Прочь из моей головы

ГЛАВА 3. Цветок и шип

Мне казалось, что мы поднимаемся чудовищно медленно. В нижней губе что-то тянуло, горячо пульсировало – не боль, но почти, на грани; ладонь Хорхе была холодной и сухой, нежно-пергаментной на ощупь, ощущение приятное и в то же время отталкивающее.

«Воткни ему ключ в шею».

Чего?

Я сбилась с шага. Нет, о каком ключе Салли говорила – понятно, на связке вместе с магнитными картами от дома и квартиры у меня болталось несколько железок: от отцовского гаража, от загородного дома тёти Гэб и ещё один, подлиннее, с остро заточенным краем. Теоретически – для самообороны, но использовать эту опасную игрушку, к счастью, пока не приходилось, как и многие другие, рассованные по карманам.

«Ударь. Воткни в шею», – упрямо повторила Салли.

У меня мурашки поползли по спине. Нет, мою внутреннюю маньячку и раньше иногда заносило, но сейчас это было очень не вовремя. И как-то слишком… настойчиво.

Он нам не враг, зачем ссориться?

«Хочу посмотреть».

Рефлекторно я облизнула губу; пульсация усилилась, и во рту стало солоно. Пальцы сами потянулись к карману, где бряцала при каждом шаге злополучная связка, а потом сжались: нет-нет-нет, мы не собираемся делать никаких глупостей, только проверим, на месте ли ключ вообще…

«Хочу!»

Да Салли же! Уймись, или я…

– Мне жаль прерывать вас, милые дамы. – Хорхе немного повернул голову; пол-оборота, пол-улыбки, хрустально блестящие глаза. – Однако в некотором роде я сейчас вынужден быть свидетелем вашего тет-а-тет, и с этим неудобством придётся смириться на некоторое время.

У меня сердце ухнуло в пятки.

– Извините, – пролепетала я. Точнее, попыталась ответить твёрдо и с достоинством, но получился цыплячий писк. – Салли, она не хотела ничего плохого… То есть хотела, но она всё равно не может… – Некстати вспомнилось, как маленькая внутренняя социопатка остановила мою руку над строкой с телефонным номером Тони. – То есть может, но…

– О, что вы, госпожа Мажен, это я должен извиняться, что столь грубо нарушил вашу приватность, – скучным голосом откликнулся Хорхе, подталкивая меня к двери. – Прошу, проходите.

«Нарушить приватность – звучит интимно, почти как забрать невинность», – исподтишка уколол Йен.

– А разве ты ещё этого не сделал? Ах, да, ты не можешь, ты ведь сейчас некоторым образом мёртв, – спокойно парировал Хорхе.

Внутренне я возликовала. Что, съел? Нашла коса на камень?

«Это было жестоко, детка».

– У нас говорят: в перекрученный обруч мячу не проскочить. – И снова полуулыбка, полуоборот. – Позвольте ваше пальто. Скажите, я могу звать вас Урсулой? У меня есть предчувствие, что скоро мы станем очень близки.

– Да, конечно, – вздохнула я. – А к вам обращаться?..

– Хорхе, просто Хорхе.

Легчайшее прикосновение к моим плечам – и пальто исчезло, точнее, переместилось к нему в руки. Это что, магия?

«Всего лишь галантность божественного уровня. Не обольщайся, прелесть моя, он ведёт себя так со всеми. И, заметь, его галантность не распространяется на то, чтобы забрать твой рюкзак».

Можно подумать, что я бы его отдала. Там ноутбук, между прочим.

– Не ехидствуй, Йен, – хозяин дома снова взял меня под локоть, мягко направляя в лабиринте переходов и комнат. – Ни к чему. Видит Великий Хранитель, я никогда не был тебе соперником.

И что-то проскользнуло в его прохладном голосе, шелестящем, как старые книжные страницы… что-то странное, и на языке у меня на секунду стало горько, а дыхание перехватило. Чувство нахлынуло – и откатилось, как волна, и даже померещился запах океана, какого-нибудь далёкого, северного. И, пока я пыталась разобраться в этих странных галлюцинациях, мы успели порядочно углубиться в квартиру.

…в квартиру ли?

Дом с виду был обычный – высотка и высотка. Планировка – тоже ничего особенного, четыре квартиры на этаже, лифты и лестница, даже если обойти всё по кругу быстрым шагом – больше пяти минут не понадобится. А мы плутали и плутали по сумеречной библиотеке, похожей на древний лабиринт. На полках – ряды разномастных корешков, кое-где каменные фигурки и стеклянные маски, но нигде ни следа пыли; под ногами стелились тёмно-зелёные ковры, слегка пружинящие под шагами, в точности как пышный слой мха, а из него прорастали вьюны с глянцевыми листьями и тянулись вверх, по шкафам, пробирались на полки между книг. Перед нами вспыхивали свечи, освещая пространство на несколько метров впереди, но затем гасли, а полки, кажется, и вовсе смыкались, обращаясь непреодолимой стеной.

Откуда-то с невидимого потолка спорхнула крупная птица с круглой головой… сова?

– Ночная стража, – пояснил Хорхе. Его старомодный наряд, который на лестничной клетке выглядел дико, вписывался сюда идеально. – Наберитесь терпения, Урсула. Полагаю, нам всем будет спокойнее, если для разговора мы выберем место, где нас точно не подслушают и не найдут. И не прервут. С возрастом, знаете ли, я искренне поверил в людей: они меня неизменно разочаровывают, проявляя худшие качества в самый неподходящий момент.

Обстановка располагала, и я не удержалась от вопроса:

– И Йен?

Призрачная улыбка снова коснулась губ.

– Время от времени.

Я ускорила шаг, чтобы поравняться с ним. Чародей у меня в голове помалкивал с таким упорством, что оно уже стало напоминать смирение.

– Вы часто на него сердились?

– Помилуйте, отчего же я должен на него сердиться? – брови у Хорхе слегка выгнулись; это, очевидно, должно было изображать крайнее удивление. – Йен, конечно, был проблемным ребёнком, однако же предусмотрительным: проблемы он доставлял всем, кроме меня.

Мы свернули за угол, потом ещё и ещё; под ногами появились ступеньки, путь пошёл под уклон. Шкафы с книгами, плющ и совы при этом никуда не делись, и выглядело всё как библиотека под открытым небом, да ещё и на винтовой лестнице.

В ушах загудело, как от резких перепадов высоты, и я сглотнула, перебарывая лёгкую дурноту.

– Звучит так, словно вы намного старше его.

– О, действительно, несколько старше.

Хорхе рассмеялся – будто бархатом по щеке провёл. Мне захотелось сделать что-нибудь жутко глупое, ну, не знаю, коробку на голову надеть или в шкафу спрятаться, потому что мягкое, обволакивающе обаяние, поначалу неощутимое, стало подавляющим. Йен тоже производил головокружительное впечатление, но более земное, страстное; он был парадоксальным образом преисполнен жизни, несмотря на своё нынешнее состояние, и это завораживало. Много порывов, желаний… Он ведь не из-за роста и яркой одежды словно занимал сразу всё доступное пространство, а из-за вот этого жадного «моё, хочу, дай», которое разве что не на лбу у него написано было.

А его приятель оказался насквозь потусторонним существом. Настолько не от мира сего, что даже меня пробрало, даже Салли.

«Открылся, – встрепенулась она. И деловито добавила: – Шея. Сейчас».

Я скосила глаза на Хорхе. Он всё так же спокойно шёл на полшага впереди, умудряясь одновременно и вести меня, и поддерживать; голова у него была слегка наклонена, так что поза действительно выглядела уязвимой.

Нет, дорогая сестрёнка-маньячка, обойдёмся пока без кровавых попыток самоубиться о загадочного незнакомца. Есть более насущные проблемы, знаешь ли.

– Сколько вам лет? – спросила я прямо.

То, что он мастер напускать туман, уже ясно. Значит, в задницу осторожные кружения вокруг и около, буду прямолинейной до потери совести.

– Зависит от того, какой сейчас год, – безмятежно ответил Хорхе. Честно, на какую-то секунду предложение Салли показалось мне заманчивым. – Не сердитесь, Урсула, мне действительно сложно сориентироваться. Я родился в семьсот семьдесят первом году, в Лос Кампос. Мой отец был алхимиком, не слишком распространённое в те годы занятие, а потому не особенно почётное, однако оно предопределило мою судьбу.

Ступенька вывернулась из-под ноги, и пришлось опереться на руку Хорхе сильнее, чем я рассчитывала. Глаза у меня, полагаю, были сейчас как у той пёстрой совы, которая пялилась на нас с верхней полки.

Семьсот семьдесят первый год! С ума сойти. Получается, ему тринадцать веков?

– Все чародеи такие долгожители?

Логичный вопрос, в общем-то. И – опа! – я наступила на мину: Йен вдруг напрягся так, что дыхание перехватило.

– Я, скорее, исключение, – ответил Хорхе, словно не замечая, как у меня лицо перекосилось. Воистину джентльмен, да. – Не так уж сложно продлить сохранять юность около века, но, как правило, это предел для человека. Дальше даже чародеи начинают стареть.

Сов и зелени вокруг стало больше; книги, сплошь в мрачных кожаных переплётах, отдалились, почти скрытые за плющом. Где-то вдали горели свечи, напоминая лживые болотные огни.

– А вы?

– А я не человек, – улыбнулся он.

Мы остановились перед густым занавесом из плюща; Хорхе бережно отвёл рукой часть плетей в сторону – резко запахло лиственным соком и холодным лесом – и открыл проход в сумрачную палату, отделанную деревом и камнем. В глубине виднелось нечто похожее на гроб… нет, разумеется, нет, просто большая гранитная скамья, укрытая циновкой.

– Кто тогда?

Порог был невысоким, но переступить его никак не получалось: ноги буквально отнимались. Хорхе, впрочем, не торопил меня, даже смотрел с некоторым сочувствием, словно понимал.

– Дитя ночи. Мне нравится это название; наверное, потому что я не чужд романтики. Есть и другие варианты, впрочем: бледные выродки, мерзость полуночи, беспокойные бродяги… – Казалось, он веселится, перечисляя, но взгляд у него оставался тёмным и холодным. Это напрягало больше, чем загадочный элемент интерьера, похожий на гроб, вот правда. – В Запретном Саду предпочитают говорить «шипы». Так вы окажете мне честь, Урсула? – и он мягко потянул меня к себе, через порог.

У меня вырвался вздох.

Спокойно, спокойно. По сравнению с той тварью, которая заперла душу Тони в стекле, а из его тела вылепила куклу-марионетку, или с гигантскими разумными щупальцами из каверны – он ещё вполне себе ничего. По крайней мере, ведёт себя обходительно, и есть надежда, что он нам поможет.

– Знаете, что меня беспокоит по-настоящему, Хорхе? – честно призналась я, переступая наконец порог. Тут же вспыхнули светильники вдоль стены, и комната стала выглядеть гораздо уютнее. – Йен почему-то молчит. Хотя обычно заткнуть его – непосильная задача.

Хорхе отступил на шаг, зачем-то ослабляя узел галстука; взгляд был направлен вниз.

Постойте, ему что… неловко?

– Вы весьма… проницательны, Урсула, – негромко произнёс Хорхе, по-прежнему глядя куда угодно, только не на меня. – Полагаю, Йен замолчал, потому что не знает, что сказать. Он не так бесстыден, как хочет казаться, и, думаю, уже понимает, что полвека – срок даже для меня. И что обмен парой колких шуток ничего не… Впрочем, достаточно, – оборвал он себя, поднимая наконец взгляд. – Возраст всё же обязывает меня быть мудрее. Добро пожаловать домой, Йен Лойероз. Я ждал.

И – он распахнул руки, как крылья.

А в следующую секунду я обнаружила, что обнимаю его, вжимаясь лицом куда-то в основание шеи и… нет, конечно, не я, а Йен шепчет моими губами:

– Прости. Всё-таки насчёт лучшего ученика ты ошибался. Из меня получился изрядный дурак.

Хорхе попытался меня обнять, но сделать это поверх рюкзака было не под силу, видимо, даже древнему вампиру. Он неловко рассмеялся и провёл рукой по моим волосам:

– Ты гений, Йен. Именно поэтому твои просчёты так… впечатляют. И я действительно рад, что ты вернулся, – прохладные пальцы коснулись моей щеки, и Йен прерывисто выдохнул. – Приятно хотя бы иногда не смотреть на тебя снизу вверх. Однако верни уже тело Урсуле, сделай любезность. Бедная девочка и так меня боится, не стоит пугать её ещё больше.

Йен скептически фыркнул, но всё-таки послушался. И – спасибо ему за это огромное – догадался немного отойти от Хорхе перед тем, как возвращать контроль. Сердце у меня тут же подскочило куда-то к горлу, вместо выдоха получился невразумительный писк, а колени стали ватными.

А можно как-нибудь обойтись без дружеских объятий с вампирами и поберечь моё тело хоть немного?

«Не трясись так, храбрая куница, – с отчётливой ехидцей протянул Йен. Вернулся к своему прежнему модусу, значит… Быстро. Уже скучаю по его молчаливому варианту. – Во-первых, Хорхе джентльмен, а ты его гостья. Во-вторых, он не станет пить твою кровь хотя бы потому, что я сейчас разделяю все твои ощущения. А он, знаешь ли, не поклонник инцеста».

Я тут же насторожилась, пытаясь сообразить, что вообще это значит. Он же не…

– Мы не родичи, хотя и очень близки друг другу, – развеял Хорхе мои сомнения. – Йен был моим учеником; эта связь была навязана нам, если так можно выразиться, правящей верхушкой Запретного Сада, чтобы уязвить нас обоих.

«Только они просчитались», – оскалился Йен.

От него прямо веяло самодовольством – видимо, объятия любимого учителя оказались целительными для самооценки. Может, вернёмся назад, я тоже кого-нибудь обниму – тётю Гэбриэллу, например, или какую-нибудь заблудшую душу? Души, как выяснилось, очень приятные – тактильно. Мне не повредит, а то стресс на стрессе и стрессом погоняет…

– У меня есть вино, и весьма неплохое, – улыбнулся Хорхе и снова взял меня за руку, увлекая вглубь дома. – Но к нему мы перейдём немного позже, если вы не возражаете, Урсула. Сперва я хотел бы поговорить.

О, да. Я как бы тоже не возражала, ибо вопросов накопилось – с небольшую гору, всего-то до самого неба.

«Я не сумел тебя удовлетворить? Ка-ак неловко…»

Заткнись. Вот просто заткнись хотя бы ненадолго, мне надо определиться с приоритетами… гм… приоритеты…

– Почему Йена преследуют? – прямо спросила я. – Нет, конечно, он конченый нарцисс с болтливым ртом, но за это не убивают.

– В Запретном Саду убивают и из-за меньшего, – возразил Хорхе с несколько мечтательной улыбкой. – Но не давать покоя врагу и после смерти – действительно, дурной тон. Насколько я понимаю, Йен не рассказывал вам вообще ничего?

– Ну, кое-что о маяках и лантернах…

– О, узнаю своего мальчика. Углубиться в академические дебри и начисто упустить из виду основы – очень в его духе.

Хозяин дома посторонился у двери, пропуская меня в комнату, одновременно похожую на винный погреб, гостиную и архив. Здесь было сухо, прохладно, пахло горячим вином и пыльным деревом; полы, выстланные полированными досками, слегка поскрипывали под ногами, древняя каменная кладка стен стыдливо пряталась за гобеленами цвета сепии и стеллажами, доверху заваленными книгами, стопками желтоватой бумаги и прочим живописным старьём. Два медных светильника висели над конторкой, почти невидимой под мелко исписанными листами, и ещё один – над сдвинутыми бочками в углу, заменяющими обеденный стол, вокруг которых сгрудилось несколько кресел. В одно из них, больше похожее на неудобный трон средневековых королей, только устланный шкурами, Хорхе и усадил меня, и как-то так само собой получилось, что тяжеленный рюкзак переместился под ноги, на коленях материализовалась пёстрая шерстяная шаль, а в руках – кружка с дымящимся глинтвейном.

И только тогда я осознала, как чертовски вымоталась.

– Потерпите, Урсула, – мягко попросил всепонимающий Хорхе, устраиваясь в кресле напротив, по-спартански жёстком, без всяких там шкур и подушек. – Разговор нужен и вам, и мне, и вы это знаете.

– Да, – с трудом подавила я зевок. – Основы. Без них никуда.

Он, кажется, задумался; затем пригубил из своей кружки – больше моей вдвое, кстати – и негромко произнёс:

– Что ж, начнём с главного. Как вы думаете, Урсула, каковы три цели, к которым стремится каждый чародей?

– Понятия не имею, – честно призналась я. – Мне до вчерашнего дня и в чародеев-то поверить было сложно.

– Хотя бы предположите, – улыбнулся он искушающе. – Вы ведь наверняка много читали, а сказки не всегда лгут.

– Ну… – я всерьёз задумалась. Йен подозрительно помалкивал, не помогая, но и не сбивая с мысли. – Деньги, власть… не знаю, может, вечная молодость?

Улыбка Хорхе угасла, а взгляд его потемнел.

– Верно – точнее, почти верно. Первая ступень, цель для самых юных и неопытных – богатство. И тысячу лет назад, и сейчас золото означает определённую степень свободы. Можно обустроить лабораторию, обезопасить дом, купить помощников или материалы. Но если достичь процветания несложно любому сколько-нибудь талантливому чародею, то следующий шаг уже гораздо сложнее. И все богатства мира тут не помогут, ибо нельзя купить время.

– Второй этап – бессмертие? – предположила я. – И вы, похоже, благополучно преодолели этот рубеж.

Хорхе покачал головой.

– Разве что в какой-то степени… Но я – исключение. Цветам необходимо солнце, и в Запретном Саду – тоже, а дети ночи обречены на скитания во мраке.

Я наконец пригубила вино; оно было густое, как сироп или кисель, и от него щипало язык.

– Красивая метафора.

– Если её расшифровать, то получится не так уж красиво, – вздохнул он. – Чародеев отличает в первую очередь живой, неутомимый ум – и способность постоянно учиться новому. А вампиры в большинстве своём, увы, звери, подчинённые низменным инстинктам. Вечный голод приводит рассудок в сумрачное состояние, ни о каком учении и речи не идёт – тут бы не позабыть человеческую речь. Грамотность среди вампиров – редкость, – он приласкал взглядом корешки книг на полках. – Если вернуться к языку метафор, то детям ночи столь же сложно овладеть чарами, как безрукому калеке – стать художником.

Немного подумав, я забралась в кресло с ногами; так оказалось даже лучше, сквозняк не доставал. По моим расчётам, вино должно было уже ударить в голову, но разум оставался подозрительно ясным.

– Ну, чудеса случаются. Был же композитор, который продолжил писать музыку, даже когда оглох.

Хорхе опустил глаза.

– Да, чудо… – откликнулся он еле слышно. – Я стал вампиром в восемьсот тридцать четвёртом году. Мне тогда было уже за шестьдесят – глубокая старость по тем временам; моя возлюбленная жена давно скончалась. Мне, впрочем, грех было сетовать на судьбу: феодал, покровитель Лос Кампос, приблизил меня, содержал и оснащал лабораторию всем необходимым, и к тому же позволил перевезти в замок мою вдовую дочь со взрослыми уже детьми. Не по доброте душевной, конечно – он питал пристрастие к диковинкам и редкостям. Алхимия влекла его. Но равно он интересовался и звездочётами, и предсказателями, и цирковыми уродцами. Это его и сгубило – однажды ему продали «дикарку», которая оказалась вовсе не человеком.

Я слишком резко отхлебнула вина, и зубы лязгнули о кружку.

– Она была вампиршей?

Хорхе кивнул.

– Клетка и кандалы сдерживали её недолго, а когда она вырвалась… Не стану утомлять вас подробностями, Урсула, тем более что к делу это не относится, – оборвал он себя. – Хотя события той ночи, не скрою, до сих пор стоят у меня перед глазами, и крики звенят в ушах… Я был одним из немногих, кто дожил до рассвета, хотя и обнаружил в себе ужасающие перемены. После долгой жизни, проведённой в усердном познании тайн бытия, мой разум стал стремительно угасать; восходящее солнце точно выжигало его, вселяло панику, а вместе с тем – неутолимый голод. Пожалуй, на том моя история могла бы закончиться. Я бы забился в тёмную нору, переждал день, а затем бежал на другой край земли… но я не смог. Не мог, потому что слышал, как под развалинами замка стонут, кашляют, воют от ужаса живые люди, чуял сквозь дым и чад свежую кровь – свою родную кровь. Где-то там была моя дочь, моё потомство. Я укутался в плащ, надвинул пониже капюшон и вышел на свет – разбирать завалы. Больше было некому, Урсула; кто не погиб – тот ушёл как можно дальше, спасаясь. Через два дня я понял, что мои близкие мертвы, но не прекратил свою бесплодную работу, словно что-то давало мне силы… А когда разгорелся третий закат, я достал из-под обломков ребёнка. Мальчика. Он нуждался в помощи, и некому было оказать её, кроме меня. Я оставил его подле себя и вырастил; мы скитались от города к городу, нигде не могли осесть надолго. Я больше узнавал о вампирах, искал средство излечиться или хотя бы замедлить деградацию ума, читал все книги, которые мог найти… Возмужав, мой воспитанник полюбил всем сердцем молодую женщину, ткачиху, и остался в её доме. Я же продолжил странствия и изыскания, покуда не добрался до Запретного Сада – и лишь там осознал, насколько отличаюсь от других. И от людей, и от вампиров, и от чародеев… Для первых я был чудовищем. Для вторых – предателем рода. Для третьих – слишком слабым, чтобы меня принимать во внимание. Однако у меня было одно преимущество: неограниченное время. – Он прикрыл глаза, точно погружаясь в воспоминания. – Пока смерть настигала моих насмешников одного за другим, я жил, век от века становясь сильнее. Но, поверьте, Урсула, мой способ подходит только для меня. Многие чародеи пытались повторить этот путь, но не преуспел ни один.

Он ненадолго замолчал. Я не торопила его; меня страшно клонило в сон. Перед глазами вспышками, словно отдельные кадры, появлялись образы, навеянные рассказом – пылающий замок, сгорбленный старик в плаще с капюшоном, дикарка в клетке…

Интересно, был ли тот мальчишка, его первый ученик, похож на Йена?

– В саду прекрасных цветов без счета – благоуханием полон он, – нараспев, точно стихи, произнёс Хорхе и взглянул на меня поверх кружки. И продолжил с неуловимой иронией: – Я никогда не встречал ни похожих на Йена, ни тем более равных ему – к счастью, ибо двоих таких наш мир не вынес бы. Итак, все чародеи стремятся к трём целям: богатство, бессмертие и абсолютное знание, это как три ключа от трёх последовательно запертых дверей. Тот, кто откроет все, станет богом.

Меня бросило в дрожь. А Йену… Йену стало тоскливо, и это чувство фантомной горечью осело на языке.

– Вы, получается, проделали большую часть пути, – пошутила я и уставилась в кружку.

– Что вы, всего лишь половину, – усмехнулся Хорхе. – Да, я не старею, и убить меня непросто… Однако я нуждаюсь в человеческой крови и до сих пор, стыдно признаться, сторонюсь солнечного света. Другие, правда, отстоят от цели ещё дальше – о, все эти сотни и сотни чародеев, которые длят своё существование, впитывая чужие жизни, и другие, овладевшие искусством исцеления, чтобы обмануть старость, и третьи, всё поставившие на мнимую неуязвимость собственного тела… Но бессмертия в подлинном смысле этого слова никто из них не достиг. Никто – кроме Йена Лойероза.

Он деликатно замолчал, давая мне время осмыслить сказанное. Нет, на первый взгляд всё было предельно ясно, но если задуматься…

– Погодите. Если Йен достиг бессмертия, то как так получилось, что он умер?

«Солнце моё, зачем бросаться в крайности? К тому же я этого никогда не утверждал. Между жизнью и смертью есть множество пограничных состояний, и даже если не заострять внимание на терминах, которыми принято оперировать в Запретном Саду…»

– Йен, – я старалась говорить спокойно, честно, но в горле предательски клокотало. – Я уже давно поверила, что ты гений, и до печёнок прониклась этой мыслью. А теперь, пожалуйста, то же самое и попроще.

К моему удивлению, он не стал дразниться и насмешничать, хотя, честно признать, повод был.

«Душа и тело. Они отделили мою бессмертную душу от такого же бессмертного тела. Собственно, это был единственный способ справиться со мной тогда».

Он не просто сказал это, а словно приоткрыл невидимую дверь, и сквозь меня прошла зябкая волна, как ментальный сквозняк – образ какого-то светлого, стерильного помещения, похожего на лабораторию, бесцветный взрыв, воспоминание об ошеломительной боли и розы, много-много рыхлых, сырых, дряблых роз. Я рефлекторно сглотнула пересохшим горлом и поднесла кружку к губам; вино почти остыло, и к вкусу примешивалось что-то металлическое, йодистое.

– И давно? – спросила я вслух.

– Около полувека назад, – ответил вместо него Хорхе, прикрыв веки. – Запретный Сад очень разобщён. Это прибежище эксцентричных одиночек, готовых лишь изредка сотрудничать друг с другом, чтобы получить нечто особенно ценное. Союзы, впрочем, распадаются быстро, и немногие партии, гильдии и ложи перешагивают столетний рубеж, кроме, пожалуй, садовников, ведь им поручено следить за порядком. Так было всегда. Но пятьдесят лет тому назад Запретный Сад объединился в упоительном порыве.

«Чтобы уничтожить меня, – вставил Йен едко. – Трогательное и чистое движение души – всем слиться в сладостном хоре и выступить против величайшего зла».

– Они тебя боялись, – вздохнул Хорхе и прикоснулся к вискам, морщась, точно голова у него резко заболела. – И неудивительно, ибо ты действительно внушал ужас, о ученик мой. Но, что хуже, они тебя не понимали, и вот это действительно плохо.

«Ты опять за старое».

– Да, и я буду повторять, пока до тебя не дойдёт! – Хорхе только немного повысил голос, да и по большому счёту обращался не ко мне, но я сжалась. – Ты можешь сколько угодно быть высокомерной скотиной, когда ты слаб, ты можешь быть даже затворником, развратником и стервецом. Но когда ты силён – будь или настоящим чудовищем, или человеком, способным на любовь.

«Ну, что касается любви…»

Он сделал резкое движение пальцами, как ножницами, и голос Йена как отрезало.

– Прошу прощения, Урсула. Я верну его, когда мы закончим, – сухо извинился Хорхе, по-прежнему не глядя на меня. – С ним действительно очень сложно временами, а я… я, боюсь, пока не готов.

Честно говоря, мне было страшно даже моргнуть, не то что с места двинуться, но деваться было некуда.

– Ничего, я понимаю. Пожалуйста, продолжайте.

Он ответил не сразу – то ли приличные слова подбирал, то ли возвращался к воспоминаниям, похороненным глубоко и надёжно. Комната погрузилась во мрак, и мрак сдвинулся, сгрудился вокруг нас, как тогда, в каверне, с той разницей, что опасности никакой не было. В кружке снова появилось вино, снова горячее, но, кажется, гораздо более крепкое и терпкое.

– Йена загоняли несколько месяцев, – наконец произнёс Хорхе отстранённо. Полоска белка под опущенными веками в полумраке блестела жутковато. – На его беду, он до последнего оставался учёным, а не бойцом. Если бы подступы к его резиденции после первой волны были удобрены трупами, то мало кто решился бы атаковать во второй раз… Но что случилось, то случилось. После того как Йен пал, Запретный Сад погрузился в хаос: когда проливается большая кровь, есть соблазн пролить ещё немного ради собственной выгоды. Каждый стремился избавиться от давних врагов; некоторых обвиняли в пособничестве Йену, других – в сокрытии его тайн, третьих – в недеянии, но итог был один. В этой суматохе главный трофей, «бессмертная плоть», переходил из рук в руки несколько раз, пока им не завладела Флёр де ла Роз, Алая Роза. В то время она крепко держала Сад под своей пятой. Около двадцати пяти лет назад произошёл… назовём это переворотом, и власть взяли Датура.

Он как-то по-особенному брезгливо поморщился, и я не удержалась от вопроса:

– Это настолько плохо?

– Их много, они везде, они неразборчивы в средствах – так что да, это весьма скверно, хотя с Запретным Садом случились вещи и похуже, – подтвердил Хорхе со вздохом. – Тело Йена снова переместили, но всё было спокойно, пока несколько месяцев назад Датура не объявили, что оно исчезло.

Зубы у меня лязгнули о край чашки. А если учесть, какое шоу Йен устроил недавно…

– Вот дьявол.

– И он кроется в деталях, – добавил Хорхе задумчиво. – Тело пропадает, а потом мой ученик во плоти появляется в прямом эфире, передаёт привет и снова исчезает… Я всё спрашивал себя, кто же возникнет на моём пороге первым – Йен, люди Датура или, быть может, садовники? Но предвидеть явление лантерна, разумеется, не мог. Вы меня удивили. Как вы познакомились с Йеном?

А вот и моя очередь наконец. Не то чтобы я не ожидала – наоборот, думала, что сакраментальный вопрос он задаст с порога в лоб, даже репетировала ответ мысленно, пока мы скитались по городу. Но эта долгая беседа под горячее вино слишком меня расслабила, к тому же непонятно, как много из моих мыслей и воспоминаний Хорхе вообще слышит…

– Я не претендую на ваши сокровенные тайны, – мягко заметил он, отставив кружку и сцепив пальцы в замок. Взгляд его заметно потемнел. – Но мне важно понять, как давно Йен с вами. И та, вторая гостья… они ведь появились не одновременно?

Я рефлекторно сглотнула.

О, да, на тайны Хорхе не претендует, разумеется. И именно поэтому мастерски оставляет за кадром важные детали – например, где был он сам, когда Йена прессовали, почему не пытался заполучить его тело потом, хотя явно обладал достаточным влиянием, чтобы включиться в борьбу… И заткнул он его сейчас вряд ли из-за врождённой непереносимости сальных шуток.

– Вы сомневаетесь во мне?

Хорхе спокойно ждал ответа, немного выгнув одну бровь. Отчего-то стало стыдно за свои подозрения, которые, разумеется, не были для него секретом.

– Не совсем, просто насчёт знакомства… Не думаю, что это вообще можно так назвать, – отшутилась я. И, видимо, вино наконец ударило мне в голову, потому что я на автомате включила режим «Спросите Куницу». – В общем, тогда мне было пятнадцать с чем-то лет. Представляете себе жизнь среднестатистического подростка, да? Кризис самоидентификации, экзамены на носу, в школе травля, к тому же Салли уже хозяйничала в моей голове, и спокойствия это не прибавляло. В итоге я решила, что к чёрту эту вашу стрёмную жизнь, унесите… Выбралась на крышу, собиралась прыгнуть и красиво расплескать мозги по асфальту, всего-то было дел – вырезать и отогнуть часть сетки-ограждения. И пока я работала кусачками, Йен заговорил.

Готова поклясться, что интерес в глазах Хорхе был отнюдь не наигранным.

– И? Неужели убедил тебя в том, что жизнь прекрасна, и не стоит с ней так опрометчиво расставаться? Утешил и ободрил?

– Нет, – кривовато улыбнулась я, вспоминая тот мерзкий день, битые бутылки в углу крыши и ветер, продувающий будто насквозь. – Он рассказал мне сказку. Однажды в городке Лерой-Мартин, это к северу от столицы, в доме перчаточника нашли три трупа: обезглавленного мужчину, красивую женщину с камелией в волосах и сожжёнными до костей руками и мальчика, в теле которого не было ни одной целой кости. Один из них был убийцей, другой – жертвой, третий – неудачливым свидетелем, а четвёртый вообще попал туда абсолютно случайно.

– Четвёртый?

Уголки губ у Хорхе еле заметно приподнялись.

– Вот и я точно так же отреагировала. И проблема голосов в голове в том, что их не заткнёшь. И не заставишь говорить, если они вдруг замолчали… короче, в один прекрасный момент я поймала себя на том, что реву – потому что вроде как уже пора лезть в дырку и сигать с крыши, но если я умру, то никогда не узнаю, чем закончилась эта история. И тогда Йен сказал… Он сказал: «С жизнью то же самое. Страшно обидно уходить, не узнав, чем всё кончится».

– И ты осталась.

– И я осталась. А уродине, которая травила меня в школе, мы с Салли сломали обе ноги.

Я залпом допила вино из кружки. Горчило оно, как микстура.

– Интересно… – Хорхе постучал по губе ногтем, длинноватым для мужчины и блестящим, как накрашенный. – А эта Салли с вами давно?

– Лет двадцать пять уже.

К горлу подкатило. Я рефлекторно зажмурилась, как будто так можно было вытравить из подкорки образ, преследующий меня всю сознательную жизнь: гулкое, очень холодное помещение; тошнотворный запах антисептика, внутренностей и крови, много-много тел вокруг, накрытых тонкой сероватой тканью; грохот опрокинутой каталки, тяжесть на придавленных ногах – и почти впритык тело женщины, седой и жилистой, с горлом, перерезанным почти до позвоночника…

…и мелкие белесоватые цветы повсюду, живые, шевелящиеся, как черви…

– Урсула?

Хорхе позвал меня по имени, и тембр его голоса точно разбил моё оцепенение.

«Развеял чары, – шепнул Йен со смешком. – Тс-с, милая. Это было давно…»

– Простите, – ответила я вслух и с усилием потёрла лицо. – Про Салли как-нибудь в другой раз. Наверное, я сегодня недостаточно выпила для таких откровений.

– Может, тогда ещё вина? – улыбнулся он. Но добавил почти сразу: – Простите. Это была дурная шутка. Тогда перенесёмся вновь из дней минувших в славное настоящее. Тело Йена исчезло далеко не вчера, но почему вы начали действовать только сейчас?

Несколько месяцев назад, честно говоря, ничего особенного не происходило. Я феерично отпраздновала своё тридцатилетие поездкой на южное побережье – настоящая идиллия вокруг, море и свежий воздух, тонны импортных фруктов, мороженое, навязчивые торговцы, горе-пикаперы и голоса в голове, требующие попеременно то разнообразить мою личную жизнь, то пролить реки крови. В общем, рутина…

Если что-то и изменилось, то именно что вчера.

Рассказывать предысторию пришлось мне. Если Йен что-то и делал, то поправлял время от времени термины или добавлял деталей, например, насчёт каверны или той марионетки, что заняла место Тони. Хорхе слушал терпеливо; от его внимания я ощущала почти физический дискомфорт, настолько плотным, осязаемым оно было. В самом конце он попросил вновь описать того типа с лошадиным лицом и с нездоровым пристрастием к оранжевому цвету, потом – представить его как можно ярче.

– Эло Крокосмия, – вздохнул он и прошёлся из стороны в сторону, заложив руки за спину. – Значит, садовники. Это плохо и хорошо одновременно, но надо же вам было наткнуться именно на него…

Голова у меня точно наполнилась пузырьками от газировки – полагаю, именно так и выглядело беспокойство в исполнении Йена.

«Погоди, погоди… Ты сказал, Крокосмия? Но разве Норма не?..»

Он осёкся – впервые на моей памяти.

Хорхе отстранённо крутанул стул на ножке одним пальцем, развернув задом наперёд, оседлал его и сложил руки на спинке, глядя на меня в упор. Точнее, не на меня, конечно – а на Йена внутри моей головы, фигурально выражаясь, но легче от этого не было.

– Норма выжила и даже сумела сохранить ребёнка, которому впоследствии передала свои знания и титул. Она не участвовала в борьбе за твой прекрасный труп и, кажется, не держала на тебя зла, чего не могу сказать о её сыне.

«И Эло Крокосмия…»

– И есть то самое дитя, – подтвердил Хорхе. И улыбнулся уже мне: – И нет, к Йену он, по счастью, не имеет отношения – за тем исключением, что ещё будучи в утробе своей матери, садовницы, поучаствовал невольно в охоте на него пятьдесят лет назад. Норме такая самоуверенность стоила нескольких лет жизни, и Эло немного… немного зациклен на этом. Он в целом разумный юноша, но иногда чрезмерно… чрезмерно увлекается.

«То есть опасный псих, который одержим идеей достать меня любой ценой – даже мёртвого, – охотно перевёл Йен на нормальный язык. – С каких пор, говоришь, он садовник?»

– Официально – около семи лет, но, возможно, ещё до этого он помогал кому-то из старой гвардии. За ним лично пойдёт не так уж много людей, однако он обладает серьёзной властью как садовник…

– Да, кстати, – вклинилась я, пока мозги окончательно не проиграли глинтвейну и усталости. – Давно хотела спросить. Как вообще устроен этот ваш Запретный Сад?

Рассказывал Хорхе ёмко, понятно, и сразу как-то верилось, что учитель из него был хороший. Я боялась, что Салли начнёт встревать с комментариями, но она точно затаилась; её присутствие ощущалось, но фоном, как взгляд издали или движение в темноте. Некоторые понятия мне были уже знакомы, например, «сорняки», однако новые подробности добавляли объёма к формирующейся картине.

Например, «цветы Запретного Сада».

Цветами назывались все чародеи без исключения. Йен, например, был «Лойероз», что означало «олеандр», это имя он заработал себе сам, но мог по желанию передать наследнику. Так же поступила в своё время и Норма Крокосмия, мир её невезучему праху. Вместе с наследуемым именем преемник получал в нагрузку чародейские секреты, доступ к лабораториям, к богатствам и кое-какие социальные бонусы – скажем, преданных пособников или не менее верных врагов.

– Ага… То есть передача имени – это такое волшебное завещание, да? – подытожила я. – Довольно удобно. Злопыхатели могут хоть обзавидоваться, но все блага, как запароленный файл, уходят только получателю.

– Что-то вроде того, – улыбнулся Хорхе. Похоже, мой вариант его развеселил. – Но иногда в файле, как вы выразились, попадаются и вирусы – проклятия, наложенные на предшественника. Кроме приобретённых имён, есть ещё и родовые. Датура, что значит «дурман» – древний род. Не скажу, что уважаемый, но вполне могущественный. Розы – самая обширная семья, которая делится на множество ветвей, и она могла бы иметь большую власть, но, к сожалению, слишком раскидистые древа часто рушатся под собственной тяжестью. Розы – не исключение. Сильных чародеев из этой семьи в последние два столетия можно пересчитать по пальцам, но Флёр входит в их число. И да, Йен, она ещё жива.

«О, ну в этой стерве я даже не сомневался».

– А вы? У вас тоже приобретённое имя?

– И да, и нет, – уклончиво ответил Хорхе, и я не стала настаивать на продолжении.

В конце концов, он же не стал копаться в моих воспоминаниях о первой встрече с Салли в провинциальном морге – и спасибо ему большое.

Кроме цветов, Запретному Саду принадлежали «сорняки» – люди без колдовского дара, посвящённые в тайну. И, собственно, садовники – самые могущественные из чародеев. Хорхе вошёл в их круг давно, ещё лет пятьсот тому назад, и до сих пор его никто не сместил, но столь долгий срок был редкостью. Цветы вырастали и увядали; поколения сменялись; уходили и садовники.

Это была основная схема, довольно ясная – и, к сожалению, всё остальное оказалось весьма запутанным.

Вампиров иногда в шутку называли «шипами», поскольку чародеи часто прибегали к их помощи и даже заключали временные союзы, но фактически они находились вне Запретного Сада. Кроме сорняков, чародеям прислуживали «ищейки» – и живые слуги, и «куклы», причём под этим словом могли понимать как человекоподобного голема, так и механического адского пса. А когда я спросила – под язвительные комментарии Йена о влиянии массовой культуры на размякший мозг – о других «волшебных народах», то Хорхе с удовольствием перечислил несколько десятков непонятных названий, из которых запомнились только «дети моря» и «дети леса», потому что они звучали попроще. Обычные люди для чародеев были просто людьми – фоном для жизни, источником богатств и материалом для исследований.

И особняком, разумеется, стояли медиумы – «лантерны» и «маяки».

– Так, – вздохнула я глубоко, чувствуя, что меня начинает неумолимо клонить в сон. – С устройством разобрались. Надеюсь… Получается, что этого страшилу в оранжевой спецовке надо опасаться, потому что он садовник?

– Эло Крокосмия опасен, потому что он излишне пристрастен к Йену, – спокойно пояснил Хорхе и слегка сощурился. – А ещё потому что он, похоже, благоволит к Непентес и Датура, закрывая глаза на опасные эксперименты, и явно рассчитывает на ответные услуги.

Я моргнула; веки слипались.

– Непентес?

«Тильда Росянка», – подсказал Йен.

– А! Женщина, с которой не стоит встречаться!

Наверное, возглас у меня получился слишком громкий и радостный, потому что Хорхе странно на меня посмотрел.

– Вы устали, Урсула – моя оплошность, что я не заметил раньше, – поднялся он со стула и приглашающе протянул мне руку. Плед и кружка из-под вина точно испарились. – Более подробный разговор о семьях, пожалуй, отложим на завтра, ибо моё утро – ваш вечер, и бессовестно с моей стороны было бы задерживать вас и дальше. Позвольте предложить вам сейчас гостевую спальню. С вашего позволения?

Я молча вложила свою ладонь в его. Да уж, пока лучше рот лишний раз не раскрывать… Кажется, мне удалось произвести на Хорхе неплохое впечатление, и теперь самое главное – не разочаровать его случайно. Это Йен уже привык к тому, что голова у меня в сонном состоянии не варит – в лучшем случае, а в худшем – порождает таких химер, что самой с утра стыдно.

«Полезное качество для сочинителя историй, между прочим. Дрессированные химеры всегда пользовались успехом у неискушённой публики».

– Вы очень строги к себе, и этим безусловно похожи на Йена.

– Что? – эхом откликнулась я, оборачиваясь.

Мы снова шли по бесконечной библиотеке с той разницей, что теперь стеллажи были почти доверху затянуты вьюнами, а совиные глаза светились во тьме, как дьявольские фонари. Хорхе улыбнулся, помогая мне перешагнуть через вспученные корни под ногами:

– Ничего существенного. Мы пришли, – добавил он и сдвинул зелёные плети, открывая вход в очередную… пещеру?

«Что ж, для отшельнического грота – весьма комфортабельно и уютно. И лучше обставлено, чем твоя холостяцкая берлога, о душа моя».

Это действительно больше напоминало провинциальную гостиницу, пусть и немного устаревшую – красный бархат, старое дерево, тусклая латунь и неизменно гигантская кровать на уродливых пузатых ножках. Правда, за дверью в ванную комнату оказалась самая настоящая купальня с бассейном вместо стандартного душа, так что омовение пришлось перенести на утро, чтобы ненароком не утонуть.

– Когда будете готовы завтра – позвоните в колокольчик, – сообщил Хорхе, пристраивая мой рюкзак около кровати. – В кувшине – питьевая вода. Чашка в ящике. Пароль от вай-фая – семь-семь-один. Доброй ночи, – и он деликатно прикрыл за собой дверь.

Минуточку. Он сказал – «вай-фай»? То есть интернет, да? В волшебном лабиринте за пределами человеческого мира?

Йен фыркнул; изнутри это ощущалось как щекотка.

«Для того, кто живёт уже больше тысячи лет, успевать за модой и прогрессом – не блажь, а насущная необходимость. Хотя с модой он иногда промахивается, к сожалению, но в яркой индивидуальности и, пожалуй, стилевом чутье ему не откажешь…»

Знаешь, я не желаю слышать ничего о стиле и вкусе от человека, который может обрядиться в белое пальто и продефилировать по центральному проспекту.

«А ты не вылезаешь из чёрного, дорогая. Мы бы чудесно смотрелись рядом».

К несчастью, он выдал это как раз в тот момент, когда я разглядывала чудовищную кровать, и мысли у меня предсказуемо поехали не по тем рельсам; приглушённый свет, красный бархат, чёрные ленты… Я рефлекторно сглотнула; Йен почему-то промолчал, и стало ещё более неловко.

«Нельзя много думать, – жалостливо поскреблась Салли изнутри черепной коробки. – Надо спать».

– Да, да, ты абсолютно права, умница моя, – согласилась я, разбирая рюкзак. – Но сначала – блог. Ровно полчаса. Если Хорхе сказал мне пароль, значит, это вполне безопасно, и грех не воспользоваться случаем.

«Буду считать, – пообещала Салли. – До двух тысяч. Один. Два. Три…»

Бормотание в голове почти не раздражало, как фоново работающий телевизор. Раскрывая ноутбук, я внезапно поймала себя на мысли, что теперь, когда я не пытаюсь заглушать голоса или игнорировать, мне гораздо легче смириться с их присутствием. Наверное, где-то очень глубоко внутри всегда жило знание, что они настоящие – и Салли, и Йен, и теперь картина мира наконец-то пришла в согласие с тем подспудным знанием.

Это… успокаивало.

«Двести сорок семь. Двести сорок восемь…»

Хотя без одушевлённого таймера я бы, пожалуй, обошлась.

Новостная лента была… спокойной. Даже скучной: выборы в парламент, протесты зелёных из-за строительства обводной дороги, премьера «Костей и крови», утечка информации из предвыборного штаба – словом, за сутки не поменялось ничего. Да и глупо было думать, что можно выловить что-то дельное в заголовках на первой странице – как выяснилось, тысячи лет Запретный Сад прекрасным образом цвёл и благоухал в глубокой тайне. Судя по обмолвкам Хорхе, там буквально текли реки крови, но на улицы человеческих городов они не выплёскивались, а если брызги и попадали на чьи-то ботинки, то всегда можно было сделать вид, что это случайность. Аномалии и катастрофы, войны, теракты, стихийные бедствия… Что из этого действительно часть общечеловеческой судьбы, а что – разборки между чародеями?

«Шестьсот один. Шестьсот два…»

Так, десять минут прошло, а я ещё ничего не сделала. Молодец, Урсула. Шикарная производительность.

В блоге тоже было тихо и спокойно. В моё отсутствие, похоже, случилась маленькая локальная битва между фанатами и хейтерами, но модератор уже всё подчистил. Заглядывать в скрытые ветки обсуждений и портить себе нервы я не стала – спасибо, не сегодня, даже под острые комментарии голосов в голове вряд ли получится это переварить.

А вот в переписке висело несколько интересных сообщений.

Три я отсекла сразу – от пользователя под ником «Целлюлоза»; почти наверняка он был парнем, но при этом фанател от самых сентиментальных и нежных историй, которые только могло породить моё сознание под гнусные шуточки Йена. И, видимо, настолько стеснялся своих вкусов, что всякий раз выдавал такие трактовки и выискивал такие тайные смыслы, что правая рука у меня рефлекторно начинала набирать номер дурки, а левая – шарить в столе в поисках заначки с коньяком от Дино. Нет, на самом деле вполне можно почитать это как-нибудь вечерком, под саркастичное настроение, когда мир незыблем и стабилен. Но вот подпирать собственную съезжающую крышу чужой, поехавшей окончательно – плохая идея.

Ещё одно сообщение, от Вэллы, тоже пришлось закрыть. Нет, она давно была подписана на Куницу и мне даже, пожалуй, нравились её отзывы, но к каждому письму она прикрепляла просто тонны картинок, а интернет у Хорхе и так пыхтел на последнем издыхании.

Мирра критиковала мою орфографию… в который раз причём, не удосужившись свериться со словарём. Так. В топку, не сейчас.

«Девятьсот семнадцать. Отрезать ей руки. Девятьсот восемнадцать».

Да ладно, мы не настолько кровожадны… ну, я.

В письма от незнакомых пользователей соваться опасно – никогда не знаешь, на кого нарвёшься, даже если начало кажется адекватным. А сегодня мне позарез надо отвлечься от цветов и чародеев… Поэтому я без сомнений кликнула по письму от Бесстрашной Волчицы.

Она никогда меня не разочаровывала, хорошая девочка.

«Дорогая Куница! – начиналось сообщение. – Ты была абсолютно права! Он меня действительно обманывал! Твои советы очень помогли! Я разоблачила измену и пустила его на компост! Шутка!»

Я откинулась в кресле.

– Бальзам на моё сердце. Йен, знаешь, какие самые сладкие слова может услышать женщина?

«О, ну тут могут быть разные варианты, но у тебя всё однозначно, – откликнулся он. – Увы, вынужден тебя разочаровать – от меня ты их вряд ли услышишь».

– Ну да. «Ты была права».

«Не принимай близко к сердцу, у нас просто слишком разные весовые категории. Возраст, опыт и так далее».

– Да-да, похотливый старикашка…

«Ты что-то сказала?» – голос Йена стал вкрадчивым.

Ничего, совершенно ничего. Вот ещё – разговаривать в пустой комнате, что я, шизофреничка, что ли… Так, что там дальше пишет наша Бесстрашная Волчица?

«…и теперь с бабулей мы помирились, и она не собирается вычёркивать меня из завещания. Всё благодаря тебе, дорогая Куница! Мои социальные навыки по-прежнему ужасны, но теперь я могу честно и открыто говорить о том, что у меня на душе. Откровенность приносит свои плоды! Вчера я заговорила с коллегой, и она НЕ УБЕЖАЛА!»

Я согнулась пополам и уткнулась лбом в стол. Бо-оже, у меня потом синяк на лбу будет…

«Как не стыдно смеяться над преданными поклонниками», – заметил Йен, хотя, спорю, ему тоже было весело.

– Да я уверена… х-хе… что это тролль, – отмахнулась я, пытаясь восстановить дыхание. Незакрытая вкладка с письмом укоризненно светилась розовой рамкой. – Не может нормальный человек такое писать. Кто-то сидит и развлекается вечерами. Наверняка большой толстый мужик. Да, точно. Разведённый.

«Мне кажется, или ты что-то имеешь против мужчин?»

Я пролистнула письмо до конца и выдохнула. Бла-бла-бла, начальник грузит идиотскими заданиями, работа приносит только стресс, не хочется просыпаться по утрам… Честное слово, как будто методичку переписали.

– Кажется. Нет, ты сам посмотри – кто ещё может сымитировать письмо от девушки так бездарно? Ладно, уговорил, может, это скучающий школьник.

«Она пишет по ночам».

– Ну, тем более.

Хрустнув пальцами, я начала писать ответ.

– Итак, дорогая… э-э, нет, милая Волчица! Я очень рада, что ты наладила отношения с бабулей. Надо уважать старших!

«В наши безнравственные дни, когда мир словно сходит с ума, преемственность поколений и семейные узы становятся особенно ценными…»

– Эй, не влезай! Хотя… Ладно, добавлю. Так, теперь пару комплиментов – э-э, пусть будет «мне нравится твоя искренность» и что-нибудь глубоко индивидуальное… А! «Иногда мне кажется, что из всех читателей только ты меня понимаешь». Ага, и поучительную историю ввернуть…

Историю в итоге мы с Йеном вдвоём сочиняли на коленке, потому что ничего про выбор работы и про злое начальство у меня в загашнике не осталось. Да и с кого списывать шефа-тирана в «Норе»? Но вот тётя Гэб рассказывала как-то о подруге, у которой из маленькой пиццерии поувольняли курьеров, и когда последний из них ушёл сам, неуравновешенному боссу пришлось лично садиться на мопед и развозить заказы.

Кое-что переделать, поменять имена, подкрутить акценты – и получится то, что надо.

– …и если ты поняла, что тебе не по душе то, чем ты занимаешься, то уходи! Даже если тебе советуют обратное. Это твоя жизнь, и никто за тебя прожить не может – никакие доброжелатели и злопыхатели, так что слушай только своё сердце…

«Ты сейчас ей насоветуешь, пожалуй, – проворчал Йен. – А если бедняжка – действительно психопатка вроде нашей Салли, которая не умеет общаться с людьми? Бросит работу, потом вылетит из съёмной квартиры, пойдёт по миру…»

– …умрёт с голоду, – мрачно поддакнула я. – Не думаю. Шутки шутками, но в деньгах эта Бесстрашная Волчица, похоже, не нуждается. У людей в стеснённых финансовых обстоятельствах совсем другие приоритеты, а если она похожа на Салли, то тем более не станет голодать. Правильно?

«Тысяча восемьсот шестьдесят четыре. Еду можно отобрать. Тысяча восемьсот шестьдесят пять».

– Так, надо закругляться, – спохватилась я. Если она взялась контролировать режим дня, то засидеться за ноутом точно мне не позволит, а бросать ответ недописанным как-то не хотелось бы. Даже если Волчица и тролль на самом деле, мы переписываемся уже лет пять, она почти как родная… – Э-э, слушай только своё сердце. Но момент, чтобы уйти – как в той истории – надо выбрать правильно. Если твой тиран-босс заподозрит, что ты хочешь уволиться, то может сделать твою жизнь действительно невыносимой, поэтому постарайся подгадать удачный момент. Например, перед его отпуском. Сделай ему сюрприз, который он заслужил! И береги себя, милая Волчица!

«Аминь», – ехидно добавил Йен.

У меня оставалось где-то три минуты, судя по подсчётам Салли, но компьютер я выключила сразу. После блога напряжение действительно отпустило, но и сил не осталось никаких – только умыться перед сном и нырнуть под одеяло, не раздеваясь. Голова казалась заполненной тяжёлым воздухом – пустой и переполненной одновременно; сердце сперва частило, а потом замедлилось, успокаиваясь. Мне мерещился голос Йена, такой же мелодичный и пробирающий до мурашек, как всегда, но сегодня из-за него становилось жутко.

И очень, очень одиноко.

…кошка пила из этого ведра. Кошка это пила, значит, всё в порядке.

Их было четверо – тех, кто мучил его сам, а остальные стояли поодаль, но это не значило, что они не вмешаются. Половина из них – дети одиночек и отщепенцев, вторая половина – будущая прислуга Роз или тех, кто окажется на вершине через пятнадцать лет.

Нет, они не вмешаются.

– Опять молчишь? Лука, давай ещё раз.

Он сморгнул; ресницы слиплись, в одном ухе шумело – вода попала, и во рту был гадкий привкус скисших тряпок. Не страшно; в конце концов, кошка это пила, а она же не дура, правда? Надо перетерпеть, просто перетерпеть, Флёр всё быстро надоедает, сейчас она сломает ему чего-нибудь и свалит, и можно будет уползти к себе, очистить тело, он уже умеет, не в первый раз же.

Главное, чтоб не стошнило сейчас.

– Ты чего улыбаешься? Тупой, что ли? – Колено в белом чулке врезалось ему в переносицу, и на ткани остались разводы, сероватые и красные. – Тебе что, мало? Тварь тупая.

Если бы он был таким же, как они, если бы имел право ответить и знал, что на вспышку его чар не сбежится половина Розария, то можно было бы расшвырять их, впечатать в мягкие, сырые клумбы, щедро удобренные перед началом года. Но надо молчать. Другим можно… шутить. Развлекаться. Проявлять… фантазию. Что там ещё делают ученики, которым некуда девать силы?

Ему – нельзя. Он проклятое отродье. Их отчитают за чары, а его казнят.

Надо терпеть.

…но можно ведь пошутить в ответ, да?

– Госпожа Флёр, – разлепил он губы и посмотрел на неё снизу вверх, с головой, насильно запрокинутой до боли, до хруста в костях. Уродина. А ведь почти милая, когда не… когда всё не так. – У ваших ног я готов быть вечно, если этого желает ваше сердце.

Она была на четыре года старше, а всё равно вспыхнула до корней волос. Пнула – для разнообразия не его, а ведро – и выбежала из пристройки. Лука сразу разжал руку и побежал следом, но другие ещё оставались здесь и продолжали смотреть.

Твари. Сами они твари. Так не пойдёт.

– А что, вы тоже… – Он сморгнул влагу с ресниц и провёл пальцем по губам, размазывая стёкшую кровь по щеке. – Вы тоже хотите, да? Не стесняйтесь. Мы ведь все… друзья.

Первой к выходу ломанулась какая-то девчонка, высокая и коротко стриженная, а за ней другие. Ведро покрутилось ещё на полу и остановилось; кошка вылезла из-под умывальника и подошла ближе, тыкнулась влажным носом в ладонь.

Наверное, всё-таки дура.

Он медленно поднялся, опираясь руками на собственные колени, и исподлобья взглянул в зеркало, испещрённое трещинами. Оттуда пялился его двойник – тощий, нелепый, в промокшей белой рубашке. Грязная ткань облепила тело; с тёмных волос стекала вода, а глаза в полумраке казались почти чёрными, только светилась холодным голубоватым серебром каёмка вокруг расширенных зрачков.

…надо перетерпеть. Завтра будет хуже. Это только начало.

– Хватит! – выкрикнула я и резко села на кровати, выдираясь из липкого сна.

Или не совсем сна?..

Я как будто взаправду оказалась там – нет, стала им, тем мальчишкой; это меня макали головой в вонючее ведро, и затхлый привкус скисшей тряпки до сих пор стоял во рту… Тот мальчишка – это был Йен, совершенно точно он, только мелкий, сколько ему там – лет семь, восемь?

«Девять, – откликнулся он, точно ждал этого вопроса. – Но соглашусь, выглядел я тогда младше. К счастью, только выглядел, иначе уцелеть было бы… сложнее».

Да куда уж сложнее.

Я сидела на мягкой кровати, в тепле, комкала на груди одеяло, и вокруг был мягкий полумрак и запах чистого дерева на спиле – но ощущала себя по-прежнему там, в грязной подсобке, и даже разбитое лицо болело по-настоящему.

Когда голос Йена снова зазвучал, то казался одновременно глуховатым и суховатым… неестественным?

«Тебе надо учиться, Урсула. Сейчас ты не смогла избавиться от чужого воспоминания, даже не распознала его, хотя я не вложил почти никаких эмоций. Меня нисколько не беспокоит тот эпизод, однако посмотри, как глубоко тебя ранило. А что будет, если ты примешь духа, одержимого собственной смертью? Да собственный дар утянет тебя на дно раньше, чем садовники подберутся достаточно близко для удара».

В первый момент мне хотелось заорать… но Йен был прав. Сегодня я, не раздумывая, потянулась к потерянной душе, потому что она показалась мне неопасной. Но если бы я ошиблась?

Постепенно стало теплее; меня уже так не трясло, и всё произошедшее начало казаться действительно сном, не более.

«Сейчас всего лишь два часа ночи, – заговорил Йен наконец, но теперь, к счастью, его голос звучал совершенно обычно. – Со временем ты научишься проводить границу между своим и чужим, отстраняться… Но сейчас тебе надо отдохнуть. Обещаю, что сегодня я больше тебя не побеспокою».

Я послушно откинулась на подушки и натянула одеяло до подбородка. Надо же, какая щедрость… Да беспокой на здоровье, только предупреждай заранее, что собираешься устроить урок.

Мне почудилось, что он улыбается – хотя разве потерянные души могут вообще улыбаться?

«Тогда, боюсь, ты ничему не научишься, моя прелесть».

Впрочем, заснула я действительно быстро.