Проект «Феникс»

25

Шарко пропустил ее впереди себя в квартиру, запер дверь на ключ, схватил Люси за руку, втащил в гостиную, а сам кинулся к кухонному окну.

— Кто-нибудь видел, как ты входила в дом? Ты с кем-нибудь говорила?

— Нет.

— Но почему ты на звонки-то не отвечала?

Люси осмотрелась. Первый раз она пришла в эту квартиру больше года назад. Тогда она спала вот тут, в этой комнате, на диване, он — у себя в спальне. Кресло на прежнем месте, а вот фотографии жены и дочери Франка, которых было так много, исчезли. Никаких напоминаний о прошлом, никаких мелочей, никаких игрушек, безделушек. Почему ей кажется, что квартира стала безжизненной, лишилась души, стала такой, какая бывает после похорон владельца? Она наблюдала, как Шарко привычными движениями снимает кобуру, вешает на крючок в прихожей. Сколько лет он изо дня в день повторяет эти действия? Конечно, стрижка у него сейчас прежняя, ежиком, но глаза запали, черты лица заострились, так бывает с бюстами, сделанными из некачественного гипса, когда он начинает осыпаться. Франк безумно устал, эта усталость точит его хуже наркотика.

— Я хотела поговорить с тобой лично, а не по телефону, — ответила наконец Люси и замолчала, потому что у нее перехватило дыхание, потом она продолжила, судорожно сжимая книгу Тернэ: — Я хотела тебя поблагодарить за то, что ты для меня сделал. Ты же рисковал, ты вовсе не был обязан это…

— Нечего меня благодарить! — буркнул Шарко, открывая полулитровую бутылку пива. Два часа ночи, ему необходимо расслабиться, и немного алкоголя пойдет ему на пользу. Он предложил стакан и Люси, но та отказалась.

— Но ты не обязан и говорить со мной так холодно. Ладно, объясни мне, этот мальчишка в пижаме — он кто? Это он убил Тернэ?

— Пока ничего не известно. Но, судя по состоянию его мозгов, по тому, как он себя вел, вряд ли он был бы способен пытать Тернэ. А он тебя видел?

— Нет.

— Объясни, каким образом ты, отправившись в Альпы, без информации, без ничего, умудрилась оказаться у Тернэ раньше бригады из уголовки?

Шарко пытался обуздать свои чувства, укрыться за внутренними барьерами, но тщетно: сердце его обливалось кровью. После такого дня, после стольких километров пешком и за рулем ноги не держали Люси, и она присела на краешек кресла. Откинула назад волосы, пригладила их и начала рассказывать:

— За несколько недель до встречи с Царно Еве Лутц попалась в каком-то научном журнале статья с иллюстрацией — снимком, сделанным в доисторической пещере. На снимке были нарисованные вверх ногами животные. Туры. Находка была уникальная, но СМИ тогда не подняли шума, да и сама Ева тоже не обратила на статью особого внимания. Зато, обнаружив десять дней назад такой же перевернутый рисунок на стене камеры Царно, сразу вспомнила журнальную картинку и, не откладывая дела в долгий ящик, ринулась в горы, чтобы увидеть фреску собственными глазами.

Люси говорила спокойно, старалась не упустить ни единой детали. Рассказала о семье неандертальцев, убитой гарпуном кроманьонца. О том, что мумии из пещеры на леднике Жебролаз перевезли в лионскую лабораторию. О похищении кроманьонца. О рыжем толстячке Арно Фекампе, который показался ей подозрительным. О том, как она преследовала лаборанта, как ворвалась в квартиру на улице Дюшер, а оттуда рванула на Монмартр с единственной целью: понять. Шарко, пока она рассказывала, сидел съежившись, сморщившись, смотрел на Люси сурово, а стоило ей замолчать, вскочил с криком:

— Тебя же могли убить! Ты что — с ума сошла?

— Убили не меня — мою дочь. Трагическая случайность? Роковое невезение? Плевать, что могло случиться. Важно, что сейчас я тут, с тобой, и что мы продвигаемся вперед.

Молчание. Напряжение, головная боль, нервы на пределе. В конце концов Люси встала и пошла на кухню.

— Пиво в холодильнике?

Шарко кивнул. Он смотрел ей вслед, смотрел, как она открывает бутылку, как возвращается в кресло. Нет, она как полицейский в отличной форме, ничуть не растеряла своих лучших качеств, все та же проницательность, наблюдательность, быстрота реакции. Что-то в Люси есть такое, что после трагедии уберегло ее от полного разрушения.

Женский голос помешал ему размышлять дальше:

— Вы нашли у Тернэ хотя бы следы кроманьонца и его генома?

— Ничего не нашли. Никакой тайной лаборатории или чего-то подобного. В доме все чисто. Правда, на одной из фотографий, висящих на стене его библиотеки, рядом с картинами, изображающими птицу феникс и плаценту, — та самая мумия. Что же до генома… У жертвы не оказалось не только компьютера, но и вообще никакой техники. Скорее всего, украли.

— А что известно о жертве?

— Разбираемся, завтра будет яснее. Пока известно только, что он акушер-гинеколог, специалист по неонатальным проблемам, и автор книги, которую ты принесла с собой. Этакий многостаночник от науки.

— Расскажи, что еще вы там нашли. И еще: как вы-то оказались в доме жертвы?

— Уходи, Люси.

Она, испепеляя его взглядом, шарахнула бутылкой по столу.

— Пошел бы ты сам, Шарко! Если тебе непременно надо выставить меня за дверь, позови службу спасения: один не справишься!

Люси стояла перед ним вытянувшись в струнку, сжав кулаки. Он тяжело опустился на диван.

— Ладно, не кипятись. Выпей пива и успокойся.

Люси с тяжелым сердцем села напротив него и отпила сразу добрую треть бутылки. Алкоголь поможет расслабиться. Комиссар обхватил свою бутылку ладонями.

— А теперь слушай как следует.

Он посвятил ее в курс дела. Рассказал о латерализации и возможной связи ее со склонностью к насилию. О том, как молодая исследовательница, начав со спортсменов, перешла от них к людям, проявившим жестокость. О том, как она, побывав в Мексике, зачем-то, неизвестно зачем, отправилась в Манаус. О поданном по возвращении из Бразилии прошении тюремному начальству: разрешить ей встретиться с французами, совершившими преступления с особой жестокостью, и о том, что Грегори Царно, похоже, был последним из тех, кого она успела повидать. Он повторил, что после поездки в Бразилию направление поисков Евы Лутц резко изменилось, и девушка собиралась туда вернуться. Добравшись до технической стороны расследования, он сообщил, что осколочек зубной эмали, изъятый из тела жертвы, позволил им выйти на Тернэ, который на то время был последним звеном в цепочке.

Даже при том, что Люси не все еще усвоила, даже при том, что ей сильно не хватало подробностей, запаха, который оставляет после себя дело об убийстве, ощущений, которые оно порождает у сыщика, она смогла сделать кое-какие выводы:

— Грегори Царно, от природы левша, стал, рисуя, переворачивать изображение в то же время, когда в нем пробудилась жестокость. Мы ничего не знаем о его наследственности: мать, не назвавшись, оставила его в роддоме, отец тоже неизвестен, приемные родители, никаких особых проблем в детстве, кроме идиосинкразии к лактозе.

— Неплохо для начала.

— Тридцать тысяч лет назад один кроманьонец, тоже левша, убил целую семью, после чего опять-таки оставил на стене перевернутое изображение. Два человека заметили сходство этих проявлений и решили выявить связь между леворукостью и жестокостью. С одной стороны, Стефан Тернэ, парижский врач и ученый, которого, получается, так заинтересовал геном кроманьонца, что он пошел на ограбление. С другой стороны, юная исследовательница Ева Лутц, которую, если я все поняла правильно, больше интересовали собственная диссертация и собственное открытие.

— Ну да, так и есть.

— Оба погибли, возможно от руки одного и того же убийцы. Одна — пытаясь разобраться в связи между леворукостью и жестокостью, другой — зацикленный на ДНК — желая что-то обнаружить или что-то скрыть от всех в геноме кроманьонца. Убийца решил, что лучше избавиться от обоих, из чего следует, что у жертв есть нечто общее…

— Ева Лутц вернулась из Бразилии и тут же отправилась по тюрьмам — беседовать с особо жестокими преступниками-левшами… Расспрашивала их, собирала данные, фотографировала… И намеревалась вернуться в Бразилию… Как будто…

— Как будто ей там дали поручение. Собрать и привезти некие данные.

— Точно.

Люси помахала перед собой книгой Тернэ.

— Левши, геном кроманьонца, ДНК, книга, в которой говорится о тайных кодах… Как-то это все связано.

— Только мы не можем обнаружить эту связь.

Люси еще раз глотнула из бутылки и вытерла рот. Теперь она согрелась.

— Давай подумаем. Что может связывать две особи, разделенные тридцатью тысячами лет? Благодаря чему они могли обладать похожими свойствами?

— ДНК? Гены?

Люси убежденно кивнула;

— То, что выделялось в этом расследовании с самого начала. Можно было подумать, что все дело именно в этой чертовой молекуле ДНК. Но заведующая лабораторией из лионского научно-исследовательского центра заверила меня, что жестокость не может передаваться по наследству. Что разговоры об этом — всего лишь мифотворчество или просто бред, а на самом деле никакого гена жестокости не существует. И потом, наверное, было бы ужасно глупо искать родственные связи между Царно и доисторическим существом, отделенным от него сотнями, тысячами поколений.

— Почему глупо? Нас же не в капусте находят, и кроманьонцы наверняка были предками кого-то из тех, кто нас окружает. В любом случае мне кажется, Тернэ что-то знал. Что-то, что дошло до нас через толщу времен, что-то, что убийца помешал ему открыть.

— Так же, как и Лутц… Две разные дороги, приведшие к одному результату.

— К смерти… — Шарко глянул на монографию Тернэ: — Ты успела хотя бы пробежать его книгу?

— Ну, очень бегло. На мой взгляд, ценность ее ровно такая же, как у книги с кулинарными рецептами. Если грубо: берешь человеческие хромосомы, разворачиваешь спирали ДНК, ставишь их одну за другой и получаешь примерно три миллиарда букв А, Г, Т, Ц, которые, располагаясь в разных последовательностях, образуют те самые гены, что мы наследуем. Пресловутый геном человека. Имея все это перед собой, ты составляешь статистические таблицы, высчитываешь, ищешь совпадения и разгадываешь их, как зашифрованные послания…

— А ты — прямо специалист в этой области.

Люси судорожно вцепилась в собственные брюки, вздохнула и с трудом выговорила:

— Да, действительно, кое-что я знаю. Потому что год назад сама брала у себя образец ДНК, чтобы сравнить с ДНК тела, сожженного в лесу.

Шарко, ошеломленный услышанным, молчал. И она продолжила — медленно, тяжело, словно каждое ее слово весило тонну:

— Я наблюдала за каждым этапом анализа. Я дни и ночи проводила в лаборатории, не снимая маски и перчаток, пока последовательность этих чертовых букв А, Ц, Т и Г моей ДНК не совпала с их последовательностью в ДНК… ДНК…

— Девочки, найденной в лесу.

— Да. И я могла бы подробно, во всех деталях, описать тебе процесс.

Шарко хотелось выглядеть спокойным, невозмутимым, хотелось выстроить вокруг себя невидимую стену, но яд потихоньку проникал в его кровь. Он видел лица дочерей Люси, слышал, как они смеются, как скрипит под их ножками песок. Эти звуки и запахи никогда его не оставят. Тогда, на пляже в Сабль-д’Олон, он удержал Люси возле себя, и она не пошла с малышками за мороженым, потому что ему, видите ли, приспичило объясниться. И минуты было достаточно… Одна минута — и девочек похитили. И все случилось из-за него.

Теперь замолчала и Люси. Она молчала, думала о чем-то, а потом наконец сказала, бросив взгляд на компьютер:

— Знаешь, я бы поискала сейчас, что там есть в Сети о Тернэ. Он был известным врачом, он написал книгу, наверняка в Интернете полно информации.

Шарко в попытке сосредоточиться, собрать разбегавшиеся мысли закрылся от Люси бутылкой, звучно глотая стекавшее в его горло пиво. Но вот оно кончилось, и надо было отвечать. Он посмотрел в сторону висевших на стене часов:

— Третий час. Ты хочешь сыграть со мной точно в ту же игру, что год назад. А тебе надо хоть немножко отдохнуть.

— Тебе тоже.

Франк вздохнул. И решился:

— Ты ходила к психотерапевту? Ну, или к какому-нибудь специалисту, который помог бы тебе пережить то, что на тебя свалилось…

Люси вся сжалась, но потом, даже не отдавая себе отчета в своих действиях, наклонилась вперед, взяла руки Шарко в свои и принялась гладить его костлявые пальцы.

— А ты? Ты не видишь, на кого стал похож? Что с тобой, Франк? Это мне надо было быть в таком состоянии, это я…

Он не дал ей договорить, прошептал, глядя в пол пустыми глазами:

— У меня не осталось никого и ничего.

И тут же, пожалев о вырвавшемся признании, поднял голову:

— Черт бы меня побрал! Только не хватало тебя разжалобить — я не имею на это права. Со мной все в порядке — с таким, какой я есть, Люси, что бы тебе там ни казалось. Я привык так жить, и у меня есть работа, которая не позволяет думать ни о чем другом. Чего же еще хотеть?

Шарко подошел к компьютеру, сел на стул перед ним, включил, машина начала загружаться. Люси встала у него за спиной.

— Знаешь, до того, как мы снова встретились, мне удавалось иногда тебя ненавидеть.

Франк молчал, но она видела, как дрогнули его плечи. Он казался таким хрупким под своей комиссарской броней, таким хрупким, будто сделан из фарфора. Люси прекрасно помнила, как несколько часов спустя после того, как похитили ее двойняшек, выплеснула в лицо Шарко всю свою ненависть и все свое бессилие. И тогда окружавшие их люди, полицейские, попросили комиссара уйти и держаться от Люси подальше.

— На самом деле я ненавидела не только тебя. Не проходило дня, чтобы я не ощущала ярости в адрес кого угодно: своего шефа, собственной матери… и даже моей Жюльетты… — Она покачала головой, едва сдерживая слезы. — Тебе это непонятно, да? Ты думаешь, я больная, сумасшедшая, плохая мать?

— Я не сужу тебя, Люси.

— Постоянно, постоянно в голове крутятся одни и те же фразы. Почему на месте Клары не оказалась Жюльетта? Почему полицейские нашли в доме Царно Клару, а не ее сестренку? Почему он пощадил Жюльетту и хорошо с ней обращался? Столько всяких «почему», от которых мне не избавиться, пока я окончательно не похороню Царно. — Она вздохнула. — Думаешь, он похоронен? Нет, он жив, он жив, пока жив посредник между ним и мной: тот, кто убил Тернэ и Еву Лутц. Этот убийца не останавливается на полпути. Мы не понимаем, что делалось в голове у Царно, но другие это знают, я уверена. И я хочу, я должна отыскать убийцу. На карту поставлена жизнь Жюльетты, жизнь детей, которых она родит, когда вырастет. Мама сказала, что любые конфликты надо разрешать, надо противостоять им, а не закапывать их в землю. На всё надо находить ответы, чтобы это «всё» закончилось.

Люси глотнула из бутылки. Выпила она немного, но пиво уже оказывало свое действие. А Франк разволновался и сам чуть не плакал: на карту поставлена жизнь Жюльетты, жизнь детей, которых она родит, когда вырастет…

— Мы погрязли с головой, Франк! Жестокость… Всё как в прошлом году, только… только на этот раз насилие простирается во времени, а не в пространстве. И это так странно — что это насилие, эта жестокость нас до такой степени задевают, тебя, меня. Как будто…

— Как будто преследуют нас самих.

Они опять замолчали. Молчание было тягостным, неловкость нарастала.

— Мы с тобой одинаковые, — решилась Люси. — Мы всегда хотим вникнуть в суть дела, чего бы это ни стоило.

Шарко выключил компьютер. На самом деле он даже не знал, зачем подошел к нему, разве только затем, чтобы не смотреть на Люси, не встретиться с ней взглядом даже случайно.

— Прости, но со мной уже все кончено. Со мной давным-давно все кончено.

— Ничего не кончено, раз ты тут, передо мной, несмотря на боль и гнев, которые тебя одолевают.

— Ты себе не представляешь, что такое — мой гнев.

— Но могу его ощущать. Франк, пожалуйста, не оставляй меня без ответа. Не прогоняй меня. Разреши мне участвовать в расследовании. Остаться рядом с тобой.

Шарко судорожно вцепился в мышку, но сидел неподвижно. Он никак не мог прийти хотя бы к какому-нибудь решению. А ей, уставшей от этих долгих пауз, от бесконечного ожидания, стало нехорошо, она поплыла. Если по доспехам, которые кажутся непробиваемыми, бить и бить мечом или даже шпагой, металл в конце концов рассыплется от дуновения ветерка. Люси медленно, очень медленно развернулась и, шатаясь, пошла к двери. Голова у нее кружилась, перед глазами мелькали черные мухи, мерцали звезды. Усталость, нервы, километры дороги, оставшиеся позади со вчерашнего дня…

— Прости… прости, что тебя побеспокоила, — еле выговорила она.

Шарко вскочил и бросился к двери. Перегородил собой выход. Склонился к Люси, чтобы поддержать ее, и она, прижавшись лицом к его плечу, с трудом удерживаясь, чтобы не потерять сознание, дала наконец волю слезам.

Когда Шарко уложил ее на диван и вернулся с одеялом, она, сжавшись в комочек, спала. Он вздохнул, сел рядом, принялся нежно гладить ее по лицу, его терзали сожаления и угрызения совести.

Так он просидел довольно долго, потом снова вздохнул, встал и отправился в спальню.

Ему казалось, сон длился час или два, не больше, да и какой это сон — так, нечто среднее между реальностью и кошмаром. Картинки, голоса, безумные мысли… Еще чуть-чуть — и рассудок ему изменит. Он знал, что Люси совсем рядом, понимал, какая она хрупкая, и ненавидел сам себя. Его не покидало ощущение, что его рассекли надвое. Заново пережить все пережитое, заново пережить страдания, бедствия и тоску, которым он дал приют в своем сердце…

В половине восьмого утра, когда Шарко лежал на спине, глядя в потолок и напоминая покойника, выставленного для прощания в траурном зале, ему позвонил Паскаль Робийяр.

Лейтенант узнал, кто был этот парнишка в черной пижаме.

Его звали Даниэль Мюлье.

Он сбежал из специализированного интерната в XIV округе Парижа.

Аутист…