Прочь из моей головы

ГЛАВА 11. Алая Роза

Душераздирающие трагедии – привилегия ночи: солнечный свет, даже ненастоящий, всё делает менее драматичным. Честно говоря, наутро – точнее, далеко за полдень – произошедшее уже не казалось мне катастрофой. Ну, не поняли друг друга, не сумели объясниться… взрослые ведь люди, встретимся и поговорим, решим все проблемы словами, думала я.

Наивная.

Как выяснилось, помимо других талантов, Йен обладал удивительной способностью пропадать где-то часами по крайне уважительным причинам, так, что никак нельзя было заподозрить, что он делает это специально. Сперва он возился с травмами Тильды, потом отправлял письма каким-то очень нужным союзникам, затем медитировал и, наконец, ещё раз наведался в пещеру к Кровавым Безумцам, где проторчал аккурат до следующего утра. Притом еда не переводилась, таинственным образом самозарождаясь на плите – когда ни загляни на кухню, а голодным не останешься.

– И где он сейчас? – тихо спросила я, гипнотизируя поджаренные тосты, совсем свежие, дымящиеся ещё.

Видимо, взгляд у меня был странный, потому что Тильда сглотнула и, кажется, подавила секундный порыв отодвинуться. Хотя мне это наверняка померещилось – не могла же грозная чародейка опасаться обычного человека…

– Восстанавливает баланс, – ответила она осторожно. И сделала невероятное по степени прозорливости предположение: – Вы что, поругались, что ли? Он к тебе подкатил, ты его отшила, и теперь он лечит израненное самолюбие?

Откровенно признаться, я опасалась, что именно так ситуация и выглядит с его точки зрения, потому соврала с чистой совестью:

– Нет, просто Йен занят всё время, а я скучаю. Он не говорил, когда закончит?

– Вроде нет, – пожала Тильда плечами.

Я обернулась к Салли за уточнением, и та отрицательно мотнула головой.

Что ж, тогда выход один – подкараулить этого мастера уклонения прямо у того зала, где он медитирует. И желательно лечь поперёк дверей, вдруг у него всё же не хватит наглости просто переступить меня и пойти дальше.

Словом, настроившись на долгое ожидание, я уселась прямо на полу, вытянув ноги через проход, и уткнулась в увесистый детектив с незнакомой фамилией на корешке, благо интеллектуальной пищей мы были обеспечены столь же щедро, сколь и обычной. Хотя вряд ли, конечно, Йен думал, что его предусмотрительность и заботливость обернутся против него же… Роман оказался весьма увлекательным, страницы шелестели, время летело незаметно, но главный герой моей собственной истории появляться не спешил. Иногда мне мерещились поползновения розового тумана из-под двери, который исчезал даже от пристального взгляда. Где-то на середине книги я заподозрила, что меня уже обвели вокруг пальца, но потом вдруг ощутила внезапный прилив сонливости – явно искусственного происхождения – и возликовала.

– Трус, – пробормотала я вяло. И, усилием воли разогнав дремоту, прибавила: – Йен, надо поговорить. Сейчас.

На несколько мучительных мгновений сонный морок стал практически необоримым, но потом исчез без следа. На контрасте меня аж подбросило. Сердце заколотилось, точно от фирменного двойного эспрессо с шоколадом в «Норе».

Йен стоял в дверях и смотрел на меня сверху вниз – весь в чёрном, от водолазки до носков, точно одежду ему пришлось добывать в недрах моего гардероба. Жар чувствовался даже на расстоянии, и я оробела, вспомнив прошлую ночь, но быстро взяла себя в руки и кое-как встала. С учётом нашей разницы в росте грозно глядеть в глаза как-то не получалось, поэтому для усиления эффекта пришлось нахмуриться и засопеть. Подозреваю, что со стороны это смотрелось скорее забавно, чем страшно, однако Йена проняло.

– Проходи, – вздохнул он и посторонился. Я быстро прошмыгнула в помещение, пока он не передумал. – Кстати, замечу, ни к кому конкретно не обращаясь: подслушивать нехорошо. Хотя бы потому, что существует множество охранных чар, которые весьма безжалостны к любопытным ушам.

Со стороны лестницы после этого высказывания донеслось фырканье и торопливые шаги. Почти неразличимые, впрочем – возможно, всего лишь плод слишком буйного воображения, к тому же прислушаться толком не удалось: Йен быстро запер дверь, отсекая лишние звуки.

Мы очутились наедине.

Никакой мебели в зале не было, что только добавляло неловкости – ни присесть, ни спрятаться, если уж совсем припрёт. Только круг посередине пола слабо светился, как в убежище у Хорхе, и возвышался над паркетом сантиметров на пятнадцать, из-за чего вообще создавалось впечатление, что места здесь мало, шагнуть некуда. Йен, впрочем, и не спешил отходить от порога, подпирая косяк плечом. Некоторое время мы пялились друг на друга, а потом я протараторила почти скороговоркой, чтобы не передумать в процессе:

– Пожалуйста-прости-виновата!

Он, кажется, перепугался больше, чем когда-либо до сих пор – как-то неловко схватил меня за руки, сжал, словно я убежать пыталась, и выпалил:

– Нет-нет-нет, солнышко, это ты меня прости, я должен был это сказать! – У него вырвался нервный смешок. – Но, похоже, слишком подбирал слова. Надеюсь, извинения ещё актуальны?

Вообще-то гармонично складывать слова в предложения – моя основная работа, я себе этим на хлеб зарабатываю. Навык с ходу подбирать остроумный ответ давно перешёл в разряд условных рефлексов и проявлялся даже в тех ситуациях, когда лучше было бы промолчать… Сейчас же наоборот – я умом понимала, что нужно что-то придумать, сообразить, как разрядить обстановку и сгладить неловкость, но в голове, как назло, стало восхитительно пусто. Все ощущения, кажется, сосредоточились в руках, точнее, в запястьях, которые Йен осторожно поглаживал кончиками пальцев, не отрывая от меня тревожного взгляда.

Вот это сочетание тепла сильных, немного жёстких ладоней и сияющих светлых глаз крышу сносило напрочь.

– М-м… Йен… – проблеяла я, как овца, и, собрав силу воли воедино, сделала разумное предложение: – Присядем и поговорим?

– М-м… – эхом откликнулся он, медленно склоняясь ко мне, но вдруг моргнул и отстранился. – Да, лучше присесть, ты права.

С первого раза у него получилась почему-то кровать – широченная такая, застеленная простынями цвета старого вина. Он чертыхнулся, потёр виски и развеял её одним резким жестом, а следом материализовал два чудовищно неудобных стула, жёстких, как бетонные блоки, и таких же холодных. Мы уселись на расстоянии в полдюжины шагов друг от друга, помолчали по-идиотски – мне на ум по-прежнему не приходило ничего толкового… Но только я готова была плюнуть на всё и сказать – забудь, и нечего забивать себе голову, как Йен внезапно вдохнул поглубже, расправил плечи и очень серьёзно сказал, сцепив пальцы куполом:

– Сразу хочу прояснить одну вещь. Я никогда и никого не принуждал к близости – ни чарами, ни как-то иначе. И то, что произошло…

– Так, стоп, – перебила его я, стараясь не вспоминать в деталях, что именно «произошло», точнее, не произошло. – Это ерунда. Свобода воли у меня по большому счёту никуда не делась, ты сам был пьян в драбадан и, что важнее, остановился после первой же… ну, ладно, примерно после третьей просьбы. Очень благородно с твоей стороны, особенно если учесть, что ты до сих пор, похоже, не понял, почему я попросила остановиться.

– Ты меня не хотела?

Мне понадобилось, наверное, полминуты, чтобы осознать смысл этих слов и сопоставить их, собственно, с самим Йеном – с двумя метрами чистого совершенства, в данный момент запакованного в довольно тонкую чёрную ткань.

В горле пересохло; целоваться хотелось так сильно, что в губах начал отдаваться пульс, а волосы на затылке словно дыбом встали.

– Нет, – откликнулась я хрипло и рефлекторно облизнулась. – Нет, я… В общем, мы как-то неудачно скинули с меня пальто, и… Ну, мама с папой…

Судя по вытянувшемуся лицу, дошло до Йена быстро.

– Урсула, прости. Я идиот.

– Честно говоря, я и не жду, что ты будешь полным совершенством – что тогда делать рядом с тобой далеко не совершенной мне? – пожала я плечами, отшучиваясь. И упрямо добавила, опустив голову: – Но извинений я от тебя жду не за это.

– О, – взгляд у него стал задумчивым. – Флёр?

– Да, – кивнула я. А потом представила, как буду выслушивать объяснения или, если совсем не повезёт, истории из далёкого прошлого, когда другая женщина была у него «и в голове, и в сердце»… Во рту появился отчётливый привкус металла – кажется, я неосознанно прикусила губу. – Но вообще-то проехали. Мало ли кто и что ляпнул. Если подумать, то свою пощёчину за посторонних женщин в нашей постели ты уже получил – вот на том и закончим, – заключила я с немного ненатуральной бодростью. И предложила: – Мир?

Честно говоря, на самом деле никакое это было не «проехали», и в сердце у меня до сих пор торчала заноза размером с корабельную сосну, но развивать тему оказалось слишком страшно. Конечно, прошло пятьдесят лет, а за полвека, проведённых в загробном мире, все чувства должны выветриться… Но что, если не выветрились? Людям свойственно забывать дурное, идеализировать собственное прошлое, облекать его в сияющий ореол – и что мне, обычной женщине, противопоставить этому сиянию?

– Мир, значит, – пробормотал Йен и окинул меня очень странным взглядом. А потом вдруг вскочил, сгрёб в объятия, крутанул, как ребёнка – и мы вместе рухнули в наколдованное мягкое-мягкое кресло, да так и застыли, прижавшись друг к другу… По ощущениям это было очень правильно, куда естественнее дурацких двух стульев в разных концах зала. – Иногда мне хочется снова забраться к тебе в голову, чтобы наверняка знать, о чём ты размышляешь с таким напряжённым лицом.

– Плохая идея.

– Я тоже так думаю, – усмехнулся он и поцеловал меня в макушку. – Прости. Я тороплю события, хотя сейчас нам стоило бы сосредоточиться на суде. Если что-то пойдёт не так, нам всем это дорого обойдётся… А у меня скверные предчувствия, Урсула.

Извернувшись, я запрокинула голову, чтобы видеть его глаза.

– Ты собираешься развернуть общественное мнение на сто восемьдесят градусов, разумеется, проблемы будут. Ничего нового.

Глаза у него потемнели, и он невесело улыбнулся.

– Знаешь, примерно то же самое я себе говорил накануне собственной смерти. И вот всё повторяется… У судьбы отменное чувство юмора, не находишь?

– Ты уже оказался сильнее смерти. – Я прикоснулась к его щеке – тёплая, гладкая… наверное, чародеям не нужны примитивные бритвы. – Почему же ты считаешь себя слабее судьбы?

Йен накрыл мою ладонь своей, а потом поцеловал – коротко, невесомо – и щекотно провёл языком вдоль линии жизни.

– Никогда не думал, что слова поддержки могут быть настолько возбуждающими.

По спине мурашки побежали.

– А что тебя возбуждало раньше? – спросила я хрипловато. И пошутила: – Надеюсь, ты не мазохист?

– Вроде бы нет, – фыркнул он и повернулся так, что теперь моя ладонь закрывала ему половину лица. – Мне точно не понравилось, когда меня убивали. Зато мне очень нравишься ты.

– Что, даже на трезвую голову? – не удержалась я.

– У тебя язык змеи, женщина, – весьма правдоподобно изобразил он Арто, и мы рассмеялись почти синхронно. – Нужны доказательства?

Вообще-то я в них очень даже нуждалась, причём в подробных и последовательных, но до суда над Хорхе оставалось меньше суток, и хорошо выспаться накануне нам бы не помешало. Да и воспоминания о неудачной попытке пока ещё были слишком яркими… Так что я с сожалением качнула головой:

– Ну-у, предположим, я тебе верю на слово. – И добавила серьёзно, неожиданно для самой себя: – Пообещай мне, что завтра больше никто не умрёт. Я не хочу никого терять. Только не так.

Йен ответил не сразу, а когда заговорил, то это было не уверенное «Да», не какая-нибудь шутка, а тихое:

– Я постараюсь.

Но такой ответ успокаивал даже больше, чем любой другой. В конце концов, чего ещё можно желать – самый могущественный чародей обещает приложить все усилия, чтобы не допустить кровопролития… Оставалось верить, что та, другая сторона тоже не горит желанием множить трупы.

Мы долго сидели вот так, вместе, в состоянии хрупкого равновесия, пару часов уж точно. Я то и дело проваливалась в дрёму; Йен гладил меня по загривку, как кошку, и иногда принимался напевать вполголоса – тягуче, сладко, мелодично и так тихо, что голос его можно было принять за наваждение. Зал точно превратился в отдельный мир, покидать который не хотелось – но пришлось, конечно. За ужином мы перешучивались, как обычно, хотя меня грызла изнутри странная тоска, словно бы предощущение неминуемой потери, а Йен явно нервничал. Тильда, впрочем, ничего не заметила и искренне радовалась, глядя на нас. Что касается Салли, то её, кажется, больше занимала полировка любимого тесака, чем любовные драмы или беспокойство о будущем – весьма разумный подход, всем бы с неё пример брать.

Потом начали приходить письма.

Вообще фразу «черкнуть пару строк вероятным союзникам» я сперва понимала иносказательно и не заметила, что на первом этаже в холле появился почтовый ящик. Время от времени он начинал мерцать всеми цветами радуги и противно свистеть, как закипающий чайник – всё громче, громче, по нарастающей. Тогда Йен спускался и выгребал из него конверты, иногда по несколько штук за раз. Некоторые уничтожал, весьма едко поясняя, какими бездарными чарами его-де собирались убить; особенно запомнилось пухлое письмо, которое успело обратиться в куцую, белёсую змею с головой, похожей на смятый одноразовый стаканчик.

– Впервые вижу столь откровенную сублимацию, – вздохнул Йен, безжалостно раздавив тварь каблуком. – Или, вернее будет сказать, овеществление собственных болезненных комплексов? Мог бы просто отказать, я и не настаивал на союзе… О, а это интересно! – улыбнулся он, доставая следующий конверт – лаконичный, тёмный, с оттиском в виде симметричного цветка с рядами округлых лепестков. – «Стальная Камелия», надо же. Раньше она была голубой.

– А такие разве существуют? – справедливо усомнилась я, обратившись к своим невеликим познаниям в ботанике. – Камелии обычно белые, красные там…

– В Запретном Саду и не такое встречается, – фыркнул Йен, вскрывая письмо и пробегая глазами по тексту. Судя по удовлетворённой улыбке, содержание не разочаровало. – Правда, в основном экзотические эпитеты – привилегия не семей, а талантливых одиночек. Все более-менее значимые и эффектные символы за века разобраны, так что иногда единственный шанс выделиться в толпе одарённых молодых чародеев – стать не просто Плющом, например, а Багряным Плющом – или там Пламенной Орхидеей, пренебрегая законами природы в угоду поэтике. Тем более что новый род мало кому удаётся организовать. Хотя потомки Чёрной Розы несколько веков конкурировали с основной ветвью, пока полностью не растворились в ней после череды браков по расчёту… Ох, – осёкся он.

Видимо, при слове «Розы» меня ощутимо перекосило. М-да. Нужно лучше себя контролировать, если уж решила замять вопрос с Флёр.

– А что, готично звучит, – ответила я невнятно и зевнула в кулак. – Была бы я цветком – тоже выбрала бы что-нибудь тёмненькое себе на герб. Например, кактус. Зловещий чёрный кактус – звучит ведь? Слушай, меня чего-то совсем вырубает, наверное, пойду вздремну…

– Ты больше похожа на белую лилию или ночную фиалку, – улыбнулся Йен и, приобняв меня, поцеловал в висок. – Ступай, конечно. У меня ещё дела.

– Выспаться не забудь, герой, – фыркнула я и сбежала в спальню.

На сердце по-прежнему было тяжело, но теперь не постоянно, а словно бы волнами. Барахтаться в эмоциональном море, которое явно штормит – то ещё удовольствие, но всё же это лучше, чем планомерно тонуть в болоте депрессии. К счастью, насчёт усталости я не соврала; долго мучиться в пустой и – в переносном смысле – холодной постели не пришлось, и выключило меня через считанные минуты.

А ближе под утро приснился Тони Браун, причём такой, каким он был несколько лет назад, когда я только устроилась в «Нору». Кажется, он рассказывал, как работать с рожковой кофемашиной, и пар клубился вокруг него облаком, а металлические детали громыхали страшно и размеренно, точно поезд, несущийся под откос. У меня в руках был фильтр, самый простой, напоминающий песочные часы; в верхней части плескалась густая чёрная жидкость и медленно просачивалась вниз – по капле. Пахла она не кофе, как положено, а чем-то металлическим, кисловатым… Потом Тони обернулся ко мне, окружённый белым маревом, и очень чётко произнёс:

– Это какая-то бесконечная смена, Урсула.

И в ту же секунду я вспомнила, что он вообще-то мёртв.

Фильтр вывернулся у меня из рук и разбился о кафель; плеснула в стороны жидкость – тёмно-красная, липкая. В ней что-то копошилось; сперва показалось – черви, но затем стало ясно, что ростки. Они укоренились в полу, выбросили вверх лезвия-листья и гладкие восковатые стебли, быстро обрастающие цветами – ровными оранжевыми колокольчиками.

Крокосмия. Цветок, у которого запах шафрана.

Очнулась я резко, словно от пощёчины. Дыхание сбилось; голова трещала, как с похмелья. В спальне было сумрачно, и за окном маячила не благостная иллюзия морского побережья, а реальный пейзаж каверны – кошмарный лабиринт с низко нависшими багровыми тучами. Пальто по-прежнему висело на спинке стула, и все три мои печальных сокровища оставались на своих местах: во внутреннем кармане – два округлых алмаза, а в нагрудном – осколок-сосулька из витрины «Норы». Тони спал в стеклянной глубине, под неровными гранями – сполох бездымного пламени, трепещущая душа, избавленная от боли, но всё ещё лишённая покоя.

Некоторое время я всматривалась в призрак, пытаясь ощутить, что он чувствует; выхватила несколько обрывочных воспоминаний – но и только, никакого полноценного сознания… Похоже, что сон был просто сном.

Спать больше не хотелось.

Скучать, впрочем, не пришлось – на кухне обнаружился Йен. Он в кои-то веки не командовал сковородками, а растерянно сидел в пижаме на краешке стола с чашкой горячего шоколада. Шоколад вообще был его слабостью, как я заметила, причём во всех видах.

– У тебя коричневые усы. С шевелюрой не сочетаются, – доверительно сообщила я, оперевшись плечом на дверной косяк.

– А? – откликнулся Йен рассеянно – и, сообразив, в чём дело, облизнулся. Готова спорить, что кто угодно с высунутым языком выглядел бы потешно… Точнее, кто угодно другой, да. – Не спится, любовь моя?

– Выспалась, – честно ответила я и, приблизившись к нему, приобняла его за талию. От живого человеческого тепла развеялось наконец дурманное, кислое послевкусие кошмарного сна. – А ты что делаешь?

– Пытаюсь просчитать худшие варианты, – честно ответил Йен.

– И как?

– Ну, самое скверное – если Хорхе уже казнили тайком, а суд – ловушка, чтобы выманить нас, но это маловероятно, – вздохнул он, привлекая меня к себе. – Всё остальное можно преодолеть. К тому же взвешенные расчёты наоборот говорят о том, что у нас хорошие шансы. На удивление многие откликнулись на мою скромную просьбу о помощи.

Я поёрзала, удобнее устраиваясь в объятиях, но в любом положении мешался либо стол, либо кружка с шоколадом, либо мои собственные локти… К счастью, это было единственным неудобством сейчас.

– Крокосмия точно будет не в восторге, если Хорхе оправдают.

– Ну, даже в невосторженном состоянии он вряд ли что-то сумеет противопоставить лучшим чародеям Запретного Сада, – отмахнулся Йен, как мне показалось, немного поспешно и ненатурально. – Однако довольно о нём. Скажи лучше, что тебя встревожило?

– Уже ничего, – честно ответила я и улыбнулась в его плечо. – Меня излечили твои горячие объятия.

Он вздохнул так протяжно, что это немного напомнило стон, и вдруг шепнул мне на ухо:

– Урсула, а давай займёмся любовью… – Йен выдержал короткую паузу, в течение которой частота моего сердцебиения подскочила к максимально допустимым границам, а потом добавил: – …сказал бы я, но, увы, мои тревоги это не излечит.

Я с огромным трудом удержалась оттого, чтобы не укусить его – в воспитательных целях, разумеется.

– Тебе говорили, что ты мерзавец?

– А тебе говорили, что опасно прижиматься к мерзавцам, когда ты одета в одну тонкую ночную сорочку? – усмехнулся он и легонько щёлкнул меня по носу. – Будешь завтракать?

Сначала я хотела мотнуть головой, но прислушалась к себе и с удивлением поняла, что успела не только выспаться, но и хорошенько проголодаться, а потому кивнула. Вскоре на запах еды подтянулась Тильда, а за ней – Салли, явно завершившая тренировку досрочно. Стало весело и шумно; хандра отступила куда-то в глубины подсознания. И лишь под самый конец, когда на столе снова стало пусто, мелькнула пугающая мысль, что это, возможно, наш последний совместный завтрак.

Или последний вообще.

– Не грусти, – Салли дёрнула меня за рукав и проникновенно заглянула в глаза, а потом предложила: – Хочешь? – и доверчиво протянула свой драгоценный тесак.

– Это не решит проблемы, – вздохнула я, неосознанно перефразируя Йена.

– Решит, – уверенно ответила она. – Если держать крепко, то решит.

Я невольно улыбнулась:

– Ну, предположим, я возьму. А как же ты?

– У меня нет проблем, – просияла Салли в ответ. И принялась перечислять: – Есть тело, есть красивый, прочный Хорхе, есть старшая сестра, есть другая старшая сестра, есть красивый, прочный старший брат…

– Когда это я согласился стать братом? – возмутился Йен вполне справедливо.

Салли на секунду застыла, а потом округлила глаза, оббежала столешницу, вцепилась в его рукав и монотонно затараторила:

– Хочу быть сестрой, можно? Можно? Можно? Можно?

…разумеется, он капитулировал – примерно на седьмой минуте.

До суда оставалось не так много времени. Он начинался вечером, на закате – а зимой солнце садилось рано, даже в наших широтах; до тех пор нужно было закончить последние приготовления и проложить маршрут до Розария, точнее, до Арены. И не просто проникнуть туда без приглашения, а провести кучу союзников, которых чародеи там видеть не захотели бы, тех же Кровавых Безумцев.

– Защитные чары, защитные чары, – глубоким нервным голосом напевал Йен, пока носился вокруг нас и накладывал финальные штрихи. – Защитных чар много не бывает, о, да…

– Бабуля меня убьёт, если поймёт, что я кому-то передоверила свою защиту, – мрачно посулила Тильда, оценив результаты.

– Ну, разумеется, нет, – улыбнулся он ослепительно. – Только не с таким количеством защитных чар!

А потом время сжалось каким-то загадочным образом, и нужно было уже выходить, и мы стояли все вместе в холле, взбудораженные и напряжённые, может, кроме Салли – вот кто явно получал удовольствие от происходящего. Зеркальный портал, удивительно похожий на те, что остались в замке, пока оставался тёмным.

– Итак, готовы мы или нет, но пора выдвигаться, – Йен обернулся к нам, и лицо его стало серьёзным. – Не знаю, чем всё закончится, потому скажу сейчас: вы – лучшие женщины Запретного Сада. Каждая – по-своему.

– И ты нас любишь? – уточнила Тильда, ухмыляясь.

Он содрогнулся и честно ответил:

– Не всех.

И – обернулся к порталу.

Зеркальная поверхность заколебалась, по ней разошлись круговые волны… а затем из глубины проступили очертания серых камней, освещённых огнями. Арена, или Ристалище – место, где в прошлом проходили поединки, а теперь чародеи Запретного Сада вершили суд. Я тоже не знала, чем это кончится лично для меня, однако шаг вперёд сделала без сожалений.

…И очутилась на хрустальном мосту, который протянулся над многоцветной, изменчивой пропастью.

– Что-то не похоже на место, где проходят прения сторон, – вырвалось у меня.

– Издержки тяжёлого параноидального расстройства у нескольких сотен поколений чародеев, – невозмутимо откликнулся Йен. – Вокруг Арены в своё время наворотили столько слоёв защитных чар, что легче обойти их через соседнюю реальность, чем пробиваться напрямую.

– И сколько нам идти? – живо поинтересовалась Тильда.

В нашей маленькой компании она была замыкающей; проход за её спиной схлопнулся без следа, так что теперь хрустальный мост красиво заканчивался обрывом.

– О, не больше пяти минут, вы и заскучать не успеете.

– Хорошо! – неожиданно обрадовалась она. – А то я забыла расчесаться. Если бабуля увидит…

– У нас станет на одного смертельного врага больше, – усмехнулся Йен, наблюдая за тем, как Тильда наколдованным гребнем раздирает свои космы. Бесполезное занятие, на мой взгляд, с её-то подвижностью и любовью к дракам… – О, Великий Хранитель! Я тоже забыл кое-что очень важное!

Он так побледнел и напрягся разом, что, честно говоря, я сама перепугалась. Первая мысль, конечно, была о том, что мы время перепутали из-за часовых поясов, суд давно прошёл, Хорхе наверняка приговорили и вообще всё пропало. Потом отчего-то взбрело в голову, что утюг или плита остались включёнными, и дом сгорит – абсурд, на самом деле, потому что я никогда в жизни не забывала выключить утюг по той простой причине, что его у меня не было. Затем версии замелькали с такой скоростью, что от этой воображаемой карусели мне даже подурнело, пока Йен, картинно приложив пальцы ко лбу, не указал свободной рукой на всех нас по очереди:

– Лохмотья, – припечатал он Салли, костюм которой и впрямь изрядно пострадал в лабиринте. – Грязные лохмотья, – досталось Тильде, которая хоть и починила свою одежду чарами, но сегодня же утром насажала на воротник и манжеты пятен от клубники. Я втянула голову в плечи, ожидая своей порции выволочки. – А ты, сердце моё, как всегда прекрасна, но… Может, наденешь что-нибудь светлое? Хотя бы один раз? Ради меня? – и он проникновенно уставился на меня сияющими глазищами.

Вот честно, если бы Йен с таким жаром попросил меня выйти замуж, отправиться штурмовать вражескую резиденцию или даже коротко постричься, я бы, наверное, согласилась. Но светлая одежда… Нет, у меня был какой-то бежевый кашемировый свитер для поездок к родителям… Кажется…

Йен тихо, коротко вздохнул и отвёл взгляд.

Сердце у меня затрепыхалось.

Чёртов позёр.

– Ладно, только ничего розового. И никаких цветочков, слышишь?

Он просиял, как сверхновая, аж захотелось ладонью заслониться от этого метафорического света.

«Так вот какими вырастают мальчики, которые в детстве любят играть в куклы», – пронеслось в голове.

Первой в очереди на преображение оказалась Салли. Надо заметить, что её кожаный комбинезон с заклёпками, позаимствованный у семейства Датура, действительно пришёл в полную негодность. Нет, дырки-то чарами подлатали давно, однако скомпенсировать отсутствие одного рукава и части штанины это никак не могло, да и в целом после починки костюм сидел как-то косовато. Йен, и глазом не моргнув, развеял его, оставив Салли в одном нижнем белье, но прежде, чем я успела возмутиться, облачил её в новый наряд – мягкий голубоватый свитер до середины бёдер с большим воротником-хомутом, светло-серые вельветовые брюки и мокасины на белой подошве.

Она покрутила руками, поставила одну ногу на мысок и оглядела себя со всех сторон, и коротко сказала:

– Удобно. Я красивая?

– Очень, – улыбнулся Йен, осторожно пригладив ей волосы. – Ты ведь знаешь, что про симпатичных девушек так и говорят – «куколка»? Ты изначально создана очень красивой, но характер делает тебя ещё и милой.

Я испугалась на секунду, что Салли взбесится от упоминания о её происхождении, но она внезапно подвисла, как компьютер.

– Милая? – спросила она, и на щеках у неё медленно-медленно стал проступать румянец. – Я – милая?

Йен усмехнулся и легонько щёлкнул её по лбу.

– Разумеется. Хорошенькая младшая сестрёнка, которой стоит гордиться.

– А я? – жадно поинтересовалась Тильда. – Меня тоже разденешь?

– С тобой уже всё, – ответил он, широко улыбаясь, и тут я обратила внимание на то, что одежда её и впрямь переменилась.

Чёрная кожаная «косуха», джинсы с заклёпками, мощные ботинки с ремешками – и шёлковый струящийся топ цвета лаванды с нежным вырезом-лодочкой.

– Издеваешься? – мрачно предположила Тильда и заглянула в вырез. Брови у неё поползли вверх. – Точно издеваешься.

– Я? – искренне удивился Йен и, подумав, добавил ей ещё и чокер. – Вот так идеально. Баланс между внешним и внутренним, гармония противоположностей и всё такое. Хильда точно оценит, если я правильно помню её вкусы.

– Хильда? – непонимающе переспросила я.

– Бабуля, – обречённо пояснила Тильда, немного сгорбившись. Йен несильно хлопнул её по лопаткам, заставляя выпрямиться.

– Бальдехильда Непентес, точнее. Переводится как «смелая в битве», если мне не изменяет память, но я бы, скорее, сказал, что «яростная», – пояснил он и небрежно встрепал Тильде только что приглаженные волосы, добавив: – И если бы она была недовольна тобой, то никогда не сделала бы тебя наследницей. Так что выше нос, Росянка.

Когда Йен обернулся ко мне, сердце, признаться откровенно, ёкнуло. Я как-то рефлекторно отступила, едва не сверзившись с хрустального моста в бездну, и скрестила руки на груди в бессознательном защитном жесте.

– Может, обойдёмся? – голос предательски дрогнул. – Вроде бы у меня не лохмотья… и не грязные…

– Урсула, – произнёс Йен с мягкой укоризной и плавно, как маньяк-расчленитель в фильме ужасов, засучил рукава. – Неужели ты меня боишься?

Глаза у него смеялись.

– Нет, – неубедительно соврала я.

И, сменив направление, отступила ещё немножко, и ещё, и ещё… пока не упёрлась спиной в Салли, которая ловко взяла меня под локти и коротко отрапортовала:

– Держу. – И добавила: – Раздевай.

– Это не по-сестрински, – попыталась я возразить, но все мои надежды разбились о её взгляд – спокойный, преисполненный уверенности в том, что она стоит за правое дело.

– Ты же Куница, – внесла свою ехидную лепту Тильда. – Ты меня должна вдохновлять своим примером. И ободрять. И вообще, Лойерозу никто не может противостоять, не порти ему репутацию.

– Да, не порти мне репутацию, мне ещё нужно сегодня всех победить, – охотно подхватил Йен. И склонился к моему лицу почти вплотную: – Итак?

На одну бесконечно долгую секунду появилось ощущение, что сейчас он меня поцелует, и я инстинктивно разомкнула губы, слегка подалась вперёд – и только затем сообразила, что делаю.

И внезапно поняла, что нервный озноб, который начался ещё утром, исчез без следа.

– Давай, – улыбнулась я. – Действуй, герой.

А Йен вдруг положил мне руки на плечи и действительно поцеловал – коротко, нежно, так, что это было похоже на иллюзию.

– Не удержался, – усмехнулся он без следа угрызений совести. – Кстати, нравится?

«Что, поцелуй?» – хотела я сострить, но тут сообразила, что этот… этот.. удивительный мастер на все руки успел меня переодеть.

Он выбрал платье – вполне ожидаемо. И не то чтобы вразрез с моими собственными желаниями: за две недели вынужденного аскетизма джинсы из «любимых» превратились сперва в «бессменные», затем в «надоевшие» и вплотную приблизились к отметке «ненавистные». Но цвет, но фактура… Это было кремовое, плотное, чуть блестящее даже кружево, которое облегало меня, как футляр – шею, грудь, руки почти до самых пальцев, талию, бёдра. Длина юбки и разрез позволяли ходить, как обычно, не замедляя шаг. В глубине души я боялась, что Йен напялит на меня какой-нибудь эротический кошмар с чулками и подвязками, а вдобавок переобует в туфли на каблуках – и зря. Обувь он мне оставил примерно такую же, только сделал кеды кружевными и более лёгкими, а что касалось общего впечатления, то, к моему удивлению, за счёт узора кружева платье выглядело холодно и агрессивно – как доспехи.

«Точнее, как нечто среднее между подвенечным нарядом и доспехами», – пронеслось у меня в голове, стоило вспомнить, как мы вместе с ним разглядывали свадебные платья на сайте, так безумно давно по моим внутренним часам.

– Тебе идёт, – мягко произнёс Йен и поправил неизменное чёрное пальто на моих плечах. – Только, знаешь, я тебя обманул, – добавил он вдруг и, прежде чем я напряглась и стала выискивать подвох, приколол к корсажу маленькую веточку олеандра. – Цветы. И к тому же розовые.

В этом простом жесте было нечто такое трудноописуемое, не укладывающееся в точные формулировки, очень личное, очень… очень… Я сглотнула, чувствуя, как грудь сдавливает от нахлынувших чувств, и суховато ответила:

– Сойдёт.

Надо, наверное, было добавить хотя бы «спасибо», но снова заговорить никак не получалось. Но Йен, кажется, и так понял – и довольно, по-щегольски зачесал пальцами свои волосы назад, откровенно рисуясь.

– О, на таком фоне даже я сам бледно выгляжу, – пошутил он и, оглядев себя, одёрнул простую светлую водолазку, меняя её на приталенный пиджак глубокого серо-синего цвета. Тёмные джинсы, правда, остались на месте, и мокасины тоже, а под распахнутым пиджаком маячила белоснежная футболка с зубастым смайлом кислотно-розового цвета. – Что ж, теперь мы точно не останемся незамеченными.

– Нас бы и так заметили, – хмыкнула Тильда, приглядевшись к точке выхода, до которой оставалось каких-то пятьдесят шагов. – Значит, центр Арены?

– Угадала, – подтвердил он и улыбнулся, показывая слишком много зубов. – Прямо как в старые добрые времена.

Мост мы проскочили гораздо быстрее, чем я снова успела разволноваться – и очутились посреди площадки величиной с теннисный корт, составленной из плохо стыкованных гранитных плит. Вокруг были трибуны, уходящие метров на пятьдесят вверх, разделённые на сектора, с ложами и балконами, как в театре, и в каждом, практически в каждом кресле кто-то сидел.

– Позвали даже малые семьи, – пробормотал Йен, и зрачки у него расширились. – Примерно пятнадцать тысяч человек… Что ж, такие масштабы как раз по мне, – добавил он и подмигнул нам. А потом сделал что-то, и голос его мягко раскатился по всей Арене, проникая в самые отдалённые уголки: – Господа, прошу прощения, мы немного задержались. Надеюсь, вы не стали выносить решение, не выслушав свидетелей защиты?

Слова его произвели эффект исполнения государственного гимна в военной академии – то есть вся эта огромная масса колыхнулась, а потом вытянулась во фрунт.

И – завалила нас атакующими чарами.

Я успела разглядеть падающие с небес горы, молнии, полчища насекомых, ядовито-жёлтый туман, стрелы, копья, мечи, вооружённых крылатых дев и, кажется, тираннозавров, к счастью, не вооружённых. Всё это надвинулось, как в страшном сне – а потом вдруг бесследно исчезло. Йен стоял, воздев руку, с пальцами, сложенными как для щелчка, и скалился; на виске у него отчётливо билась жилка.

Чародеи на трибунах продолжали волноваться, как море, за редчайшим исключением, но за потрясанием рук и бород больше не следовало ничего – ни вспышек пламени, ни раскатов грома, ни полчищ монстров.

Вскоре воцарилась удивительная тишина.

– Благодарю за тёплое приветствие, – недрогнувшим голосом продолжил Йен, хотя это явно давалось ему не так легко, как он пытался показать. – Очень рад, что вы соскучились по мне за минувшие пятьдесят лет. Поверьте, для меня время тоже тянулось практически бесконечно, хотя прошло не без пользы. Как вам эта изящная конструкция, к примеру? Она отменяет все чары в радиусе тысячи шагов. Я назвал её «Минуту внимания, пожалуйста», но, соглашусь, вышло длинновато… И да, если кто-то недоволен моим присутствием здесь – милости прошу на Арену, урегулируем разногласия, как подобает благородным чародеям. Один на один, толпой против одного – на ваш выбор.

Он вновь щёлкнул пальцами – и, похоже, снял свои блокирующие чары, однако новых желающих атаковать не нашлось. Более того, тишина стала даже более полной, густой, докатилась до самых дальних рядов, гася тревожные перешёптывания. И в этом вакууме, где слышно было каждое нервное пошаркивание подошвой, каждое покашливание, совершенно отчётливо раздался взволнованный голос Хорхе:

– Йен? Это правда ты?

К тому времени я уже немного привыкла к местному освещению, а потому сумела рассмотреть просторную ложу справа примерно посередине трибун. Вокруг неё пролегла широкая, метров десять, полоса без балконов и кресел, щедро затянутая цепями, как паутиной. В глубине ложи просматривались очертания массивной решётки, по бокам от которой замерли бледными тенями куклы, подозрительно похожие на те, что мы видели на фабрике Датура.

«Надо же, самая настоящая тюремная клетка», – успела подумать я, когда из мрака появились две изящные руки и легко выгнули прутья в стороны.

Куклы дёрнулись было навстречу заключённому, однако почти сразу же замерли, спелёнутые гибкими побегами плюща. А Хорхе, несколько потрёпанный и бледный, но всё такой же изысканный, выбрался из клетки, на ходу скидывая с себя оковы – и неуверенно, как слепой, приблизился к краю ложи.

Несколько цепей внизу лопнули с тонким музыкальным звуком.

– Йен? – снова позвал Хорхе очень тихо.

– Привет, старый хрыч, – запрокинул Йен лицо, улыбаясь. – Я торопился, беспокоился, даже прервал своё блаженное уединение в компании дивных красавиц, и тут выясняется, что ты цел, невредим и полон сил. Какое разочарование.

– Ещё раз так меня назовёшь – высеку, – ласково пообещал Хорхе и машинально покрутил запястьем, разминая затёкший сустав. – Во что ты вырядился? И почему опоздал? Слушанья почти закончились.

– Мне уйти? – кротко спросил Йен, выгнув брови.

– Только попробуй, – тем же вызывающим мурашки тоном пригрозил Хорхе. И обернулся ко мне уже нормально: – Здравствуй, Урсула. Рад видеть тебя в добром здравии. Рядом с тобой, полагаю, Салли?

Она радостно взмахнула тесаком, затем попыталась что-то сказать, но только пискнула – и сразу уткнулась ко мне в плечо, пунцовея.

– Стесняется, – пояснила я, поглаживая её по лопаткам. – Вообще это ей несвойственно. Можно сказать, что вы – исключение.

– Польщён, – улыбнулся он, а потом обернулся вбок, к трибунам, убранным пышными алыми цветами, и произнёс: – Вы продолжайте, не стесняйтесь. Я могу даже в клетку вернуться, если так будет спокойнее…

Йен фыркнул, и решётка в глубине ложи рассыпалась ворохом бледно-розовых лепестков.

– …впрочем, не стоит слишком много внимания уделять пустым формальностям, – невозмутимо заключил Хорхе и присел на перила, согнув одну ногу в колене.

Этот короткий обмен репликами подействовал на благородное собрание живительно. К счастью, прибить нас больше не пытались – впрочем, может, и пытались, но защитные чары Йена все покушения сводили к нулю, зато шепотков ощутимо прибавилось. Некоторые чародеи, оправившись от первого удивления, даже не старались понизить голос, размышляя вслух.

А замечательная местная акустика, рассчитанная на прения сторон в справедливом суде, отчётливо доносила мнение каждого.

– Действительно, Лойероз, – раздался задумчивый голос с трибуны из-за наших спин. Принадлежал он убелённому сединами импозантному мужчине с завитыми усами. – В окружении красивых баб, что характерно.

– Разуй глаза, это не баба, а Росянка, – зашептал кто-то слева, почти с самого верха. Судя по тембру – молодой парень.

– Рядом с ним и Росянка – баба…

Тильда полуобернулась, выразительно проводя пальцем по горлу, вдоль чокера.

Трибуны охватила эпидемия кашля.

– Я получаю огромное удовольствие от нашего непринуждённого общения, – между тем вкрадчиво заметил Йен, обращаясь, кажется, к тем самым ложам, утопающим в алых цветах. – Однако пора вернуться к делу, вы не находите?

Густые тени укутывали красные трибуны подобно вуали – можно было смутно различить силуэты, заметить движение, но не увидеть что-то конкретное. Вот и сейчас в ответ на эту реплику там выступила из глубины размытая человеческая фигура и царственно повела рукой. Тотчас же голоса смолкли – не хуже, чем после чар «минуту внимания». Большую часть лож и кресел также заволокло дымкой, и Тильда вполголоса пояснила, что так делают, чтобы сохранить анонимность и не оттягивать на себя внимание во время суда. А над тремя балконами наоборот вспыхнул яркий свет: над тем, где прежде располагалась клетка Хорхе; над широким помостом, где застыли, словно статуи, четверо в масках и в сложных, явно церемониальных одеждах – похоже, распорядители или нечто в том же духе; наконец, над узкой, вытянутой, как дразнящийся язык, плитой, где высилась громоздкая кафедра, за которой скрючился, подавшись вперёд, человек в оранжевом пиджаке.

Эло Крокосмия.

Если кого наше появление и лишило дара речи в буквальном смысле, то его. Челюсть у него отвисла так низко, что гротескно узкое, вытянутое лицо могло, кажется, развалиться на две части в любую секунду. Наконец он взял себя в руки и, тяжело дыша, прохрипел:

– От имени всех… Х-ха… всех, собравшихся здесь для справедливого разбирательства… Я, Эло Крокосмия, садовник, обвиняю Хорхе, известного как Альосо-и-Йедра, в том, что он опозорил звание садовника и нарушил равновесие Запретного Сада.

– А я повторю, – устало вздохнул Хорхе. – Запретный Сад – не качели, которые приходят в движение от любого толчка, и не аптекарские весы, что сдвигаются от легчайшей пушинки. И если вас, молодой человек, оскорбил мой урок, вы можете бросить мне вызов на Арене. И не устраивать фарс.

Крокосмия, видимо, достаточно восстановил свой эмоциональный баланс, чтобы не бросаться на наживку, и продолжил уже почти спокойно:

– Садовникам запрещено сражаться друг с другом. Вторгнуться во владения другого садовника, преследовать его людей и пытаться его убить – преступление. Если тот, кто должен следить за порядком в Запретном Саду, сам оступается, то это влечёт за собой гораздо более тяжёлые последствия, нежели прегрешения обычного чародея. И потому я прошу самого жестокого наказания – по справедливости.

Хорхе потёр переносицу и пробормотал вполне отчётливо:

– Словоблудие, сплошное словоблудие.

Линия плеч у Крокосмии заметно задралась, точно он рефлекторно втянул голову в плечи.

– Также я прошу удалить с Арены посторонних, не имеющих приглашения, – сказал он, как выплюнул, впервые посмотрев в нашу сторону.

Если честно, от его взгляда мне захотелось спрятаться куда-нибудь в надёжное место… Впрочем, вряд ли существовало место более надёжное, чем я занимала сейчас.

– Приглашение? – неподдельно изумился Йен и приобнял меня, недвусмысленно показывая, что я под его защитой. – А почему вы решили, что его у меня нет? Есть, и не одно. Если говорить конкретно, то их пять… нет, прошу прощения, шесть штук, – улыбнулся он и жестом фокусника, словно карты, разложил веером несколько конвертов. – Так… Это – от человека чести, который проиграл мне желание семьдесят три года назад, а теперь любезно вспомнил о своём проигрыше. Вот это, кажется, прислано в уплату семейного долга, а это – «да бери ты что угодно», обещанное шестьдесят пять лет назад при весьма занятных обстоятельствах, – тут он почему-то скосил взгляд на меня и смущённо кашлянул. – Остальные прислали приглашения, по-моему, только для того, чтобы посмотреть, что из этого получится. Весьма разумное решение – развлечений без меня здесь явно недоставало. Пощекотать нервы, нарушить баланс, растоптать каноны…

– …устроить представление, – негромко подсказал Хорхе. – Я всегда говорил, что по тебе театр плачет.

– Цирк, – с улыбкой возразил Йен. – Я вот помню про цирк. Хорошая мысль, кстати. Гимнастки, эквилибристки, прыжки через обруч… Хотя последнее, пожалуй, в моём возрасте уже не привлекает.

С трибун совершенно явно послышались сдавленные смешки.

Крокосмия, похоже, свой титул садовника получил не за красивые глаза, потому что всего после минуты общения с самым кошмарным чародеем столетия нащупал единственно верную тактику, как не стать всеобщим посмешищем: он просто перестал с нами разговаривать. И следующую свою реплику обратил к «распорядителям»:

– Я бы хотел спросить у вершителей справедливости: могут ли присутствовать среди нас те, кто не был приглашён – и, более того, даже не принадлежит к Запретному Саду?

«Статуи» переглянулись между собой, затем одна из них выступила вперёд и бесполым голосом ответила:

– Таких незваных гостей надлежит удалить с Арены.

Йен будто ждал этого.

– Великий Хранитель, вы же не считаете меня совершенным идиотом? – поинтересовался он в пространство. – Естественно, я попросил у своих дорогих друзей неименные приглашения и заполнил их сам. И поэтому все присутствующие находятся здесь на законных основаниях: Тильда Росянка, наёмница; Салли Мажен, убийца; Урсула Мажен, медиум класса лантерн.

Если шутку с фамилией, благодаря которой мы с Салли и впрямь стали сёстрами, могли оценить от силы четыре человека, то последние слова произвели сногсшибательный эффект. По трибунам прошла волна шепотков, почти физически ощутимая; кожа у меня покрылась мурашками от множества взглядов, направленных со всех сторон.

– Это правда? – спросил ровно один из «вершителей справедливости».

– Чистая правда, – охотно подтвердил Йен. И любезно протянул конверты: – Спуститесь, чтобы проверить?

Добровольцев почему-то не нашлось. Но зато пелена вокруг одной из лож вдруг рассеялась, и яркий свет, словно от прожекторов, выхватил группу чародеев и чародеек в дорогих деловых костюмах. Верховенствовала, очевидно, рыжеватая женщина в летах – почти красивая, если б не очевидные старания казаться намного моложе своего возраста. Кожа у неё была туго натянута, чтоб ни единой морщинки не появилось ни в одном ракурсе, на яблочках щёк горел яркий румянец, на пухлых губах блестела карминовая помада; тело, затянутое в жёсткий доспех деловой одежды, слегка выпирало из него, как тесто из кадушки – у воротника, у манжет, над границей туфель, причём заметно даже издали.

Она выглядела как сильно – до размывания текстур – отретушированная фотография, и это пугало.

– Семья Датура выражает протест, – произнесла она грудным, хрипловатым голосом девицы из кабаре. – И я, Франческа Датура, требую лично, чтобы Росянка и её грязная сообщница понесли наказание за убийство моей дочери, а также вернули марионетку, похищенную с нашей фабрики.

В общем, это было вполне ожидаемое заявление, но всё равно в груди у меня похолодело от тревоги, а Салли крепче сжала тесак, пристально и очень спокойно разглядывая матриарха клана Датура.

– Ваше замечание законно, однако не является предметом данного разбирательства, – после короткого совещания ответила одна из «статуй» в масках, кажется, первая. – Если было совершено преступление – обратитесь к садовнику, и он определит справедливое наказание. Желаете ли добавить что-то к сказанному?

Франческа Датура, вероятно, желала, но худощавый юноша в чёрном костюме-тройке склонился к её уху и что-то прошептал; она выслушала и качнула головой:

– Нет, мы не желаем.

– Желают ли обвинённые взять слово?

Наверное, секунда у меня ушла на то, чтобы осознать: во-первых, «обвинённые» – это мы трое, во-вторых, Тильда, похоже, собирается что-то ляпнуть в ответ, а социальные навыки у неё всё же недостаточны для того, чтобы обмениваться ехидными уколами на чародейском суде.

– Желают, – быстро откликнулась я. Йен взглянул на меня с любопытством, однако мешать не стал. – Под «марионеткой», видимо, подразумевается Салли. Но она не кукла – она живой человек с настоящей душой. Салли действительно служила когда-то семье Датура – до самой своей смерти. До самой смерти, – повторила я, повысив голос. – Разве можно от кого-то требовать больше?

«Статуя», точнее, «вершитель справедливости», явно была не такой уж беспристрастной, какой пыталась выглядеть. И, похоже, симпатизировала нам, потому что ответила, хотя могла и промолчать.

– Верно. Смерть отменяет любые обязательства. И если женщина, названная «Салли», действительно обладает собственной волей, то она имеет право уйти из клана, когда пожелает, и это не будет «воровством». В Запретном Саду рабства нет.

Взглядов, направленных на меня, стало ещё больше, однако я ощутила прилив уверенности: у нас явно были здесь союзники, и больше, чем мы предполагали.

И в неожиданных местах.

– Что же касается смерти Николетт… – В горле на мгновение пересохло при воспоминании о приказе убить заложников. – Во-первых, мы не нападали, а защищались, в основном – от кукол. Во-вторых, убийца Николетт до сих пор находится на территории семьи Датура.

Повисла интригующая пауза. Ну, мне она нужна была для того, чтобы успокоить сбившееся дыхание и бешеное сердцебиение, а вот чародеев тишина явно подогрела. «Вершители справедливости» снова посовещались и отрядили представителя, который любезно попросил:

– Поясните, пожалуйста. Вы обвиняете одного из членов семьи Датура в убийстве наследницы?

– Без понятия, кем убийца был при жизни, может, и членом той же семьи, – честно ответила я. – Это была одна из потерянных душ, которые взбесились после того, как Николетт приказала убить заложников… моих родителей. Наверное, души отреагировали на моё состояние… Не знаю. Мне тогда было очень плохо.

– Ты не отдавала душам приказ атаковать Датура, – негромко, но отчётливо заметил Йен, и это скорее напоминало утверждение или подсказку, чем вопрос.

– Нет, – подтвердила я.

– Урсула Мажен, вы действительно медиум класса лантерн, способный видеть потерянные души? – раздался наконец вопрос, интересующий, кажется, всех.

Источник голоса я определить не смогла, но, наверно, это был кто-то из «вершителей справедливости», поэтому и ответила, обращаясь к ним:

– Да, это правда. Что же до потерянных душ… – я сощурилась, сознательно проваливаясь на другой уровень восприятия, и пустая прежде Арена стала гораздо более людной – в широком смысле. – Вот эта женщина с длинными чёрными волосами, в белой рубахе, которая бродит по вашему помосту – вероятно, одна из них. Правда, обычно они, э-э, не такие антропоморфные… Интересно, это потому, что она принадлежала чародейке с сильной волей?

Строго говоря, мне вовсе не обязательно было об этом упоминать. Но не одному же Йену выпендриваться!

Представление, кстати, имело успех. Нет, я давно подозревала, что в каждом серьёзном чародее живёт маленький ребёнок, который очень боится, что вот прямо сейчас рядом с ним бродит страшная невидимая бука, но получить подтверждение своим мыслям оказалось весьма приятно. Горячие обсуждения завязались практически в каждой ложе, включая Датура, запакованных в офисные костюмы – кроме, пожалуй, того худощавого молодого человека, который недавно осадил Франческу. Йен довольно жмурился, как пригревшийся кот – видимо, его воцарившийся бардак более чем устраивал.

Чего нельзя сказать о Крокосмии.

Он терпел достаточно долго, ожидая, пока все успокоятся, но потом не выдержал и громко напомнил:

– Я уважаю требования семьи Датура, однако мы собрались здесь с другой целью. Потому тратить время на обсуждения, не имеющие отношения к сути дела…

А Йен, похоже, только и ждал удачного повода, чтобы зацепиться и контратаковать.

– Почему же не имеет отношения к делу? Очень даже имеет. Насколько я помню, главная претензия состояла в том, что Хорхе вторгся на территорию другого садовника без предварительного уведомления…

– Он атаковал меня и заточил в свою грёбаную книжку! – рявкнул Крокосмия. – А потом ворвался в мои владения! Напал на моих людей!

– Неужели без причины? – мягко поинтересовался Йен. – Смею напомнить, что я был свидетелем происходящего, поскольку в то время смотрел на мир глазами Урсулы. И знаете, почему она вообще обратилась к Хорхе – по моей, не скрою, рекомендации? Её близкий друг был убит. Любовник – взят в заложники. Тётка – атакована куклами. Мать и отец – похищены. И знаете, кто сделал всё это, кто подставил Запретный Сад, столкнув его с миром простых смертных? Садовник, Эло Крокосмия. Как там он говорил? «Если тот, кто должен следить за порядком в Запретном Саду, сам оступается, то это влечёт за собой гораздо более тяжёлые последствия, нежели прегрешения обычного чародея»? Что ж, я целиком и полностью согласен – и требую наказать Эло Крокосмию. А Хорхе Альосо-и-Йедра должен быть оправдан. Он всего лишь преследовал преступника. Кто мог знать, что им окажется другой садовник?

Последние его слова утонули в выкриках, шёпотах, переговорах и возгласах, слившихся в монолитный громкий шум, как в театре во время антракта.

Что ж, по крайней мере произвести неизгладимое впечатление нам удалось.

Несомненный успех.

А Йен в этом бедламе оставался абсолютно спокойным, холодным даже, хотя глаза у него сияли как два фонаря. И я, оглядываясь назад и прокручивая в памяти всё происходившее здесь с минуты нашего появления, внезапно осознала: да он же просчитал это. Пусть не с точностью до реплики, но направление беседы, отступления, ловушки, вмешательство Датура и нетерпение Крокосмии. Просчитал – и использовал, чтобы контратаковать в тот момент, когда этого не ожидает никто.

Включая союзников.

А самым удивительным была реакция толпы.

Фактически чародеи, которые собрались здесь – все пятнадцать тысяч, или сколько там их помещалось на трибунах, представители от каждой сколько-нибудь значимой семьи – пришли, чтобы понаблюдать, как казнят одного из садовников. Достаточно древнего, чтобы успеть насолить слишком многим; достаточно законопослушного, чтобы он позволил себя прикончить, когда до этого дело дойдёт. Когда наша компания ворвалась на Арену, нас попытались убить – ведь мы нарушили привычный ход вещей, обманули ожидания, причём действо уже приблизилось к кульминации… Йен сперва показал силу, потом намекнул, что не собирается использовать её против толпы, затем выдал несколько шуток, позволяя смеяться над собой – и в то же время влезая в доверие ко всем, к каждому, словно бы по-дружески обнимая за плечо и подмигивая интимно: ну как, приятель, скажи ведь – весело?

Иными словами, он изменил жанр спектакля, превратил драму в приключенческую комедию – и Эло Крокосмия с его амплуа, с его зловещим вытянутым лицом и пафосными репликами больше не вписывался в разыгрываемое представление. Он стал неуместным – а больше всего на сцене публику раздражает фальшь.

И симпатии стали медленно, но верно уплывать к нам.

– Альосо-и-Йедра напал первым, – отрывисто ответил Крокосмия.

Оправдываться в такой ситуации – уже ошибка, но молчать – ошибка вдвойне. По сути выбора у него сейчас не было.

– Разве? – Йен выгнул бровь. – Насколько я помню, первыми нас атаковали именно твои подчинённые, дружок. Сперва куклы, двое громил, которых ты послал за Урсулой, когда заметил её в кофейне – беззащитного медиума, не подозревающего о собственном даре. Когда куклы провалили свою миссию, ты пытал друга Урсулы, чтобы разыскать её, а затем убил его. Это ведь можно посчитать за «первый удар»? – елейно поинтересовался он. – Если нет, что насчёт твоего следующего хода? Ты вышел на любовника Урсулы и взял его в заложники, чтобы выманить её – вполне успешно, кстати. Вот тогда-то она и обратилась за помощью к садовнику, как и подобает любому из Запретного Сада, кто оказался в беде. Хорхе вызвался её сопровождать, но сначала он наблюдал – пока Урсула справилась с одним наёмником, затем с другим и почти что выиграла у тебя самого. И лишь тогда он вмешался…

– Вмешался? Альосо-и-Йедра пытался меня убить! – рявкнул Крокосмия, едва не кроша ногтями кафедру. – Если он считал, что я совершил преступление, то должен был вызвать меня в суд! Но он напал – вероломно, из укрытия, прикрываясь смертной женщиной!

Это было абсурдное заявление, перекручивание фактов, но он выпалил его с таким жаром, что на мгновение склонил весы доверия в свою сторону. В воздухе поплыл оранжевый туман – бледный, почти прозрачный, и запахло сладкими благовониями.

– Пытался убить? – очень тихо переспросил Йен, и многие инстинктивно подались вперёд, прислушиваясь. – Если бы Хорхе пытался тебя убить, ты был бы мёртв. Ты ведь сам сказал, что он заключил тебя в бесконечную библиотеку – что-то это не похоже на смертоносную атаку.

– Это было подлое покушение! – упрямо повторил Крокосмия.

И Йен словно бы задумался.

– Хорошо, – сказал он наконец, выдержав паузу. – Мы зашли в тупик. Полагаю, нам следует обратиться к экспертам, которые могут адекватно оценить силу Хорхе и с уверенностью сказать, можно ли расценивать его действия как попытку убийства. Суд позволит мне вызвать нескольких свидетелей? К Запретному Саду они в полном смысле слова не принадлежат, однако надёжность их суждений не подлежит никаким сомнениям.

Одна из «статуй» в церемониальных масках, видимо, была достаточно заинтригована, потому что ответила, даже не посовещавшись с коллегами:

– Суд не возражает.

…А я-то всё гадала, как Йен протащит вампиров в самое сердце чародейской цитадели.

– Прекрасно, просто прекрасно, – мурлыкнул он, светясь от удовольствия. – Тогда с вашего позволения…

По мановению его руки в дальней части Арены воздвиглась каменная арка метров семь высотой – добротная, массивная, кажется, из чёрного гранита или другого похожего материала. Вокруг неё сгустился туман, изрядно размывающий очертания предметов; температура воздуха опустилась на несколько градусов, а свет померк. Йен прикусил губу. Глаза у него источали яркое сияние – холодное, розоватое, и с каждым мгновением оно становилось сильнее. А затем в глубине арки что-то вспыхнуло, и из тумана выступили одна за другой четыре фигуры, совершенно разные, напоминающие, скорее, ожившие скульптуры с крыши готического дворца, чем людей – точнее, тех, кто был людьми когда-то очень давно.

Первой шла женщина – крошечная, как мне показалось, но потом стало ясно, что так она выглядит на фоне остальных, а на самом деле рост у неё обычный, чуть ниже среднего. Гладкие, блестящие её тёмные волосы завивались кольцами и опускались почти до самых щиколоток, переплетённые с цветами, колючими лозами и серебристыми цепочками, причём локоны выглядели даже прочнее, чем металл. Глаза, чересчур большие для аккуратного, кукольного лица, напоминали по цвету мёд или янтарь; ярко-алый рот выделялся, точно рана. Нежными, почти что детскими руками она прижимала к себе огромную охапку цветов, целый сноп – и, кроме них, на ней не было надето абсолютно ничего, а там, где она ступала, вырастал тёмно-зелёный мох, восково-белые вьюны и голубые колокольчики.

Больше всего незнакомка напоминала богиню весны или любви, какими их изображают на эротических гадальных картах.

Следом за ней, почти впритык, вышагивал громила, которого я про себя окрестила «ифритом» – с чёрной, как полированный обсидиан, кожей и красно-рыжими волосами, которые торчали вверх, словно языки пламени, и даже колебались так же. Мох и цветы, оставленные «богиней», под его громадными ступнями обугливались; из-под неплотно сомкнутых век просачивалось что-то обжигающее, пылающее, подобно лаве, и стекало по щекам, медленно угасая. Видок был тот ещё, словом; кстати, «богиня» этому «ифриту», к счастью, одетому в почти приличные штаны, доставала только до пояса.

Затем из туманной дымки выступил Арто – такой же круглоглазый, настороженный и по-птичьи дёрганный, каким я его запомнила. Честно говоря, я даже обрадовалась, когда различила знакомый силуэт крыльев – ну, хоть кто-то дружелюбный в толпе опасных незнакомцев! Мы как-то сразу встретились взглядами и с энтузиазмом замахали друг другу, но толком поздороваться не успели: на него едва не налетела долговязая женщина, обвешанная таким количеством золотых и медных украшений, что не было видно, надето ли на ней хоть что-то ещё. Череп у неё выглядел даже не выбритым, а попросту лысым, испещрённым узорами, похожими на змеиную чешую; нос практически отсутствовал, за исключением двух горизонтальных прорезей, а вот глазища были такими же огромными, как у Арто, но не круглыми, а вытянутыми к вискам.

– Йен! – зубасто заулыбалась эта женщина-змея, заметив нас, и практически мгновенно переместилась через всю Арену. – Ты сделал, ты смог! Проложил путь через полмира! Мой мальчик! Мой умничка!

Тембр у неё оказался приятный, а интонации чем-то неуловимо напоминали нашу институтскую библиотекаршу – даму без возраста, которая все фонды, находившиеся в её распоряжении, знала буквально наизусть.

– Юон, – улыбнулся Йен в ответ и с кошачьей деликатностью уклонился от объятий и трепания по голове, тем более что выше его вампирша оказалась совсем ненамного. – Спасибо тебе, что выбралась.

Она всё-таки исхитрилась и ущипнула его за щёки – очень человеческим жестом, так обычно сумасшедшие тётушки тискают племянников. Мне-то, к счастью, повезло в жизни: Гэбриэлла, во-первых, была куда как адекватнее, а во-вторых – старше меня самой всего на несколько лет, а потому таких вольностей себе не позволяла.

– «Спасибо»! – передразнила его Юон, продолжая экзекуцию. – Это тебе спасибо! Я всегда хотела посмотреть на Арену, всегда мечтала! Столько людей, столько запахов! Такая древность! Такая слава! И никто не пытается меня убить!

Судя по тому, как нервно дёрнулась бровь у Йена – очень даже пытались, но «минутка внимания» пока спасала ситуацию.

– Потом проведу для тебя экскурсию, – пообещал он и, кашлянув, повысил голос, обращаясь к публике и к «справедливому суду», который, готова спорить, уже десять раз проклял своё разрешение притащить сюда свидетелей. – Дамы и господа! Вот те эксперты, о которых я говорил! – объявил он. Вампирша вроде бы слушала с умилением, но нет-нет да и тянула снова руки к его лицу – с переменным успехом. – Вы их, разумеется, узнали, но всё же я представлю наших уважаемых гостей как полагается… М-м-м… Юон, фёки. Отпуфти фёки.

Судя по тому, как напряжённо замерла Тильда, как потемнело лицо Хорхе, как притихли трибуны и как «вершители справедливости» в масках заняли явно боевую позицию – все, кроме одного, который или которая симпатизировала нам с самого начала – момент был опасный. Древних вампиров действительно боялись, причём настолько, что до сих пор никто не решился открыто опротестовать их приглашение. И мне тоже следовало опасаться, но…

Щёки Йена, красные от щипков; женщина-змея, трогательно воркующая над ним; «богиня любви», сосредоточенно плетущая веночки; «ифрит», который ощупывал собственные мышцы рук, явно рисуясь; Арто, который носился по всей арене, тараща любопытные глазища, и пытался время от времени отковырять камни, составляющие основание трибун…

– Жалко, мобильный не взяла, – вырвалось у меня.

Йен скосил на меня взгляд и потёр освобождённые наконец щёки.

– Женщины жестоки и беспощадны, – пошутил он грустно. Или не пошутил, кто его знает. И – продолжил: – Итак, наши гости. Прекрасная Ратха, прославленная не только своим очарованием, пьянящим, как вино, но и даром исцелять любые раны! – и с этими словами Йен указал на «богиню», которая как раз доплела пышный венок и надела его себе на шею. – Великий воин Заа, чья сила не имеет равных, а пламенный дух внушает ужас врагам! Кстати, пламенный у него не только дух, но я вам этого не говорил, – похабно добавил Йен, однако «ифрит» принял его сомнительный комплимент за чистую монету и радостно оскалился. – Мудрейшая Юон, хранительница памяти о прошлом, обладательница самой большой коллекции золотых монет в мире, а также самого смертоносного яда из тех, что известны лично мне. – Женщина-змея закрутилась на месте, приветственно размахивая руками во все стороны. – И, наконец, Арто…

– Просто Арто, – дружелюбно откликнулся тот и приткнулся на стену, как на насест, поджав ноги и закутавшись в крылья. – Вы продолжайте, не обращайте на меня внимания. Мне и тут хорошо.

– А это Арто, ему и тут хорошо, что не может не радовать, – покладисто согласился Йен. – В противном случае… Впрочем, не будем о грустном. Все здесь, думаю, достаточно хорошо знакомы с историей и помнят, например, затонувший остров Титания, Хельмову впадину и Великий каньон.

– Каньон – это не я, – поправил его Арто вежливо, сверкая глазищами. – Каньон – это Ратха.

– Мелочи, – улыбнулся Йен довольно, и я тут же поняла: ошибся он специально. – Так или иначе, сегодня мы здесь собрались не для того, чтобы угрожать друг другу, верно? Нам нужно ответить на важный вопрос: имел ли Хорхе Альосо-и-Йедра намерение убить своего противника или только сдержать? Его противник утверждает, что…

Договорить он не успел.

Погасшая было арка вспыхнула снова, ярче прежнего. Туман прыснул в стороны, растекаясь по бортикам Арены, точно кисель в пиале, которую взболтали. Йен резко вытянул руку, арка хрупнула – но прежде чем камни обрушились, из сияющего прохода выступила пятая гротескная фигура.

Это – чем или кем бы оно ни являлось на самом деле – выглядело как очень высокий, метра четыре ростом, худощавый мужчина, элегантный, но с чересчур длинными руками, достающими почти что до колен. Он был облачён в тёмный костюм-тройку и высокий цилиндр, украшенный серым бумажным цветком. Лицо незнакомца, белое, как бумага, выглядело неживым; глаза под рыжеватыми бровями казались абсолютно чёрными, а уголки алых губ, заметно опущенные, создавали впечатление неизбывной печали.

Если при появлении других вампиров стало слегка холоднее, то сейчас температура опустилась градусов на десять.

– Давно… – выдохнул он негромко, шелестяще, и запрокинул голову, разглядывая трибуны. На траве и мхах осела изморозь. – Давно я не видел столько людей разом.

– Сет, – произнёс Йен, продолжая улыбаться, но губы у него побелели.

Тильда молча сгребла Салли и отступила ему за спину.

Боковым зрением я видела, как привстал на краю своей ложи Хорхе и как сгустился воздух вокруг него; как рыжая Франческа Датура шагнула вперёд, заслоняя семью, и достала из ниоткуда богато украшенный посох, становясь почти красивой в стремлении защищать; как напрягся Эло Крокосмия, и его оранжевый туман потёк по трибунам, окутывая некоторых чародеев; как одна из «масок» – вершителей справедливости – вытянула руку, и из пустоты стали проступать очертания меча…

Вампир, названный Сетом, отвлёкся от созерцания публики и обратил жуткий взгляд к нам.

– Йен, мальчик… Ты жив, – раздался снова шелестящий, призрачный шёпот. – Это отрадно. Это значит, что ты умело распорядился моим подарком.

С каждым словом вампир неуловимо делался ближе на шаг или два, а когда договорил, то отчего-то стоял уже вплотную ко мне и Йену. От холода открытые участки кожи начало покалывать; Арто привстал на своём насесте, тревожно вытягивая шею, и в целом выглядел так, словно готовился в любой момент броситься на помощь.

Я должна была испугаться до полусмерти, но всё ещё не боялась. Что-то в этом Сете выглядело неправильным и знакомым одновременно… неправильным и знакомым…

– У меня были временные трудности, – ответил Йен легкомысленно, однако взгляд его выдавал напряжение.

Вампир ухватил его за подбородок кошмарными пальцами – длинными, многосуставчатыми, лишёнными ногтей – и заставил приподнять голову.

– Вижу, – выдохнул он еле слышно и словно бы улыбнулся – линия губ наконец-то выровнялась. – Ты хорошо использовал мою кровь. Подарок не пропал зря. Ты не убит. Жив. Снова жив.

И вот когда он произнёс это – у меня точно щёлкнуло в голове, и накатило облегчение.

Всё встало на свои места.

– А ты мёртв, – сказала я.

Сет резко обернулся – и сложился пополам, склоняясь ко мне, очень низко, лицом к лицу. Глаза у него впрямь оказались чёрными и словно бы вогнутыми, как две рассеивающие линзы, за которыми клубился дым.

…я должна была испугаться, да.

Но медиумы не испытывают страха перед мёртвыми; просто не могут, это противоестественно, потому что мёртвые никогда не станут нам вредить.

– Верно, – откликнулся вампир – и придвинулся ещё немного ближе. – У меня была неудачная охота. Я был расстроен…

– Сет, – позвал Арто, выглядывая у меня из-за плеча; когда он подобрался, не заметила, кажется, не только я, но и Йен. – Сет, она некрасивая женщина. Совсем некрасивая. Страшная.

Прозвучало это почему-то как угроза.

На несколько секунд напряжение стало невыносимым; в горле пересохло, и всё тело точно бы онемело от призрачного холода, но в тот момент, когда я уже почти испугалась и едва не отпрянула инстинктивно, Сет выпрямился, сдвигая на лоб цилиндр, и суховато рассмеялся; мне почудилось даже, что он немного нервничает в присутствии Арто.

Чудеса… Впрочем, простым смертным опасно задумываться слишком долго о том, какие отношения связывают древних вампиров.

– Страшная, да, – согласился Сет. И добавил: – Я её не трону, нет. Задавай свои вопросы, Йен Лойероз. Я отвечу. Мы ведь пришли… поговорить о нашем друге Хорхе, да. Сегодня – поговорить.

Собственно, после этого Йен мог бы уже ничего и не спрашивать – сомневаюсь, что кто-то на трибунах рискнул бы озвучить смертный приговор для Хорхе после такой неприкрытой угрозы. На трибунах снова стало шумно, однако природа звука была совсем иной, нежели прежде: не сплетни, обсуждения и перешёптывания украдкой, а короткие, резкие распоряжения, перегруппировка и чары, чары, чары… Их ощущала даже я, обычный человек. Потерянные души также пришли в движение: белые и чёрные пушистые шары скакали по всей Арене, «пламя» то разгоралось, то сжималось в точку, а призраки разной степени антропоморфности то обращались в зыбкие тени и принимались носиться в воздухе, то замирали на одном месте чёткими, почти фотографическими отпечатками.

«А ведь никто не ушёл, – внезапно осознала я. – Ни один чародей».

И действительно.

Случись нечто подобное среди обычных людей, то к выходам бы толпы ломанулись, провоцируя давку. Здесь же первой реакцией было напасть на опасного чужака – и уйти в глухую оборону, если атака провалилась. За Сетом, вероятно, тянулась волна уж совсем мерзких, кровавых историй, и его провоцировать побоялись… Но даже так – никто и с места не сдвинулся.

– Для наших почтенных экспертов я вкратце изложу ситуацию, – тем временем заливался соловьём Йен. «Эксперты» тем временем расселись в креслах на возвышениях, материализованных специально для них, за исключением Ратхи, которая сосредоточенно засаживала цветами Арену, и Арто – он взлетел в ложу к Хорхе и примостился рядом с ним на перилах. – Итак, садовник Эло Крокосмия, чародей сколь одарённый, столь и уважаемый, утверждает, что Хорхе Альосо-и-Йедра вероломно напал на него, прикрываясь женщиной, а когда не сумел убить – заточил в бесконечную библиотеку…

– Брехня! – радостно выпалила змееподобная Юон, не удосужившись даже до самого вопроса дослушать. – Этот-то малец? Да ему палец в рот не клади! Он меня переиграл в загадки. Я была богиней мудрости у двух рек; мне поклонялись подле седой горы и у горы огненной, и у чёрного озера – и я была старше камней на его дне! А Хорхе меня переиграл, хитроумный мальчишка! И он-то не нашёл способ убить человека? Ха! Аха-ха-ха-ха…

Юон скрючилась на сиденье, трепыхаясь от смеха и дёргая длиннющими ногами, покрытыми золотой чешуёй. Изукрашенные драгоценностями пояса и обручи сдвинулись; мне стало неловко, и я отвернулась, с преувеличенным вниманием изучая трибуны. Движение между рядов почти прекратилось – видимо, семьи выстроили оборону на случай непредвиденных осложнений и снова переключились на спектакль на Арене, теперь с участием новых действующих лиц… Хотя нет, кое-кто ещё пробирался через трибуны – отдельные фигуры, скрытые вездесущей пеленой от любопытных глаз.

«Наверное, стража или что-то типа, – подумала я, оценив их перемещения: неизвестные чародеи явно шли по некой заранее определённой схеме и равномерно рассредоточивались по рядам. – Интересно, это Датура или Розы? Или какая-то специальная садовничья служба?»

Очень хотелось спросить у Йена, но отвлекать его в столь ответственный момент было неловко: прямо сейчас мой прекрасный олеандр с театральной страстностью внимал речи Сета.

– Рыба, что проживёт сто лет, превратится в дракона, – вещал древний вампир. Наверно, в устах любого другого из присутствующих это звучало бы чересчур напыщенно, однако для него, похожего на древнего демона, было в самый раз. – Птица, что проживёт сто лет, крыльями заслонит небо. А если человек проживёт тысячу? Вы, старейшие из вас, сколько веков у вас за плечами? Один, два?

– Три, – донёсся из-за дымки ехидный старушечий голосок. – И помирать не собираюсь, милок, не надейся. Ищщо померяемся мощой, кто кого.

Сет каким-то очень человеческим, усталым жестом снял свой жуткий цилиндр и пригладил рыжеватые волосы, а затем снова нахлобучил его.

– Жалкие триста лет – и вы уже возомнили себя всесильными, – шелестяще продолжил вампир. – Я могу отнять жизнь прикосновением, могу возродиться из пряди волос или фаланги пальца, могу в мгновение ока перенестись отсюда на четыре сотни шагов. Да, таков я. И вы, чародеи, считаете себя способными мне противостоять – и почему же? – голос его стал тихим, едва различимым, и я машинально подалась вперёд, чтобы лучше слышать – и, судя по волнению на трибунах, не я одна. – Потому что у вас есть чары. Хорхе подобен мне. Он будет жить, если у него вырвать сердце, если отсечь ему голову. Если разрубить его на куски, а потом собрать воедино, он встанет и пойдёт…

– …и будет сильно ругаться, – вставил Арто ностальгически. – Очень сильно, да. Язык змеи!

Юон довольно заулыбалась, и впервые я заподозрила, что таинственная «змея», велеречивая, многомудрая и изощрённая в оскорблениях, которую он периодически поминает, далеко не простая рептилия.

– Словом, Хорхе во многом подобен древнейшим из нас, – продолжил Сет тем же пробирающим до костей тоном, не обращая внимания на выходку приятеля. – И у него есть чары. Тысячу лет он плетёт свою паутину – не век, не два, не три… Если я желаю кого-то убить, то я сделаю это. Если бы Хорхе хотел убить того человека, то сделал бы это. Он не слаб. Нет, он не слаб… Так говорю я, Сет.

Йен едва не пропустил конец пафосной речи, потому что вслед за мной тоже принялся рассматривать трибуны – и, видимо, углядел нечто тревожное, потому что вдруг нахмурился. Повисла короткая, но выразительная пауза. От неловкости я зачем-то несколько раз хлопнула в ладоши, как в театре, за мной собезьянничала Салли, затем Тильда присоединилась, потом та «статуя» в маске, явно симпатизировавшая нам с самого начала… Кто-то на трибунах тоже решил поддержать. В итоге Сет удостоился оваций – жиденьких, но с такой напряжённой публикой выбирать не приходится.

– Что ж, исчерпывающий ответ! – неискренне улыбнулся Йен, продолжая искоса следить за передвижениями чародеев между ложами. – Подведу короткий итог, дамы и господа. После заката солнца Хорхе практически бессмертен, как настоящий вампир, а что до его познаний в чарах… Бесконечная библиотека называется так не зря. Если бы он действительно пожелал кого-то убить, то действовал бы наверняка, и многоуважаемый Эло Крокосмия сегодня, очевидно, не смог бы бросить ему в лицо это абсурдное обвинение. Но это моё мнение, разумеется. Постарайтесь забыть на мгновение о том, что я обычно прав, и сами ответьте про себя на простой вопрос: если бы Хорхе Альосо-и-Йедра пожелал чьей-то смерти, то как этот человек мог бы остаться невредим?

И он многозначительно умолк.

Вообще в такой формулировке это звучало весьма убедительно, и обвинения рассыпались буквально на глазах. Хотя, подозреваю, попытайся Хорхе оправдаться самостоятельно, его бы попросту слушать не стали. Собственно, его и не собирались ни о чём спрашивать, раз посадили в клетку, как дикое животное, задвинули угол и приставили охрану. Если бы не Йен…

– Абсурд! – рявкнул Крокосмия. По-прежнему громко, но без лишней страсти, как мне показалось: то ли остыл, то ли сдался, то ли задумал что-то ещё; последний вариант, конечно, не внушал оптимизма. – Это не суд, а представление! Как можно делать выводы о намерениях убийцы, исходя только из его возможностей?

– Апелляция к силе – древний метод, можно сказать, традиционный, – не согласился Йен, широко улыбаясь. – Напомню, дорогие мои: когда-то меня объявили вне закона лишь потому, что вместе с бессмертием я заполучил преимущество перед всеми вами, то есть стал для вас опасен. Это, по-моему, и значит «делать выводы о намерениях чародея, исходя из его возможностей»… Впрочем, я забыл о другой чудесной, освящённой временем традиции: объявлять метод легитимным или абсурдным в зависимости от того, против кого он обращён.

– Клоун, – Крокосмия точно выплюнул слово.

Взгляд у него метнулся по сторонам; уголки губ дёрнулись вверх, и под ложечкой у меня тревожно засосало.

…Это не могли быть его люди – те, которые расходились по трибунам? Ведь не могли же?

– Цирк, как мы выяснили, моё давнее хобби, – охотно подтвердил Йен и сладко потянулся – на публику, не иначе. Футболка у него неприлично задралась на животе, и он неторопливо одёрнул её, проведя ладонью себе по прессу. – Но, кроме клоунов, знаешь ли, там полно интересных людей. Мудрецы, укротители тигров… фокусники. Вот фокусники мне нравятся: никакого обмана – просто чудеса, которые творятся прямо на ваших глазах! Однако я не нуждаюсь в чуде, чтобы оправдать невиновного.

Работая с текстами большую часть сознательной взрослой жизни, я не могла не оценить эту словесную дуэль. Каждой, буквально каждой репликой он продавливал свою точку зрения: менял «убийцу» на «чародея», цитируя своего оппонента, рассыпал намёки, многозначительно умолкал в нужных местах. И вот уже следом за нейтральным «никакого обмана» мерещилось обидное «в отличие от речей обвинителя», за «не нуждаюсь в чуде» – «а вот тебе оно понадобится».

– Невиновен ли Хорхе Альосо-и-Йедра – решит суд, – напомнила деликатно одна из «статуй» в масках. – Что же до свидетелей – мы услышали их. Тем не менее, у суда возник вопрос: зачем Эло Крокосмии понадобилось преследовать человека, медиума, не приобщённого к тайнам Запретного Сада?

Реплика была с очевидным подвохом; каждая интонация – которым, замечу, полагалось оставаться нейтральными – намекала на то, что прямо сейчас на глазах почтенной публики происходит фокус: обвинитель превращается в обвиняемого. Но Крокосмия сохранял спокойствие. Более того, он словно бы потерял интерес к прениям, и отвечал формально, без огонька… может, уже подготовил путь к отступлению и выжидал нужный момент?

Я так увлеклась размышлениями, что не заметила, как всеобщее внимание сместилось на меня: ну, естественно, суд же упомянул «медиума, человека», грех не рассмотреть попристальнее предмет, собственно, споров.

– Да, именно, – с заметной задержкой откликнулся Крокосмия, глядя почему-то в сторону Хорхе, в отличие от большей части присутствующих. – Зачем бы я гонялся за лантерном? Какой мне прок от чокнутой девки?

Йен скосил на меня взгляд и подмигнул; в голову точно вино ударило.

– Эй, протестую! – услышала я собственный голос, усиленный чарами. Внимательных взглядов стало больше, и теперь они ощущались физически тяжёлыми – и это парадоксальным образом меня подстёгивало, понуждало говорить ещё и ещё. – Я не чокнутая. Более того, раскладывать по полочкам бардак в чужой голове – моя профессия: философский факультет, специализация – конфликтология. И, кстати, я веду колонку в «Шери» и даю консультации – блог «Спросите Куницу», подписывайтесь прямо сейчас. Есть опыт работы с чародеями, проработка как внутренних, так и социальных конфликтов. Обращайтесь! Если доживу – отвечу обязательно всем! – закончила я оптимистично и послала трибунам воздушный поцелуй.

Колени, если честно, дрожали.

Повисла несколько неловкая пауза. Полагаю, консервативная часть чародеев пыталась выяснить, что такое блоги и с чем их едят, а продвинутая – терзала поисковики своих планшетов и мобильных, если, конечно, кто-то озаботился тем, чтобы провести связь в такую дыру. Всеобщее молчание нарушил одинокий голос, басовитый и сомневающийся:

– Так Куница – это ты? А я на тебя подписан!

…Думаю, ни он, ни кто-либо другой, кроме нас четверых, так и не понял, что насмешило Тильду Росянку.

– Какая трогательная встреча кумира и подписчика, даже слёзы наворачиваются, – усмехнулся Йен, коротко потрепав меня по волосам собственническим жестом. И – приобнял, пряча от чужих глаз. – А ведь всё это могло быть разрушено из-за жадности одного чародея. Почему жадности, спросите вы? А потому что он пытался предъявить права на то, что ему не принадлежало… что фактически никому не принадлежит, ибо как было уже сказано – в Запретном Саду рабства нет. Я говорю о человеке, который присвоил себе моё тело, выкрав его у семьи Датура около двух месяцев назад; о том, кто использовал медиумов, чтобы заполучить недостающую часть – душу… Вы спрашиваете, зачем ему понадобился медиум? Очень просто: Эло Крокосмия искал меня. И если бы он преуспел, то заполучил бы не только мою неуязвимую материальную оболочку, но и душу, которая бы находилась в полной власти медиума. Выгодное приобретение, не находите?

Окончание его речи потонуло в гвалте и возмущённых воплях.

Похоже, мало что чародеи воспринимали так болезненно, как покушение на статус-кво. А это именно оно и было: пока тело Йена хранилось у одной из правящих семей, держалось шаткое равновесие. Все облизывались на бессмертие, но заполучить его не могли, и с таким положением вещей за пятьдесят лет успели уже смириться. Крокосмия же посягнул не просто на возможный источник знаний, на самую желанную тайну Запретного Сада – нет, он замахнулся на символ власти.

И, видимо, такое здесь не прощалось – даже о древних вампирах, торчащих в своих креслах посреди Арены, публика на какое-то время позабыла, переключившись на новую цель.

– Ложь! Недоказуемая, грязная и скандальная ложь! – поспешно заявил Крокосмия, но его, кажется, мало кто слушал. – Да, я, подобно другим садовникам, искал пропавшее из резиденции Датура тело, однако смог найти только гроб. У меня были зацепки… – и он словно бы машинально обернулся к ложе, увитой алыми розами.

На балконе, где расположились Датура, тотчас же начались локальные волнения, переходящие в эмоциональный шторм, и мне захотелось бросить в Крокосмию медалью в номинации за лучшую актёрскую игру. Вот же подонок… Нашёл на кого кивнуть, чтобы, во-первых, намёк вышел достаточно прозрачным, а во-вторых, посеял смуту в рядах противника.

Точнее, мог бы посеять.

– У тебя были не «зацепки», а моё тело вместе с гробом, – спокойно возразил Йен, словно речь шла не о нём самом, а, скажем, о партии мебели из морёного дуба. – И тому есть свидетели.

– Намекаешь на Росянку? – глумливо оскалился Крокосмия. – Ну что же, до своего вероломного предательства она действительно работала на меня и часто бывала в моей резиденции. И потому под присягой может подтвердить, что никакого бессмертного тела там не видела, но, разумеется, до неё доходили слухи о некоем тайнике с гробом… А стараниями Хорхе Альосо-и-Йедра почти невозможно найти других живых свидетелей из числа чародеев, с которыми я работал. Очень удобно для вас, да. Удивительно своевременные совпадения.

Теперь всё выглядело так, словно мы на пустом месте раздуваем конфликт и подтасовываем факты – не только Йен умел убедительно говорить. Но сейчас он, кстати, улыбался, да так довольно, что сразу становилось ясно: у него ещё не один козырь в рукаве.

– Задать Тильде несколько вопросов – хорошая идея, мы обязательно вернёмся к ней позже, – протянул он с предвкушением. – А пока я хотел бы вызвать другую свидетельницу… Да, гарантирую, что к вампирам она отношения не имеет. Уважаемый суд позволит?

На сей раз «вершители справедливости» не стали отвечать с ходу, а посовещались с полминуты; на мой непредвзятый взгляд, впрочем, и так было ясно, что в словах Йена кроется какой-то подвох. Это даже древние вампиры поняли: Сет перестал косить под равнодушное ко всему божество, Ратха отвлеклась от своих цветов, Заа – от мускулов, а Юон и Арто переглядывались через пол-Арены с неприкрытым любопытством.

– Суд дозволяет, – произнесла наконец одна из «статуй».

Тут же посреди Арены выросла уже знакомая арка перехода и затянулась таинственным туманом, но зловещей паузы на сей раз не получилось: почти сразу вверх брызнули гибкие зелёные лозы – много-много, сплошной, почти монолитный поток – и выплеснулись едва ли не до самых трибун. Зелёных побегов было столько, что они практически скрыли под собой камни, за исключением тех мест, где обретались Кровавые Безумцы – и наша тёплая компания.

Йена происходящее нисколько не смущало.

– Дорогие друзья, позвольте представить вам ту, с кем многие из вас уже знакомы, пускай и косвенно. Итак, Королева Лабиринта! А ты, маленькая дрянь, покажись уже, хватит морочить мне голову, – добавил он сварливо.

И тут у меня точно щёлкнуло что-то – я вспомнила, где уже видела это буйство флоры. Ну конечно же, в каменном тупике, где спеленали Тильду и Салли!

Лозы тем временем рассыпались, образуя рыхлое кольцо, и из него выпорхнула крошечная, с полметра величиной, крылатая девица, облачённая в платье из сухих белых лепестков. За плечами у неё трепетали три пары зеленоватых стрекозиных крыльев, на голове красовалась самая настоящая корона, а дружелюбному оскалу могли позавидовать акулы.

«Ну что ж, он не соврал – к вампирам это чудовище действительно отношения не имеет», – пронеслась у меня мысль.

– Ты рехнулся, – мягко выразил общее мнение Хорхе. – Ещё бы Неизъяснимый Ужас приволок.

– Ужас бы сюда не влез, – тут же отреагировал Йен, ослепительно улыбаясь. Феечка тем временем носилась вокруг нас, то корча мне рожи, то ластясь к нему, как котёнок. – Шесть, самое большое, шесть с половиной сотен щупалец, больше даже пространственными чарами не втиснуть… И, кроме того, он меня до сих пор побаивается, так что вряд ли выползет из своих Позабытых Миров.

– Когда ты притащил это в мою библиотеку, его желание выползать откуда бы то ни было тебя волновало мало.

– Великий Хранитель, ты всё ещё сердишься? – и он трагически заломил брови. – Я думал, мы договорились: ты не критикуешь моих друзей, а я – твои предпочтения в…

– Йен. Твой болтливый язык…

– Умолкаю, – быстро поднял руки Йен, сдаваясь. – Тем более что наша свидетельница уже, кажется, заскучала, а это чревато разнообразными, кхм, сюрпризами. Итак, дорогие друзья, вы ведь все наверняка слышали о Королеве Лабиринта: эта прелестная госпожа обитает в сердце каверны, называемой «Мёртвым Садом». Лабиринт – её вотчина, в его пределах от взора Королевы не ускользнёт ничто… А ещё многие из вас слышали о том, что в Розарии пропадали ученики. Вы спросите, как же это всё связано с моими обвинениями в адрес Эло Крокосмии? Терпение – сейчас вы всё узнаете. Точнее, увидите… Эй, маленькая мерзавка, – и Йен бесцеремонно ухватил зелёную фею за крылышко. – А теперь покажи то, что показывала мне раньше.

Будь я на месте бедняжки Королевы, то наверняка затаила бы на него злобу за такое унизительное обращение с собой – и уж точно бы проигнорировала любые просьбы. Но ей, похоже, такое наоборот очень нравилось: она экстатически закатила глаза, меняя цвет с зелёного на золотистый и обратно, а потом вырвалась, взмыла вверх – и раскинула крохотные ручки. Над ней развернулось объёмное светящееся полотно, похожее на северное сияние, а потом в воздухе появилось трёхмерное изображение.

Я тотчас узнала место: это был выход из лабиринта напротив того замка, где Крокосмия оборудовал базу. Вскоре на картинке появился и сам садовник, точнее, некий человек с лицом, скрытым под капюшоном, зато облачённый в узнаваемую оранжевую куртку. Он прошёлся туда-сюда, заглянул в ров, помахал руками и исчез. После этого изображение на несколько секунд заволокла дымка, и кадры начали сменяться всё быстрее. На некоторых из них Крокосмия представал в одиночестве, на других – в компании чародеев-помощников; иногда он выглядел как крошечная фигурка вдали, а иногда его лицо занимало большую часть объёмной картинки. В один из таких моментов глаза и нос поплыли, смешиваясь в бурый кисель, и Йен поморщился.

– Сосредоточься, негодяйка, – попросил он проникновенно. – И давай ближе к делу.

Феечка сперва виновато поникла, затем встрепенулась – и изображение вновь обрело чёткость. На сей раз это был вид сверху, точно наблюдатель парил над замком. Крокосмия выскочил из лабиринта внезапно, как мотоцикл с выключенными фарами, и целенаправленно зашагал к мосту через ров. Следом, как шарик на верёвочке, плыла огромная продолговатая «линза» из прозрачной жидкости, в глубине которой покоилось тело Йена. Даже сейчас, зная, чем всё закончилось, видеть мёртвую, пустую оболочку было жутковато. Потом я заметила, что у него поджаты пальцы на одной ноге, и на короткое мгновение появилась иллюзия, что он просто спит… Отчего-то резко стало неловко, и к лицу прилил жар.

Потом картинка опять сменилась, к счастью. У входа в замок мельтешили люди, входили и выходили, иногда появлялся сам Крокосмия, но ненадолго. Так продолжалось некоторое время, а затем вдруг человеческие фигуры стали размытыми и полетели спинами вперёд, а небо над замком замерцало, становясь то светлее, то темнее.

«Она отматывает образы назад, – догадалась я, когда выцепила из хаотичного мельтешения одну сценку, уже виденную раньше. – Как видеоплёнку».

Когда «перемотка» остановилась, перед нашими глазами появилось изображение лабиринта, по которому неслись, точно две обезьянки, мальчишки-подростки, чьи лица были мне смутно знакомы. Юные чародеи играючи справились с химерой, не без труда избежали столкновения с зелёными лозами Королевы и добрались до выхода. Поглазев на замок издали и пошептавшись, они крадучись направились к мосту, обезвредили несколько ловушек и добрались до другого края, когда навстречу им выступила чудовищно уродливая кукла – тот самый гигант, кое-как слепленный из медиума. Тварь протянула к одному из мальчишек руку…

Я трусливо отвернулась и уткнулась Йену в грудь.

– Хватит, – скомандовал он торопливо, но я успела расслышать волну вскриков и охов, прокатившуюся по трибунам. – Я сказал, хватит, всё! Спасибо, можешь возвращаться, я тебя навещу потом. Как-нибудь. Может быть.

Он осторожно погладил меня по плечам. Я медленно выдохнула, стараясь унять дрожь; в памяти некстати воскрес образ отвратительного монстра, из плоти которого проступали мальчишечьи лица, словно отпечатки в тесте. К горлу подкатила тошнота. Не только из-за чересчур реалистичных видений, а ещё потому, что ощущение неправильности, опасности, преследовавшее меня перед судом, стало на мгновение невыносимым. На уши точно ватные подушки опустились; звуки отдалились. Я смутно слышала, как Крокосмия кричит что-то, различала холодные, бесстрастные реплики «вершителей справедливости» – обезличенных глашатаев суда… Взбудораженные потерянные души можно было разглядеть даже сквозь сомкнутые веки – яркие комки света, сгустки тьмы; осколок с заключённым в нём призраком Тони пульсировал у меня в кармане, как живое сердце.

– …Таким образом, Тильда Росянка свидетельствует, что садовник Эло Крокосмия действительно бахвалился намерением изобрести чары, способные умертвить бессмертного, – долетел до меня голос Йена. – Разумеется, само по себе хвастовство ничего ещё не означает. Кто из чародеев, к примеру, не клялся достичь бессмертия? Но в совокупности с другими свидетельствами… Однако я и так потратил слишком много чужого времени, а посему умолкаю – и предоставляю уважаемому суду решать, кто виновен и для кого следует выносить приговор.

Перебарывая дурноту, я обернулась.

На Арене почти ничего не изменилось. Древние вампиры были по-прежнему заняты скорее собой, нежели чародейскими делами, и даже Сет, сначала проявлявший к разбирательствам повышенное внимание, теперь словно задремал. Зелёные лозы исчезли вместе с Королевой Лабиринта, за исключением тех побегов, которые кто-то успел оторвать. Дымка над трибунами немного поредела – ровно настолько, что человеческие силуэты за ней из плоских превратились в объёмные, но лиц по-прежнему было не различить.

– Значит ли это, – спросил один из вершителей справедливости, – что у вас, Йен Лойероз, нет больше свидетельств?

– Тех, что я мог бы представить суду – нет, – подтвердил он двусмысленно.

– Желаете ли вы, садовник Эло Крокосмия, добавить что-нибудь к сказанному или опровергнуть свидетельства? – вновь задала вопрос «статуя».

– Мне нечего сказать, – угрожающе наклонил голову Крокосмия. – Только напомню, что мы здесь собрались затем, чтобы осудить монстра и положить конец его преступлениям.

– О, против этого лично я никогда не возражал, – не удержался от шпильки Йен. – Надо только решить, кто монстр.

На секунду мне показалось, что они прямо сейчас и подерутся – такие были взгляды с обеих сторон, однако пронесло. «Статуи» же сгрудились в одну сложную скульптурную композицию и замерли на несколько минут, совещаясь, и вскоре один из «вершителей справедливости» выступил вперёд, намереваясь говорить от лица остальных.

– Сказанное сегодня так или иначе коснулось каждого, – произнёс он – или она, в таких одеяниях и с искажённым голосом пол было не угадать. – Свидетельства обеих сторон были убедительны, а обвинения – тяжелы. И потому только лишь садовники не могут вынести решение о том, кто виновен. Суд завершится лишь тогда, когда каждый из присутствующих ныне чародеев вынесет свой вердикт, открыто и ясно. Тот, в чью пользу выскажется большинство, будет считаться невиновным, и тогда другой понесёт всю тяжесть наказания. Да свершится справедливость!

«О, – пронеслось в голове. – Теперь хоть понятно, почему их называли вершителями».

Некоторое время стояла оглушительная тишина, и даже свет, кажется, померк: похоже, никто не решался заговорить первым. С другой стороны, было абсолютно ясно, что именно первый голос утянет за собой и других, пока сомневающихся. А ещё и это опасное условие суда: выступить открыто, что значило неминуемо навлечь на себя гнев осуждённого – и его союзников… Конечно, репутация Йена и присутствие Кровавых Безумцев играло нам на руку, но ведь Эло Крокосмия долго был садовником – и, в отличие от Хорхе, успел обзавестись должниками, сторонниками и друзьями. Это если забыть о том, что его связывали тесные рабочие отношения с кланом Непентес, и о том, что Датура, скорее всего, выступят против нас из-за убийства Николетт…

«Всё-таки быть интровертом с кучей книжек – не очень полезно для здоровья, экстравертам выжить легче», – успела подумать я, когда над одной из лож вдруг вспыхнул свет.

Судя по расположению – недалеко от Роз и всего на пару ярусов ниже – это было вполне уважаемое семейство, хотя вряд ли оно обладало решающим политическим весом. На суд явилось полдюжины представителей, то есть минимум в пять раз меньше, чем от клана Датура: несколько молодых чародеев в повседневной скромной одежде, двое любопытных близняшек лет десяти в джинсах и ярких футболках и, вероятно, глава семьи – немолодой импозантный мужчина в удлинённом жакете, явно сшитом на заказ под нестандартную фигуру. В петлице виднелся цветок удивительного серебристого цвета, чем-то похожий на восковую розу.

– Стальная Камелия выступает в поддержку Хорхе Альосо-и-Йедра и называет преступником Эло Крокосмию, – произнёс мужчина, не удосужившись даже встать из кресла. Он сидел вальяжно, нога на ногу, и только тонкие пальцы левой руки, выбивающие дробь по подлокотнику, выдавали нервозность. – Лойероз не из тех людей, которые станут лгать, преследуя собственную выгоду – лично я, Бастиан из Камелий, ручаюсь за это своим именем. А если то, что он рассказал – правда, то иное решение честный человек принять не может.

Я длинно выдохнула, чувствуя, что ноги подкашиваются от облегчения. А Йен с интересом прищурился, разглядывая мужчину с камелией в петлице:

– Мы раньше встречались? Лицо знакомое, но вот имя…

– А имя я и не успел назвать – кое-кто связал меня чарами и спрятал в свою дорожную сумку, – сварливо откликнулся тот. – То, что это спасло мне жизнь, я оценил значительно позже.

Йен просветлел:

– А! Лерой-Мартин, убийство в доме перчаточника!

Судя по выражению лица бедняги Бастиана, он уже десять раз пожалел о том, что поддался ностальгии и заговорил. Но, на его счастье, снова вспыхнул свет – уже над другой ложей, и фокус внимания автоматически сместился туда.

И там было на что посмотреть!

Во-первых, огромная ложа казалась крохотной, потому что туда, по ощущениям, запихнули сборную по футболу, по баскетболу, по боксу и по гребле заодно, а руководила этими мускулистыми мальчиками и девочками самая настоящая старая ведьма – высокая, жилистая, с пышной гривой седых волос, увязанных в хвост на затылке, вдобавок облачённая в красный спортивный костюм с белой надписью «Непентес» через всю грудь.

– Я, Бальдехильда Непентес, выступаю в поддержку Йена Лойероза. Хорхе Альосо-и-Йедра невиновен. Непентес просят наказания для Эло Крокосмии и разрывают с ним все контракты, – дрожащим козьим голоском объявила она и ухмыльнулась по-пиратски.

Не сразу до меня дошло, что это та же чародейка, которая ехидно ответила «три века» на риторический вопрос Сета. Выходит, ей триста лет? С ума сойти.

– Бабуля! – просияла Тильда.

– Балбеска! – нежно проблеяла Бальдехильда в ответ. – Смотрю, ты стала наконец нормальной девочкой. Обзавелась куклой, подружкой, красивым мальчиком. Что следующее? Начнёшь на свидания бегать?

– Если догоню, – хмыкнула Тильда.

Арто заинтересованно свесился с перил, но, к счастью, ничего не сказал.

А вот на лицо Крокосмии было любо-дорого посмотреть.

– Вы заплатите за нарушение договора, – прохрипел он, глядя исподлобья.

Бальдехильда Непентес только плечиками передёрнула:

– Заплатим, у нас бабла куры не клюют. Я лично тебе на могилу пару мешков золота отволоку, милок, и сверху поставлю, чтоб уж точно не выбрался.

Он впился в кафедру, кроша пальцами крышку:

– Ты!

– Я – что? – живо отозвалась глава Непентес. – Хочешь что-то сказать – так подойди и скажи, вот она я, на месте стою, не бегу никуда.

Когда Крокосмия никуда не кинулся и медленно выдохнул, я, если честно, его почти зауважала.

– Стерва, – бросил он только в сторону.

– Стерва – значит, баба! – обрадовалась Бальдехильда и приосанилась. – Баба – значит, красавишна. Парни, я же красавишна?

Смешанная футбольно-баскетбольная команда по гребле в проблемное будущее, состоящая, кстати, не только из парней, рявкнула слаженным хором:

– Бальдехильда Непентес – вечно прекрасная и вечно молодая! Ура, ура, ура!

Наёмники из этого клана, вероятно, и впрямь служили телохранителями в разных семьях, поскольку раскатистое «ура» доносилось не только из ложи Непентес, но и с других сторон. Тильда стояла навытяжку и орала вместе со всеми; Салли на всякий случай тихонько хлопала в ладоши и шевелила губами; Йен, кажется, беззвучно смеялся. И я бы тоже с удовольствием присоединилась к общему безумию, но отчего-то меня до сих пор колотило; хотелось оказаться где угодно, только не здесь, желательно – на другом конце света.

…что-то было неправильным в окружающем мире – совсем как тогда, в той самой каверне-подворотне, куда я свернула после первой встречи с Крокосмией, когда не знала о Запретном Саде ровным счётом ничего.

В следующий раз свет озарил ложу семьи Датура. Госпожа Франческа, по-прежнему сжимающая боевой посох и агрессивно-собранная, словно олицетворяла собой образ человека, не имеющего сомнений.

– Если Хорхе Альосо-и-Йедра защищают преступники, – и она указала на меня, – то и сам он также преступник. Семья Датура поддерживает садовника Эло Крокосмию.

Ненадолго воцарилась тишина, а затем свет начал вспыхивать над трибунами всё чаще.

– Вистерия принимают сторону Эло Крокосмии…

– Водяная Лилия считает, что преступник Хорхе Альосо-и-Йедра…

– Хэнбейн Блэк поддерживает Крокосмию согласно заключённому договору…

Я рефлекторно стиснула кулаки, выслушивая всё это. Нет, а на что мы рассчитывали… Датура до сих пор – правящая семья, и, несмотря на конфликт с Крокосмией, к нам у них претензий гораздо больше. И мы ведь действительно убили их наследницу – да, она напала первой, да, я не отдавала душам приказ уничтожить её, но я ведь этого хотела. А значит – убила.

– Протестую, – раздался вдруг красивый женский голос, пожалуй, сопрано. Как ни странно, принадлежал он изысканно одетому молодому человеку, который стоял по правую руку от госпожи Франчески. – Датура поддерживают Крокосмию. Но я, Лукреция Датура, лично и независимо отдаю свой голос за Хорхе Альосо-и-Йедра.

– Наглая девчонка… – зашипела Франческа, оборачиваясь.

– И что вы сделаете? Изгоните меня из семьи? – ответила Лукреция. Мне, кстати, до сих пор упорно казалось, что она – элегантный худощавый юноша со смазливым лицом. – Но других наследников нет. Передадим власть побочной линии, тётя? – Франческа Датура явно не нашлась, что ответить, и промолчала. Лукреция же вдруг улыбнулась и махнула нам рукой: – Привет, Йен. Давно не виделись.

– Привет, Лука, – откликнулся он, и в глазах у него промелькнуло странное выражение. – Что, совесть заела за то, что топил меня в ведре?

Забавно, что Йен, похоже, единственный обращался к Лукреции как к мужчине.

– Тебя стоило разок утопить, засранца, – в тон ему ответила она. И добавила: – Сходим потом выпить?

– Если будет что отпраздновать, – усмехнулся Йен.

А Тильда склонилась к моему уху и громко прошептала:

– Не ходи с ними! Лука странная… – Откровенно признаться, ожидала услышать что-то насчёт мужской одежды и прочего, но продолжение заставило меня прикусить язык: – Прикинь, она всех травит! Испытывает на собутыльниках яды и противоядия!

– Спасибо за предупреждение, – только и смогла выдавить я.

Ну, конечно, тогда Лукреция будет дорожить таким другом, как Йен. Его же травить можно сколько угодно, он не обидится – ещё и подскажет, как яд сделать более смертоносным. После её выступления воцарилось шаткое равновесие: чародеи больше не спешили заявлять о своих симпатиях к Эло Крокосмии, потому что одно дело – прикрываться семьёй Датура, а другое дело – конфликтовать с будущим лидером этой же семьи. Несколько чародеев-одиночек высказались в пользу Хорхе, примерно столько же – против, и потом дело заглохло. Видимо, смельчаки закончились; те же, кто остался, тянули время, лихорадочно взвешивая про себя все аргументы… И в этот самый момент свет вспыхнул над самой большой ложей, увитой алыми розами.

Сердце у меня замерло; я рефлекторно сощурилась, пытаясь понять, кто из утончённых, безупречно элегантных женщин, расположившихся в первом ряду, та самая Флёр, но безуспешно. Образ из снов был размытым, да и сколько времени прошло с тех пор… Маленькая принцесса в голубом платье стала угловатым подростком, затем – гордой юной наследницей; их с Йеном пути разошлись, и если он нисколько не изменился, то для неё прошло полвека. Она стала старше, многое пережила… хотя что такое сто лет для чародейки, в перспективе способной прожить триста лет? Всего треть жизни позади?

…прямо как у меня.

Разглядеть Флёр так и не удалось. Говорить от лица Роз взялся убелённый сединами мужчина по имени Венсан, который назвался пресс-атташе. Он не стал делать долгих вступлений, объясняться или оправдываться, в отличие от представителей других семей, и объявил коротко:

– Розы считают, что Хорхе Альосо-и-Йедра был обвинён ложно, и предлагают ему свою защиту и покровительство.

Взорвать грязевую бомбу посреди Арены и то было бы менее эффектно.

Теперь всем уже стало ясно, чем закончится дело. Даже если кто-то колебался до сих пор и планировал отомстить Хорхе, прикрывшись кланом Датура, то сейчас желающих рисковать не осталось. И, хотя чародеи пока выдерживали паузу, я уже понимала, что победа на нашей стороне.

Понимал это и Эло Крокосмия – только вот разочарованным, потрясённым или даже просто огорчённым он не выглядел.

– Значит, вот что вы решили, – тихо произнёс он, и у меня мурашки по спине пробежали. – Что же, правильно – весы правосудия склоняются к тому, за кем сила. Но я действительно хотел обойтись без крайних мер, подождать ещё несколько лет… Видимо, не получится. Йен Лойероз, – повысил он голос, привлекая к себе внимание. – Ты обвинял меня в намерении создать оружие, способное уничтожить бессмертного. К счастью, обвинения запоздали: я уже его создал.

Что-то ярко, почти невыносимо вспыхнуло сбоку от нас, на трибунах. Я инстинктивно пригнулась, Йен воздел руки, окутывая нас чарами…

Тщетно.

Потому что целью были не мы.

Ложа Стальных Камелий – та самая, лишь на два яруса ниже Роз и немного меньше – исчезла. На её месте зияла дыра – сквозная, через всю толщу скалы, на многие сотни метров. Края не были оплавлены и не дымились; не пахло кровью или горелым, нигде не лежали обломки… Просто часть окружающего мира исчезла бесследно.

– Кто-нибудь ещё хочет выступить в пользу ублюдка Альосо-и-Йедра? – сдержанно спросил Крокосмия, и его нелепое вытянутое лицо на секунду показалось мне величественным и жутким, словно у какого-то древнего подземного божества.

Йен побледнел как смерть, и с леденящим душу ужасом я осознала, что он успел проследить направление удара, но защитить от него людей не смог.

– Я хочу! – послышался вдруг звонкий голос Юон. – Хорхе – мой друг. А значит, те, кто его защищает – мои друзья тоже.

Очень-очень медленно я обернулась к ней – и едва не потеряла сознание от облегчения.

Глава клана Камелий, импозантный немолодой мужчина в сером жакете, с ошалелым видом покоился на руках у довольной Юон. У неё под ногами, вповалку, словно брёвна, валялись его родичи – с не менее одурелыми выражениями лиц, но определённо живые. Близняшки в ярких футболках сидели на коленях у Сета, вцепившись в его плащ, и с любопытством таращили глаза.

– Телепортация, – выдохнул Йен, и уголок губ у него слабо дёрнулся. – И непревзойдённая скорость. Ну, конечно, даже если удар нельзя отразить, от него можно уйти.

– Я быстрая, – радостно кивнула Юон. И ткнула пальцем в Сета: – А он может в мгновение ока перенестись на четыре сотни шагов. Удобно догонять еду, да?

«Еда» у неё на руках затихла и притворилась глазастой ветошью.

Одна из «статуй» в масках, кажется, самая первая, обернулась к Крокосмии:

– Вы отдаёте себе отчёт в том, что повлекут за собой ваши действия? – спросила она. Похоже, что хладнокровием там уже и не пахло, и потому даже маскирующие чары не могли полностью вытравить кипящие эмоции, сделать голос нейтральным и бесполым: было кристально ясно, что это женщина – и женщина разгневанная. – Суд предоставляет вам шанс остановиться.

– Это мой последний шанс выжить и сохранить своё положение, – ответил Крокосмия спокойно. – Для того чтобы кровопролитие стало легитимным, мне надо всего лишь бросить вызов всем, кто присутствует на Арене, верно? Как пытался это сделать Лойероз в самом начале.

– Прецедент Чёрной Розы, – произнёс Хорхе, аккуратно избавляясь от остатков кандалов на своих запястьях. – Но это значит утопить Арену в крови. Я был тогда в числе выживших, и от запаха мертвечины мутило даже меня.

– У Чёрной Розы было полторы сотни противников, а не пятнадцать тысяч, – добавил Йен. Лицо у него, несмотря на легкомысленный тон, оставалось напряжённым. – И среди них не было ни бессмертного чародея, ни древних вампиров.

Удивительно, что никто не пытался ни закричать, ни даже пошевелиться – все, кто сидел на трибунах, в буквальном смысле застыли, хотя наверняка втайне они готовили чары. Но тишина стояла такая, что после каждой реплики можно было расслышать дыхание тех, кто находился рядом…

И я понимала почему.

Сейчас Йен, Хорхе и та женщина-судья в маске пытались тянуть время; сомневаюсь, что кто-то из них надеялся всерьёз уговорить Крокосмию, но каждый из них сознавал: в ту же секунду, когда закончатся переговоры, начнётся бойня.

И сколько из пятнадцати тысяч присутствующих сумеют выжить?

Йен бессмертен, но он не в состоянии заслонить каждого.

Кровавые Безумцы могут вытащить из-под удара одну семью, но не сотни и сотни…

– Ты не станешь соперничать за власть, – так же сдержанно ответил Крокосмия. Глаза у него медленно разгорались потусторонним красно-оранжевым пламенем, и меня от этого зрелища прошибал озноб. – Ты будешь доволен, если сумеешь вытащить своих людей, а если уничтожить кого-то из них – ты отступишь, чтобы спасти остальных. К тому же бессмертие не означает неуязвимости: медиум может разделить душу и тело, а по отдельности это не более чем мусор.

Кровавых Безумцев он даже не упомянул, но ему и не требовалось: вряд ли многие из чародеев действительно видели в них союзников, пусть и временных.

– Нельзя победить весь Запретный Сад в одиночку, – наконец произнесла судья в маске.

Крокосмия навалился на кафедру; дурацкая рыжая роба уже не казалась смешной, как не выглядит забавной раскраска ядовитой змеи.

– А кто сказал, – медленно протянул он, – что здесь я один?

Йен очень длинно выдохнул и закрыл половину лица рукой – точь-в-точь как в том сне, где он только расстался с Флёр, за тем исключением, что сейчас взгляд у него был откровенно злым.

– Да-да, двадцать семь человек. Я правильно подсчитал? Или забыл кого-то?

Крокосмия ухмыльнулся.

«Нам конец», – успела подумать я, а потом начался ад.

На разных ярусах трибун вдруг словно бомбы разорвались – с жутковатым электрическим треском образовалось вдруг почти три десятка огромных пылающих сфер. Удивительным образом никого это не задело: вокруг них оказалось пустое пространство, зато на Арене людей прибавилось, растерянных и озирающихся.

Йен не сдвинулся с места, но глаза у него пылали ядовито-розовым, а руки, стиснутые в кулаки, подрагивали.

– Твоих рук дело? – спросила я тихо.

Он кивнул, наблюдая за трескучими сферами.

– Да… Но имитировать Сета сложнее, чем мне представлялось.

В переводе на человеческий это, вероятно, означало: «Долго в таком темпе я не выдержу».

– Что насчёт «минутки тишины»? – поинтересовалась я без особой надежды.

– Поможет только с чарами, которые на порядок слабее моих, – криво улыбнулся Йен. – И то, что он использует – не чары.

– А что? – отрывисто спросила Тильда, вставая к нему – спиной к спине. – Мои росянки эту дрянь не берут. Точнее, их разрывает от энергии.

Он помедлил, прежде чем ответить:

– Я не знаю. Если бы было время…

Но времени нам Крокосмия, конечно, не дал.

Сферы рванули одновременно, точно бомбы с таймером. Радиус поражения был небольшой, но целые куски трибун выело подчистую, как в первый раз, без осколков и гари. Существа, которые очутились посреди образовавшихся ям, на живых людей походили меньше всего, скорее, на чудовищные марионетки, сродни той уродине, что охраняла замок у лабиринта.

За одним исключением: этих, похоже, слепили не из медиумов, а из чародеев.

– Ну да, – пробормотал Йен. – Он и не говорил, что его помощники – люди. Всё-таки он талантливый кукольник… Урсула?

– Да? – откликнулась я, рефлекторно сжимая руки на груди.

– Мне придётся его убить, – странным голосом произнёс он. – Но издалека не получится, вокруг него пространство искажено. Придётся подобраться поближе.

– Идём вместе, – ответила я быстро. И нервно улыбнулась: – В конце концов, самое безопасное положение здесь – рядом с тобой.

Йен склонился с сумасшедшей улыбкой – и поцеловал меня в угол рта, обдавая запахом сладости и соли.

И мы сорвались с места.

Крокосмия явно разбирался в тактике ведения боя: кукол он расположил таким образом, что на всей Арене не осталось свободных зон. Чтобы сконцентрировать энергию для выстрела, его марионеткам требовалось секунд пять-десять, но воспользоваться затишьем для контратаки не получалось: одну куклу прикрывало несколько других, и, хотя с места они не двигались, создавалось ощущение, что пальба идёт буквально отовсюду.

– Выродок, – в сердцах выругался Йен, выдернув Франческу Датура из-под очередной убийственной атаки, и вытер испарину со лба. – Сомневаюсь, что его союзники разрешили превратить себя в эту дрянь.

– Думаешь, он их обманул? – спросила я и шарахнулась в сторону – выстрел прошёл совсем рядом.

Мы, похоже, стали на время невидимыми, потому что специально в нас никто не стрелял, но иногда губительный свет вспыхивал совсем рядом.

– Наверняка. Пообещал силу… Старая история, впрочем.

Тут раздался нечеловеческий, пронзительный вой, и я машинально застыла, цепляясь за Йена и волочась за ним, пока он сам не остановился.

Кричал Арто… точнее, то, что от него осталось.

Видимо, в какой-то момент Крокосмия решил избавиться от Хорхе и сконцентрировал огонь на нём, а древний вампир попытался прикрыть друга. Самого Хорхе отбросило к стенке, и он сейчас тряс головой, пытаясь прийти в себя, а вот Арто досталось. Крыло, одну руку и часть туловища от плеча до пояса срезало выстрелом; на пустом месте уже вытягивались телесного цвета паутинки, точно плоть пыталась восстановиться, но то обрывались, то обвисали бессильно.

Я рефлекторно дёрнулась к нему, понимая, что по большому счёту ничего не могу сделать. Потерянные души беспорядочно метались вокруг; до меня долетали обрывки образов, и я видела дальние углы Арены очень ясно, если присматривалась, но призвать кого-то и попросить напасть на Крокосмию не могла: нужно было остановиться, хотя бы на минуту… на полминуты!

– А-а-а-ар-р-р! – взревел Арто незнакомым, чужим голосом и весь перекосился, сжался в комок, обнимая себя уцелевшим крылом. Cмялся, оплавился, как комок пластилина в кулаке… но прежде чем я успела перепугаться – распрямился, как пружина, целый и невредимый, только поменьше ростом, чем раньше.

Рядом с нами снова что-то взорвалось, Йен сдёрнул нас с траектории атаки шагов на тридцать вперёд… А когда снова удалось обернуться, Арто уже кружился над ранившей его куклой, как злая огненная птица, и наносил удар за ударом. Дотянуться толком не мог почему-то, но ответные выстрелы прекратились тоже.

– Искажение пространства, – прошипел Йен сердито – кажется, у него аж зубы скрипнули. – Это ведь я придумал, но почему же он… откуда…

– Ты сможешь преодолеть эти чары? – спросила я, с трудом успевая за ним.

Мы перемещались по странной траектории, зигзагами – то бежали в прямом смысле слова, перепрыгивая расколотые плиты, то разом перемещались на десяток метров. Дыхание у меня начало сбиваться, и перед глазами потемнело – пока немного, но и до цели было ещё далеко.

– Я-то да, особенно если подойду поближе, но другие… – он не договорил, снова перебросив нас на новое место – и вовремя, ибо там, где мы стояли, образовалась яма. – Всё-таки Крокосмия нас отследил. Умный ублюдок.

– Если… если его убить, то куклы остановятся?

В боку уже кололо. Да, долго мы так не побегаем.

– Он мастер марионеток. Если нити обрезать – марионетки замрут… Может быть. Ну, точно поглупеют, – закончил он оптимистично.

Чародеи пока справлялись с атаками, но без жертв точно не обошлось: я чувствовала запах крови, слышала крики – и ощущала, что потерянных душ становится больше. Воняло гарью; некоторые участки трибун полыхали – видимо, дело рук того «ифрита», но уничтожил ли он кукол, было не понятно. Своего «врага» Арто уже добивал: с каждой атакой ему, похоже, удавалось отщипнуть по кусочку, несмотря на все пространственные искажения, и сейчас противостоящее ему существо больше напоминало растерзанную пластилиновую фигурку.

Сета нигде не было видно, но участок голодной непроглядной тьмы, окутавший целую секцию трибун, явно имел какое-то отношение к древнему вампиру.

Юон…

«Интересно, та золотая вспышка между рядов – это она?» – пронеслось у меня в голове.

Внезапно нас качнуло особенно сильно, Йен не выдержал – вскрикнул коротко и тихо, а затем прошипел: «Надо рискнуть» – и крепко прижал меня к себе. На мгновение вся Арена исчезла, осталась только темнота; воздух тоже куда-то делся, всё тело прошил невозможный, невыносимый холод…

…и мы очутились аккурат напротив Крокосмии – зависли в воздухе, как два воздушных шара. Йен – лицом к нему, а я – спиной к спине с Йеном.

Прямо даже не знаю, кому из нас открывался более жуткий вид.

– Лойероз, – низким, пробирающим до костей голосом произнёс Крокосмия. Я рефлекторно обернулась на звук и тут же спряталась обратно за Йена: сейчас лицо Крокосмии больше напоминало вытянутый, гротескный череп с пылающими глазницами, туго обтянутый кожей. – Значит, ты пришёл за мной сам. Не боишься за своих друзей?

Сердце тут же сжалось от тревоги.

Отсюда, с высоты, Арена напоминала кипящий котёл – адский, потому что вместо овощей в нём варились люди. Вспышки света разрезали пространство почти с интервалом в несколько секунд, и каждая – или почти каждая – уносила чью-то жизнь. Потерянные души носились в этом чаду, как бумажные пакеты, подхваченные ветром; издали, словно бы с той стороны, что отделяет бытие от небытия, долетал надрывный плач.

Хорхе, сидящего в полуобрушенной ложе с книжкой в руках, я разглядела первым – наверное, потому что у него-то дела шли неплохо: не знаю, какими чарами он дотянулся до атаковавшей его куклы, но та сперва застыла, а затем начала таять, таять, как кусок сухого льда на солнце. Серебристые шевелюры Тильды и Салли сложно было найти среди множества таких же светлых, аккуратных кукольных головок – Датура притащили с собой, похоже, несколько десятков телохранителей. Но потом угол зрения сместился, я всё же заметила их – своих названных сестрёнок, пытающихся пробиться к одной из марионеток Крокосмии.

«Куда вы лезете?!» – хотелось завопить мне, но затем картинка снова укрупнилась, точно камера наехала, и стало видно, что там, под трибуной, есть люди – придавленные обломками, но пока ещё живые.

Пока.

Очередной смертоносный луч Тильда остановила – точнее, впитала, вырастив на его пути целый ряд голодных росянок, но отдачей её отбросило прямо на Салли. А марионетка вдруг развернулась, являя на спине, между лопаток, ещё одно лицо и пару коротеньких, жутковатых младенческих ручек…

Полыхнуло снова.

Я трусливо зажмурилась на секунду, а когда открыла глаза, то увидела, что прямо перед Тильдой и Салли стоит та самая женщина-судья, сжимая огромный огненный клинок, а марионетка рассечена надвое.

– Боюсь ли я за друзей? – спросил Йен, опасно улыбаясь. – Они вроде бы неплохо справляются. Побеспокоился бы ты лучше о себе, дружок.

– Я знал, чем рискую, когда мерзавка Флёр устроила суд, – откликнулся Крокосмия. От его голоса, искажённого, гулкого, у меня внутренности точно в ледяной комок смерзались, а сердце наоборот начинало жечь, словно уголёк. – Если обвиняешь кого-то и требуешь смертной казни – будь готов умереть, если это окажется клеветой. Вот только на самом деле я прав. И у меня бы всё получилось.

– Если бы не я? – осведомился Йен скромно.

– Если бы не шлюшка у тебя за спиной, – ответил Крокосмия. – Ах, да… официальная шлюшка Запретного Сада – это ведь ты сам.

…Я не знаю, кто из них первым ударил, а кто ответил, но от столкновения сил встряхнуло всю Арену. Цвет воздуха изменился; розоватый туман смешался с оранжевым, образуя грязную бурую взвесь, от которой сознание начинало уплывать. Что-то вспыхивало ежесекундно, точно все чудовищные марионетки открыли по нам огонь; отказывало то зрение, то слух, и это было страшно.

А потом всё кончилось.

Нет, никто пока не победил; они застыли друг напротив друга – обтянутый почерневшей кожей скелет в огненной робе и Йен, побледневший, напряжённый, с невыносимо светлым взглядом.

– И долго ты сможешь ещё всех защищать? – спросил Крокосмия ровно.

Йен оскалился:

– Столько, сколько понадобится, чтобы добраться до тебя.

За несколько мгновений до того, как они схлестнулись снова, возникла пауза, передышка, и воцарилась тишина. Я сглотнула, ощущая, как пульс колотится в висках… и осознала внезапно, что то, жгущееся, в районе груди – это не моё сердце.

Это душа Тони Брауна.

Медленно и неловко, словно в дурацком комедийном сериале, где герои вечно спотыкаются на ровном месте, роняя вещи и друг друга, я вытащила из нагрудного кармана осколок, замахнулась и кинула в Крокосмию. Стекляшка рассыпалась почти сразу, и полутора метров не пролетела – натолкнулась на незримую преграду, брызнула в стороны прозрачными капельками, как ртуть…

Йен, кажется, всё понял и даже дышать перестал.

– Не знаю, что это было, но ты промахнулась, – произнёс Крокосмия негромко.

– Нет, – ответила я ещё тише, зачарованно глядя, как видимый только мне клинок ввинчивается ему в череп. – Нет, я не промахнулась.

Когда до него дошёл смысл моих слов, стало уже поздно.

Крокосмия выл, извивался, сыпал чарами, но сделать что-то с тем, что невозможно ни потрогать, ни рассмотреть, ни ощутить, так и не сумел. Его агония продолжалась почти минуту; марионетки на трибунах замерли, практически не отстреливаясь больше, и, кажется, часть защитных чар с них отвалилась, потому что чародеи начали брать верх – медленно, но верно. Йен обнимал меня за плечи, крепко-крепко, а я боялась отвести взгляд от того, что натворила сама, своими руками…

…и потому не упустила тот жутковатый момент, когда взгляд у Крокосмии изменился, а выражение лица стало человеческим и очень-очень знакомым.

– Улла? – позвал меня он с мягкими, растерянными интонациями, какие были присущи только Тони, особенно утром, после ночных смен. – Улла, я так… так хочу спать, – произнёс он устало.

И – упал навзничь с раскинутыми руками, распадаясь в воздухе мельчайшей слюдой.

Я успела заметить две короткие вспышки-искры: одна нырнула вниз, а другая устремилась вверх.

Но, возможно, мне это только померещилось.

Когда мы вернулись на Арену, по большому счёту всё уже было кончено. Кошмарных марионеток уже добивали – собственно, без защиты Крокосмии и без прикрывающего огня от таких же кукол ни вампирам, ни чародеям уровня Бальдехильды Непентес они были не соперниками. Кто-то разбирал завалы; кто-то стремился сбежать подальше, пока наступило затишье… Как ни странно, Кровавые Безумцы всё ещё оставались здесь: Юон помогала с расчисткой, Ратха лечила тех, кого зацепило атаками кукол или обломками, а остальные общались с Хорхе. Сначала на нас с Йеном никто и не обращал внимания, словно мы так и остались невидимками, но потом возникла из ниоткуда Лукреция Датура и по-мальчишески бойко и радостно закричала издалека:

– Ну ты даёшь! Ну, Йен, ну!..

Лицо у неё было в крови, а один глаз не открывался.

Затем подошёл, прихрамывая, тот пожилой чародей из семьи Камелий и попытался похлопать его по плечу, появились Тильда и Салли – живые и невредимые; народу вокруг становилось всё больше, и многих я не узнавала или вовсе видела в первый раз. От некоторых Йен вежливо уклонялся, других обнимал в ответ и трепал по волосам, и видеть его таким – не одиноким – было очень приятно.

Внезапно толпа как-то поредела и сама собой раздалась в стороны; по освободившемуся коридору шла та самая женщина-судья с пылающим мечом. Она погасила его на ходу, стряхнула изукрашенную робу, оставаясь в простых линялых джинсах и свободном бежевом свитере, украшенном одной-единственной алой розой, и наконец стянула маску-шлем, позволяя каштановым волосам рассыпаться по спине и плечам.

Она была, пожалуй, очень красивой – с нежной светлой кожей, лучистыми тёмно-голубыми глазами и сеточкой морщинок в уголках глаз, намекающей, что эта женщина часто смеётся и не стесняется своего возраста.

Конечно, я тотчас её узнала.

– Йен! – махнула она рукой и улыбнулась с таким искренним, неподдельным счастьем, что сердце у меня защемило. – Великий Хранитель… Это и правда ты, да?

– Флёр, – ответил он как-то беспомощно и улыбнулся в ответ. – Ну, до Великого Хранителя мне пока далеко…

А я видела, каким стало его лицо, видела нежность в глазах – и понимала куда больше, чем хотела бы. Моя рука выскользнула из его, но Йен и не заметил, как не заметил и то, что я отступила.

На шаг, на два, на три – пока не наткнулась спиной на Хорхе.

– Урсула, вы в порядке? – спросил он тихо.

Флёр обнимала Йена, обвив его шею руками, и беззвучно плакала: сомкнутые ресницы слиплись от слёз, а губы дрожали.

– Да, – ответила я беззвучно. – Нет. Нет. Хорхе, мне надо… Мне надо побыть одной, прямо сейчас. Можно это сделать незаметно?

Он долго смотрел на меня и, кажется, многое хотел сказать. Но сдержался и кивнул:

– Разумеется, Урсула. Если вы этого желаете.

С Арены мы ушли без всяких премудрых чар, через тривиальный подземный ход.

Никто меня не окликнул и не попытался вернуть.

От веточки олеандра, приколотой к лацкану пальто, исходил сладкий, тягучий запах, от которого болела голова.