Призванный хранить

Глава 18 МЫ УХОДИМ

Насколько серьёзна рана у царевича, Антон не знал, но догадывался, что отнюдь не царапина. Счастье, что стрела ударила на излёте, изрядно потеряв силу, — потом они с Аккером, побродив по окрестностям, нашли лежбище стрелка: земля меж двух валунов на склоне, в стороне от распадка, была утоптана, а к колючей ветке рядом прицепился обрывок бурой от крови тряпицы.

— А сапоги-то монгольские, — пробормотал Аккер, рассматривая отпечаток подошвы. — Странно, я не видел среди бандитов ни одного монгола. Сплошь лазы или абхазцы...

И вдруг заорал, схватив Антона за грудки:

— Кто тебе разрешил оставить Баттхара одного, чужеземец? Почему, когда нужно, тебя никогда нет на месте? Чем ты занимался в храме этим утром, отвечай! Неужто молился? Что-то не заметил я в тебе особого благочестия.

Слова были справедливы. Антон опустил голову и из чистого упрямства сказал:

— А ты сам? Ты ведь так и не рассказал, с кем встречался тут, неподалёку. И о чём вы говорили.

Аккер отвернулся, пробормотав в пространство фразу на непонятном языке — по интонации Антон догадался, что это была отнюдь не цитата из Евангелия.

— Я видел уздечку, которую передал Заур, — холодно произнёс горец. — Мой брат просил, чтобы я помог тебе... Уж не знаю, с каких пирогов я взялся за это, но раз взялся... Однако каким образом я буду это делать — не твоя печаль. Не лезь, куда не зовут.

Я и не лезу, угрюмо подумал Антон. Я меньше всего в жизни мечтал бегать по горам с саблей наизготовку и сносить врагам головы. Я бы расплакался от счастья, окажись я сейчас в унылой серой Москве, в своей скучной квартире... Да кто ж пустит.

— Мы все виноваты, — тихо и горько сказал Лоза, и Антону вдруг стало стыдно за свою вспышку. — Теперь уж не поправишь.

— Рано петь панихиду, — решительно сказал горец. — Баттхар должен встать на ноги. Ты сегодня же отправишься за лекарем в соседний аул. Это недалеко, через перевал. Заодно купишь там лошадей.

Баттхар казался совсем маленьким и тщедушным под толстым меховым одеялом. Лицо осунулось, и кожа на скулах заметно пожелтела, а тонкие усики выглядели будто приклеенные. Плечо стягивала тугая повязка, которую наложила Асмик. С той секунды, как Аккер с Антоном нашли царевича раненым, она не отходила от него. Поила травами и жидким ячменным киселём (ничего другого больной не принимал), перевязывала, шептала что-то, заговаривая боль, а когда царевич засыпал — просто сидела рядом. Мне, что ли, заболеть, с некоторой завистью подумал Антон. А то едва кивнула мне при встрече, словно кондуктору в автобусе, и снова отвернулась. Знамо дело: мы люди простые, не царских кровей... Подумал — и тут же остановил себя: при чём тут царская кровь. По моей вине человек был на волосок от смерти: попади стрела чуть ниже и правее... Страшно представить.

Лекарь появился на следующий день к вечеру — он приехал в сопровождении Лозы на ладной каурой кобылке. Ещё двух лошадей вели в поводу. Антон подумал, что Аккер заплатил за них немалые деньги: в горах только лошади имеют цену. Лошади, оружие и хорошая обувь.

Сильнее всего лекарь походил на епископа. Или архимандрита, или на самого Папу Римского Григория Третьего — столь он имел гордый и внушительный облик. Высокий, седобородый, с большими проницательными глазами и длинными сухими руками, он держался исключительно прямо, что заставило Антона заподозрить у него радикулит. Он неспешно слез с седла, кинул сумку Лозе и, не поздоровавшись, буркнул:

— Показывайте.

Баттхар дышал тяжело, через раз. И боялся лишний раз пошевелиться: плечо жестоко казнило при малейшем движении.

— Развяжи, — приказал лекарь Асмик.

Та присела рядом с царевичем и осторожно, как могла, освободила рану.

— Какими травами пользуешь? — грозно спросил старец.

— Сок давлю из пихтовых иголок, — ответила девушка. — Смешиваю с борец-травой...

Старик кивнул.

— Правильно. Главное — стрела была, кажется, не отравлена. Встанет твой больной, никуда не денется, — и вдруг усмехнулся почти по-доброму: — Кто же тебя, красавица, выучил обращаться с борец-корнем? Злое зелье.

— Аккер, — тихо сказала Асмик, глядя в сторону.

— Ну-ну, — лекарь с кряхтением разогнулся и вышел за порог. Поманил Аккера сухим пальцем, а когда тот подошёл — вполголоса проговорил:

— Всё неймётся тебе? Подвигов ищешь?

— О чём ты? — не понял горец.

Глаза старца грозно вспыхнули из-под насупленных бровей.

— О мальчишке. Где ты его подобрал?

— В селении, что внизу по реке. Вчера там Чёрный Тамро побывал — слыхал о таком?

— И что?

— Повздорили, — исчерпывающе объяснил Аккер. — Помер Тамро. Купался в речке — и утонул.

— А юноша, стало быть, оттуда, из селения?

Горец кивнул. Лекарь пристально посмотрел на него, хотел было рассердиться, но передумал. Пожевал бескровными губами и изрёк:

— Нос ещё не дорос мне врать. Я твоего отца младенцем помню. И тебя с братом, когда вы под стол пешком ходили. Мальчик-то, похоже, из аланов? Рубашка на нём точно аланская. И живёт он у тебя долго — может, седмицу, а может, две. Я подозреваю, ты прячешь его от кого-то. Да, видно, плохо прячешь, если парень налетел на стрелу. Я прав?

— Рана у него серьёзная? — резко спросил Аккер.

— Ты воин, — хмыкнул лекарь. — Тебе ли не знать о ранах. Да и твоя девочка тоже кое-что смыслит. Зачем меня звал?

Горец промолчал, и старец ответил сам себе:

— Затем, что ты боялся. Вдруг та стрела оказалась бы с ядом? Вдруг ты сам проглядел бы болезнь или девочка что-нибудь напутала, готовя зелье? Тебе было страшно лечить его самому, вот ты и позвал старого Чохори. И после всего ты снова скажешь, что у тебя в хижине лежит простой сын пастуха или крестьянина из деревни? — Он вздохнул. — Ладно. Сегодня уеду, делать мне здесь нечего. Через три дня пришлю ученика. Он посмотрит, что и как.

— Остался бы, Чохори, — предложил Аккер. — Ночь на дворе, а путь неблизкий.

— Ночь, — невесело усмехнулся старец. — Пусть уж лучше ночь застанет меня в дороге, чем в твоей хижине, когда её подпалят с четырёх сторон... Я прожил долгую жизнь. И, уж прости, хотел бы умереть в своей постели.

Он крякнул от натуги, залезая в седло, тронул коня пятками и убыл, не попрощавшись, даже не оглянувшись. Аккер долго глядел ему вслед. Антон подошёл, постоял рядом и обеспокоенно спросил:

— А он нас не выдаст?

— Не знаю, — ответил горец.

Ученик грозного старца прибыл, как и было обещано, через три дня. Он был молод и, похоже, очень стеснялся своей молодости, поэтому разговаривал нарочитым басом и старался ступать медленно и важно. И при каждом удобном случае поглаживал едва проклевывающиеся усики. Завидев Асмик, он буквально раздулся (не хватало лишь павлиньего хвоста) и начальственно отдал Антону холщовую сумку.

— Я привёз кое-какие травы. Будешь готовить отвар, как укажу. Да гляди, не перепутай!

И шёпотом добавил:

— Красивая девочка. Твоя?

Антон молча отвернулся. Ученик лекаря понял это по-своему, хитро подмигнул и протиснулся в хижину, где возле постели Баттхара сидела Асмик. Через полминуты они уже ворковали о чём-то — вернее, ворковал ученичок, доверительно положив лапу на плечо девушки (ни дать ни взять проспиртованный врач из районного морга — перед млеющей от смущения медсестричкой). Сейчас телефончик попросит, сердито подумал Антон и поднялся на ноги.

— Ты куда? — бдительно спросил Лоза.

Антон буркнул, не оборачиваясь:

— Пойду пройдусь.

— За день не набегался? — притворно-участливо осведомился мальчишка.

Антон не ответил.

Знакомый храм остался позади. Антон прошёл мимо него не задерживаясь, что было (он уже потом сообразил) безрассудством в высшей степени: тот лучник, что подстрелил Баттхара, мог опять залечь на излюбленное место, и никто не говорил, что та стрела была у него единственной. Но на этот раз обошлось. Селение на берегу реки Антон тоже обошёл стороной. Он видел копошившихся возле домов людей (некоторые поднимали головы, смотрели ему вслед, но никто не окликнул — у всех был полон рот забот), слышал мычание коров, блеяние овец и стук топоров: жизнь в разорённом селении снова мало-помалу входила в колею. Мелькнула где-то на задворках сознания мысль: а что, если войти сейчас в любой дом, сесть за стол, потребовать себе чугунок каши с мясом, вино и постель? И хозяйскую дочку под бочок? Интересно, вспомнят, что «желание гостя — закон», или драться полезут? Хорошо бы полезли драться: кулаки у Антона так и чесались. На душе было гадко — он пробовал уговаривать себя. (На что мне эта девчонка-замарашка? В любой студенческой общаге таких пруд пруди. А уж со Светочкой Аникеевой они вовсе рядом не стояли). Однако самопальный аутотренинг помогал неважно.

Он не заметил, как отдалился от реки. Теперь она шумела где-то в стороне, за соснами — не корабельными, конечно, но вполне приличными. Солнце рассеянно поглядывало сверху, сквозь кроны, и мягко стелился под ноги ковёр из прошлогодних иголок. Можно было запросто представить себя дома, где-нибудь в средней полосе, в пионерском лагере, куда родители отправляли на лето. Среди коричневых стволов выделялся один, зацепивший внимание своим угольно-чёрным цветом и тускло блестящей поверхностью. Это был врытый в землю столб-менгир — то ли место поклонения древним богам, жившим задолго до Христа, то ли памятник кому-то, то ли просто дорожный указатель. Антон читал о таких, но видел впервые.

Он забрал ещё вправо — и вскоре деревья расступились, открыв небольшую поляну на краю откоса. Внизу, метрах в двадцати, лежало неподвижное озеро с серовато-зелёной водой. К озеру вела узкая тропинка, прикрытая сверху смыкающимися кронами, — ни дать ни взять дорожка в таинственный между-мир, в сказку, рассказанную на ночь и придуманную едва ли не на ходу... Антон сбежал по тропе вниз и вышел на берег. Было пусто и тихо. (А ты что ожидал увидеть, хмыкнул он про себя. Толпу отдыхающих с детьми, собаками и китайскими термосами?)

На всякий случай он внимательно осмотрелся. Но здешнее озеро выглядело мирно и неопасно: ни лягушек, ни змей, ни даже высокого камыша, где могла бы залечь засада. Прямо-таки Женева, усмехнулся Антон, скидывая одежду.

...Он плыл на спине, лениво загребая руками, точно колёсный пароход, стараясь держаться поближе к берегу, где бил из-под воды тёплый ключ. Кровь постепенно отливала от головы, сделалось легко и бездумно. Интересно, водится ли здесь рыба? Он знал, что в быстрых горных реках живёт только «царская рыба» форель — та, что, говорят, умеет подниматься даже по порогам против течения. Здесь, в озере, наверное, тоже... Однако форель хитра, профану в руки не пойдёт...

Когда-нибудь я буду вспоминать это озеро, подумал он. Я буду трястись в переполненном автобусе, или скучать на лекции, или валяться дома на диване перед телевизором... Всё в этом мире рано или поздно заканчивается — и это моё странное путешествие в том числе. (Ох, хотелось бы верить!) Только память останется — о тех, кто был мне дорог. Кто заслонял меня собой и кого заслонял я. И об аланской девушке со светло-карими глазами — мастерице стрелять из лука...

Наплававшись вдосталь, он повернул к берегу. Нащупал ногами каменистое дно, поднял голову. И увидел Асмик.

На ней было вышитое платье ниже коленей и ожерелье, доставшееся от матери, — только теперь до Антона дошло, почему они были так похожи — Асмик и та женщина с фрески.

Они молча и неотрывно смотрели друг на друга: девушка, стоя на берегу, словно юная языческая богиня, подсвеченная со спины предвечерним солнцем, и Антон, стоя в воде и ощущая, как лицо покрывается пурпурной краской. Прошла, наверное, минута. А может, полчаса. Наконец Антон с усилием разлепил губы и глупо спросил:

— А где этот... лекарский ученик?

— Недавно уехал, — равнодушно ответила она.

Антон замолчал. Он абсолютно не представлял себе, что делать дальше. И о чём говорить, то есть на языке вертелась добрая дюжина вопросов, самым банальным из которых был: «Он что, приставал к тебе?» Однако язык почему-то отказывался служить.

А потом все мысли разом пропали. Асмик плавно завела руки за голову, ожерелье на её шее вдруг вытянулось в сверкающую разноцветную нить и упало к её ногам. Потом туда же, на траву, медленно и невесомо упало платье — словно подстреленный охотниками лебедь. Асмик переступила через него и спокойно, без всплеска, вошла в воду.

Она шла к нему долго. А может быть, не шла совсем — просто дно этого озера послушно повернулось под её ступнями. И окружающий лес повернулся вместе с озером. И река Ингури заодно с Приэльбрусьем, обоими Великими морями и Главным Кавказским хребтом. И сам Антон незаметно для себя — он не заметил бы сейчас и всю армию Тимура, явись она вдруг сюда в полном составе, волоча за собой катапульты, шлюх и маркитанток.

Его зрение отныне служило только ей. Её стройным бёдрам и маленьким грудям с затвердевшими сосками. Её нежно приоткрытым губам и ослепительно красивому шраму возле правого бока (то ли медведь достал когтями, то ли вражеский меч — в горах полно опасностей). Его слух улавливал только шорох водяных кругов, что расходились от её ног... Потом — от её живота. Потом — от её груди: девушка едва доставала ему до подбородка, и когда она наконец подошла к Антону вплотную, над водой оказалась только её голова и плечи с трогательными острыми ключицами. На краткий миг на поверхность легли её волосы, распустившись пышной рыжеватой медузой, — и втянулись внутрь, к самому дну. И Антон, уже теряя сознание, почувствовал прикосновение к своему паху — нежное, острое, требовательное... Наверное, он закричал (впрочем, он не поручился бы). Или закричало озеро, в котором стремительно закипала вода, и солнце опрокинулось в широко распахнутых глазах...

Уже темнело, когда они возвращались домой. Знакомая тропинка вилась впереди, огибая селение и всё больше удаляясь от реки. Горы, высившиеся вокруг серыми громадами, казались милыми и по-домашнему уютными, рождая мысль о слонах в зоопарке, которых маленький Антошка кормил конфетами сквозь заградительную решётку. И сейчас, когда Асмик шла рядом, он умиротворённо думал, что жизнь, в сущности, не такая уж плохая штука. За раненого царевича волноваться не следовало, коли старик лекарь обещал, что тот скоро встанет на ноги, и даже предстоящее путешествие не пугало: кого ему бояться за спиной у Аккера?

Он даже не обратил внимания поначалу, когда где-то в стороне отчётливо фыркнула лошадь. Только спустя ещё полных пять шагов в сознание вломились приглушённые голоса и еле различимый перестук копыт, явно замотанных мешковиной. Пока Антон размышлял, тело само рухнуло на землю и распласталось, слившись с сумерками. Асмик, умница, без слов сделала то же самое. На этот раз при ней не было лука, а при Антоне — сабли: только два ножа на двоих. Как тебе до сих пор не снесли башку, чужеземец, подумалось невесело. Оружия не взял, по сторонам не смотришь — готовый кандидат в покойники...

Некий ломающийся басок, донельзя взволнованный и срывающийся в петушиную трель, говорил:

— Они здесь, господин. Все пятеро, я сам видел. Вы обещали заплатить мне, господин...

— Заткнись, — коротко бросил кто-то.

Все пятеро, подумал Антон. Аланский царевич, Аккер, Лоза, Асмик и я сам. Ингури, Ингури, даже кровью своей не оросить твои воды, потому что хижина — выше по течению. Только и преимущества, что сгущающаяся мгла: крошечный шанс ускользнуть...

Когда твой дом подпалят с четырёх сторон...

Антон уже слышал этот голос — не далее как сегодня утром. И сейчас он прилипчивой песенкой звучал в голове: «Я тут кое-какие травы привёз. Будешь готовить отвар, как я укажу...»

Мразь. Антон скрипнул зубами в бессильной ярости. В финале фильма про войну предателя и пособника врага всегда настигает справедливая кара: либо немцы шлепнут при отступлении, либо партизаны повесят на площади освобождённого города. А тут... Получится ли поквитаться когда-нибудь? Эх, лук бы сейчас с доброй стрелой. Или снайперскую винтовку...

Анкер все понял без слов. Он сидел перед хижиной, скрестив ноги по-турецки, напевая под нос нечто заунывное и помешивая ложкой в котелке над костром. Тихо пофыркивали лошади в загоне, было тепло и тихо. Аккер поднял голову, увидел задыхающегося Антона, грязную полосу на щеке и полные отчаяния глаза. Сплюнул сквозь зубы, точным ударом ноги опрокинул котелок в зашипевшие угли (пропал ужин, мать твою...) и вошёл в дом.

Вышел он оттуда уже полностью оружный: секира в чехле у одного бедра, сабля у другого, боевой лук за спиной. Антон однажды пробовал натянуть этот лук: его сил едва хватило до половины.

— Мы не удержимся, — сказал он. — Их там больше сотни.

— Что же делать с царевичем? — ахнул Лоза.

Аккер собрался было ответить, но не успел. Баттхар появился в дверях собственной персоной. Он почти не шатался, и один Бог знает, каких трудов ему это стоило. Даже в густых сумерках была заметна его бледность. И крупные капли пота на лбу. И проступающее на повязке красное пятно. Антон искоса взглянул на него и снова подумал, что зря придирался к парню всю дорогу. Да и придирки его были какие-то несерьёзные, происходящие, вероятно, от его собственного желания казаться не хуже других. Он и был не хуже: дрался на мечах, нырял в ледяную воду и лежал за камнями, в двух шагах от монгольского лагеря. Он делал всё, что от него требовалось. А Баттхар...

Баттхар просто всегда оказывался рядом в нужный момент. И подставлял плечо. Мелькнула мысль: «А ну как не царевича, а меня ударила бы стрела под лопатку? Сумел бы я так же встать, как он, без единого стона? И так же оттолкнуть руку Асмик, чтобы самому, без помощи, сесть в седло?»

— Дай-ка свой плащ, — сказал Аккер. — Я попробую увести монголов за собой.

— Подожди, — вдруг подал голос Лоза.

— Не время спорить, — процедил горец.

— Вот и не спорь. — Лоза решительно вклинился между Аккером и царевичем, снял с Баттхара расшитый плащ и надел на себя. — Я больше похож на него со спины. Мне и отвлекать.

Аккер побледнел лицом — пожалуй, сейчас он выглядел ненамного лучше царевича. Он понимал, что Лоза прав, и теперь сдирал с себя кожу. На секунду он прижал парня к себе и севшим голосом проговорил:

— Постарайся уцелеть. Сделай так, чтобы монголы увязались за тобой, и скачи, не мешкай. Встретимся в Тифлисе, в церкви Александра Афонского.

— Хай, сэнсэй, — весело отозвался Лоза и ударил лошадь по крупу.

Мальчишка, с неудовольствием подумал Антон. Все бы ему в солдатиков играть...

— Скачите и вы, — вдруг сказал горец. — И смотрите мне. Головой за царевича отвечаете.

— А ты? — прошептала Асмик.

— Справитесь, — лаконично бросил Аккер, снимая со спины свой великанский лук. — И запомните: церковь Александра Афонского в Тифлисе...

— Я тебя не брошу! — решительно сказал Антон. — Ты как хочешь, но...

Он не закончил мысль. Аккер, переменившись в лице, схватил его за грудки и прошипел:

— Ты сейчас же уедешь отсюда, понял меня? Побежишь быстрее лошади, потому что у тебя одна цель: довезти царевича до Тебриза. Ради этого отдал жизнь мой брат. И Тор Лучник, и Сандро. Сделай так, чтобы их гибель оказалась не напрасной, чужеземец.

Он помолчал и усмехнулся:

— И не хорони меня раньше времени.