Призванный хранить

Глава 5 КРЕЩЕНИЕ

...Они очень старались ступать тихо, но, похоже, были больше привычны к седлу и стременам: нет-нет да зашуршит камень под ногой, скрипнет кожаный панцирь, брякнет изогнутая сабля... Антон не поклялся бы, но ему почудилось, будто он узнал седоусого монгола, что крался впереди, — его шлем украшал белый бунчук.

Лоза, видно, не привык думать долго. В мгновение ока он сунул два пальца в рот и издал резкий свист — такой сильный, что Антон инстинктивно зажал уши. Те, в пещере, не могли не услышать. Настоящие воины, они были приучены сначала вскакивать и хвататься за оружие, а просыпаться уже потом, на бегу. Так получилось и в этот раз. Полог, закрывавший вход в пещеру, будто снесло тайфуном, и кто-то — похоже, Заур — оскалясь по-волчьи, взлетел в высоком прыжке над головами опешивших монголов, обрушивая на них свой страшный меч-кончар.

Тот, с белым бунчуком, однако, тоже был воином, родившимся с саблей в руках. Он ещё не видел напавшего, но массивное, почти квадратное тело само, без команды мозга, прянуло в сторону, и удар Заура пришёлся на второго монгола, который шёл следом. Тот упал сразу, так и не узнав, что уже умер. А Заур уже приземлился на согнутые ноги, и кончар в его руке блестящим полукругом полоснул следующего в не прикрытые доспехом бёдра...

Тишина словно взорвалась изнутри. Заржали, забились лошади, закричали дерущиеся, бешено зазвенела сталь о сталь... Антон, очутившийся внутри людского водоворота, совершенно растерялся. Он впервые видел настоящий бой...

Этот бой не был похож на киношные схватки из голливудских исторических боевиков (Антон обожал исторические боевики: всяких «Первых рыцарей», «Храбрые сердца», «Викингов» и «Гладиаторов» в его домашней коллекции скопилось столько, что она составила бы счастье любому видеопрокату). Тут было не до изящных поворотов и фехтовальных выпадов, которые он иногда тренировал на лесной поляне, скрывшись от посторонних глаз. Там-то, в лесу, наедине с собой, он был непобедим. А сейчас...

Вокруг визжало, рычало, заходилось воем в смертной тоске, каталось по земле многорукое злое чудовище, кровавый клубок из тел, выпученных глаз и оскаленных ртов. Счастлив тот, кто прожил жизнь, не увидев такого. Монголов было раза в два больше, но они растерялись в первые секунды, не ожидая такого яростного сопротивления. И успели потерять четверых: двоих зарубил Заур, ещё двоих прикончили его подоспевшие спутники.

Лоза, до того присматривавший за лошадьми, был безоружен. Его меч лежал в пещере, и при мальчишке был лишь широкий засапожный нож. Этого ему показалось достаточно. Антон видел, как Лоза, издав крик, бросился на врага, того, что находился ближе. Монгол резко развернулся, вскинул круглый щит, но опоздал. Клинок с натугой проткнул кольчугу и застрял в ней. Нукер, не устояв на ногах, опрокинулся на спину, и Лоза упал сверху, всем телом навалившись на рукоять. Нож, наконец, достал до живой плоти. Монгол выпучил глаза, страшно напрягся и выгнулся дугой, потянулся ударить в ответ... И не сумел, обмяк.

Лоза проорал что-то победное и обернулся к Антону. Тот невольно вздрогнул.

На него смотрело совсем чужое лицо. Оно никак не могло принадлежать тому безусому мальчишке, что пять минут назад чистил красавца аргамака, и улыбался, и говорил ему что-то нежное и тихое, словно ласкал любимую женщину... Да и успел ли он узнать, что это такое — ласкать женщину? Вряд ли...

Его ладони были измазаны кровью, и это была кровь поверженного врага. Возможно, и не того самого, что жёг дома в их селении и ловил девушек за длинные волосы, не его сабля лишила жизни отца и мать мальчишки, решившего мстить, — это было не важно. Лоза торжествующе поднял вверх свои ладони и засмеялся. Он был счастлив.

Антона схватка не тронула. Он находился в её центре, и на него упорно не обращали внимания — наверное, оттого, что в самом её начале ноги отказались ему служить и он упал на четвереньки, застыв в таком отнюдь не героическом положении. Да, в этом было всё дело: он был неподвижен, и его не замечали. Время от времени он силился приподняться, но чей-то настойчивый голос шептал в ухо: да что тебе до них? Они ВСЕ уже умерли — шестьсот лет прошло, и земля, опалённая солнцем, пропитанная дождями, успела без остатка растворить их кости и превратить их в траву, и та трава давно истлела, чтобы обернуться новой травой...

Сиди тихо — и тебя не тронут...

А потом он вдруг увидел, как двое подступили к Лозе с разных сторон. Один, высокий, худой, в выцветшей лисьей шапке и с полосатым волосяным арканом в руке, — он, видимо, понял, что мальчишка безоружен, и решил захватить его живьём, чтобы допросить... или просто помучить вдосталь, прежде чем перерезать горло. Второй, справа, был знаком: на его шлеме колыхался белый лошадиный хвост. Антон открыл рот, чтобы предупредить криком, но крик застрял в горле. Он не мог двинуться с места — и только смотрел...

В руках Лозы не было ничего, даже верного ножа — тот намертво застрял в панцире убитого монгола. Лоза попятился, поскользнулся на камнях и упал. Взгляд его стал растерянным и беспомощным — он затравленно посмотрел на своих спутников, но никто из них не успевал ему на выручку. Бой оттеснил их, отнёс в сторону — у каждого ныне ночью доставало собственных врагов. А тот, с белым бунчуком, уже поднял саблю над головой...

И тогда Антон встретил его сам.

Он даже не подумал, что, собственно, тоже безоружен — не до того было. Его будто взрывная волна взметнула с места. Ноги распрямились, точно две боевые пружины, и из горла сам собой рванулся не то всхлип, не то вопль, не то выдох:

— КИАЙ!!!

Седоусый успел лишь повернуть голову. И возможно, заметить распластанное в прыжке тело, а через секунду подошва туристского ботинка, сработанного в чужом, неведомом мире, на конвейере обувной фабрики «Скороход», с размаха впечаталась ему в переносицу.

От такого удара не существовало защиты. И никогда он не получался у Антона так чисто и красиво, ни на одной тренировке в спортзале (их тренер с раритетным именем Пётр Иванович, очень сухой, жилистый и подвижный, как ртуть, только сокрушённо качал головой, глядя на ухищрения ученика: «Эх, Изварин, Изварин...»).

Мёртвое тело седоусого ещё не коснулось земли, а Антон уже крутнулся на пятке, в развороте доставая второго, в лисьей шапке. И ещё, и ещё, вращаясь, словно юла. Или — как балерина в знаменитом фуэте...

Потом он подхватил оброненную кем-то саблю и дрался в самой гуще боя, забыв себя, словно бы искупая былую минутную слабость. Вряд ли он убил кого-нибудь: его удары были хоть и полны ярости, но неумелы... Множество раз — десять или сто — монгольский клинок готов был опуститься ему на голову (его убили бы обязательно: он ещё не умел как следует защититься), но всё время кто-то из его спутников оказывался рядом и прикрывал своим щитом. Или — своим телом.

И сам Антон закрывал кого-то собой, и бил вражеские тела, рубил, колол, по большей части бестолково промахиваясь, но иногда доставая-таки до чужой живой плоти, — и тогда привычный и безопасный, как домашний хомячок, цивилизованный мир проваливался в небытие, освобождая место другому — дикому, первобытному, старому...

Он даже не понял, что всё кончилось и убивать больше некого. Он ещё стоял посреди схватки, бешено вращая глазами, — один среди трупов, страшный, в повисшей лохмотьями ветровке, с погнутым окровавленным клинком в руке... И когда кто-то обхватил его сзади поперёк туловища, он не сразу понял, что это Заур.

Видя, что чужеземец не в себе, Заур покрепче сжал его локти и мягко отобрал оружие.

— Всё, — сказал он успокаивающе. — Всё кончено, слышишь?

Антон с трудом разжал пальцы, и сабля выпала, звякнув о камень.

Из врагов не ушёл ни один. Все они нашли свою смерть тут, возле маленькой пещеры, незнамо с каких времён появившейся в северном склоне бурой скалы, изрядно разрушенной ветром, водой и снегом. Может быть, когда-то, очень давно, здесь было капище языческих богов, живших ещё до Христа, — суровых, даже жестоких, требовавших кровавых жертвоприношений. Или горные гномы, ещё более древние, обитавшие в этих местах и ушедшие неизвестно куда и почему, добывали здесь руду, чтобы в подземных кузнях ковать волшебные мечи, с лёгкостью разрубавшие гранит, и кольчуги, от которых отскакивали даже боевые секиры...

Четырнадцать тел лежали вдоль склона, среди бурой травы и камней — неподвижные и почти неразличимые в темноте. Если не приглядываться специально, можно было подумать, что их и не было вовсе: только ночь, трели цикад, лёгкий ветерок... А бой — короткий и оттого ещё более жестокий — привиделся...

— Ты цел? — с тревогой спросил Лоза.

— Цел, — буркнул Антон, сделал шаг на деревянных ногах и вдруг опустился на корточки. Раскалённый железный обруч сдавил голову, жёлтые круги поплыли перед глазами, словно он неосторожно посмотрел на огонь электросварки...

— Что с тобой? — вскрикнул Лоза.

— О-о, — утробно откликнулся Антон, извергая из желудка недавний ужин.

Он обязательно ткнулся бы туда носом, если бы Заур заботливо не поддержал его за плечи. Его рвало ещё долго и безжалостно, до зеленоватой горечи. Тело превратилось в безвольную тряпку: хоть сворачивай и укладывай в мешок. Сейчас засмеют, подумал Антон. Но никто не засмеялся.

— Ничего, — пробормотал маленький седоволосый мужчина с невероятно широкой грудью и длинными руками, живо напоминавшими крабьи клешни. И весь он напоминал старого боевого краба, испещрённого шрамами, — захочешь поймать такого на мелководье — и останешься без пальцев... За спиной его висел огромный лук — Антон даже представить себе не мог, что бывают такие. — Ничего, со мной тоже было так... В первый раз.

— Скольких мы потеряли, Тор? — тихо спросил Заур.

— Двоих. Фаттаха и Тарэла Скорохода. Сандро ранен. — Лучник помолчал и отвёл глаза в сторону. — Боюсь, долго он не протянет.

Антон узнал Сандро, степенного абхазца с горбатым носом и круглыми глазами навыкате, делавшими его похожим на филина. Сандро был на редкость молчалив — Антон, кажется, так ни разу и не услышал его голоса. Тот ни о чём не спрашивал, даже вроде бы не поглядел лишний раз в его сторону — просто первым подумал, что чужеземец, которого они выкопали из-под снега, наверняка голоден, и сунул ему в руку кусок мяса с костра, луковицу и лепёшку. И снова отвернулся.

Сейчас он тоже молчал — ни стона, ни жалобы не сорвалось с его уст, только надувались и лопались розовые пузыри в уголках серых губ, и вздохи становились с каждым разом всё медленнее... Чужая сабля косо ударила его в шею, прорубила ключицу и глубоко вошла в грудь, не прикрытую кольчугой. Он не успел надеть её перед боем — только выхватил меч из ножен.

Три пары рук с осторожностью приподняли его и уложили на разостланный меховой плащ. Плащ немедленно потемнел, пропитываясь кровью. Заур живо скинул через голову посеченную кольчугу, рванул подол рубахи — перевязать рану. Сандро чуть шевельнул неповреждённой рукой, чтобы остановить, и прошептал:

— Ни к чему. Не трать время, уходи... Монголы могут... опять...

А ведь верно, подумал Антон, это наверняка был какой-нибудь передовой отряд, разведка, случайно наткнувшаяся на врага, а остальные (неизвестно, где они — может, совсем близко), заслышав шум, уже вытянули из ножен сабли и пустили коней в галоп...

Однако никто не двинулся с места. Трое неподвижно сидели возле раненого товарища и напряжённо молчали, словно отдавая каждый частицу собственной жизни, лишь бы хоть ненамного, на краткий миг поддержать другую, уже ускользающую... Антон, поколебавшись, подошёл и опустился рядом. Сандро приоткрыл глаза и коснулся пальцами его руки. Антон схватил холодеющую ладонь и прижал к груди, будто надеясь отогреть...

— Теперь ты... должен... — скорее понял он, чем расслышал. — Без тебя им не справиться...

— Да, — сказал он сквозь горловой спазм.

Раненый помолчал, справляясь с собой.

— Коня моего возьмёшь. И саблю. Она получше будет, чем твоя...

И замер.

Заур подождал немного, наклонился и со всей нежностью, на какую только был способен, поцеловал друга в пергаментный лоб. Закрыл ему глаза ладонью и тихонько, одними губами, прошептал молитву.

Антон с трудом поднялся с земли. Они с Сандро не были не то что дружны, а просто знакомы. Бородатое лицо, мелькнувшее в полутьме пещеры, в красных бликах костра, ячменная лепёшка и кусок мяса, сунутые в озябшую ладонь... И — странная, оголтелая боль, рванувшая сердце, от которой хочется выть по-волчьи, вскинув к луне оскаленную морду. Будто ушёл навсегда не малознакомый человек, а близкий друг, которого знал с детства, с которым дрались из-за игрушек и десять школьных лет сидели за одной партой, ухаживали за одной девчонкой, вместе сбегали с лекций и укрывались в походе одним одеялом...

— Нужно уходить, — глухо проговорил Заур. — Прав Сандро: они могут напасть снова.

Тор поднял узкие глаза-щёлочки.

— Думаешь, они наткнулись на нас не случайно?

Заур отрицательно покачал головой.

— Не дошли они ещё до того, чтобы ездить по ночам где заблагорассудится, вдали от горных троп. И их коней мы не услыхали — значит, добирались пешком. — Он помолчал, и в его глазах вдруг появилась глухая чёрная тоска. — Нет, они нашли нас, потому что искали. И им было известно, где искать. Кто-то предал нас, Тор Лучник.

Тор отшатнулся.

— Ты что? — хрипло прошептал он. — Кто мог предать? Кто ЗНАЛ, кроме харал-гаха Османа и нас шестерых?

Стало вдруг тихо — только слышно было, как слабый ветерок играет в серебристой траве. Тор опустился на камень, сгорбился, безвольно свесив жилистые руки ниже колен. Косматые волосы с густой проседью упали на лоб, он досадливым движением откинул их и пробормотал:

— Шестеро... То есть предатель — кто-то из нас шестерых? Фаттах, Тарэл Скороход и Сандро умерли — значит, остались мы втроём. Кого же из нас ты выберешь? Лозу или меня?

Он в ярости сжал пудовые кулаки. Тяжёлый взгляд описал дугу — и внезапно упёрся в Антона.

— Он, — вдруг с радостью произнёс он. И на его тёмных, будто обожжённых на солнце губах появилась довольная улыбка первооткрывателя. — Чужеземец... Заур, мы ведь даже не знаем его имени. При нём не было ничего — ни куска хлеба, ни миски для подаяний, ни даже ножа... Как можно ходить по горам, не имея ножа?! А его одежда? А сапоги — ты видел когда-нибудь такие странные сапоги?

Недоработка, укорил Антон того, кто послал его в этот мир — он уже привык разговаривать с ним запросто, как с обычным человеком. Надо было хоть снарядить меня в соответствии с эпохой, чтобы не вызывать ненужного любопытства...

Тор Лучник тем временем встал с камня и медленно направился в его сторону. Чёрные глаза-щёлочки стали злыми.

— Подумай сам: мы спасли его из-под лавины на закате, а уже ночью на нас напали. Не удивлюсь, если он служит Тохтамышу...

Кроме верного лука за спиной он был вооружён чеканом — топориком на длинной ручке, прикреплённым к поясу. Острое ухоженное лезвие было покрыто воронёным узором — магическими зубчатыми линиями, на которые были посажены круги разной величины. Надо думать, в руках (точнее, ручищах) Тора это было страшное оружие. И он весьма недвусмысленно потянул за ним руку...

Я служу Тохтамышу.

Я даже не знаю, кто такой Тохтамыш, подумал Антон. Кажется, был такой монгольский хан, претендовавший на трон Золотой Орды, но изгнанный более удачливыми соперниками. Ходил на Москву на исходе четырнадцатого века, но и оттуда повернул оглобли, испугавшись грома пушек, — именно тогда московский воевода Данила первым в истории применил огнестрельное оружие... Что ещё? Антон поднапряг память — но память молчала. Стыдно, молодой человек. Эх, Динару бы сюда...

Тор подходил мягко и осторожно, как большой хищный зверь, перекрывая Антону путь возможного бегства. Пожалуй, имея такие ручищи, он мог бы обойтись и без топорика — просто придушить или свернуть шею... Антон скосил взгляд на Лозу — мальчишка смотрел настороженно, исподлобья, явно решая про себя, верить или не верить тому, что сказал Тор. И кажется, склонялся поверить: на одной чаше весов был непонятный чужеземец в странной одежде, с которым не перекинулись и десятком слов (а я-то ему спас жизнь, вдруг кольнуло Антона...), а на другой — все его друзья, мёртвые и живые, с кем делил кров и пищу, кто принял его как равного, и научил владеть мечом, дав возможность мстить за убитых родичей...

Вот так, подумалось с обидой. Стоило лететь сквозь время, чтобы в первый же день умереть без славы, от рук своих же.

Надо было бы хоть попробовать защититься — не идти же на заклание безропотно, будто жертвенный ягнёнок... Но он не двинулся. И не поднял головы. Пусть убивают, ему стало безразлично.

— Не спеши, — сказал Заур, и Тор нехотя остановился, не убрав, однако, руку с топорика. — Ты забыл, что он спас Лозу. И свалил двоих, даже будучи безоружным.

— Это ничего не меняет, — угрюмо проговорил Лучник.

— Не меняет, — согласился Заур. — Но будь он монгольским разведчиком, они вряд ли сообразили бы нарочно закопать его в снег. Мы ведь могли спасти его, а могли пройти мимо. И прошли бы, если бы мой конь не заржал.

Тор хотел возразить, но спорить со старшим не стал — отвернулся и отошёл, бормоча что-то под нос. Лоза робко посмотрел на Заура и спросил:

— И что нам теперь делать?

Тот пожал плечами.

— Что собирались.

Тор нахмурил брови, подумал и осторожно заметил:

— Но нас там наверняка ждут.

— Может, и ждут, — спокойно отозвался Заур. — А может, и нет. Если волка обложили со всех сторон, ему один путь: вцепиться в горло охотнику. Но в общем ты прав: дело опасное. Так что можешь вернуться в крепость, я не обижусь.

Тора будто вражеская стрела подло уязвила в ягодицу. Он едва не подпрыгнул от ярости, готовый ответить на оскорбление. Но — заметил смешливые искорки в глазах товарища и расхохотался сам, хлопнув себя по бёдрам.

— Чёрт тебя возьми, Заур. Говорили мне, будто ты сумасшедший, но не упомянули насколько.

— Да ты и сам не лучше, — хмыкнул тот в ответ. Помолчал и добавил: — Как и все мы здесь.

Он подошёл к стоявшему в сторонке Антону и спросил:

— Ты, кажется, хотел идти с нами. Не передумал ещё?

— Не передумал, — твёрдо отозвался Антон.

— И даже не спрашиваешь, куда мы направляемся?

— Я и так знаю. — Он и вправду знал с некоторых пор: отдельные реплики и намёки, мелкие детали, которые не замечались раньше, — все они вдруг встали на свои места, будто камешки в детской мозаике. — Вы идёте в лагерь монголов, спасать из плена царевича Баттхара.

Все трое переглянулись. Тор Лучник опять потянулся к оружию. Заур жестом остановил его и коротко спросил:

— Откуда тебе известно?

— Известно вот, — буркнул Антон. И совсем уж тихо проговорил: — Ну что вы хотите от меня? Чтобы я привёл сюда Тохтамыша и он подтвердил, что я ему не служу?

— Да, — озадаченно протянул Заур. — Сплошная загадка ты для меня, чужеземец. И сплошная головная боль. Если бы не Сандро... — Он запнулся, и глаза словно подёрнулись дымкой. — Сандро хотел, чтобы ты взял его саблю и коня. Воля умершего священна. Так что — владей. И постарайся не осрамить.

Антон понятия не имел, как следует принимать боевое оружие. Припомнив сведения, почерпнутые из рыцарских романов, на всякий случай опустился на одно колено. Заур посмотрел озадаченно, фыркнул и махнул рукой.

— Ладно, бери так.

Антон осторожно извлёк саблю из ножен. Узкая полоска стали льдисто вспыхнула в лунном свете, рукоять легла в ладонь доверчиво, как живая... Он взмахнул несколько раз и счёл за лучшее убрать клинок назад.

— Правда, — сказал Заур, — мне показалось, что у тебя на родине больше привыкли махать ногами выше головы... Ну, да не дело это — хаять чужие обычаи. А мечом владеть я тебя научу, Бог даст. В седле-то хоть удержишься?

Антон с опаской поглядел на коня и нерешительно кивнул. Ему приходилось сидеть на лошади один раз в жизни, когда в студенчестве их курс гоняли в один из оставшихся после повального кризиса колхозов — помогать в сборе скудного урожая. Та лошадка — низенькая, пожилая и мудрая, как Махатма Вивекананда, откликалась на имя Просто Мария.

Она возила колхозную бочку на водокачку и обратно и понятия не имела о том, что в большом и противоречивом мире существуют иные пути и дороги. Как ни пытался Антон повернуть её влево-вправо, ускорить или, наоборот, замедлить темп движения, Просто Мария, словно трамвай, прилежно доплелась до водокачки, постояла немного (видимо, давая время наполнить бочку), после чего без команды развернулась и пошла обратно в деревню. К странному седоку, который зачем-то молотил её пятками по бокам, она отнеслась философски — как к досадной, но в общем-то необременительной помехе.

Конь, носивший Сандро, мало напоминал добрую Машеньку. Он был высок, мускулист и чёрен как смоль. Только такой и мог принадлежать настоящему воину. Антон мелкими шажками приблизился к нему и посмотрел снизу вверх. В кино часто показывали, как всадник взмывает в седло, не касаясь стремян, едва ли не на полном скаку. Это седло мерно покачивалось где-то чуть выше уровня глаз. Антон мысленно прикинул свои шансы и решил: ну уж на фиг. Чай, не Сергей Бубка. Поставил ногу в стремя, подтянулся, вцепившись в луку...

Конь иронично хмыкнул и переступил вправо. Ноги Антона разъехались в шпагат, и он чуть не рухнул на землю — лишь былые тренировки в спортзале помогли ему не сделать этого.

— Но, — неуверенно сказал он, — то есть, наоборот, тпру...

Густая краска залила щёки — он ясно чувствовал, как за ним наблюдают три пары глаз. Нет, четыре: этот гадкий конь тоже глядит на мои ухищрения и ухмыляется, скотина... Антон погладил коня по шелковистой морде и умоляюще произнёс:

— Ну, пожалуйста, не будь такой свиньёй. Люди же смотрят. Не позорь меня, дай хоть в седло залезть. Между прочим, твой хозяин так хотел...

Это подействовало. Конь вздохнул: ладно, мол, пользуйся, раз такое дело. Только не забывай, кто он был, мой хозяин, — и кто ты.

— Не забуду, — прошептал Антон и дотронулся до сабли, доставшейся ему от Сандро.

Сидеть в седле было высоко и страшновато. Заур оценивающе взглянул на пальцы чужеземца, судорожно вцепившиеся в повод, но от комментариев воздержался. Взлетел свечкой на своего аргамака и бросил через плечо:

— Держись за мной.

— Когда-то, — сказала Динара, — в этих местах обитало большое племя. Все они — и мужчины, и женщины, были воинами, и рано начинали учиться владеть оружием. Это были длинноволосые всадники в чешуйчатых доспехах, на звонконогих конях — так о них писал Плутарх...

Интересно, что означает выражение «звонконогие кони»?

Антон бездумно дотронулся до свитка с письменами, что поколись у него за пазухой, — вдруг почудилось, будто кожаный футляр, точно раскалённый на огне гвоздь, прожёг грудь едва ли не до кости.

«...и встречал он смехом своих палачей. А потом отказался от пищи и скончался в осень 788 года...»

— Подожди! — выкрикнул он, чуть не вывалившись из седла.

— Что ещё? — недовольно спросил Заур.

— Послушай, — запинаясь, проговорил Антон. — Вы не спасёте Баттхара. На самом деле он умер в плену... То есть умрёт. И племя аланов исчезнет, а учёные будут гадать, почему они исчезли — то ли их уничтожил Тимур, то ли... — Он запутался и умолк, поняв, что ему не верят. (А ты сам-то поверил бы, возникла мысль. Если бы тебе вот так, запросто, явился посланник из будущего? Что бы сделал? Правильно, позвонил бы в психушку...)

— Откуда ты всё знаешь, чужеземец? — тихо и тоскливо спросил Заур. — Откуда ты вообще взялся на нашу голову?

— Ты не веришь мне?

Заур вздохнул.

— В том-то и беда, что верю. Хотя и не понимаю, почему. Но им, — он кивнул в сторону своих спутников, — ничего не говори. Им знать незачем. Да и мне тоже. Без царевича Баттхара дороги в крепость нам всё равно нет.

И тронул пяткой коня. У него, как заметил Антон, была при себе плеть — красивая, собранная из разноцветных ремешков сыромятной кожи, с жёлтыми бусинками на узорчатой рукоятке... Заур ни разу не воспользовался ею — должно быть, она была просто чьим-то подарком, которым он очень дорожил. Конь и так слушался его не то что с полуслова — с полувзгляда. Может быть, и я когда-нибудь стану таким же наездником, подумал Антон с завистью. Если только не сломаю себе шею в ближайшие полчаса.

Ехали большей частью на рысях. Сколько это заняло времени, Антон не знал. Весь поход он носил на руке «Командирские» часы — подарок отца, но, видно, они слетели, когда ударила лавина. Или тот, кто послал Антона в этот мир, рассудил, что капроновая ветровка и туристские ботинки — ещё куда ни шло, а вот часы — это уже перебор... Знал только то, что продолжалась эта страшная экзекуция долго, целую вечность. Потому что, если конь идёт рысью, опытный всадник пружинит на ногах, привставая в такт движения, иначе растрясёт так, что организм потом придётся собирать по винтикам. Антону сказать об этом никто не удосужился, посчитав, видимо, глупым предупреждать о том, что и так всем известно. И когда Заур наконец поднял руку, приказывая остановиться, он кулём свалился с коня. Красавец аргамак понюхал распластанное у ног тело нового хозяина и красноречиво покачал головой.

— Что с тобой? — встревоженно спросил Лоза.

— Я в порядке, — простонал Антон и перевернулся на живот. — Только полежу немного...

— А ну, помолчите, — цыкнул Заур на обоих.

Ночь была на исходе. Луна ещё цеплялась за тёмный небесный свод, и бледный её свет скользил по пушистым еловым лапам, по скале вдалеке, окутывал мерцающей дымкой говорливую протоку, прыгающую с камня на камень, серебрил, словно инеем, крохотный — всего полметра высотой — водопадик, у которого оставили лошадей. Антон нехотя поднялся на ноги. Подниматься совсем не хотелось: колени мелко и противно дрожали, а в нижнюю часть спины словно кто-то день напролёт старательно лупил сапогом.

Слева от протоки, приблизительно в полукилометре, чеканно высился Сванетский хребет с горой Ходжали, похожей на понурого двугорбого верблюда. А ведь мы собирались туда на будущее лето, подумал Антон, и острая, как бритва, тоска полоснула по сердцу. Тоска по своему миру, привычному, тихому и доброму, несмотря на вечное безденежье, войну в Чечне, угоны самолётов, превратившиеся в традиционную народную забаву, и несданный зачёт по политэкономии за прошлый семестр. Мы даже наметили маршрут — вон через тот перевал, где у «верблюда» был «хвостик». Казбек говорил его название, да я не запомнил...

Антон тяжело вздохнул и, чтобы отвлечься от тягостных дум, перевёл взгляд влево. И вздрогнул от неожиданности, ибо то, что он вначале принял за скалу, оказалось башней, сложенной из гладкого чёрного камня.

Башня напоминала угрюмого великана, народ которого обитал когда-то в здешних местах. Это было давно, когда горы были ещё молодыми, землю сотрясали чудовищные молнии, а реки — бурные, злые, кипящие — прогрызали себе русло в твёрдом граните... Людей тогда ещё не было и в помине: люди просто не выжили бы в том суровом мире. Он был предназначен лишь для титанов — тех, что, смеясь, спорили с природой и воевали друг с другом.

Сейчас великан был мёртв. Его каменная грудь была испещрена глубокими шрамами, оставленными вражескими метательными снарядами. Один глаз-бойница был выбит прямым попаданием, и чёрные обугленные балки перекрытий торчали в ночное небо, словно уродливые обломки рёбер. Линия крепостной стены, ограждавшая некогда мощную цитадель, лежала в руинах — похоже, именно здесь враги нанесли свой главный удар и ворвались внутрь, поджигая дома, убивая и пьянея от пролитой крови. Должно быть, они уже праздновали победу, заливались вином из кожаных бурдюков, насиловали женщин и, забавляясь, ловили младенцев на копья, а каменный великан ещё сражался, один против всех, стоя по колено во вражеских трупах, огрызаясь стрелами, бросая вниз камни и плюясь из громадных котлов кипящей смолой... Наверное, он очень дорого продал свою жизнь.

— Ганджа, — сказал Заур. — Бывшая столица лазов.

— Кто же их так? — вполголоса спросил Антон. — Монголы?

Заур жёстко ухмыльнулся и произнёс непонятное:

— Нет. Другие лазы.

Там, за разрушенной стеной мёртвого города, виднелись огни. Много огней — будто колония светлячков облепила гнилушку. Вдоль подножия холма вкруг стояли походные юрты, похожие в темноте на гигантские тюбетейки. Или (первая ассоциация, возникшая в голове Антона) — на некий мрачноватый фестиваль цирков шапито. На вершине холма неким светлым пятном — более светлым, чем окружающее его пространство, — выделялся ханский шатёр со знаменем, на котором красовался золотой беркут и каменный жертвенник.

— Ставка Тохтамыша, — сказал Заур. — Перед его шатром в синих юртах — двести личных телохранителей-тургаудов. Сзади — коричневые юрты для жён и рабынь. Дальше от холма — жилища простых монголов.

— Почему же они не живут в домах? — удивился Антон. — Уж нашлась бы парочка уцелевших.

Заур пожал плечами.

— Наверное, не привыкли.

Тор Лучник, напряжённо обозревавший окрестности, изрыгнул невнятное ругательство и спросил:

— И где нам искать царевича?

— В яме, — механически отозвался Антон. — То есть в тюрьме.

Тор тяжело посмотрел на него.

— Признайся, кто тебе на ухо нашептал?

— Оставь его, — негромко произнёс Заур и спросил у Антона: — Тебе точно это известно? Где находится яма?

— Не знаю, — нехотя отозвался тот. (Сказать или не сказать им про рукопись? Он снова тихонько коснулся свитка: нет, пусть у меня останется хоть один козырь в рукаве. На всякий случай...) — Что же теперь делать?

Заур молчал долго. Его глаза, вытянувшиеся в щёлочки, высматривали что-то во вражеском стане. Смоляные брови сошлись на переносице, и Антон некстати вспомнил где-то вычитанное: «Бойся мужчин со сросшимися бровями, — говорила Матушка Гусыня. — Ибо таким мужчинам одна дорога: в лес по февральскому снегу. Сросшиеся брови — верный знак оборотня».

Пожалуй, Заур вполне мог сойти за оборотня — человека, который лунной ночью, такой, как эта, оборачивался матёрым волком: вот сейчас, на виду у всех, вдруг встанут торчком острые уши, стремительно обрастая чёрной шерстью, скрючатся пальцы, ладони превратятся в когтистые лапы, и широко расставленные глаза сверкнут в темноте дьявольским жёлтым огнём...

Действительно, волк, подумал Антон, ощутив внезапный холодок под ложечкой. Он вдруг заметил седину в волосах Заура — тонкие серебряные нити возле висков. Правда, их было немного, и белой, как лунь, его голова станет ещё нескоро. Если вообще станет: такие, как он, редко доживают до глубокой старости. И уж совсем редко умирают в собственной постели.

Заур молчал — молчали и остальные. Только Лоза, не выдержав, хотел спросить о чём-то, но жёсткосердный Тор легонько шлёпнул его по затылку: тихо, мол, не видишь — командир думает.

— Нужен пленник, — наконец произнёс Заур. — Лоза и ты, чужеземец, останетесь здесь. И ни шагу без моего разрешения, ясно?

— Послушай, почему он сказал так странно: «другие лазы»? Когда я спросил его, кто разрушил город...

Лоза посмотрел на Антона, вникая в суть вопроса.

— А, вот ты о чём... Да. Я слышал, что Ганджу и вправду разрушили лазы. Те, что переметнулись на сторону монголов.

Он помолчал.

— Тимур несколько раз пытался штурмовать город, но только терял своих воинов. Тогда он пришёл в селение лазов, которые остались в северных предгорьях, по ту сторону перевала. Уж не знаю, что он им пообещал: денег, пайцзу в знак милости... Только они в конце концов согласились. Одни — из страха, другие и вправду рассчитывали, что хан наградит их за службу... Они предали своих. Защитники, увидев, что против них воюют их соплеменники, растерялись. А потом монголы ворвались в город и принялись рубить всех подряд: и тех, кто помогал им, и тех, кто оборонял город. Царь Сафо, не желая попасть в плен, бросился на собственный меч... Так что Заур не соврал: лазы здесь действительно дрались против лазов. Верится с трудом, да?

Антон не ответил. Только подумал: ну почему же. Всё до боли знакомо: сосед убивает соседа, брат берёт обрез и стреляет в брата, сын заказывает богатого отца, который что-то зажился на свете — во все времена не было врагов непримиримее.

— Неужели целый народ исчез? — тихо спросил он.

Лоза пожал плечами.

— Ну, кое-кто уцелел. Кто-то не поверил Тимуру и спрятался в горах, кто-то ушёл к Великому морю, или к хазарам, или в другие крепости. В войске нашего харал-гаха Османа тоже есть трое из племени лазов. — Мальчишка презрительно сморщил нос. — Я их видел: воины из них никудышные. Будь я предводителем — выгнал бы таких взашей... Мы, кингиты, — другое дело. Мы становимся воинами с рождения. И никто из нас — ни один! — никогда не стал бы служить Тимуру.

— Так уж и ни один? — недоверчиво хмыкнул Антон.

И тут же пожалел об этом, потому что оскорблённый в лучших чувствах Лоза чуть не схватился за кинжал.

— Не веришь?!

— Верю, верю, — испуганно сказал Антон. — Успокойся. Тихо, кто-то идёт...

Юноша вгляделся в темноту и радостно выдохнул:

— Наши...

«Язык» был здоровенным — ростом, пожалуй, с Заура, которому совсем не маленький Антон доставал лишь до уха, и гораздо шире в плечах. Как только ухитрились завалить такого бугая?..

Голову пленника закрывал мешок, мощные руки в буграх мышц были стянуты верёвкой за спиной, у бедра издевательски покачивалась кривая сабля, спрятанная в ножны. Кажется, у японских самураев считалось высшим шиком пленить противника, оставив ему меч на поясе: таскай, мол, мне твоя железка не страшнее зубочистки. Здесь, видимо, придерживались похожих обычаев.

Заур непочтительно пнул монгола коленом под зад, тот сослепу ткнулся лбом в чахлую сосенку, взвыл и сполз на землю. Тор Лучник сдёрнул мешок с его головы и сплюнул сквозь выбитый передний зуб. И у него, и у Заура на лице была написана странная брезгливая ярость, словно не вражеского «языка» добыли, а случайно раздавили в ладони мокрицу. Антон посмотрел на пленника и вдруг сообразил, что перед ним — не монгол, хоть и одетый по-монгольски. Чертами лица, невысокими скулами, разрезом глаз и формой носа он скорее напоминал не степняка, а горца — грузина или абхазца. Или...

— Або, — тяжело произнёс Заур. — Не думал, что мы встретимся вот так.

Пленник взглянул снизу вверх, глаза его вдруг расширились, почти суеверный ужас заплескался в них, словно осеннее море... Он попятился, сидя на заду и судорожно перебирая ногами, и просипел:

— Заур, ты?!

Он отполз бы и дальше, но помешало деревце. Он упёрся в него спиной и выкрикнул:

— Я не хотел! Не хотел им служить, меня заставили! Ты не знаешь... Меня били плетьми, пока я не согласился...

— Били? — негромко спросил Заур. — А потом, значит, раскаялись и подарили шёлковый халат?

А откуда ожерелье у тебя на шее? Только лазы делают такие узоры на бусинах. Ты снял его с убитой, ведь так? Когда вы грабили город...

Пленник подавленно молчал. Ожерелье из нежных желтоватых бусин и вправду странно смотрелось на его мощной груди. Как он, поди, радовался изящной дорогой вещице, срывая её с мёртвой женщины, как любовался на себя, глядясь в маленькое бронзовое зеркальце... Теперь бусы безжалостно терзали его шею, точно злобные болотные пиявки. Або сделал движение, словно пытаясь прикрыть их ладонями, спрятать от посторонних глаз, но руки были связаны за спиной.

— Заур, — всхлипнув, прошептал он. — Мы ведь с тобой из одного селения, мой дом стоял справа от мельницы, возле ручья с плотиной... Я пил вино на твоей свадьбе, а моя сестра Этери была подружкой твоей невесты... Ты помнишь, Заур?

Заур с трудом разлепил спёкшиеся губы. И сказал без всякого выражения:

— Моя жена Гульнара погибла, когда отряд монголов напал на селение. И твоя сестра Этери тоже, я сам похоронил их рядом, в одной могиле. Я многих похоронил в тот день — к вечеру я уже не мог держать заступ в руках. Жаль, что ты не знал этого, Або.

И Або заплакал. Слёзы текли по его щекам, что тоже не вязалось с его обликом: у него было красивое мужественное лицо — резко очерченное и словно опалённое горным солнцем — и очень пропорциональное тело. Тело настоящего воина. Наверное, Лоза всегда глядел на него с восхищением и думал: вот когда я вырасту...

— Так он тоже кингит? — тихонько спросил Антон.

Лоза не ответил. Глаза его были пустыми. В них не было ни боли, ни обиды, ни ярости. Вообще ничего.

— Где царевич аланов? — сухо спросил Заур. — Он ещё жив?

— Жив, жив, — заторопился Або. — Его поселили в белой юрте, неподалёку от ханского куреня[9]. Я могу показать...

Тор Лучник нахмурился.

— Разве он не в яме? И его не бьют палками?

— Что вы! Хан обращается с ним как со знатным заложником и каждый вечер приказывает доставить его к себе в шатёр для чаепития и беседы...

— Кто его охраняет?

— Десять тургаудов из личной сотни Тохтамыша. Они сменяются дважды за ночь. — Або умоляюще посмотрел на Заура. — Отпусти меня. Я рассказал тебе правду, клянусь!

— Когда была последняя смена?

— В полночь.

— А следующая?

— На рассвете... Но вы не пройдёте мимо них без золотой пайцзы! Даже повар не может приблизиться к белой юрте — еду царевичу относит кто-то из стражников...

Заур повернулся к Тору и вполголоса произнёс:

— Полночь была давно. А рассвет близко.

Тор понятливо кивнул.

— Стража, конечно, не спит. Но она устала — руки не те, и глаза видят хуже. Ты прав, лучшего времени не будет. Вот только — справимся ли мы вдвоём?

— Втроём. — Лоза в волнении вскочил на ноги и стиснул рукоятку кинжала. — Вы должны... Вы обязаны взять меня с собой!

Заур промолчал. Тор крякнул и положил мальчишке руку на плечо.

— А кто присмотрит за лошадьми?

— Вот он. — Лоза кивнул на Антона.

— Нет, — резко возразил Заур. — Он чужеземец, и мы ничего о нём не знаем. Правда, он хорошо показал себя в бою, но... Этого недостаточно. Поэтому он будет присматривать за лошадьми, а ты — за ним.

Антон собрался было оскорбиться, но Тор исподтишка сунул кулак ему под нос.

— Но я... — начал Лоза.

— Ты воин, — сказал Заур. — И ты должен помнить об этом.

Он присел возле заплечного мешка, вынул оттуда глиняную чашку, перевязанную сверху тряпицей. В чашке оказалась сажа. Заур макнул туда указательный палец и принялся сосредоточенно рисовать на лице чёрные полосы. Тор несуетливо последовал его примеру. Ну чисто спецназ, восхитился Антон. И услышал робкий голос Або:

— Что вы сделаете со мной? Заур, ты ведь не сможешь меня убить? Вспомни, мы с тобой из одного селения...

— Я помню, — коротко отозвался тот.

Поднял голову и встретился взглядом с Тором.

Ни тот, ни другой не произнесли ни слова, но отлично поняли друг друга. Антону на секунду почудилось, будто Заур просил о чём-то своего товарища — молча, одними глазами. Тот сказал без выражения:

— Я не кингит. Мой отец был из абастов, а мать — из хазар... Да ты и сам знаешь.

Странно, подумалось Антону. С чего бы это Тору захотелось совершить экскурс в свою родословную? Или он оправдывается: я-де не имею с этим иудой ничего общего? Нет, непохоже...

И вдруг будто молния сверкнула в голове — видимо, подсказал тот, кто послал его в этот мир (Антону он представлялся в разное время по-разному: то белобородым стариком, этаким небожителем с предгорий Тибета, то резидентом неизвестной разведывательной сети с устало-благородным лицом Вячеслава Тихонова)...

У кингитов самым страшным и большим грехом считается убийство соплеменника.

А Тор не был кингитом.

Заур подошёл к пленнику сзади, вынул кинжал из ножен (Або испуганно отпрянул) и разрезал верёвку, стягивавшую его запястья.

Або изумлённо посмотрел на свои руки и прошептал, давясь слюной:

— Спасибо, брат...

— Не называй меня братом, — ровно сказал Заур.

— Да, да, прости... Ты вправду хочешь отпустить меня?

Заур покачал головой.

— Сейчас мы отправимся в лагерь монголов, чтобы спасти царевича Баттхара. Мы отвезём его в Тебриз, к царю Гюрли, и ты поедешь с нами. Там решат, как с тобой поступить.

И отвернулся. Равнодушно, даже беспечно. Чересчур беспечно, словно давая шанс...

Або нельзя было оставлять в живых — вот о чём говорил взгляд Заура, обращённый к Тору. Ничего нового и необычного в этом не было: при всех правителях, при любой общественно-экономической формации случайные свидетели — те, кто на беду свою коснулся секретной операции такого уровня, уничтожались без всякой жалости. Они натыкались на собственный нож во время эпилептического припадка, травились колбасой, погибали в автокатастрофе, падали с моста, с лошади, с велосипеда — суть от этого не менялась.

И Або прыгнул. Из немыслимого положения, оттолкнувшись одной ногой от земли, а другой — от дерева, метя основанием ладони в подбородок Заура.

Заур и не подумал защититься. Удар опрокинул его, и он упал спиной на камни, неловко (чересчур неловко) подвернув руку. Наверное, Або мог бы пустить в ход саблю — она до сих пор висела у него на поясе. Однако ему было не до того: он стремглав, как олень, уходящий от волков, рванулся прочь, к монгольскому лагерю. И в первый миг все застыли, не в силах помешать...

Вот он достиг протоки. Вот разбежался и прыгнул — увидел бы этот прыжок тренер олимпийской сборной по лёгкой атлетике — точно сдох бы от зависти. Або ведь почти перелетел через широкий ручей...

Скудного Антонова умения не хватило, чтобы заметить, как в руках Тора оказался лук. И как длинная стрела с орлиным оперением сорвалась в полёт с тугой тетивы. Только что-то свистнуло в воздухе — и Або вдруг с размаха ткнулся лбом в невидимую преграду. Он рухнул в воду посередине протоки, однако тут же вынырнул, ещё не веря в собственную смерть, потянулся к окровавленному наконечнику, навылет пробившему горло, но не сумел достать...

Тор молча опустил лук. Он знал, что правки не требовалось. Заур посмотрел на него и снова кивнул — на этот раз с благодарностью. Сегодня Господь был милостив к нему, не позволив убить соплеменника. Того, с кем жил в одном селении, кто гулял у него на свадьбе и с кем в день рождения первенца закопал в саду бочонок с вином. Он собирался выпить это вино через много лет, в тот день, когда его повзрослевший сын приведёт в дом молодую красавицу и скажет: «Это моя невеста, отец...»