Призванный хранить

Глава 16 ВОЗВРАЩЁННЫЕ ДОЛГИ

Весть о том, что враги вломились в селение, принесла девочка. Маленькая, лет шести-семи, худенькая и испачканная в грязи с ног до головы — видно, не раз и не два спотыкалась, пока бежала. Кто-то из сельчан торопливо показал ей дорогу и подтолкнул в спину: поспешай, мол, а затем, перехватив топор поудобнее, поднялся навстречу бандитам.

Аккер как раз обтёсывал очередной камень, чтобы уложить в стену молельни, когда послышался частый топоток и отчаянный рёв. А уж потом, через несколько секунд, показалась бегущая из последних сил девочка. На ней было домотканое платьице с изорванным подолом и донельзя грязные опорки на ногах. Левая коленка была разбита в кровь, но вряд ли девочка сейчас чувствовала боль. Она слегка промахнулась в направлении и выбежала на откос, справа от молельни. Откос был крутой. Девочка увидела внизу людей, закричала и замахала руками. Ей следовало бы обойти крутизну более удобной тропой, но она посчитала это тратой времени. Или уже не могла соображать, поэтому попросту ухнула вниз с разбега. Она наверняка расшиблась бы, если бы Аккер не подхватил.

Все выпрямились и бросили работу. Антон, Лоза, Баттхар и монах, так и не показавший своего лида, — никто не произнёс ни слова, только Аккер, присев и взяв ребёнка за плечи, коротко спросил:

— Что?

Потребовалось время, чтобы разобрать слова среди плача и связать их воедино. Девочку колотило от пережитого ужаса: видимо, она успела побывать в лапах бандитов, вырвавшись каким-то чудом.

— Кто их главарь? — спросил Аккер. — Ты видела главаря?

Девочка сглотнула слёзы и кивнула.

— Как он выглядел?

— Бледный... Кашляет всё время. И щека страшная. Вот такая. — Она растопырила ладошку и прижала к лицу. — Они мою маму саблей... И сестрёнку...

Монах, отвернувшись, глухо застонал. Антон поднял голову — и встретился взглядом с Аккером. Лучше было бы ему не видеть этих глаз. Они были чёрные и бездонные, как два колодца в степи. Как две чёрные дыры, миллиарды лет подряд втягивающие в себя космическое вещество — планеты, звёзды и целые галактики... Давний кошмар снова возвращался из прошлой жизни. Антон знал, как выглядит этот кошмар. Да нет, одёрнул он себя, откуда мне... Только понаслышке, но и этого хватило. Молодая красивая жена, любимая до беспамятства, единственная на всей земле, — изуродованное мёртвое лицо, которое нельзя было даже опознать. Младшая дочь, насквозь проткнутая копьём. И старшая, бросившаяся в огонь...

Девочка что-то лопотала, дрожа всем телом. Аккер поднял её, на миг прижал к себе, успокаивая... И вдруг сказал Антону:

— Держи. Отведёшь к нам в хижину и останешься там. За девочку отвечаешь головой.

Антон принял её (та доверчиво обняла его шею ручонками и затихла) и растерянно спросил:

— Как «останешься»? А вы?

Но проклятый горец уже не слушал. Он огромными скачками нёсся вниз по склону, без тропы, и остальные едва поспевали за ним. На бегу он оглянулся и рявкнул:

— Ни шагу из дома, чужеземец! Ни шагу, понял?!

Антон заметался. Первым его порывом было бежать следом, но — девочка на руках... У него защипало в носу от обиды. Предстояла нешуточная драка, и Аккер решил не подвергать Антона опасности. Да почему меня-то, в раздражении подумал он, почему он не отправил назад царевича — ведь это было бы логичнее всего...

До хижины, по его подсчётам, было около километра. Семь-восемь минут бега — если по ровной дороге. Однако что такое ровная дорога, тут, похоже, и не догадывались. Ничего, с яростью подумал Антон. Я успею.

Девочка на руках сидела тихо как мышка: видно, догадывалась, что сейчас является помехой. Я успею, стучало в голове. Он летел не чуя ног и изо всех сил сдерживал себя: ему предстоял ещё обратный путь до селения. Два шага — вдох, три — выдох, два — вдох, три — выдох...

Последнюю горку он преодолел в лоб, не обходя крутизны, и с облегчением увидел хижину внизу, где сероватый язык ледника обрывался в длинное высохшее русло. Он остановился и поставил девочку на ноги. Присел на корточки и проникновенно сказал:

— Видишь тот домик с плоской крышей? Сейчас ты пойдёшь туда одна. Там живёт... гм... тётя Асмик. Не бойся её, она добрая. Она накормит тебя и расскажет сказку. Слушайся её во всём, поняла?

— Да, добрый господин, — пискнула девочка. — А как же ты?

Антон нетерпеливо махнул рукой в обратном направлении.

— Доброму господину нужно туда... Он должен помочь другим добрым господам. Ну, иди скорее!

Обратный путь он преодолел в мгновение ока. Только подумал как о чём-то неважном, что, собственно, безоружен: сабля Сандро осталась в хижине. Учил тебя Аккер, бестолкового: оружие всегда должно лежать под рукой, чтобы можно было схватить в любой момент... Ладно, разберёмся на месте. Мелькнул знакомый распадок и недостроенная молельня. (Почудилось, будто Богоматерь пристально посмотрела в спину — то ли с укором, то ли благословляя...) Внизу открылась прибрежная долина и несколько глинобитных хижин. Над двумя или тремя уже клубился чёрный дым, и какие-то люди верхом на лошадях по-хозяйски разъезжали вокруг. Другие, пешие, суетливо сновали туда-сюда, таская награбленное.

Аккер взорвал это благолепие, точно проткнувший атмосферу метеорит. Неразлучная секира размытой серебристой полосой взлетела и опустилась — и душа первого бандита, на беду свою оказавшегося поблизости, мигом ухнула в преисподнюю. Монах, не сбавляя хода, экономным взмахом сабли уложил второго, заполошно рванувшегося из разорённой хижины. Кто-то пустил в него стрелу — монах очень профессионально перекатился, уйдя от выстрела, заплёл ошалевшему стрелку ноги и одним движением полоснул клинком по незащищённой шее. Антон мимолётно восхитился: ангельское смирение, однако, демонстрирует добрый христианин... Интересно, в каком спецназе он прошёл подготовочку?

Местные жители, те, кто уцелел, увидели поддержку и воспряли духом. Бойцы из них, правда, были никудышные, но мужества и стойкости им было не занимать. Где-то рядом с упоением рубились Лоза и Баттхар, встав спиной к спине. Баттхар был уже ранен: вышитая аланская рубашка с одного бока висела клоком и набухала кровью. У Антона защемило сердце. Ладно, Аккер, зло подумал он, потом поговорим. И, клянусь, ты мне объяснишь...

Разбойник в чёрной облезлой шапке и меховой безрукавке вылетел из-за угла дома, заорал что-то неразборчивое и взмахнул саблей, целясь Антону в голову. Благодарное за науку тело сделало всё само: придержало атакующую кисть, мягко упало на спину и выставило перед собой колено. Бандит, не удержав равновесия, перелетел рыбкой, пропахав носом борозду в земле, и Антон, не вставая, полоснул отобранным клинком по шее, справа налево. И даже не отвернулся, когда чужая кровь взметнулась бурым фонтаном, обрызгав лицо. Наверное, следовало бы ужаснуться: ведь только сейчас, своими руками, убил человека (пусть неизвестно какого по счёту, пусть бандита, но — человека, рождённого матерью...). Однако душа дисциплинированно молчала. Только шевельнулось нечто похожее на удовлетворение от хорошо проделанной работы.

Он поискал глазами Аккера. Тот широко шагал вдоль кривой улочки меж домов и с методичностью автомата на конвейере взмахивал порыжевшей секирой. На него налетали втроём-вчетвером и тут же с воем отскакивали. Или оставались лежать неподвижно, медленно стекленея глазами. Антон мимолётно посочувствовал бандитам: уж лучше бы сразу бежали к реке и кидались в воду. Может, кто-нибудь и спасся бы, хоть один из десятка...

В центре селения ещё шёл бой, а на окраине таскали мешки с награбленным и ругались из-за добычи. Какой-то человек — болезненно бледный, со страшным родимым пятном во всю щёку, пытался отдавать команды, но его не слушали.

Чужой клинок свистнул над ухом. Антон отшатнулся, вскидывая саблю, толкнул в грудь свободной рукой — противник спиной вперёд влетел в дверь хижины, через порог, и там затих. Антон шагнул следом. И едва не споткнулся о мёртвую женщину.

При жизни она была настоящей красавицей. Уголком сознания Антон заметил тонкие черты лица, нос с едва заметной горбинкой и длинные волосы — чёрные, с сизым отливом, словно воронье крыло. Только широкая резаная рана через все горло портила дело — будто жутковатая усмешка... И изодранная одежда, которую кто-то явно пытался сорвать, да, видно, времени не хватило. Он с усилием оторвал взгляд от женщины и посмотрел на бандита — тот сидел возле дальней стены и старался сделать вид, что его тут нет вовсе.

— Это не я, клянусь, — прошептал разбойник. — Я только держал...

Раскалённый кровавый туман рогатым копьём ткнул в макушку. Дикий, звериный крик вырвался из глотки — яростный и обнажённый, словно человек, с которого содрали кожу...

— КИАЙ!!!

Проведи Антон подобный удар на татами — быть бы ему чемпионом мира. А скорее — пожизненно дисквалифицированным, с последующим осуждением по одной из строгих статей УК, и самый крутой адвокат не отмазал бы. Бандит умер сразу, не мучаясь. И наверное, не осознав, что умер, — по крайней мере это было милосерднее, чем перерезанное горло той женщины. Теперь оно будет сниться мне по ночам, подумал Антон. И тихо улыбаться, заставляя вскакивать в холодном поту...

В хижину вошёл Аккер, держа в руке секиру. На рукаве чернела запёкшаяся кровь — то ли своя, то ли чужая.

— Я где велел тебе находиться? — рявкнул он.

— А иди ты, — устало огрызнулся Антон. — Баттхара ты и не подумал отослать. А если бы его убили?

Горец, против ожидания, ничего не ответил. Пригнув голову, вошёл через порог, присел над мёртвой и прикрыл ладонью её глаза. Потом перевёл взгляд на труп разбойника и спросил:

— Чем это ты его?

— Рукой, — нехотя отозвался Антон. — Так уж получилось.

Аккер покачал головой.

— Надо же. Удивительный ты человек, чужеземец.

Бой ещё тёк. Разбойники были растеряны: они, хоть и не чуждые драке, привыкли к неумелому и малочисленному сопротивлению. А тут коса неожиданно нашла на камень. Точнее — на гранитную скалу. Большинство, похватав награбленное, спешили к лошадям — убраться восвояси. Аккер поискал глазами их главаря, всмотрелся пристальнее, будто не веря себе, и с радостным удивлением сказал:

— Тамро!

И рассмеялся — словно там, на каменистом берегу, стоял его старый друг, с которым когда-то, много лет назад, с упоением резался в морской бой на уроке геометрии. А потом пошёл к Тамро — через всё селение, нетерпеливо расшвыривая тех, кто оказался на дороге. То же самое вдруг сделал и монах, вращавший мечом-кончаром не хуже послушника из монастыря Шаолинь.

Они оба мощно и ходко двигались параллельными курсами к одной точке, будто два ледокола. И не находилось ещё силы, способной не то чтобы остановить их, а хотя бы сбить с шага. Интересно, мелькнула у Антона мысль, кто придёт раньше? Шансы у обоих примерно равны — впору было делать ставки, как на тотализаторе...

Но тут Аккер, безбожно нарушив правила соревнования, крикнул, срывая горло:

— Не трожь! Он мой!!!

И, странное дело, монах подчинился, хоть и с видимой неохотой.

Чёрный Тамро медленно зеленел от злости. Его люди, наплевав на дисциплину, торопились набить мешки абы чем, а чёртов монгол, обещавший за жизни беглецов груду золота, куда-то сгинул, как только начался бой. Тамро уже сообразил, что его, считавшего себя всяко не глупее других, элементарно ткнули башкой в мясорубку.

— Нам бы только выманить кое-кого из норы, — говорил он перед налётом. — А как вылезет — связать и надеть мешок на голову. Но — аккуратно, за мертвеца золота никто не даст.

— Так что, его и пальцем нельзя тронуть? — с неудовольствием спросил кто-то.

Тамро подумал.

— Ну, если только слегка. Но не калечить, шею сверну.

Монголу он решил перерезать глотку, как только приведут пленников. Поторговаться с великим ханом можно было и самому, без посредника. А ещё больше жгла обида за недавнее: угрожающий клинок у горла и сиплый властный голос: «Вели своим шакалам отойти». Всю оставшуюся дорогу до логова монгол мерно покачивался в седле, а он, Чёрный Тамро, шёл рядом пешком, как последний оборванец.

...Он орал и топал ногами, наблюдая, как гибнут его люди один за другим. Огромного роста воин — без брони, в простой чёрной рубахе, шёл к нему, поигрывая страшной секирой. С секиры густо капала кровь, будто в плохом сне...

Тамро узнал этого воина. Много лет назад — они оба были тогда моложе — Тамро загнал его в пещеру, откуда тайный ход вёл в чрево горы, в древнее языческое капище. Тамро не стал преследовать его — он поступил умнее. Он пришёл в дом к его жене и детям. Две девочки — одна помладше, другая постарше — завизжали от ужаса, а женщина, схватив нож для разделки мяса, бросилась на их защиту. Она была настоящей горянкой, эта женщина. Она ранила одного из разбойников, а самому Тамро прокусила руку, когда он пытался сорвать с неё одежду. Его рука до сих пор хранила эту отметину.

— Убейте его! — крикнул он своим телохранителям, и те, словно псы, разом бросились вперёд, с двух сторон.

И умерли тоже вместе, одновременно. Один, кажется, ещё успел замахнуться саблей... А потом они, наконец, встали лицом к лицу — Чёрный Тамро и страшный воин с секирой, лишившийся когда-то своей семьи.

— Нет, — прошептал Тамро, пятясь к реке. — Не надо... Это он велел напасть на деревню, чтобы выманить тебя... Я не виноват!

Аккер молчал. Он шёл спокойно, опустив секиру к бедру, — он знал, что она не понадобится. Не было бы её совсем — Тамро всё равно побежал бы. Так и произошло: Тамро пятился, и горная река вскорости схватила его за сапоги. А потом — перелилась за пояс и добралась до груди.

— Нет, — взвыл он, когда железные пальцы Аккера сомкнулись на его горле.

И оборвал крик, уйдя с головой в ледяной поток. Аккер долго держал руки внизу, под водой. Затем с усилием разжал их и не спеша вышел на берег.

Уже один.

Жителей в селении осталось не много: пожалуй, половина. Уцелевшие осторожно выбирались из своих укрытий — неуверенно, будто заново учились ходить. Одни бессвязно благодарили, падая на колени, другие с пронзительным криком бросались к убитым — сегодня у всех будет траурный день...

Девочку, что принесла весть о несчастье, приняли к себе соседи. У них из шестерых уцелели лишь трое. Ну а где трое, там и четверо.

Домой вернулись затемно. К еде никто не притронулся, даже Баттхар, с его фантастической прожорливостью. Все чувствовали себя будто осквернёнными — давила на душу пролитая кровь, своя и чужая. Более или менее серьёзная рана оказалась только у царевича, и ему, несмотря на протесты, наложили повязку на рёбра. Впрочем, его протесты происходили не из-за боязни новой боли (к ней он постепенно научился относиться стойко, даже с некоторым щегольским презрением), а от некоторой сконфуженности — он ждал, что Аккер укорит или усмехнётся, по обыкновению: учишь, мол, тебя учишь, а толку...

Аккер, однако, не сделал ни того, ни другого. Когда совсем стемнело, он встал, ни на кого не глядя, и вышел вон из хижины. Вид у него был такой, что встревоженный Лоза рванулся было следом, но Антон удержал.

— Не надо. Ему бы сейчас одному побыть.

Все молча сгрудились у очага, глядя на потрескивающее пламя. Время от времени кто-нибудь привставал и подкармливал огонь сухим деревом (что было, кстати, непростительным расточительством). Никто не ложился, и от мысли, что очаг вдруг может потухнуть, становилось не по себе. Точно малые дети, у которых родители допоздна задержались на работе, невесело усмехнулся Антон. Днём можно радоваться привалившей вдруг свободе: хочешь — носись по двору, хочешь — пой во всё горло... Но ближе к ночи все желания почему-то гаснут, освобождая место тревоге (да где же их черти носят?) и щемящей тоске.

Вот так же сидел я возле мерно журчащей реки, и был вечер — прохладный, но ласковый, я мыл котелок и исподтишка посматривал на девушку. Она стояла возле меня, и при свете луны волосы её казались сделанными из драгоценного серебра...

Она была удивительно похожа на Асмик. То есть чертами лица не очень, но нечто общее проступало явственно — они были точно две сестры... Или вовсе один и тот же человек, разнесённый (можно так выразиться?) на шесть с лишним веков. Кольнула неожиданная мысль: а может, и я?..

Может быть, там, в современной Москве, живёт сейчас другой Антон Изварин, благополучно вернувшийся из Приэльбрусья, хвастается перед друзьями коричневым загаром и кодаковскими фотографиями, ходит на лекции в университет и сосёт пиво в «стекляшке» напротив...

Другой.

Антон вдруг почувствовал, что в носу защипало, и поспешно отвернулся от света. Вот так: днём, когда вокруг шёл бой, когда ты без «самокопаний и самоуглублений» отнимал чужую жизнь, чтобы не отняли твою, ты ощущал себя своим в этом мире. А стоило опуститься ночи — и все прежние тревоги, страхи, сомнения повылезали из тёмных углов, чтобы грызть душу. И вспомнился дом.

Под утро он не выдержал. Ноги сами принесли его в храм на склоне горы.

Всё вокруг только-только начинало пробуждаться. Пейзаж казался прозрачным, словно кусок хрусталя, и странно хрупким: хотелось даже идти на цыпочках, чтобы не нарушить гармонии ни дыханием, ни неосторожным движением.

Антон постоял перед входом (угол надо бы законопатить, мелькнула мысль, иначе сквозняк будет гулять) и вошёл внутрь. Перед ликом Богоматери, на маленькой деревянной подставке, горела свеча. Кто-то зажёг её совсем недавно — она ещё не успела оплыть. И сквозняк не погасил её — свеча горела ровно и чисто, даже пламя не трепетало.

Антон подошёл поближе — медленно, словно робея. Вытянул руку и коснулся лица Богоматери кончиками пальцев. И, почудилось, женщина отозвалась. Краски вдруг потеплели и на миг превратились в живую человеческую плоть, даже проступил лёгкий румянец на скулах. Глаза вспыхнули, как в их первую встречу, и спокойная полуулыбка тронула уголки губ... Антону вдруг отчаянно захотелось помолиться. Преклонить колени, низко-низко опустить голову и попросить прощения. А потом почувствовать нежное прикосновение к своим волосам — так делала мама, когда он в детстве заболел воспалением лёгких. Помнится, он метался в раскалённом, как пустыня Сахара, бреду, на границе бытия, и все пытался провалиться в тёмную бездонную пропасть, он так страстно хотел этого... И лишь мамина ладонь удерживала его на поверхности — она несколько суток подряд сидела у его постели, поила лекарствами и бульонами, делала уколы и капала парафин на его ключицы. И гладила по голове — наверное, это и заставило болезнь отступить.

Он не знал наизусть ни одной молитвы. Его хватило только на то, чтобы осенить себя крестом. И прошептать:

— Пожалуйста... Подскажи, что мне делать?

Женщина не ответила. Все правильно: чудо является лишь праведникам. Тем, кто растит хлеб и виноград, а не шатается по горам с мечом и убивает людей.

Женщина промолчала. Но тонкий лучик солнца, рождённый в небесах, вдруг пробился сквозь серовато-розовые тучи, протёк вниз и коснулся Антона, даря если не надежду, то её отблеск...

— ...Он знает?

Антон вздрогнул. Голоса были вполне реальными, и доносились они снаружи.

— Ещё нет. Только спросил, почему я отправил девочку с Антоном. (Уже Антон, подумал Антон, а то все «чужеземец» да «чужеземец»...)

— Нужно было отослать всех, — прошелестел один из голосов. — С бандой Тамро мы бы справились и вдвоём.

Первым желанием Антона было подобраться к дверному проёму и выглянуть наружу — ночь давно отступила, и он разглядел бы говоривших... Однако один из них был Аккер, а чёртов горец учуял бы его сразу, стоило только сделать шаг. И Антон не двинулся с места, лишь опустился на корточки, изо всех сил желая, чтобы никому не пришла в голову мысль заглянуть в молельню.

— Вам пора уходить, — сказал собеседник Аккера. — Вы и так порядочно задержались.

— Монголы не должны потерять наш след, — возразил тот. — Нужно дождаться, пока они надёжно вцепятся. Знаешь, я уверен: кое-кто здорово помогает им в этом...

— Помогает... — В голосе собеседника послышалось сомнение. — Ты думаешь, этот человек служит Тохтамышу?

— Не знаю, — честно ответил Аккер. — Вчера я нарочно дал возможность взять Баттхара живым (понятно, я всё время был рядом и вмешался бы). Но бандиты этой возможностью не воспользовались... Такое впечатление, что они вообще плохо представляли, с кем имеют дело. Чёрный Тамро сказал перед смертью: «Он велел нам выманить тебя из норы...»

Его собеседник вздохнул.

— Жаль, ты не выяснил, кто этот «он».

Горец помолчал. Затем сказал без выражения:

— Тамро убил мою семью.

Антон сидел на корточках, скрытый каменным синтоном, и чувствовал, как немилосердно затекают ноги.

— Куда вы отправитесь?

— В Тифлис, — ответил Аккер. — В Тифлисе у меня есть верный человек. Надеюсь, он поможет. Всё должно решиться там.

Последние слова горца прозвучали холодно, почти зловеще. И собеседник не выдержал.

— Тебе не жаль парня?

— Он сам выбрал себе судьбу, — отозвался Аккер прежним тоном.

Голоса снова стихли. Зашуршал камень под чьей-то ногой — двое разошлись, не попрощавшись и не пожелав друг другу удачи. Антон сидел, съёжившись, обхватив руками колени и чувствуя, как ходит сердце — острыми болезненными толчками. Значит, скоро в Тифлис, «всё должно решиться там». Парень сам выбрал себе судьбу... Он имел в виду меня? Это я служу Тохтамышу?

Впрочем, вполне логично: чужеземец, появившийся непонятно откуда, точно из воздуха, и тут же накликавший беду, чужой среди чужих... И даже Лоза, которому я, между прочим, однажды спас жизнь, мне не заступник: он до сих пор винит меня в смерти Заура. Аккер, как выяснилось, подозревает меня в предательстве, Баттхар подозревает в том же всех скопом: Аккера, Асмик, меня... Насчёт меня они демонстрируют завидное единодушие. «Тебе не жаль парня?» А чего меня жалеть.

Собравшись с духом, он тихонько распрямился. Свеча горела по-прежнему ярко и ровно, и бесплотные тени скользили где-то в сопредельном мире, словно укоряя за что-то... Он прокрался к двери храма и осторожно выглянул наружу. Было тихо и пусто, только по дну распадка плавали клочки утреннего тумана. Антон сделал шаг вперёд — и вдруг словно бомба взорвалась у него в затылке. И земля стремительно полетела навстречу.

Былая наука не прошла даром: он успел выставить руки перед собой и перекатиться на спину — только лишь затем, чтобы принять смерть в лицо.

Огромная чёрная фигура наклонилась над ним и глухо произнесла:

— Вынюхиваешь?

Алак-нойон, шатаясь, добрел до реки. Сунул руку в воду, пошарил по дну, потянул за что-то и выругался, длинно и от души. Ибо то, что он держал в руке, оказалось сапогом Чёрного Тамро. Река по имени Ингури во второй раз одарила его с неслыханной щедростью. Что ж, одну службу Тамро сослужил: теперь Алак-нойон знал путь, по которому ушли те, кто убил разбойников. Вверх вдоль восточного склона к распадку, где стоит храм Матери Белого Бога...

Между берегом реки и крайней хижиной, примыкавшей к глинобитной ограде, он наткнулся на лежащего на спине разбойника. Странно, но жизнь ещё не покинула несчастного, несмотря на длинную резаную рану, тянувшуюся через всё тело, от ключицы до противоположного бедра. Тошнотворного вида внутренности неприлично вываливались наружу. Алак-нойон одобрительно поцокал языком: хорошая рана. Только воистину великий боец способен нанести такую. При его приближении разбойник завозился и что-то умоляюще прохрипел сквозь булькающую в горле кровь: то ли просил перевязать, то ли, наоборот, добить, избавив от мучений. Алак-нойон не стал тратить время ни на то, ни на другое. Лишь поднял валявшийся рядом лук и рванул пальцами тетиву, проверяя на прочность. Сгодится. Он подобрал несколько стрел, придирчиво осмотрев наконечники, и медленно пошёл вверх по склону, удаляясь от селения.

Уже под утро, с первыми лучами зари, он добрел до жилища Белого Бога. Близко подходить он не решился: мало ли как тот отреагирует на чужое присутствие. Он слышал от других, будто тот Бог когда-то был простым человеком и звали его Исса. И что он проповедовал добро и всепрощение — оттого, дескать, его изображали в длинных белых одеждах, символизирующих чистоту. Алак-нойон не верил этим рассказам. Настоящий бог не станет прощать врагов. Настоящий бог покровительствует лишь воинам и одевается в броню из золотых пластин и золотой шлем, горящий нестерпимым огнём. Его обагрённый кровью меч пронзает небеса, а путь отмечен трупами и дымом пожарищ. Только за таким богом можно идти.

Чуть выше, в стороне от седловины, он отыскал подходящее место для засады: гладкий валун с расколотым краем наполовину врос в землю, не закрывая стрелку обзор, а самого его пряча от посторонних глаз. Алак-нойон привалился спиной к камню и прикрыл глаза, стараясь отдышаться. Рана в боку снова открылась, напоив кровью несвежую повязку. Но он давно отучился обращать внимание на такие мелочи.

Боль... Бывало, отец нарочно наносил ему, ещё мальчишке, лёгкие порезы — довольно ощутимые, но не приносящие вреда. Потом прижигал их раскалённым железом и велел: «Терпи». И смеялся, если сын начинал корчиться и вопить. Это было давно.

Когда на тропе, ведущей к храму, показалась неясная фигура, Алак-нойон улыбнулся, как улыбается охотник в предвкушении добычи. Поднял лук и сильно, до правого плеча, натянул тетиву.

Аккер в этот раз был без своей обожаемой секиры, но при воинском поясе, на котором висела сабля в тёмно-серых кожаных ножнах. Горец не спешил вынимать её — видно, был уверен, что обойдётся и так.

— Почему ты так торопишься умереть, чужеземец? — спросил он со вздохом. — Ты уже раз сто мог погибнуть и не дойти до Тебриза.

— Тебе-то что за дело? — буркнул Антон, поднимаясь с земли. — Ты ведь, кажется, подозреваешь меня в измене. Не отпирайся, я слышал.

Горец хмыкнул.

— Что ты слышал?

И равнодушно отвернулся. Хоть ножом бей в спину, хоть камнем по затылку... Только расхотелось.

— Зачем ты отправил девочку со мной? — спросил Антон. — Разве я хуже всех дерусь на мечах?

— Лучше, — нехотя ответил горец. — Я даже удивляюсь твоим способностям. Правда, эта твоя странная манера махать ногами...

— Почему ты бережёшь меня, а не Баттхара? — настойчиво повторил Антон. — Почему мы застряли здесь, в этой дыре, чего ждём? Что за верный человек ожидает нас в Тифлисе? Кто такой этот «глухонемой» монах, с которым ты только что беседовал? Кто поставил свечку перед Богоматерью? Почему ты как две капли воды похож на Заура? Как, чёрт возьми, получилось, что ты даже в руку был ранен в точности, как он? Или... — Он зажмурился. — Или на самом деле нет никаких братьев, а есть только один человек, который...

— Ну, ну, — поморщился Аккер. — Сколько вопросов сразу.

— Так ответь, — тихо попросил Антон. И горестно добавил: — Я ведь к вам не просился. Меня, можно сказать, приволокли на аркане, ничего не объяснив.

Горец задумчиво поглядел куда-то вдаль. И медленно изрёк:

— Когда-то, много лет назад, жил один мудрец. Говорят, что он был выходцем из Афганистана. А может, врут. Господь дал этому мудрецу способность заглядывать в будущее. И тому открылось, что большая беда движется на Кавказ. Хромой завоеватель с многотысячной армией прокатится по этой земле, словно исполинский дракон, поработив одних и без следа уничтожив других. Некоторые племена будут сопротивляться — и падут. Целые народы перестанут существовать, в том числе и самый большой народ в этих горах — аланы.

Что-то подобное я уже слышал, подумал Антон. Их диковинные стрелы, невидимые в полёте, яростные длинноволосые всадники в чешуйчатой броне...

— Теперь этот народ должен погибнуть. Так решил Хромой Тимур. И так предсказал мудрец-провидец. Если только...

— Если только царевич Баттхар не женится на дочери царя Гюрли, — закончил Антон. — И копьё... Как там дальше?

— И власть Копья Давида не объединит племена Кавказа для отпора завоевателю.

— Боже мой. — Антон покачал головой. — Но ведь он ещё мальчишка...

— Это горы, — сказал Аккер. — Здесь мальчишки рано становятся мужчинами.

Наплевав на условности, Антон сел прямо на землю, поджав под себя ноги, и ожесточённо потёр виски ладонями. И с глухим отчаянием подумал: «Не сходится. То есть, конечно, с точки зрения Аккера, все логично. Но я-то... Я, который не просто видит будущее (в конце концов, будущее многовариантно, как утверждают писатели-фантасты), а сам пришёл из него. Я-то абсолютно точно знаю, что Тимур будет властвовать на Кавказе ещё три десятка лет и никакое копьё не сможет помешать ему. Каждый удельный князь, каждый задрипанный вождёк будет тянуть одеяло в свою сторону, только и мечтая о том, как бы половчее продать соседа. Исчезнут аланы — то ли сами уйдут с Кавказа, то ли растворятся в других народностях, то ли погибнут в схватке с многочисленными, как саранча, туменами Тамерлана...

Но это, в свою очередь, означает, что моя миссия останется невыполненной, и царевич, скорее всего, так и не доедет до Тебриза. Да, но рукопись...»

— Когда мы выходим? — спросил Антон.

Горец что-то прикинул в уме.

— Думаю, завтра на рассвете.

Завтра. Целые сутки пройдут, и ещё неизвестно, что принесут с собой.

— Нет, — горячо сказал Антон. — Нет, нужно сейчас, сегодня!

К его удивлению, Аккер не стал спорить.

— Сегодня так сегодня. — И двинулся вверх по тропе.

Он ни разу не оглянулся, но по его спине было понятно: Аккер принял важное для себя решение. И снова это решение было не из простых. Антон немного поразмыслил и пошёл следом.

И, услышав крик, подумал с замиранием сердца: поздно.

Вернее, так подумали они оба, и оба одновременно рванулись с места, чувствуя внезапный звон в ушах.

На этот раз Антон обогнал своего наставника. Он первым влетел в распадок, перескочил через груду камней, приготовленных для строительства, обогнул стену храма — и увидел коленопреклонённую Асмик. И растерянно мечущегося Лозу — бледного до синевы, с дико перекошенным лицом. А ещё — неподвижное, пугающее тело, распростёртое ничком на земле. Знакомый расшитый плащ, раскинутые руки, неестественно вывернутые ступни ног... Стрела с чёрным оперением, торчащая где-то в районе левой лопатки, и совсем немножко крови вокруг, маленькое, почти идеально круглое пятно...

Баттхар.

— Кто стрелял? — задыхаясь, спросил Антон.

Пальцы судорожно сжали рукоять сабли — так, что побелели костяшки. Горы, вдруг сделавшиеся холодными и враждебными, нависли над головой, рождая приступ клаустрофобии, он по-звериному огляделся и заорал:

— КТО?!

Сзади налетел Аккер, отшвырнул его, словно тряпичную куклу, пал на колени, приложил палец к сонной артерии... Он держал его долго, целую вечность: за это время все вокруг успели несколько раз умереть и возродиться вновь. Потом вдруг сказал, не веря себе:

— Он дышит! А ну, взяли...

Царевич был тяжёл. Однако никогда они ещё не бегали так быстро. Антону показалось, что весь путь до хижины они проделали меж двух ударов сердца. Может быть. Перед глазами настойчиво маячило тошнотворное древко стрелы — рука так и тянулась выдернуть, но Аккер запретил. Сейчас нельзя, сказал он на бегу. Позже.

Аккер, бешено стучало где-то в макушке. У него было сколько угодно времени — как знать, может быть, пока он спокойно беседовал возле храма с кем-то невидимым, царевич уже медленно холодел на земле...

Асмик — мастерица стрелять из лука.

Лоза, самозабвенно сражавшийся в селении рядом с Баттхаром, спина к спине.

Чёртов монах в глухом капюшоне, подозрительно напоминающий повадками спецназовца из элитного подразделения...

Каждый из них мог оказаться тем, кто пустил стрелу в аланского царевича. Вот только — КТО?