, обсуждая с другими перипетии митинга, на деле же испытывала разочарование и хотела остаться одна.

Вернувшись домой, она, даже не поев, легла спать и проснулась совсем разбитой, когда начало темнеть.

Теперь мысли, расслаиваясь и исчезая, влеклись по ночи, по нервам и по слабости. Во рту от сигареты сделалось сухо и кисло. Хотелось выпить хорошо газированного ситро, но его не было. Вспом­нилось о забытом неделю назад дне рождения. Стало совсем плохо. Лилия Иосифовна подошла к зеркалу, тускло и желто отразившему ее лицо, увидела сухую, как бумага, кожу в живых, но частых морщинах. Волосы соломенного цвета и похожи на солому. Измятый ворот хала­та... Смотреть больше было не на что. «И так все ясно», − произнесла она и провела по зеркалу пальцем.

Потом она села на софу как раз на границе освещенного торше­ром круга и стала смотреть прямо перед собой. Лучше всего было бы уснуть, но спать как раз не хотелось. Вообще ничего не хотелось и не желалось хотеть. Разве что − ситро. Но его... «Его, его, его...» − повто­рялось в голове. И больше ничего не было, ничего не осталось, кроме оцепенения, в котором прошли минуты... Может статься − десятки минут...

Бесшумно распахнулись створки окна. Всполохи за ним − словно заискрили провода высоковольтной линии. И в комнату... Нет, Лилия Иосифовна не видела, как открывались створки, − она смотрела в глубину комнаты. Но точно увидела другое − в окно медленно и плавно влетела женщина. Влетела и, приняв вертикальное положение, встала совсем рядом. Была она высокая, с большими черными глазами и смоляными, прямо-таки жгучими волосами. Что-то вроде голубого трико или гладкого комбинезона без складок и застежек составляло ее одежду. Главное − женщина была невероятно красива и словно излучала свет. Нет, желтоватый и тусклый луч так и продолжал падать из торшера, а облик женщины казался светел сам по себе. Ее фигура, черты лица явственно виднелись в полумраке комнаты, хотя все про­чие предметы только обозначались темными силуэтами.

Лилия Иосифовна не закричала от неожиданности и не впала в шоковое состояние. Напротив, полное внутреннее опустошение, в котором она находилась до сих пор, стало наполняться так недоста­вавшим содержанием. Происходящее воспринималось осмысленно, само заключало непонятный, но притягательный смысл. Видимо, рас­судок Лилии Иосифовны пришел в движение раньше чувств, и она спросила, в подборе слов движимая привычкой:

− Ты кто?

− Я из Вселенной, − отвечала женщина, хотя ее можно было понять и так: «Я − Вселенная». − Я из Вселенной и пришла за тобой.

Ее голос звучал столь мелодично, что воспринимался скорее как музыка, но музыка такой выразительной силы и точности, что могла концентрироваться в образы. Те же потом легко обращались в слова − простые и понятные, но обедняющие первоначальное восприятие. Эта речемузыка завораживала, могла бы даже успокаивать, если бы мысли Лилии Иосифовны, пробуждаясь, не начали слать панические сигналы о нереальности происходящего. Страх не в одно мгновение, но настойчиво овладевал ею. Она закрыла глаза, потом прижала к лицу ладони. Но нежно-певучий, переливчатый голос продолжал звучать и звал ласково, убеждающе:

− Я пришла, чтобы взять тебя с собой. На мою планету Синей Звезды. Соглашайся. Я жду. Согла-шай-ся...

Не отрывая ладоней от лица и не узнавая звука своего сорвавше­гося голоса, Лилия Иосифовна смятенно вымолвила:

− Нет. Я не хочу.

− Тогда смотри, − требовательно прозвучал Голос, и Лилия Иоси­фовна послушно убрала руки от лица. «Смотри», − еще звучало у нее в голове, но звук этот, как затухающий звон струны, растаял в видении яркого мира, который вошел в темную, убогую комнату. Словно исчез­ла часть ее, и на том месте, где до этого виднелись темные очертания шифоньера, засверкало голубое пространство. В нем явились перла­мутровые озера, первозданные травы до самого горизонта и высокое небо над вольным миром, который весь дышал покоем и удивительной умиротворенностью. Видение имело притягательную силу, волновало знакомым созвучием, что-то забытое будило в душе.

− Это моя планета, − вновь раздался Голос и вдруг зазвучал иначе, напряженно и жутко. − Вот же. что ждет вас на Земле. Мы на их пути, но мы не всемогущи.

И Лилия Иосифовна, сгорбленно сидя на измятой софе, вскрик­нула от ужаса. Исчез ласковый мир; на его месте она увидела земные дымные города с высотными зданиями, дорогами, автомашинами... А над всем этим склонялись огромные чудовища наподобие первобыт­ных ящеров в броне и шипах. Они отвратительно двигались в сочле­нениях, и каждое их движение несло страх, страх, страх...

− Смотри, − еще раз прозвучал Голос. − Помни об этом. И готовься, потому что через три дня я приду за тобой.

Комната была пуста. Исчезли удивительные живые картины,пропала прекрасная женщина в голубом одеяний. Лилия Иосифовна потерянно поднялась с софы, но почувствовала, что не сможет сделать и шага. Ее мысли спутались в противоречии: рассудок пассивно принимал происходящее, но одновременно с этим в глубине сознания нарастал протест. Только теперь, задним числом, он начал оформляться в беспомощное отрицание случившегося. Сознание пыталось исправить исказившуюся реальность, но от этого состояние тягостного недоумения только усиливалось.

Оставив смятенную Лилию Иосифовну в ее комнате, а потом, в последующие три дня, механически ходящую на работу и с работы, отвлечемся для внесения необходимых пояснений. Чудо часто не признается таковым, потому что его объясняют другим чудом, не сознавая при этом, что объяснения не состоялось. Видения приписывают ненормальному состоянию психики, но сама удивительная спо­собность видеть то, что недоступно другим, остается за пределами понимания. Можно даже утверждать, что люди способны восприни­мать необыкновенное лишь постольку, поскольку оно укладывается в их привычные представления. Отсюда всегдашние попытки объяснить невероятное болезнью, сновидениями или какими-то совпадениями.

Этим как раз и занималась Лилия Иосифовна в течение трех последующих дней. Ее молчаливость и сосредоточенность подметили даже равнодушные сослуживцы, но свои переживания она держала при себе. «Я просто спятила», − эта мысль по-настоящему пугала ее, доводя временами до панического состояния. Успокаивая себя, женщина думала: «Да нет, просто мне все это приснилось». Наплыв разно­речивых чувств, вызванных невероятным происшествием, лишал вся­кой возможности обрести душевное равновесие.

С одной стороны, Лилия Иосифовна почти убедила себя, что все случившееся ей померещилось, и склонна была уйти от волнения, забыть о странном визите. Но с другой − нервировало приближение обещанного третьего дня, в невольном ожидании которого она теперь избегала вечерами оставаться в квартире, а приходя все же домой, до глубокой ночи не выключала телевизор.

Когда настал назначенный срок, состояние сосущего ожидания сменилось у Лилии Иосифовны бесшабашной взвинченностью. Чтобы унять возбуждение, она открыла холодную воду, погремела скопившимися в мойке тарелками и почувствовала облегчение от того, что гремят они совершенно буднично − громко и скучно. Страх перегорел, уступив место остренькому любопытству. Начало темнеть. Хотя на следующий после явления незнакомки день Лилия Иосифовна ввинтила наверху мощную лампу, она не стала зажигать большой свет. Новообретенная решительность побудила оставить включенным один торшер − как в тот раз. После этого делать стало нечего. Оставалось ждать. И это непредвиденное испытание временем чуть снова не вселило в нее панику.

...Лилии Иосифовне что-то показалось. Она начала прислушивать­ся к этому «что-то» и уловила, как в сознание спазмами поступают сигналы. Словно туго охватывали голову до осязаемости густые волны теплого воздуха. Мысль встрепенулась, замерла. И смогла только отметить, что тело становится невесомым, обретает горизонтальное положение, а потом летит, летит... Лилия Иосифовна и чувствовала, и понимала, что перемещается в пространстве. Ни о чем не думалось. Прорвав прозрачную оболочку, тело без времени двигалось по беско­нечному черному коридору, пока не открылся взору уже знакомый добрый и дышащий покоем мир.

Снова льющийся Голос обращался к ней: «Мы хотим помочь вам. Мы хотим сберечь вас. Здесь уже много таких, как ты. Когда на вашей планете не останется ничего, все начнется сначала. Для этого вы нам нужны. Верь нам»[2].

Лилия Иосифовна взглянула на часы. Стрелки показывали, что после мытья посуды прошло минут двадцать. Она сидела в своей комнате на той же софе и чувствовала свинцовую усталость. Но голова оставалась ясной. Убежденная мысль о том, что она только что жила неземной жизнью, переполняла чувства. Хотелось бежать, кричать, радоваться... Но где-то в подсознании все шевелились и шевелились червячки сомнения. И Лилия Иосифовна сдержала себя. Побаливали плечи, ныла шея. Она повернула голову. На освещенном луной под­оконнике виднелось забытое блюдце с раздавленным в нем окурком.