Призванный хранить

Глава 4 МЕЖДУ-МИР

«Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, я, смиренный слуга Его, собиратель мудрости, летописец Рашид Фазаллах ибн Али Хейр ад-Эддин, посвящаю главу своего повествования безвременной кончине царевича Баттхара Нади, сына царя Исавара — мудрого и справедливого правителя великого народа, название которому звучит как аланы, а турки и иранцы называют его сарматами или ариями.

Донесло до меня весть о том, что в лето 778 года Барана царь Грузии Гюрли решил заручиться дружбой царя Исавара, дабы, объединив усилия, вместе воспрепятствовать монгольскому нашествию на свои земли. Свою дружбу, чтобы продолжалась она во веки веков, они решили скрепить, устроив свадьбу своих детей: Баттхара Нади, сына Исавара, и Зенджи, младшей дочери Гюрли, царя Грузии.

В месяц Шабан[7] 778 года Исавар отправил своего сына, а вместе с ним большой отряд воинов, чтобы те охраняли его в пути, и караван с дарами в город Тебриз, где ждали его царь Гюрли и младшая его дочь, что готова была стать невестой.

Однако Всевышнему стало угодно, чтобы хан монголов Тохтамыш и его преданные эмиры вместе с многочисленным войском окружили караван на берегу полноводной реки Алазани и сказали: „Отдайте нам дары и выдайте своего царевича, и останетесь живы". Но воины Исавара, напитав сердца храбростью, ответили тем, что вынули сабли из ножен и пустили коней в галоп. И бились с врагом, и полегли на поле битвы все до единого, не попросив пощады. Царевич же Баттхар сражался в первых рядах, поражая своей доблестью, но конь его пал, а сабля сломалась, и его, связанного, доставили в шатёр Тохтамыша, что расположен был в долине Памбек, близ разрушенной столицы народа лазов.

Зная, что перед ним знатный пленник, Тохтамыш поселил его в богатой юрте, устланной коврами, и приставил слуг.

— Земли, которые я завоевал, велики, — сказал он сыну Исавара, — но чтобы удержать проживающие том народы в повиновении, мне нужен послушный наместник. Согласись править от моего имени и исполнять мои приказы — будешь жить в довольстве и ни один волос не упадёт с твоей головы. Если же ты откажешься — испытаешь на себе силу моего гнева.

Однако, видя, что его посулы не достигли сердца аланского царевича, хан разгневался и приказал бросить строптивого пленника в яму, забранную решёткой, и избивать палками, придавая гибкость его сердцу.

Месяц на небосклоне увеличился и снова изогнулся серпом, а царевич Баттхар, проявляя непреклонность, несмотря на побои, пел песни, прославляющие свой народ и царя Исавара, и встречал смехом своих палачей. Вскоре он отказался от пищи и скончался от ран и голода в осень 778 года...»

Листы древней бумаги были ломкие, тёмно-жёлтого, почти коричневого цвета, но — странное дело — казались Антону ближе и понятнее, чем документы почившего в Бозе немецкого альпиниста, хотя те были моложе лет на шестьсот.

Динара подошла, тихонько взглянула через плечо и удивлённо спросила:

— Ты читаешь по-арабски?

— Я читаю только по-русски, да и то со словарём, — ответил Антон. — Ты будешь смеяться, но я откуда-то знаю, что здесь написано. Хотя и не знаю, откуда. Исчерпывающее объяснение, да?

Она присела рядом, по давней привычке сцепив руки на коленях.

— Почему не выходим? — спросил он.

— Светка пятки натёрла.

— Казик, что ты молчишь? — Светкин голос, доносившийся из палатки, был испуган и плаксив.

— Что тебе сказать, дорогая? Мужайся, утешить тебя нечем. Ногу придётся ампутировать.

— Что?!

— Гм... Думаю, придётся резать чуть выше колена. Сантиметров на двадцать. Чтобы гангренозный процесс не затронул мягкие ткани.

Послышался судорожный всхлип.

— А может, подорожник приложить?

— Радость моя, где ты в этих местах видела подорожник? Нет, только ампутация. Паша, тащи всё, что полагается: кипяток, нож, спирт... Спирта побольше. И не забудь закуску!

— Трепло, — фыркнул Антон. — Дина, что ты знаешь о Тимуре?

— В контексте Аркадия Гайдара?

— В контексте хромого завоевателя.

Она задумалась.

— В общем, не так много... В четырнадцатом веке он подчинил себе все народы Кавказа. Одних вождей подкупил, других столкнул лбами, третьих уничтожил — короче, разделял и властвовал. Грозная была личность, почти мистическая. Шестьдесят лет назад профессор Герасимов раскопал его могилу в Узбекистане. Тамошнее духовенство было очень недовольно, поползли слухи о древнем проклятии Тимура тем, кто потревожит его прах... Однако Герасимову было не до мистики (а попробовал бы он в те времена думать по-другому). Он взял череп Тимура и привёз в Москву для исследования. Тем самым якобы распространив проклятие на всю страну.

— И что? — заворожённо спросил Антон.

— Ничего. Он выступил с докладом на Всесоюзной конференции, продемонстрировал выкопанные кости... А через два дня началась война. — Она улыбнулась, но как-то вымученно. — Вот и не верь потом во всякое. А почему тебя это заинтересовало?

— Да так, — пробормотал он.

«Ты должен выполнить предначертанное...»

Опять в памяти возник образ юной аланки: Антон уже отвык от мысли, что девушка ему лишь почудилась. Образ был слишком реальным — реальнее, чем окружающие горы и Светкины стоны внутри палатки (то ли красавец Казбек действительно решил отрезать ей ноги, то ли — что более вероятно...).

Они выбились из графика — тронулись в путь позже, чем рассчитывали. Облака, до того выглядевшие лёгкими и пушистыми, как кусочки ваты, неожиданно перестали быть облаками и превратились в тучи: они резко потемнели, набухли и потяжелели. И Казбек, шедший впереди, время от времени чертыхался и бубнил что-то под нос, глядя на небо.

— Что такое? — спросил Антон, догнав его на склоне.

Склон был — загляденье: не слишком крутой, покрытый плотно слежавшимся снегом, он напоминал собой ледовую арену в «Лужниках» (которую, впрочем, мэр Москвы отдал в аренду вещевому рынку).

— Не нравится мне тут, — сказал Казбек, сдвинув на лоб влажные очки. — Удрать бы скорее отсюда, да Светка, чёрт бы её побрал... Придётся устроить днёвку, как только найдём подходящее место.

Что именно не нравилось Казбеку, Антон не понял. Скалы как скалы, вполне приличная каменная гряда впереди (расстояние на глаз не определишь: может, пять километров, а может, все двадцать), твёрдый снежный наст под ногами...

— Твёрдый? — хмыкнул Казбек. — Ну-ка, воткни в него ледоруб. Сильнее, с размаха!

Антон послушно ударил остриём, как посохом. Потом ещё, и едва удержался на ногах: ледоруб, проткнув верхнюю корочку, ушёл в снег легко, как нож в подтаявшее масло.

— Чёрт ... — вылетело у него.

— То-то. — Казбек вытянул руку, указав на восточный склон.

Мрачноватая громада ледового языка заполняла пространство между двумя плоскими вершинами.

Снизу она была подточена талой водой, а верх нависал гигантским карнизом, обрамленный красновато-чёрными скальными зубьями. Отсюда хорошо просматривался обрыв, местами гладкий, местами разбитый трещинами... До него было сравнительно далеко, но он казался совсем близким — таким, что становилось неуютно.

— Всю прошлую неделю было тепло, — пояснил Казбек, — а ночью подморозило. Сверху на льду образовалась корка, а под ней — сам видел...

— Видел, — подтвердил Антон. — Ты прав: задерживаться здесь не стоит.

— Казик, скоро привал? — подала голос Светочка.

— Скоро, радость моя. Только уйдём с открытого места.

Пугать её невидимой, но грозной опасностью не стоило — неизвестно было, как она прореагирует: пустится вперёд быстрее лани или, наоборот, впадёт в устойчивый ступор.

— И поесть не мешало бы...

— Я сказал: скоро, — рявкнул Казбек и заорал на манер дубоватого корабельного боцмана: — А ну шевели задницами, дохлые клячи!!!

Призыв возымел действие: «дохлые клячи», издав тяжкий стон, нестройно, но затопали резвее.

А потом, поднявшись ещё на полсотни метров, они попали в облако. Точнее, в то, что в среде альпинистов называют «белой мглой» — эффект, возникающий при ярком, но рассеянном освещении. Антон и Паша Климкин впервые видели подобное. Впрочем, Динара тоже, несмотря на её немалый горный опыт. Это было красиво и запоминалось навсегда: мягкий свет, казавшийся почти божественным, пронзал невесомое облачко насквозь. Желтоватая, розовая и голубая акварель перемешалась, словно на полотнах Клода Моне (Динка, большая поклонница живописи, затащила её как-то в картинную галерею), и окружающие предметы вдруг волшебным образом потеряли тени и геометрические размеры. Будто неведомый горный дух Лха решил подшутить над людьми и на некоторое время упразднил закон перспективы. Ощущение было абсолютно нереальное, лишь заскорузлый Казбек, привыкший к подобным выходкам природы, хмуро произнёс:

— Идите осторожнее. И не дай бог кому забежать вперёд.

Помолчал и добавил:

— Прошлой зимой мы с одним приятелем чуть не навернулись со склона. Стояли на чистом снегу лицом к долине, вдруг я смотрю — под ногами спичечный коробок. Я приятелю говорю: не ты, мол, уронил? Ты же вроде не куришь. Он не поймёт, в чём дело. Я шагнул к коробку, чтобы поднять, — и полетел вниз. Хорошо, у приятеля реакция была что надо: успел вцепиться в верёвку и удержать. Потом оказалось, что никакого коробка не было: был трактор внизу, в долине. А мы стояли у самого обрыва и не догадывались об этом, два лопуха... Кстати, о лопухах. — Он встрепенулся. — Где Светка?

Все оглянулись вокруг. Светки не было.

— Антоха. — Казбек аж позеленел от волнения. — Ты шёл последним?

Тот виновато кивнул. Он действительно шёл замыкающим (появилась в последнее время такая привычка), только мысли вновь и вновь возвращались туда, к речке с именем Чалалат, где он оставил девушку в меховом плаще...

— Я сейчас, — сказал он, нехотя поворачивая назад.

Спускаться было трудно — пожалуй, труднее, чем подниматься. Мгла, до того момента вызывавшая душевный восторг своей необычностью, сейчас лишь раздражала. Камни сыпались из-под ног, лёд казался непрочным (каковым и был на самом деле), а рюкзак — чересчур тяжёлым. (Сокровища, шептал кто-то на ухо. Сокровища, погубившие на своём пути не одну человеческую душу. Скоро они придут и за тобой. Скоро, скоро...) Он стремительно оглянулся: почудилось, будто закутанная в облако, как в саван, фигура стоит за спиной — со «шмайссером» на шейных позвонках и с ледорубом в высохших птичьих лапках...

— Изыди, — негромко сказал Антон. Призрак ласково улыбнулся, как старому знакомому. — А Светку я всё-таки придушу, и, думаю, Господь меня поймёт и простит.

Сзади послышался шорох: Динара быстро спускалась следом.

— Один справлюсь, — буркнул Антон.

— Ладно тебе, — примиряюще сказала она. — Вдвоём легче. Хорошо, если Светка просто отстала. А вдруг ногу подвернула?

Светка сидела на камне.

Камень, могучий, тёмно-серый и приземистый, словно воинственный гном в тяжёлой кольчуге, намертво врос в лёд, и Светка сидела на нём, сняв ботинки и сосредоточенно разглядывая собственные пятки, заклеенные кусочками пластыря. Для этого ей приходилось старательно изгибаться сразу в двух направлениях: сверху вниз и вокруг своей оси. Её распущенные волосы свободно ниспадали на плечи и грудь, и оттого она напоминала некий современный вариант васнецовской «Алёнушки».

— Что, совсем плохо дело? — сочувственно спросила Динара.

«Алёнушка» трагически кивнула.

— До привала совсем немного. Казбек с Пашей уже и примус разогревают. Дойдёшь?

— Ох, не знаю...

— Надо дойти, — негромко сказал Антон. — На леднике лучше не оставаться. Как же тебя угораздило?

«Алёнушка» сердито посмотрела на собственные ботинки, так вероломно предавшие хозяйку. Ботинки были знатные: бежевого цвета, с изогнутой синей линией-молнией и надписью «Alphina» на заднике. Баксов сто пятьдесят, не меньше, с завистью подумал Антон, покупавший себе обувь для походов только в демократическом магазине «Турист».

— Они мне чуточку жали, — пожаловалась Светка. — А нужного размера на прилавке не было... Точнее, был, но другой расцветки.

Динара тактично промолчала. (А что тут скажешь?)

— Ох, дурочка, — вздохнул Антон. — Быстро обувайся — и пулей вверх. Рюкзак оставь, я донесу.

Кое-как Светка зашнуровалась и, охая и держась за подружку, побрела вверх по склону. Антон посмотрел им вслед — с печальной умудрённостью Штирлица, отправившего пастора Шлага в лыжный поход через швейцарскую границу.

Лямка у Светкиного рюкзака отстегнулась, как только он поднял его с земли. Антона это нисколько не удивило: Сурская красавица вполне заслуживала переходящее звание Мисс Неприятность. С извечным мужским цинизмом он подумал: вот кабы к Светкиной внешности, да Динкин характер... Впрочем, Дина и без того повадилась слишком часто посещать его мысли. Она, да ещё девушка-аланка в плаще с серебряной застёжкой...

Он поздно услышал крик. Динара со Светкой уже отошли на порядочное расстояние и превратились в две чёрные точки у кромки ледника.

— Антон!!! — вопили они обе, бешено махая руками.

Ну что там ещё, сердито подумал он. Светочка губную помаду потеряла?

Он выпрямился и махнул им в ответ: сейчас, мол, догоню. И услышал хлопок.

Хлопок был совсем нестрашным и несильным: будто открыли бутылку шампанского, но не рядом, а где-то в соседней комнате. Или — в доме через улицу. Антон перевёл взгляд вправо: там, над ближайшей к нему вершиной, появилось белое облачко, похожее на струйку дыма от сигареты. Облачко чуть приподнялось и остановилось в задумчивости: должно быть, размышляло, куда податься путешествовать. А может быть, оно поджидало, когда прилетит лёгкий ветерок: уж он-то наверняка подскажет дорогу...

А потом весь восточный склон горы вдруг поехал вниз. Сначала медленно, потом — всё быстрее, и наконец он помчался со скоростью поезда-экспресса, толкая перед собой шапку ослепительно белой воздушной пены. Как красиво, подумалось некстати. «Грохот лавины» — знакомый и избитый книжный штамп, кто его придумал, чёрт возьми?

Она спускалась бесшумно и величественно — величественнее, чем в былые времена Генеральный секретарь и четырежды Герой восходил на трибуну съезда. Снег — огромная стена из снега, гигантская стена, окружённая искрящимся инеем, почти не издавала звуков, лишь тихий шелест, с каким осенний ветерок перегоняет с места на место опавшие листья. Или лепечет телевизор за стенкой, боясь разбудить кого-нибудь.

— Антон, беги! — надрывался где-то, на пределе слышимости, истошный крик. — Антошенька, милый, беги-и-и!!!

«Беги, Саймон, беги» — был вроде бы фильм с таким названием... Саймон, кажется, так никуда и не убежал.

Почему-то до слёз было жалко древнюю рукопись, что покоилась на дне рюкзака. Наверное, Рашид ад-Эддин очень расстроился бы, узнав, что его труд, пролежав в сундуке шесть веков, снова уйдёт в небытие, так и не увидев света.

Рюкзак больно давил лямками на плечи. Сокровища, мать их... Прав был старина Стивенсон: никому они ещё не приносили ничего хорошего. Не погибнешь в схватке с пиратами (туземцами, каннибалами, инопланетянами) — значит, свои же друзья воткнут перо в бок, чтобы делить сумму на меньшее число пайщиков. Или нагруженный доверху корабль раздавит о рифы, или...

Или — сойдёт лавина.

Сначала она была высотой с трёхэтажный дом. Потом — с «каланчу» улучшенной планировки, что торчала напротив общежития факультета журналистики. Потом она заслонила небо, горы, весь мир — и тогда наконец-то раздался грохот. Будто захохотал чудовищный ледовый тролль, сожравший человека. Воздушная волна с силой ударила в лицо, оторвала от земли, закружила, словно малую соринку, — Антон сжался в комок, ожидая боли. Но боли не ощущалось. Лишь секундная вспышка белого, нестерпимого сияния, заставила зажмуриться, и наступил покой...

Покой ему понравился. Покой — и ощущение чего-то... да почти счастья. Не нужно было вскакивать ни свет ни заря, вылезать из спальника и стучать зубами от холода (ночи в горах были по-прежнему студёные), не нужно было, обдирая ногти, цепляться за крошечные трещины в камнях, никто не обязывал выслушивать Светкины стенания по поводу отсутствия на перевале автомата с кока-колой...

Под снегом было на удивление тепло и уютно, словно в детстве под пуховым одеялом, по которому были вышиты смешные вислоухие собачки, по странной прихоти художника, красного или зелёного цвета — через одну. Из-за этого одеяла ему когда-то очень нравилось болеть — не так, конечно, чтобы лежать в больнице, сносить уколы и капельницы (хотя однажды и такое случилось), а чтобы просто не пойти утром в школу и целый день валяться на диване, разглядывая картинки в книжке Медведева «Баранкин, будь человеком!». А после обеда можно было позвонить Наташе Кулагиной и узнать, что задали на дом. Дело было, конечно, не в задании: он сроду не относился к урокам с излишним трепетом. Дело было в самой Наташе: в её голосе, который он готов был слушать с утра до вечера, её милых и непокорных русых кудряшках, её ясных карих глазах и золотистых веснушках вокруг вздёрнутого носика — последних она отчего-то стеснялась. «Может, мне их совсем вывести? — однажды смущено спросила она. — Говорят, сейчас это запросто»... «Глупая, — искренне испугался он. — В них вся твоя красота!» — «Правда? — Она подумала и осторожно сказала: — А вот у Янки Соловьёвой веснушек вовсе нет». — «При чём здесь Янка?» — «Ну... Ты вчера помог ей перепрыгнуть через лужу...» — «Господи! А то бы она сама через эту лужу, да на своих коротеньких ножках...» — «А она сказала „Спасибо". И так на тебя посмотрела...»

О женщины! Нет, она должна была меня ранцем по башке звездануть.

А потом наступил бы вечер, и сделалось бы немножко тоскливо. Но тоска, если она ненадолго, — это ничего, это не страшно. Тем более если точно знаешь, что скоро придёт с работы мама, щекочуще поцелует тебя в кончик носа и спросит: «Ну как ты тут без меня, малыш?» А потом будет вкусный ужин, и почти настоящая берлога из одеяла со смешными собачками. И сказка на ночь, каждый раз рассказываемая по-разному, с придуманным на ходу сюжетом...

Видения, пришедшие из далёкого далёка, из мира детства, были так отчётливы и приятны, что Антон почти расстроился, когда в его сознание вторгся посторонний шорох.

Он делался всё громче и торопливее — словно кто-то настойчиво скрёбся в дверь. Потом в уютную и тёплую берлогу проникли холодный воздух и свет.

Свет был совсем неяркий: похоже, там, наверху, наступили сумерки. Однако Антон, привыкший к полной темноте, невольно зажмурился.

— Жив, — с истовым облегчением произнёс кто-то. — Копайте скорее, пока он не замёрз!

Сразу пять или шесть заступов стукнули в спрессованный снег. Прошла пара минут — и Антона подхватили на руки (он не чувствовал прикосновений: тело застыло, будто само было сделано изо льда и не гнулось). Сознание опять померкло, окружающий мир поплыл, и звёзды над головой превратились в тускло-белые полосы на тёмном небосклоне. Откуда тут звёзды, удивился Антон про себя. Разве ночь?

И — всё пропало.

Он пришёл в себя от нового запаха — в носу щекотало, он чихнул и попробовал открыть глаза. Вокруг по-прежнему была темнота, но темнота иная: красновато-жёлтая, потрескивающая и пахнущая жареным мясом. Преисподняя, обречённо подумал он. Значит, не врут о загробной жизни. Сейчас прибудет дежурная бригада чертей, меня сочувственно похлопают по плечу (не переживай, мол, старик: кто его знает, что там, в раю — небось скука смертная) и поволокут к котлам, где булькает сера...

Потом он уловил невнятный разговор возле себя и спросил первое, что пришло в голову:

— Вы случайно не спасатели?

Какой-то человек с короткой чёрной бородой и узкими глазами-щёлочками живо обернулся.

— Очнулся? Приподняться можешь?

Антон попробовал сесть. Голова слегка кружилась, но в целом он чувствовал себя неплохо — для человека, который вчера ещё спокойно шагал под рюкзаком в обществе таких же шалопаев, как и он сам, и всерьёз считал машину времени названием рок-группы Макаревича (узнать бы осторожненько, какой сейчас год или хотя бы век — нет, страшно, ещё примут за сумасшедшего...).

Мужчина говорил не по-русски, но Антон понимал его речь: тот, кто по неведомой прихоти послал его сюда, одарил щедрым подарком. Не то пришлось бы изображать глухонемого. Ему сунули в руку изрядный кусок жареной баранины, луковицу и ячменную лепёшку. Лепёшка оказалась жестковатой, но где было обращать внимания на такие мелочи. Есть хотелось ужасно — он впился зубами в мясо, и на некоторое время оно целиком завладело его вниманием. Лишь покончив с доброй его половиной, он стал исподтишка поглядывать на тех, кто спас его из-под лавины.

Странные это были люди. Тёмные лица с высокими скулами, длинные волосы, выбивающиеся из-под островерхих войлочных шапок, подпоясанные меховые куртки, будто нарочно вымазанные углём (чтобы хуже различались в темноте, вдруг понял Антон). Мягкие сапоги из войлока и толстой замши, как у той девушки-аланки, что повстречалась ему на берегу реки Чалалат. И главное — у них было оружие.

Он увидел его, но не сразу осознал то, что видит. А осознав, почувствовал, как желудок отвратительно-мерзким холодным комком скользнул куда-то вверх к горлу.

У двоих на боку висели изогнутые сабли в простых чёрных ножнах — оружие, сразу видно, не слишком дорогое, но добротное, настоящее, отнюдь не бутафорское. Этакий рабочий инструмент, словно топор у плотника. Или отвёртка у электрика... У третьего — того, кто говорил с ним, из-за спины выглядывала рукоять прямого меча-кончара. Ещё двое были вооружены луками с костяными накладками. Антону уже приходилось видеть похожий лук.

— Значит, не спасатели, — пробормотал он с ноткой обречённости.

Они сидели в каменной пещере, вокруг костерка, что теплился на дне неглубокой ямки. Пещера была крошечная: пятеро помещались здесь с трудом. Шестой, совсем молодой безусый парень, возраста примерно Паши Климкина, большую часть времени проводил снаружи, с лошадьми. Вход в пещеру был плотно завешен шкурой, чтобы никто сторонний не засек огонь. Дым от костра куда-то уходил — Антон видел, как он, достигнув низкого свода, сворачивался в змейку и исчезал: наверное, пещера имела и другой ход наружу. Всё правильно: слишком щедрым подарком было бы для врагов застать таких матёрых волков в норе с одним выходом... А это были волки — стоило взглянуть на них повнимательнее. И оценить вечно настороженные глаза, расслабленные и одновременно напружиненные позы, руки, едва ли не с младенчества приученные к оружию, да и само оружие, которое даже сейчас, на отдыхе, было рядом — только выхватить...

Антону вдруг сделалось неуютно и страшно. Сначала, оказавшись здесь, в Зазеркалье, страха он не испытывал — лишь ощущение чего-то нереального, чего быть не могло в принципе. Это как во сне: какие бы мерзкие чудовища ни одолевали, ты знаешь, что стоит повернуться на другой бок — и они тотчас исчезнут. Эти мрачные бородатые люди исчезать не собирались, можно было вертеться до посинения. И от осознания этого самая настоящая ледяная тоска сковала сердце.

— Удивительно, что ты выжил, — проговорил тот, с мечом за спиной. — Сказать по совести, надежды почти не было. Если у тебя и были спутники, им наверняка повезло меньше.

Антон едва не подпрыгнул на месте.

— Вы и их нашли?

— Нет. Только тебя. Сначала мы решили, что ты купец, чей караван угодил под лавину. Но при тебе не нашлось ни вещей, ни оружия. Вообще ничего.

На паломника ты тоже не похож... Кто ты? И как здесь оказался?

Антон вздохнул и отвёл глаза. Самому бы знать.

— А вы-то сами кто? Разбойники?

Они улыбнулись, но не засмеялись, глаза остались серьёзными. Только самый молодой, тот, что состоял при лошадях, расслышав вопрос, фыркнул, не сдержавшись.

— Нет, не разбойники. Мы кингиты, состоим на службе у харал-гаха[8] Османа.

— А кто это — Осман?

Кто-то толкнул парнишку в бок, предупреждая, чтобы не распускал язык. Тот смутился.

— Ты слишком много хочешь знать, незнакомец.

— Да, наверное. — Губы у Антона предательски дрогнули. — Но я... Я совсем чужой здесь.

Старший, с мечом за спиной, нагнулся и подбросил в костёр несколько сухих веток. Огонь, угасший было, снова всколыхнулся, отгоняя мрак, и Антон увидел настороженность в направленных на него глазах.

— Вижу, что чужой, — проговорил старший. — Судя по лицу, ты не хазарин, не монгол, не алан... Я бы решил, что ты из страны русов. Если так, то ты проделал долгое путешествие. И твоя одежда... — Он дотронулся до рукава синей ветровки, в которой Антон угодил под лавину. — Это ведь не шёлк? Хотя очень похоже...

— Это капрон, — буркнул Антон и жестоко прикусил язык. Видя, что его не понимают, он прошептал с горячей мольбой: — Не оставляйте меня здесь. Возьмите с собой, куда бы вы ни направлялись! Думаю, я смогу вам пригодиться.

Они снова переглянулись. Старший поколебался (сердце Антона в волнении пропустило пару ударов), потом поджал сухие губы и сказал:

— Нет. До утра можешь погреться у огня и выспаться. Если хочешь — мы дадим тебе еды в дорогу и тёплую одежду. Но с рассветом наши пути разойдутся.

Сказано было непреклонно — этот человек, похоже, не привык, чтобы ему перечили. Антон понял, что спорить ни к чему. В носу вдруг засвербило, он отвернулся и произнёс с нехорошей хрипотцой:

— Стоило тогда меня выкапывать. Оставили бы, где лежал.

Ему не ответили. Все отвернулись и с преувеличенным равнодушием занялись кто чем: кто осматривал оружие, не появился ли вдруг какой-нибудь изъян, кто вяло дожёвывал остатки ужина, кто налаживался спать, завернувшись в одеяло.

Он откинул полог и вышел из пещеры. Ночь окутала его — беззвёздная, хмурая, какой была тогда, в том мире, откуда его унесло лавиной. Возникла никчёмная мысль: Казбек наверняка уже вызвал спасателей, те нашли мой выпотрошенный рюкзак под снегом, пропахали склон вдоль и поперёк, с каждой минутой мрачнея лицами, вызвали вертолёт до базы, бросив с раздражением, почти с ненавистью: «Понесло вас, чертей...» Мрачный Казбек, тихонько рыдающие в обнимку Светка с Динарой, думать не думавшие, что их каникулы завершатся так ужасно. Мама с отцом — те вообще с ума сойдут... Подать бы им весточку, что жив, чтобы не убивались — да поди попробуй, добеги тут до ближайшего телеграфа...

Антон не удержался и всхлипнул. Мальчишка, чистивший коня у пещеры, бросил своё занятие, подошёл и тронул за плечо.

— Не обижайся на Заура, путник. Он правильно поступил. Лучше тебе не знать, куда мы идём. Знай только то, что встречать нас там будут не вином и не хлебом.

— Догадался уже, — буркнул Антон. — Можно хоть спросить, как тебя зовут?

— Лозой дома прозвали, — охотно откликнулся мальчишка. — А тебя? А то всё «путник» да «чужеземец».

— Антон. Антон Изварин.

— Странное имя. — Он подумал и осторожно спросил: — Так ты правда родом оттуда, с севера? Нет, можешь не отвечать, я не неволю...

— С севера, — вздохнул Антон. — Как это у вас называется... Из страны русов. Я бы тебе больше рассказал, тайны тут нет. Да боюсь, не поверишь.

Лоза понятливо кивнул: в самом деле, мало ли странного, чудного, волшебного, а иногда и страшного могло случиться с человеком, преодолевшим такой длинный путь, да ещё и в одиночку... Не хочет говорить — что ж, его право.

— Не держи зла на Заура, — повторил он. — Он уже пятый год мне вместо отца. С тех пор как воины Тохтамыша истребили наше селение.

Он помолчал, глядя перед собой сухими глазами.

— Они пришли утром, едва рассвело, и принялись ловить наших девушек за волосы. Отец выбежал из дома и зарубил троих монголов. Он бы убил и больше — он был очень сильным, мой отец... Они так и не сумели к нему подступиться — боялись его сабли. Саблю отец выковал сам, закалил её и сделал рукоять из турьего рога. Монгольские клинки рассыпались под его ударами. Поэтому они и не смогли одолеть его врукопашную — только когда подоспели их лучники...

Моя мама тоже умела владеть оружием — отец выучил. Это не по обычаю, не женское это дело — воевать. Но отец сказал: Господь послал нам смутные времена, и нужно быть готовыми ко всякому. Она подобрала саблю убитого монгола и встала перед дверью дома. Воины Тохтамыша засмеялись, увидев женщину с оружием. Но потом перестали смеяться. Никогда не прощу себе, что не был там.

Он отвернулся, чтобы Антон не заметил слезинку на его щеке, едва тронутой первым пушком.

— Я подошёл к мёртвому отцу и вынул клинок из его руки. Теперь я должен был мстить. Я и хотел мстить — сейчас, немедленно, пока монголы не ушли далеко. Я мог их догнать: кровь ещё не высохла и не ушла в землю. Один человек, что был там, не пустил. Он сказал: мало проку будет, если ты сразу погибнешь, не успев убить никого из врагов. Те только посмеются. Сначала нужно стать сильным. И я пришёл в крепость Сенген, к харал-гаху Осману.

— Это далеко отсюда? — спросил Антон.

— Далеко, — отозвался Лоза и махнул рукой в сторону хребта. — Много дней пути на юг и восток, к Севанскому озеру. А что твои родители? Они живы?

— Не знаю, — сказал Антон чистую правду.

Живы, если предположить, что существуют где-то рядом параллельные миры, точно огромные трёхмерные зеркала, вытянутые вдоль граней Великого Кристалла (Антону приходилось читать о подобной теории, бывшей модной в научных кругах лет десять назад, — само собой, официально она не признавалась, даже обсуждать её было опасно, можно было огрести массу неприятностей...). И тогда где-то совсем близко — только протянуть руку — гудят машины на улицах, продают эскимо возле метро «Пушкинская», народные избранники и заступники наперебой обещают всеобщее и немедленное процветание, стараясь перекричать друг друга с экранов телевизоров, и тётя Сара, что в незапамятные времена подрабатывала вахтёршей в школе, где учился Антон (дама была чрезвычайно чопорная и строгая, имела партийную кличку Вытирайте Ноги), бормочет что-то сердитое, глядя с высоты третьего этажа на пацанов, с упоением гоняющих на велосипедах... Но — ударила лавина, пробила нечаянную брешь между гранями, куда злая сила втянула Антона (оказался ты, парень, в плохом месте и в плохое время). И тогда — вдруг озарила надежда — можно попробовать вернуться обратно, стоит лишь отыскать снова эту дыру...

А возможно и другое. Время вдруг спятило, какие-то контакты перемкнуло, программа допустила сбой, и его в самом деле швырнуло в прошлое. И теперь его родителям только предстоит родиться (мрачноватый каламбурец) — через бесконечные шесть веков, чтобы оперировать в областном хирургическом отделении (папа) и сеять разумное, доброе, вечное в школе с английским уклоном: «Good morning, children!» — «Good morning, Alla Konstantinovna!» (мама). Они встретятся случайно на автобусной остановке, спасаясь от внезапно хлынувшего ливня, и папа (тогда ещё не папа) предложит маме (ещё не маме) свой зонтик... А ещё через пять лет появится на свет маленький Антошка, чтобы вырасти и пойти в горы в компании таких же, как он сам, лоботрясов, и Светка Аникеева будет сидеть на лавиноопасном склоне, бесшабашно разглядывая свои истёртые пятки...

Голова кругом.

Он прикрыл глаза, отчаявшись постичь мудрёные капризы природы, и вдруг различил в ночной тиши посторонний звук. Он никогда не услышал бы его, если бы прислушивался специально. Лоза собрался было спросить о чём-то, но Антон легонько шлёпнул его по затылку. А ещё через секунду оба замерли, увидев череду безмолвных зыбких теней, взбирающихся по склону...