Прочь из моей головы

ГЛАВА 1. Розовый олеандр

Бывают такие люди – с голосами в голове. Некоторых сразу и не отличить от нормальных: ну, бормочут иногда себе под нос что-то невнятное или подолгу болтают по телефону в толпе… А присмотришься – и замечаешь, что мобильный выключен.

Это те, которые поумнее – или просто более везучие.

Если чужак поселяется в тебе ещё в детстве, когда многие абсурдные и ужасные вещи из-за недостатка опыта кажутся вполне естественными, то к такому соседу легко привыкнуть. Дальше – больше: ты путаешь его мысли со своими собственными, просишь советов… И здесь кроется главная опасность – ничего хорошего он по определению не подскажет. За примерами далеко ходить не надо. На прошлой неделе в университете прямо на занятиях повязали парня: он зарезал соседа, а заодно соседскую жену и двух котов. Якобы его попугай из зоомагазина подучил: скрипел из клетки день за днём – убей да убей, но только никто, кроме убийцы, никаких подначек не слышал.

Спросите, какое отношение имеют ко мне криминальные сводки? К счастью, пока никакого, но перспективы туманны и печальны, и с каждым днём я всё больше сомневаюсь в себе и в собственной способности адекватно мыслить.

Меня зовут Урсула Мажен, и вот уже пятнадцать лет я живу с голосами в голове.

«Вилка подойдёт. Прочная. Целься между костяшек».

Это Салли. Маньячка, социопатка и дальше по списку; с какой-то стати считает меня старшей сестрой – но, к счастью, заблуждается, ибо я единственный ребёнок в семье. У Салли эмоциональный диапазон кочерги, ну или там табуретки; нельзя не признать, что она по-своему заботится обо мне, только представления о заботе у неё… своеобразные.

«Да ла-адно, детка, не будь такой букой. Губы у неё ничего, и пальцы выглядят ловкими… Может, возьмём натурой?»

Вот и Йен проснулся.

С ним проблем больше. Во-первых, он мужчина. Во-вторых, кукушка у него съехала подальше, чем у Салли – он считает себя чародеем. В-третьих, у него неистощимый словарный запас… Ну, и самое раздражающее в Йене: симпатичными, смазливыми или соблазнительными в разной степени ему кажутся девяносто процентов разумного населения планеты.

«Натурой? Пальцы? Поняла. На кухне есть хороший нож».

«Я не это имею в виду, моя прелестная куколка. Мы говорим об удовольствиях. Наслаждения, понимаешь?»

«Тогда топор. На кухне есть…»

«О, Великий Хранитель! Ты вообще способна воспринимать слова длиннее пяти букв? Или шутки?»

– Заткнитесь, – буркнула я себе под нос, взбивая молоко.

Когда эти двое начинают спорить, головная боль обеспечена. Чёрт, если у меня раздвоение личности, могут эти самые личности хотя бы трещать не одновременно?

– Улла? Вы сердитесь?

Я машинально обернулась к, собственно, предмету спора. Анна заходила к нам, в «Нору», почти каждый день – кажется, преподавала тут рядышком, в университете, историю музыки. Вроде хорошая женщина, хотя и рассеянная немного, то в дождь без зонтика выйдет, то вообще в тапочках на работу отправится… Пальто её мне всегда нравились, у неё их штук пять было, все такие летящие, длинные, расклешённые.

Сейчас Анна мялась у стойки, отводя взгляд.

– Да. С корицей, как всегда?

Она кивнула.

– Спасибо… Ужасно неловко с кошельком получилось, простите. Надо было проверить до того, как заказывать. Я занесу деньги в обед, правда.

– Конечно, – улыбнулась я, надевая крышку на стаканчик. – Ваш капучино с корицей, на соевом молоке. Хорошего дня! – и шепнула в сторону: – Вот и никаких проблем. Утёрлись, придурки?

Йен фыркнул; Салли промолчала.

Замечательно начался день, да.

Вообще в «Норе» хорошо.

Здесь четыре круглых столика на двоих, длинная стойка с высокими стульями – общая зона, подоконники выстланы подушками так, что больше похожи на диваны – валяйся с ноутом, сколько хочешь, кайф же. Но мои любимые места – у стены, Йен их называет «услада эгоиста»: несколько пуфов, хаотично раскиданных на солидном расстоянии друг от друга, около каждого по нелепому треугольному столу, за которым даже парочке будет тесно. Я всегда беру самые ранние смены, с половины восьмого до половины второго, даже в выходные. Менеджер считает меня жаворонком – очень наивно с его стороны – и в целом держит за человека с причудами, что уже ближе к правде.

Секрет в том, что каждый раз эти два… две… в общем, голоса в голове поднимают меня ни свет ни заря.

Начинает Салли. Заводит пластинку: «Сестра, утро, сестра, утро, сестра, утро», – и повторяет до тех пор, пока я не выдираюсь из постели. В пять утра. В пять! Ну точно, садистка и социопатка. Потом начинается: разминка, растяжка, отжимания, пресс… Она заставила меня повесить в доме турник, Дино даже не поверил, когда я его попросила. Так и спросил: «Ты что, действительно заниматься будешь?»

А что поделать – пришлось.

Когда с меня семь потов сойдёт, Салли наконец затыкается, зато просыпается Йен. Ему за каким-то чёртом надо, чтобы я каждое утро валялась на полу в позе морской звезды минут по двадцать. Он не объясняет, зачем, говорит только: «Так нужно, сердце моё». Но, честно признаться, я этого даже жду, потому что он поёт. Ни слова не разобрать, но голос… Отдаётся где-то внутри, дрожит; кажется, что превращаешься в озеро, такое глубокое и холодное, что парадоксальным образом становится тепло. Потом замолкает и Йен, и тогда я иду в душ.

Тут моё благодушие заканчивается, потому что Йен комментирует всё, что видит.

Ему, кажется, нравится меня доводить.

Сволочь.

Потом я завтракаю и копаюсь в почте. Отвечаю только на самое срочное, письма из редакции в приоритете; потом выхожу и пешком иду три улицы – мимо мэрии, университета и музея фотографии. И – вуаля, я в «Норе».

Работа за стойкой – на самом деле так, развлечение и источник вдохновения заодно. Тут приятная публика, в основном студенты и профессора, но бывают и туристы, и государственные служащие – интересно угадывать, кто есть кто, по обрывкам разговоров. Коллеги привыкли, что я «болтаю с кофемашиной»; ну, фактически с Йеном и Салли, но выглядит всё вполне пристойно. После двух я перевоплощаюсь из баристы в клиента и оккупирую один из эгоистических столиков, чтобы заняться настоящей работой. У меня колонка в «Шери» и блог, называется «Спросите Куницу». Там дурацкая мультяшная физиономия на аватарке и двести тысяч подписчиков. Прямо скажем, не вершина славы, но очень даже неплохо; у меня нет особых талантов, просто повезло – я оказалась первой, кто начал окучивать эту делянку, вот и всё. Каждый может заглянуть и попросить у Куницы совета, а в нагрузку получить забавную историю из жизни, очередь забита на пару месяцев вперёд.

С историями иногда помогает Йен, тут-то его неиссякаемый словарный запас к месту, а удалять письма хейтеров под комментарии Салли даже прикольно. Словом жаловаться особо не на что.

Вот только одна проблема…

В восемь вечера мой рабочий день закончен. Казалось бы, свобода… но в десять я уже сплю без задних ног. Режим-с.

«Слушай, длинноносая нимфа только что экспроприировала кошелёк вон того красавчика. И я не думаю, что юноша придёт в экстаз, когда это обнаружит».

Я вздрогнула; иногда Йен ставил меня в тупик. С моего места не было видно тех двоих, о которых он говорил, их загораживала кофемашина. А ещё он никогда не врал – по крайней мере, на вранье мне его ни разу поймать не удалось… Так, и что же делать? Те двое и впрямь не похожи на парочку, а парень явно увлёкся своим телефоном, а про рюкзак забыл…

«Просто убей их».

Нет, Салли. Не пойдёт. Мы не убиваем людей. Мы – что? Правильно, наставляем их на путь истинный и поим кофе. И собираем истории. Без крови, ладно?

«Ладно…»

Йен не мог промолчать.

«Просто припугни её, пощекочи нервишки. На королеву криминала она не похожа. Думаю, бедный заплутавший ягнёночек с клептоманией».

Хм, а что… Вполне может прокатить.

Я поломала печенье на поднос для дегустации и обошла стойку. Покружила по кофейне, угощая немногочисленных ранних пташек, и только тогда приблизилась к парочке. Салли затрепетала; для неё жертва – всегда жертва, даже если мочить никого, вообще-то, не планируется.

– Угощайтесь, пожалуйста, – с улыбкой остановилась я около подоконника, где устроилась носатая девчонка и симпатичный клерк в очках. – Новинка в ассортименте, тыква и тёмный шоколад.

Парень взял кусочек, почти не глядя. А к девчонке я наклонилась и шепнула:

– Кажется, вы случайно перепутали кошельки. Верните, и гвардию я информировать не буду.

Её лицо надо было видеть. Она побагровела, потом схватилась за свою сумку, скосила глаза на соседа… А затем раз – и кошелёк плюхнулся на подушку рядом с рюкзаком парня, а сама девчонка дала дёру.

– Вы уронили, – произнесла я негромко, привлекая внимание очкастого. Он моргнул, неохотно отрываясь от телефона. – Осторожнее, не забывайте свои вещи.

– А… спасибо. Вроде же молнию застегнул…

«На брюках – может быть, самое дорогое защитил, хвалю. На всё остальное внимания не хватило. Ах, молодость, молодость, столько энтузиазма, но ни грана осмотрительности».

Я с подносом вернулась за стойку. Йен оказался прав. Не то чтобы у меня такие мелочи вызывали вопросы, всё же за десять лет можно и привыкнуть, но интересно, как вообще голос в голове, по сути, отросток моей же больной психики, мог заметить воровку сквозь кофемашину…

«Объяснение крайне простое, моя очаровательная тугодумка. Ты – медиум, а я на данный момент, увы, не вполне жив».

Ага, как же. Размечтался, уже поверила… Как будто не понимаю, что и так хожу по грани. Ещё немного – и приму то, что эти голоса действительно существуют не только в моей голове.

И тогда – привет, психушка.

– …у меня от этого тумана по спине мурашки.

Фраза прозвучала внезапно; не то близко, не то далеко – не поймёшь сразу, и тембр был приятный, вкрадчивый. Рука дрогнула, и вкладка пропала с экрана – вместе с недописанной статьёй для «Шери». Открывать текст снова не хотелось: стоило сделать паузу в работе, и сразу проступила за чадом вдохновения нудящая головная боль, захотелось пить, солёных орешков и в уборную – вот так, всё одновременно. Обычное дело: если слишком сосредоточиться на тексте, сигналы тела как будто перестают доходить до мозга, но зато потом… Я закрыла компьютер и потянулась, машинально оглядываясь в поисках того, кто меня отвлёк.

И – почти тут же наткнулась на ответный взгляд.

Незнакомец у стойки не входил в число постоянных клиентов; не то чтобы я и их всех знала поимённо, но этого бы запомнила точно – из-за длинного, лошадиного лица, импозантной седины в густых волосах и оранжевого плаща. Серьёзно, оранжевого – как рабочие спецовки. Мужчина трепался с Тони, баристой, но смотрел только на меня, и даже на расстоянии видно было, что глаза у него зелёные и… светятся?

Какого…

«Отвернись».

Йен никогда не приказывал; я никогда не подчинялась, не раздумывая.

За окном действительно был туман, такой густой, что даже ближайшие фонари расползались бесформенными желтоватыми пятнами света. Стекло запотело наполовину, снизу; капли воды сползали к раме, оставляя дорожки. В горле было сухо. Меня колотило. Салли помалкивала, но я всё отчётливей сознавала потенциал каждой вещи вокруг меня: тяжесть – если поднять, остроту – если разбить; внутри зудело от желания слегка ослабить застёжку металлических часов и сдвинуть их к костяшкам пальцев, сжать кулак и…

«Включи компьютер и допиши статью».

Да-да, спасибо за заботу, папочка.

«Мои мотивы далеки от отцовских, сладкая, и ты это знаешь лучше, чем кто-либо иной».

Заткнись, сделай одолжение?

Незнакомец продолжал на меня смотреть; головная боль стала почти невыносимой, даже глаза заслезились. Буквы расплывались перед глазами, и я не столько печатала, сколько исправляла. Выжала из себя одну фразу, потом почти прикончила вторую, когда давление наконец пропало. В почте висело двадцать четыре непрочитанных письма; напоминание от редактора, уведомления из блога, приглашение на распродажу, советы по продвижению… Голоса в голове помалкивали, но мне и без них было ясно, что надо затаиться, притвориться обычной. Я набрала номер отца, и мы проговорили минут пятнадцать, кажется, даже условились вместе выбрать подарок тёте Гэб в воскресенье…

«В субботу».

Спасибо, Салли, что бы мы все без тебя делали.

Тем временем незнакомец куда-то подевался, хотя его плащ продолжал висеть на спинке стула, лениво шевелясь на сквозняке. Я быстро собралась и проскользнула в уборную. Уже потом, сполоснув руки и лицо, разглядела себя в зеркале и ужаснулась: волосы едва ли не в колтун сбились, висок перепачкан клубничным джемом, тушь потекла… Это когда я так себя изуродовала? Пока и пыталась выдавить хоть фразу? Или ещё раньше, заработалась и ткнула пончиком мимо рта?

«Убила пончиком», – пошутила Салли бесцветно.

Меня пробило нервным смехом.

Какое-то время я пыталась гребнем разобрать на отдельные пряди воронье гнездо у себя на голове, но быстро стало ясно, что ничего не выйдет. Волосы мне достались папины – жёсткие, как проволока, чёрные и обычно гладкие… если не трогать их, да.

И подтёки эти зелёные под глазами… Может, тот чудик поэтому пялился?

«Сомневаюсь, моя готическая фея. На тот момент с лицом у тебя было всё в порядке. Будь мы в разных телах, я бы тебя не упустил, поверь».

Начинается… Кстати, странно, что Йен не назвал «хорошеньким» того незнакомца. Нет, конечно, лошадиные лица не в моём вкусе, но этот-то психопат никогда разборчивым не был.

«О, некоторые цветы лучше оставлять несорванными, ибо их смрад не стоит заполненной пустоты в гербарии».

И что это был за цветок? Ты ведь его узнал, Йен.

Он затянул с ответом – настолько, что я успела привести себя в порядок, попрощаться с Тони и в прямом смысле свалить в туман.

«Цветок одного со мной поля. Вот только моё положение сейчас не в пример более уязвимое».

В каком смысле, интересно…

Обычно я возвращалась домой не так уж поздно – в восемь часов народу на улице шлялось полно. Час пик, можно сказать. Студенты, ошалевшие от радости, что занятия кончились, одними своими воплями и гоготом могли распугать всю нечисть, преступность, а заодно и гвардию на три квартала вокруг. Сегодня шум особенно давил на уши; головная боль никак не желала отступать, несмотря на таблетку, потому что дышалось в тумане тяжело. Я свернула в проём между домами, где было потише, и Салли вдруг очнулась.

«Не ходи».

Ровный прежде голос пронизывало напряжение; похоже, не только меня случай с чудиком в оранжевом плаще выбил из колеи. Ничего, скоро мы доберёмся до дома, врубим какой-нибудь фильм, можно даже ужасы, и вся эта дрянь останется далеко-далеко.

Проход между домами давно должен был закончиться. Он вился, поворачивал снова и снова, а соседняя улица никак не показывалась. Спина опять взмокла; когда вдали послышался взрыв хохота, у меня чуть сердце не выскочило через рёбра, а оба голоса, как назло, заткнулись, хотя сейчас я бы не отказалась бы даже от идиотских комментариев Йена. Две кирпичные стены над головой точно накренились и не бились друг о друга лишь потому, что ватный туман не позволял.

…Это сон. Точно же, сон.

Когда переулок изверг меня, я чувствовала себя порядком пережёванной. Улица выглядела совершенно незнакомой – приземистое, скрюченное дерево, ржавые качели, взгромождённые друг на друга мусорные баки. Два драных кошака нежились на капоте припаркованной у подъезда машины – видимо, железки не успели ещё остыть.

От сердца отлегло: кто-то водит автомобили, кто-то нормальный, живой; наверное, просто голова закружилась в этом тумане, вот и я и проскочила нужную улицу…

Выход из двора был перегорожен решёткой со шлагбаумом. Дорога за ним, истыканная фонарями, шла прямо и прямо между домов, пока не терялась в тумане. И – ни одной открытой двери, ни одного горящего окна, даже форточки распахнутой.

«Пожалуй, такой исход был неизбежен. Фатум. А ведь я так обрадовался, когда понял, что ты не стремишься стать публичной персоной… Впрочем, работа за стойкой – тоже вид публичности».

Я не понимала, о чём говорит Йен, но мне это не нравилось. Коты на капоте прекратили вылизываться и напряглись; потом один юркнул под машину, а второй – за мусорные баки.

«Туда».

Спрятаться за помойкой? Салли, я всё понимаю, но от неё несёт, как…

Додумать я не успела, потому что совершенно отчётливо услышала в проходе между домами, из которого только что сама и вывалилась, шаги. Размашистые, торопливые, тяжёлые – и звонкие, точно подошвы были подбиты железом.

Кот за мусорным баком шипел и дёргал хвостом.

Может, позвонить в дверь? В любую квартиру, наугад? Попросить вызывать гвардию?

«Хватит метаться, солнце моё. Ты не сумеешь убежать – так прячься».

В горле у меня точно воздушный шарик надулся. Я прижала подмышкой сумку с ноутбуком и присела на корточки за машиной, за колесом, пригнула голову… Шаги приближались, металлический дребезг становился отчётливей. Сколько их, двое? Почему за мной? Из-за того, с лошадиным лицом?

Подкатила тошнота; я скрючилась на земле. Ничейный кот перетаптывался рядом, выгибая спину, и таращил глаза.

А потом из проулка показались двое.

Мне из-под машины видно было только их ноги в тяжёлых ботинках, размера этак пятидесятого. Брусчатка крошилась и трескалась под каблуками, как осенний ледок. Послышалось что-то вроде сопения или тихого присвиста, а потом неживой голос приказал:

– Там, за автомобилем. Выходи.

Я сжалась в комок.

«Пихни кота».

Советы Йена временами казались очень странными, но сегодня он просто бил рекорды. Хотя…

Лёгкий тычок в бок – и котяра серой молнией проскочил под машиной, едва не влетел в подбитые железом ботинки, вздыбил шерсть, попятился и драпанул к дереву. Через несколько секунд о его присутствии напоминало только неестественно плавное и размеренное, как маятник, покачивание ветвей. Изъеденные осенью листья медленно опускались на землю. Я затаила дыхание, пытаясь не думать, исчезнуть отсюда… Несколько секунд не происходило ничего, только сердце у меня таранило грудную клетку. А потом две пары ботинок развернулись и двинулись обратно к проходу между стенами, постепенно ускоряясь. Окованные металлом каблуки глубоко вгрызались в брусчатку, словно с каждым шагом два великана делались всё тяжелее и тяжелее. Но это было уже не так страшно; главное, что они удалялись – надо признать, что затея с котом имела смысл.

Сумка с ноутом, про которую я совершенно забыла, соскользнула с плеча и тюкнулась в брусчатку.

Глухо звякнула на дне связка ключей.

Двое в железных ботинках развернулись прямо на ходу, взметнув каблуками фонтаны каменной крошки, и зашагали обратно, расходясь под углом.

«Огибают машину, чтобы мы не сбежали… Умно, умно. Владелец этих кукол довольно умел».

Йен ещё трепал языком, но я не слышала; не могла. В висках стучало так, что все прочие звуки откатились назад, за невидимое стекло; щёки горели, ресницы практически слиплись от слёз. Время замедлилось – или это я начала воспринимать всё иначе?

Меня идут убивать.

…сейчас убьют-убьют-убьют…

Бежать?

Они быстрые. Шаг широкий. Не успею.

Ломануться в дверь? А если закрыто, что тогда?

Заговорить? Убедить, чтоб отпустили?

Позвать на помощь?

Заорать про пожар?

…чтоделатьчтоделатьчтоделать…

«Дай мне».

Нет, Салли, я не понимаю, что…

«ДАЙ МНЕ».

Мир вывернулся изнанкой; у каждой вещи был свой резерв; враг, который огибал машину справа, шёл немного быстрее, потому что был чуть легче, и в этом крылась уязвимость. Салли дышала совсем рядом, за плечом; я отступила, оставаясь на месте; она шагнула вперёд.

Мы поменялись местами.

…Салли не просто тренировала моё тело каждое утро – она подгоняла его под свои стандарты. Так, чтобы сейчас, не напрягаясь, скользнуть вокруг машины, поднырнуть под руку гиганту – боги и демоны, он правда оказался огромным, метра два ростом – и выскочить у него за спиной. Гигант начал разворачиваться, перенося тяжесть на правую ногу – и Салли заметила это, уловила момент уязвимости, дисбаланса; с её точки зрения враг вообще двигался чудовищно медленно и неуклюже. Она резко и сильно ударила ему каблуком по опорной ноге, по коленной чашечке сбоку.

Тот, второй, всё ещё огибал автомобиль с другой стороны и ничего не знал.

Гигант припал на одно колено и начал заваливаться – по инерции, на развороте, винтом. Салли крепко ухватила его кудлатую голову, напрягая руки так, чтоб крутануть её в противоположную сторону…

«Ты обещала!»

Голос Йена был страшным.

– Я помню, – спокойно ответила Салли. – Йен Лойероз, эту смерть посвящаю тебе.

И – свернула гиганту шею.

…я отключилась в какой-то неуловимый момент: вот раздался хруст, который не столько слышался, сколько ощущался, вот Йен захохотал, как безумный, вот в меня – в нас? – что-то хлынуло, и оно было ярким, горячим и нежным. А потом восприятие снова сделало финт. Меня выкинуло вовне – намного дальше, чем прежде, и я ощутила Салли рядом с собой, такую маленькую, холодную, колючую, как стальной чертополох. А моё тело, податливое, как пластилин, приняло новую форму – вытянулось вверх, раздалось в плечах…

– Наконец-то, – вздохнул Йен, стряхивая пепел с отворота своего рукава. – О, Великий Хранитель, наконец-то.

Он перешагнул через труп и вытянул руку вперёд, без труда ловя в ладонь лицо того, второго, более сильного, громоздкого, но менее увёртливого. Ростом Йен лишь немного ему уступал. Я слабо, приглушённо ощутила, как что-то горячее перетекло в мою… в его… в нашу руку прежде, чем враг осел кучей хрустящей глины и ржавого металла; и очень ярко – радость.

От эйфории Йен был практически пьян; его физическое состояние ощущалось приглушённо и до меня – точнее, до того сгустка сознания, которым я стала – доходило с запозданием. Точно во сне, когда ты по очереди действуешь от лица всех персонажей сюжета, но при этом чётко разделяешь себя – и их.

Вот только зыбкие фигуры из снов в реальности не существовали, являясь лишь порождением затуманенного разума, а Йен… Йен был настоящим.

Он неторопливо, со вкусом потянулся, жмурясь. Я видела и чувствовала его со всех сторон одновременно, словно выражение «ощупывать взглядом» перестало быть метафорой. Мягкость белого пальто из очень тонкой шерсти, и то, как плотно облегали ногу сапоги на небольшом каблуке, и нежность шёлкового платка, который ластился к шее… У Йена было приятное, одухотворённое лицо, тот самый слегка наивный изгиб полных губ, который так ценится у актёров в амплуа художников, поэтов и прочих людей искусства, не слишком обременённых моралью. Короткие волнистые волосы были чудовищного зефирно-розового цвета, а глаза… глаза оказались светлыми, яркими и совершенно дикими.

– Чудесные ощущения, – прошептал он и, прищёлкнув пальцами, материализовал для себя цилиндр, разом прибавляя ещё сантиметров двадцать к росту. – Жаль, что эффект временный, и придётся сделать рокировку через часок-другой, но не всё сразу. Дорогие мои, как вы смотрите на то, чтобы заняться серьёзным делом? Например… – и он сделал паузу, облизнув губы и закатив глаза – …вернуть моё настоящее тело.

Меня – даже в нынешнем неопределённом состоянии – продрало холодком. Не от манер Йена, нет, за столько лет можно и привыкнуть, и не от перспектив.

А от того, что я уже заранее была на всё согласна.

Мне стало тревожно; вместе с тревогой пришёл звон, состоящий, кажется, из сотен неприятных звуков, вселяющих смуту в разум. Вой пожарной сигнализации где-то неопределённо далеко; скрежет отросших ногтей по исчёрканной мелом грифельной доске; гадкий комариный зуд, переходящий в грозный гул пчелиного роя; визг шин; металлический дребезг огромного, сложного механизма; верещание стоматологического сверла… И здесь, в невесомости, неопределённости вне собственного тела, где я зависла, от этого звона было не скрыться. Мир вокруг на долю секунды стал болезненно чётким – со всех сторон разом ко мне ринулись иглы-образы, пронзили насквозь – а затем расплылся липким бесцветным туманом. В безотчётном стремлении спрятаться от накатившего ужаса я попыталась прижать ладони к ушам и зажмуриться, начисто забыв, что у меня сейчас нет ничего – ни рук, ни ушей, ни глаз…

…и вдруг меня окутала музыка.

Йен пропел всего несколько бессмысленных фраз на мёртвом языке – я знала, что они бессмысленны, потому что сейчас, в нынешнем моём состоянии чувства и знания Йена доносились до меня, хотя и приглушённо, как звуки работающего в соседней квартире телевизора поздней ночью – и тревожный звон утих. Меня накрыло спокойствие, странное, больше похожее на какой-то ментальный наркоз. Я понимала совершенно ясно, что должна была испытывать ужас, но ощущала только нечто вроде онемения.

«Значит, Йен Лойероз».

При всём многообразии вариантов я почему-то выбрала этот.

– Да, – ответил Йен, поправляя двумя пальцами и без того безупречный локон надо лбом. – Лойероз. Nerium oleander, олеандр обыкновенный, один из самых романтических рецептов заставить биться чаще, измучить и остановить глупое, доверчивое сердце.

За его словами стояло что-то… что-то большое, приторно-сладкое и ядовитое, больше всего похожее на застарелую ненависть к самому себе, перебродившую в вино. Наверное, в другой раз, в ином состоянии я бы уцепилась за это чувство, попыталась бы размотать ниточку знания… Но теперь лишь продолжала спрашивать по инерции то, что и так понимала.

«Псевдоним?»

Йен отчётливо скривился, сдвигая цилиндр на лоб, точно так мог спрятаться от моего взора.

– Не совсем. Как бы объяснить… Знаете, о юные дивы, у меня был один приятель, моряк, звали его Висельная Верёвка. Когда его спрашивали, откуда такая кличка, он многозначительно кивал на реи, но на самом деле прозвище ему дали портовые девки. Вот и здесь кое-кто хотел меня… уязвить. Но оскорбление прижилось и стало вторым именем.

«Кто? Девки?»

Салли наконец подала голос. И звучал он сыто.

Йен усмехнулся.

– Падшие среди них были тоже, хотя и в несколько ином смысле.

«Их можно убить?»

На его лицо набежала тень; со стороны я видела её – ощущала? – как вуаль, зыбкую, но скрывающую эмоции.

– Нет, моя кровожадная прелесть. Сейчас мы не можем, – ответил он с едва заметным сожалением. – Но когда-нибудь попробуем, о, да… – Йен обнажил в улыбке зубы. – Однажды я вернусь, чтобы проредить цветы Запретного Сада и задать пару вопросов садовникам. И, кстати, милые мои девочки, одного из них сегодня мы уже видели.

Яркий образ пробился сквозь пелену окутывающего меня равнодушия.

«Чудик в оранжевом плаще».

– Именно. И этих дуболомов, – Йен пошевелил мыском сапога полу шуршащего плаща одного из поверженных гигантов, – послал он. Крепкие ребята, к слову, хотя слеплены явно на скорую руку; скорее всего, у него талант кукольника. Подозреваю, что и каверну, – и Йен крутанулся на месте, раскинув руки, – тоже создал он. И я его не помню. Скорее всего, в садовники он пробился уже после моей… моего фиаско.

Йен хотел сказать «смерти», совершенно точно, однако в последний момент поправился. Я ничего не ощутила по этому поводу, только сделала себе заметку – подумать обо всём позже. Салли тоже затаилась; ей было слишком хорошо.

Но кое-что из сказанного меня заинтересовало даже сейчас, в оглушённом состоянии. Значит, эти исполины были не людьми, а чем-то вроде самоходных машин; как там, куклы? Вообще по описанию похоже на големов, но не мифических, а современных – из книг или фильмов. Информация попадалась противоречивая, но главное, что нигде големы не считались живыми, одушевлёнными существами.

Это успокаивало: значит, мы никого не убили.

– Не совсем так, – вмешался Йен и снова подцепил мыском край плаща одного из «големов». – Всё-таки кукольник вкладывает в своё творение часть собственной жизни и слепок с личности – либо подселяет дух животного, если хочет сохранить инкогнито. Отважусь предположить, мои юные и несведущие подруги, что наш кукольник использовал бродячих собак, потому его мальчики так легко взяли след. И каверна… – он задумчиво скрестил руки на груди, пробарабанил пальцами по локтям. – Каверны – пространственное эхо сильных чар, чаще всего они появляются на местах сражений. Скажем, на улице столкнулись плечами два чародея и не поделили упавший платок с инициалами прекрасной дамы, – усмехнулся Йен. – Слово за слово, и вот часть реального города разрушена, а столкновение чар породило призрачную улицу. Но готов спорить, что ещё вчера этой каверны не было.

Страх пробился даже сквозь охватившее меня онемение.

«Тот тип в оранжевом… кукольник знал обо мне? И о тебе с Салли? Он хотел нас убить?»

Йен пожал плечами.

– Не обязательно именно убить. Скорее, заманить в каверну и задержать до его прибытия, живыми или мёртвыми, без разницы. А он бы уже разобрался, что мы такое. Точнее, что ты такое, Урсула Мажен.

«И что теперь делать?»

– Сбить его со следа, – оскалился Йен снова. – Мы покинем каверну, и я её захлопну вместе с големами. Если сделать всё аккуратно, то он решит, что каверна потеряла стабильность и разрушилась сама. Да, пожалуй, так и поступим… одно мгновение только. Кис-кис-кис?

Он неожиданно присел на корточки и позвал тонким, приторно-ласковым голосом. Будь я кошкой, ни за что бы не вышла к такому подозрительному типу, однако здешние драные обитатели, вероятно, имели другой взгляд на жизнь. Сперва вылезла та, что пряталась за мусорными баками; чуть погодя с дерева спустилась вторая, которую мы использовали в коварных отвлекающих манёврах. Йен бесцеремонно сгрёб обеих и зашагал вниз по улице, щелчком пальцев откинув шлагбаум; кошки грелись под щегольским белым пальто и беспокойно ёрзали.

– Это, кстати, коты, – заметил себе под нос Йен, откидывая локон со лба. – Два мальчика с шикарными бубенцами. Не хочешь оставить себе?

Вот только очаровательных мальчиков в жизни мне и недостаёт.

«Спасибо, мне, пожалуй, хватит и тебя».

Он усмехнулся.

– Балансируй осторожнее – ещё немного, и я могу решить, что ты со мной флиртуешь, и тогда наши с тобой отношения лишатся того самого скромного очарования, которое отличает их от множества других связей… К слову, ты знаешь, где уязвимая точка этой каверны – и, впрочем, любой другой?

Я ощутила слабое раздражение.

«Нет. Откуда бы?»

Йен улыбнулся; коты завозились под пальто.

– Действительно. И это хорошо: у тебя теперь будет хороший повод почаще ко мне прислушиваться, сердце моё. Что же до уязвимой точки, то это как раз равновесие, баланс: одно крохотное зёрнышко – и каверна обрушится прежде, чем чары расцветут.

Продолжая говорить, он с усилием потёр друг о друга пальцы свободной руки, точно скатывая засохший пластилин, а затем, не оборачиваясь, щелчком отбросил получившийся комочек себе за спину. Тот заскакал по тротуару вверх, вверх, презрев законы физики, и с каждым прыжком вспыхивал всё ярче… А потом дома вдруг начали складываться, наезжать друг на друга, сминая, словно прогоревшую бумагу, то, что было между ними – дерево, припаркованную машину, сломанных кукол, мусорные баки, шлагбаум. Пространство искривлялось, предметы теряли форму и цвет, обращались в бурлящую массу, вздыбливались хищной волной и катились вниз, вниз по улице, пожирая остатки пейзажа. Я бы уже давно бросилась бежать сломя голову; Йен вышагивал себе, мурлыкал под нос незнакомую песенку и даже не думал торопиться, словно знал, когда именно каверна окончательно исчезнет.

Возможно, и правда знал.

В какой-то момент я почти стряхнула онемение и безразличие, почти набросилась на чародея, подталкивая его – моё? – тело вперёд. Но внезапно тошнотворный гул неуправляемого хаоса за его спиной стих, зато вернулись обычные городские звуки – музыка, стрёкот мотоциклетного двигателя, разговоры, собачий лай. Нахлынул оранжевый свет фонарей, резко стало теплее – и мы оказались посреди оживлённого бульвара, кажется, где-то в центре города, в двух кварталах от «Норы» и в четырёх – от моего дома.

Каверна была оглушающе тиха, удушающе пуста. На контрасте жизнь вокруг ощущалась кипящей, плотной, резкой. Я словно бы смешалась с влажным клочковатым туманом и растеклась по крышам, повисла на проводах, на ветках, на вертикальных решётчатых стендах, где уличные художники крепили свои работы; скользнула по булыжникам мостовой, отбитым каблуками, отполированным подошвами, провалилась в канализационную решётку, шарахаясь от смрада; впитала музыку, грохочущую в наушниках, шепчущую из кофеен, запуталась в чужих голосах, в дыхании, во взглядах… Я испугалась, прянула в сторону, распласталась по ярко освещённой афише – он, она, звероподобный монстр, много оружия, неон – и потерялась в ощущениях на долгую-долгую секунду, пока Йен не сделал свой первый длинный вдох в реальном мире.

Толпа обтекала высокого фрика в ослепительном белом пальто и цилиндре, как прокажённого, и только подростки стреляли глазами и шушукались.

– Ах-ха-а… – Глаза у него закатились от мучительного удовольствия. – Как же долго я этого ждал, Великий Хранитель…

Кошаки завозились у него за пазухой, немного сбивая градус пафоса, и Йен, бережно прижимая их к себе, зашагал по бульвару. Я держалась – если это можно так назвать – рядом, чувствуя ток его крови, как собственный; левое плечо у него было словно в паутине, тонкой, серебристой, холодной. Ощущалась она знакомо, хотя и странно… впрочем, всё сейчас казалось странным.

Салли?

Паутина вспыхнула; пожалуй, можно было трактовать это как радость.

«Ты меня видишь! Ты меня видишь!»

– Я бы на твоём месте пока поменьше глазел по сторонам, Урсула, – негромко произнёс Йен и улыбнулся скучающей над лотком торговке мороженым. – Сконцентрируй своё внимание на мне, иначе домой мы благополучно в этом виде не доберёмся.

Во мне шевельнулись отголоски прежних привычек – не слушать голосов в голове, не подчиняться им… Но сейчас голосом была именно я.

Парадокс.

– Ты не «голос» и не бродячий дух, – возразил Йен, ускоряя шаг. Я смутно ощущала его желания; ему хотелось зайти во все кофейни по очереди, а лучше – в пабы, прикоснуться к белобрысой красотке в резаных джинсах, а может, и к её парню, рассмеяться до хрипоты, натворить глупостей и запустить в небо фейерверк в виде осыпающихся цветов олеандра. – Как ни печально признавать это, но гости в твоём теле мы с Салли, а истинная хозяйка – ты, даже если пока шок не позволяет тебе осознать своё положение.

Положение?..

– Ты – медиум, – повторил Йен спокойно то, что не раз говорил до этого, но впервые я услышала его по-настоящему. – Таких, как ты, называют лантернами. «О, каменная клетка, приют для множества огней…» – добавил он, явно цитируя кого-то. – Не дай нам погаснуть, Урсула. А я смогу защитить тебя не только от дрянных глиняных кукол.

Он сказал это так, что у меня защемило несуществующее сердце, и в несуществующем горле встал ком.

«Я… попробую».

– Никто бы в моём положении не осмелился бы просить о большем, но я попрошу, – вкрадчиво ответил Йен. Женщина, проходившая мимо, рефлекторно обернулась; он улыбнулся, лаская её взглядом, и она, побурев от смущения, ускорила шаг. – Не пробуй. Сделай это. Кто, если не ты? Ты прекрасна, Урсула Мажен, и ты нужна мне.

Йен двинулся вниз по улице – сияющая белая фигура, слишком холодная и яркая для сырой брусчатки, вязкого тумана и грязновато-оранжевых фонарей. Не человек, а призрак, не принадлежащий миру живых…

Впрочем, так и ведь и было.

Он мёртв.

Это осознание резануло глубоко; где-то внутри моего существа словно образовалась кровоточащая рана.

«Я не знаю, как тебе помочь».

– Не торопи события. Позже я расскажу, что делать.

Серебряная паутина у него на плече; влажный блеск брусчатки под ногами, фантики, серпантин и окурки; россыпь фрагментов, чужих лиц – растерянная улыбка, взгляд искоса, выгнутая бровь, размазанная помада, щётка усов над потрескавшимися губами… Многоликий кадавр, монстр, сшитый из лоскутов; тысячерукий, жадный, робкий. Йена не просто замечали; его жаждали, не заполучить – так хотя бы прикоснуться, облизать взглядом. В этом едином порыве было что-то неестественное, искусственно возбуждённое.

Я вгляделась.

Моё нынешнее восприятие отличалось от человеческого. Некоторые близкие предметы выглядели размытыми, в то время как в капле влаги на вывеске бара далеко впереди легко было различить и отражение фонаря, и объявления, наклеенные на него, и разводы размокших чернил, и волокна бумаги… А потом словно прокрутилась труба калейдоскопа, сместился фокус. Это было всё то же место – но одновременно совсем другое. В проулках клубились тени, в тенях тлели очаги света, крошечные и точно живые. Мужчина раздавал листовки новой пиццерии, а из-под куртки у него торчал хвост, чешуйчатый и тонкий, словно кабель в стальной оплётке; из чердачного окна вниз на улицу пялились три здоровенных голубых глаза, каждый по метру в диаметре.

А от Йена волнами расходился розовый туман, дурманный, сладкий.

«Ты… ты нарочно их внимание привлекаешь, да?»

– Милая, я рождён для того, чтобы находиться в центре внимания, – мурлыкнул он, придерживая котов под пальто – только любопытные морды и торчали над белым лацканом. – И сейчас его даже слишком мало… О, вот это уже то, что нужно.

Салли вдруг хихикнула – серебристая паутина пошла рябью. Похоже, она уже догадалась, чего он хочет. А я даже не разглядела, почувствовала там, внизу улицы, у перекрёстка, оживлённую толпу; Йен прошёл её насквозь, разрезал, как лезвие – натянутую ткань, успев мимоходом потрепать какую-то кудлатую беспокойную голову и отвесить по чьей-то лысине звонкий щелчок. И – выскочил в белый круг направленного света, под лампы, высокий и странный. Милая рыжая девчонка с микрофоном замолчала на полуфразе: «Прямо сейчас, из этих дверей…». Оператор застыл, стиснутый розовым дурманом со всех сторон, как подушками.

Толпа зевак сначала качнулась вовне, расширяя круг, в едином инстинктивном порыве… а затем сгрудилась ещё сильнее, плотнее; замелькали вспышки, волной накатили шепотки.

Улыбка Йена стала откровенно паскудной.

– Пользуясь случаем, хочу передать привет тем, кто меня знает. – Клишированная фраза не вязалась с тоном, томным до похабности. – Я вернулся, мои очаровательные неверные друзья. Берегите задницы.

…наверное, дурман добрался и до меня, потому что внезапно я тоже ощутила это – волнение, предвкушение, истому…

«И шеи».

Да. Салли всегда отличалась здравомыслием.

Наваждение щёлкнуло, как лёд в тёплой газировке, пошло трещинами. А Йен расхохотался, ничуть не смущаясь ни вспышек, ни взглядов, наклонился к корреспондентке – мягкие губы, мятная жвачка, отражение в остекленевших глазах – и отстранился, ласково проводя ладонью по рыжим волосам. Когда он развернулся и пошёл прочь, никто не сумел ни остановить его, ни преградить дорогу. Девчонка с микрофоном застыла, кончиками пальцев прикасаясь к губам; за ухом у неё горел ярко-розовый цветок со сладким запахом.

Олеандр.

– А теперь – тактическое отступление, – весело произнёс Йен, ныряя в переулок. Белое пальто побурело, слилось с фоном, коты беспокойно завозились, прячась поглубже. – Если интуиция меня не обманывает, а она всегда была моей сильной стороной, девочки, то скоро здесь будет довольно людно.

Мы углубились в хитросплетения ходов между старинными домами. Через некоторое время звуки большой улицы снова отрезало, словно стеклянным колпаком, а небо засияло бледным сиреневым светом.

«Каверна?»

– Очень удобно – можно пройти, не оставив следов. Вот эта, например, очень старая, ей века три, не меньше. И мало кто решится срезать через неё путь.

Я хотела спросить почему, но как раз пока он договаривал, поперёк прохода вывалилось щупальце цвета варёного мяса. Йен по-кошачьи брезгливо дёрнул уголком рта.

«Эта штука… опасна?»

– Для меня – нет, – вздохнул он, по-простому перешагивая щупальце. Оно дрыгнулось, как желе, но агрессии не проявило. – Скажем так, мы друг другом взаимно пренебрегаем, ибо удовлетворение от предполагаемой победы не стоит неизбежных убытков. Меня, знаешь ли, не так легко переварить. Но другие, не столь ядовитые цветы этот паразит с наслаждением пожирает… А вот и наша станция.

Брусчатка под ногами действительно двинулась, как подножка вагона, и Йен спрыгнул с неё – аккурат на улицу неподалёку от моего дома. Я узнала кондитерскую, уже почему-то закрытую, и круглосуточную пиццерию на другой стороне – практически пустую.

– Временная лакуна. Многие древние каверны грешат этим. Зло, когда ты спешишь, и благо – когда нужно срочно исчезнуть на несколько часов. Бесследно, – с усмешкой добавил он.

Я не придумала, что ответить; пожалуй, мне было уже всё равно – слишком много впечатлений, событий и знаний.

Мы беспрепятственно пересекли улицу, прошли через арку и через двор, почти неузнаваемый ночью. Дверь подъезда Йен открыл моей карточкой, поднялся по лестнице, игнорируя лифт, и примерно посередине, между десятым и одиннадцатым этажами, высадил котов.

– Ну же, мальчики, – ласково упрекнул он их. Серый кот вытирался о его сапоги; второй, с рваным ухом, просто пялился глазами-плошками, душераздирающе и печально. – Я не могу вас взять. Это не мой дом.

Да он просто сама скромность – не претендует на мою квартиру, только на голову.

Последнюю мысль Йен то ли не услышал, то ли проигнорировал. Кошаки так и остались – обживать лестницу, а он буквально взлетел наверх, едва касаясь ступеней, картой отомкнул замок и замер, втягивая ноздрями воздух. Меня волной окатили чужие чувства, более ярко, чем раньше – неуверенность, сожаление, печаль, страх.

– Часа полтора у нас ещё есть. Ты ведь не против, если мы сделаем рокировку чуть попозже, сердце моё? – спросил он неожиданно тихо.

Не было нужды объяснять почему.

Он изголодался по жизни. Не столько по плотским удовольствиям, которые вспоминал по поводу и без, сколько по самому ощущению бытия. Любые прикосновения, запахи, перепады температур – всё вызвало острый отклик. Салли хватило нескольких секунд, чтобы надышаться, она выполнила задачу и хладнокровно отступила, когда понадобилось.

Йен медлил.

«Только если немного, – разрешила я. – И никакой выпивки. Есть подозрение, что раз тело моё, похмелье тоже будет моим».

– Проницательно, – усмехнулся он. – Но, пожалуй, и для меня тоже вино будет излишним. Я и так пьян.

«Эй, где ты у меня видел вино?»

– И тем более коньяк. Кстати, я говорил, что у этого юноши, Дино, исключительно дурной вкус? Совершенно не умеет выбирать подарки, бедный котёночек.

Отшучиваясь, Йен успел пристроить мою сумку с ноутбуком на вешалке, стянуть и бросить посреди коридора сапоги, пальто, цилиндр и перчатки. Его путь на кухню был отмечен на полу рубашкой, жилетом и брюками – и тут я пожалела, что не могу ни зажмуриться, ни отвернуться, потому что нижнее бельё чокнутый чародей, видимо, принципиально не признавал.

«Ты…»

– Ханжа, – вздохнул он, накидывая на плечи шёлковый халат. У меня такого не водилось точно, даже в те времена, когда я надеялась, что с Дино у нас что-то получится. – Я думал, что успел поработать с твоим чувством прекрасного.

Да уж, вот бы ещё кто-то поработал с твоим чувством меры… Голубой фон, красные птицы – неужели такое правда кому-то нравится?

«Откуда берутся все эти безумные тряпки, кстати?»

– О, Великий Хранитель, я не желаю слышать упрёки от женщины, которая не подозревает о существовании каких-либо цветов, кроме чёрного, – закатил он глаза. Но всё-таки ответил на вопрос: – Это чары. Вещество можно взять из каверны или собрать понемногу вокруг себя, а затем остаётся лишь его трансформировать.

«С телом то же самое?»

– Почти, – уклончиво ответил он. – Первое, чему учатся чародеи – управлять своим собственным телом. Сейчас я некоторым образом в гостях, и контроль, увы, не совершенен. Поэтому не переживай, моя отрада: как только произойдёт рокировка, твой облик станет прежним. Хотя несколько розовых прядей тебе бы только добавили пикантности, если ты хочешь знать моё мнение.

«Спасибо, обойдусь. С чувством прекрасного, как мы уже выяснили, у меня не очень».

На моей кухне Йен хозяйничал, как на своей собственной. Когда он выудил из недр шкафа медный ковшик, я даже удивилась, потому что уверена была, что оставила его в старых апартаментах. Тактильные ощущения доносились до меня хуже, чем ольфакторные; аромат какао из открытой банки на несколько секунд перебил остальные впечатления. А уж когда он выдвинул ящик со специями…

«Почему… запахи…»

Я не смогла точно сформулировать, что меня смутило, однако Йен понял.

– Благовония не зря приносили в жертву богам. Не всякие ароматы достигают тонких планов, но курения, изысканная пища, цветы и фрукты, кровь, кости и пряности – почти всегда, – ответил он, помешивая горячий шоколад. Судя по количеству сахара и сливок, это была диабетическая бомба. – Что ж, раз твоя чувствительность обострилась, значит, времени у меня не столь много.

Кроме обострившегося чутья, было ещё кое-что, вызывающее беспокойство. Моя квартира выглядела слишком пустой: снаружи, на улице, повсюду шныряли тени и маленькие холодные комки света. Некоторые, особенно наглые, увивались вокруг людей, другие наоборот забивались в щели, а тут царила почти стерильная чистота. Но серебристая паутина, точнее, Салли, наоборот разгорелась ярче, словно перестала прятаться в родных стенах. Сейчас на обнажённом плече Йена она напоминала экзотическую татуировку…

Обнажённом?

– Пожалей меня, солнце, я мечтал об этом почти пятьдесят лет, – вздохнул он, погружаясь в наполненную тёплой водой ванну. – Посмотри, сколько пены – всё ради того, чтобы не смущать твою целомудренность. Может, позволишь мне одно маленькое безвредное удовольствие перед рокировкой?

Я задумалась. В таком контексте просьба действительно звучала невинно. Хотя, зная Йена…

– Вот и чудесно, – пробормотал он, откидываясь на бортик, и подманил к себе пальцем чашку с горячим шоколадом. – Как ты заметила, наверное, я немного сибарит. И пятьдесят лет без плотских радостей – это излишне жестокое испытание.

Волосы от влаги стали виться сильнее и потемнели; лицо наконец расслабилось, черты смягчились, особенно когда он прикрыл глаза. Ресницы у него оказались тоже розовыми и длинными, точно у куклы; ошмётки пены медленно таяли на груди; ноги он вытянул и запрокинул на противоположный край, потому что ванна была рассчитана на мой рост, а не его… И не то чтобы я в своей жизни видела много голых мужских ног, всё-таки климат нас не балует, но сейчас передо мной были определённо самые красивые.

«Чародеи меняют тело по своему усмотрению, говоришь… Ты точно себе не польстил?»

Йен растерянно моргнул – кажется, он действительно едва не задремал, а не просто расслабился – и зачем-то разогнал пену на воде.

– Всё как было, вроде бы, – откликнулся он заторможенно, косясь в водяное окошко. – И, кстати… ты ведь не будешь против… я ведь только немного…

Я не поняла, о чём он говорит. И не понимала до тех пор, пока он не погрузил руку под воду, провёл по животу и ниже – а потом осознание захлестнуло меня, как ледяная волна в заливе.

«Йен, нет!»

Не послушается, догадалась я. Потому что хочет; потому что удержаться невозможно, и неизвестно, когда ещё будет шанс…

Я испугалась. Запаниковала.

Приступ страха был резким и ярким, как электрический разряд; он пронзил и встряхнул нас обоих. Глаза Йена, такие светлые и жуткие, вдруг оказались совсем близко, а потом наступила полнейшая дезориентация. Ни ощущений, ни звуков, ни-че-го.

И вдруг я очнулась в ванне.

Кружка с шоколадом грохнулась на кафель и разлетелась вдребезги. Вода была даже слишком горячей, но меня знобило – от ужаса, от усталости, от переизбытка впечатлений… С дурацким тонким всхлипом я подтянула колени к подбородку и уткнулась в них лицом. Пена лопалась и щекотала кожу.

Дрожь меня колотила такая, что вода выплёскивалась на пол.

Кажется, это и называется – терять контроль над собственной жизнью.

Они замолчали. Одновременно. Как сговорились, что ли…

Пока я давилась в ванне слезами, и после, когда сгребала осколки, вытирала пол, подбирала разбросанные по квартире шмотки – ни одного замечания. Даже похабный красно-голубой халат – сел на меня как влитой, кстати – не удостоился ни одного комментария, хотя это была, надо признать, откровенная провокация с моей стороны.

От халата пахло Йеном. Совершенно реальный запах чистого разгорячённого тела, а ещё незнакомых сладких цветов, ни на что не похожих; сандал, миндаль, горечь в глубине…

Олеандр?..

Безумие какое-то.

Впрочем, может, я и правда свихнулась, начала путать вымысел с реальностью. Каверны, садовники и куклы… На реальность это походило меньше всего. Но цилиндр из белого фетра был таким реальным, даже ткань немного отсырела после скитаний по туманам и пропиталась автомобильной гарью. Остальные вещи лежали теперь в глубине самого нижнего ящика комода, надёжно спрятанные под ворохом зимних шапок и шарфов, а вот этот дурацкий анахронизм, прямиком из джентльменской эпохи, мозолил глаза на кухонном столе, рядом с ноутбуком, к счастью, целым после всех приключений.

Со стоном я уткнулась в собственные ладони.

Стрелки часов подбирались к двум пополуночи. Если так пойдёт дальше, то ложиться спать мне и не придётся – к восьми уже пора собираться в «Нору»; лениво трепыхнулась мысль: может, написать Тони и соврать, что заболела? Хотя, наверно, так будет даже хуже. В одиночестве у меня точно съедет крыша, не из-за голосов, так из-за попыток разобраться во всём, а за стойкой голова обычно занята заказами – капучино, латте, флэт уайт, на соевом молоке, на миндальном, с сиропом, со сливками, без кофеина… Ассоциативный ряд предсказуемо вырулил к горячему шоколаду, оттуда – к Йену, ванне и остальному, и голову буквально сдавило болью.

– Хватит, – пробормотала я. Встала, шатаясь, подошла к холодильнику, вытащила упаковку таблеток из прозрачного контейнера в дверце. – Хватит, больше не могу. Не могу.

Руки дрожали, и извлечь лекарство из блистера получилось не сразу. Зато потом таблетки выскочили сразу из двух соседних ячеек, запрыгали по столешнице. Звук показался забавным, и с каким-то остервенением я принялась выдавливать остальные.

«Урсула, хватит. Ты же не собираешься?..»

Йен не договорил – умолк. Я тяжело оперлась на стол; кухня закружилась вокруг меня, горло перехватило.

– А если собираюсь – то что? Что ты сделаешь? – Глаза снова жгло; щекам было горячо и мокро. – Тебе вообще какое дело?

Он не ответил.

– Знаешь… иди ты.

А в следующую секунду я ощутила тепло на своих плечах – и тяжесть. Вздрогнула, подняла взгляд – но в тёмном оконном стекле отражалась только худая черноволосая женщина в ярком халате, одна посреди огромной светлой кухни.

«Урсула, прости. Но я существую, и Салли тоже, и тебе придётся жить с этим».

– Так себе утешение, – выдохнула я. На самом деле мне полегчало. Головная боль никуда не делась, и дурнота тоже, но руки хотя бы не тряслись. – Не переживай. Справлюсь. Таблетки и крыши мы уже проходили, урок я усвоила. Честно. Просто мне бы сейчас заснуть, а без снотворного…

Йен, кажется, улыбнулся.

«Ты заснёшь и без лекарств, поверь мне. Умой лицо холодной водой и ложись в постель».

Я послушалась беспрекословно, как марионетка. Не верила до последнего момента, что смогу расслабиться, но стоило забраться под одеяло, прижаться к прохладной наволочке щекой – и снова нахлынула призрачная тяжесть, приятная и тёплая. Потом прямо внутри меня, вклиниваясь в хаос, в белый шум, зазвучала песня, тихая, немного гортанная, с трудноразличимыми словами. Йен снова пел, но не ради загадочных чародейских целей, а для меня.

Просто красивый голос в моей голове; только мой.

Сон навалился почти сразу.