Проект «Феникс»

38

Сначала он подумал, что это сон.

Она была здесь, здесь — на кухне его квартиры.

Люси Энебель.

Он постоял на пороге, бросил взгляд в гостиную: диван, телевизор, кое-что переставлено. В углу — какое-то большое комнатное растение на круглом одноногом столике. Приятно пахнет лимоном. Ошарашенный увиденным Шарко медленно двинулся в кухню. Люси встретила его улыбкой:

— Как тебе, а? Я подумала, что нужно чуть-чуть обновить обстановку… Ну и надо же мне было чем-то заняться, пока я тебя ждала, правда? А то нервы и все такое… Я купила это растение тут неподалеку, ты ведь такие любишь…

Ее, казалось, переполняла энергия, она накрывала на стол, ставила тарелки, доставала приборы, не задумываясь, в каком они ящике, словно у себя дома.

— А еще я подумала, что ты придешь голодный…

Она открыла холодильник и вынула оттуда блюдо с едой, две бутылочки пива.

— Ну и поскольку я не знала точно, в котором часу ты вернешься, приготовила ужин по-японски. Хоть какое-то разнообразие после макарон, которыми набиты твои шкафы — прямо как на складе Армии спасения! Ладно, давай поедим, и за работу.

Шарко смотрел на нее с нежностью, которую больше не удавалось скрыть. Ему хотелось бы говорить тверже, но сил на это уже не хватило.

— За работу? Но… Люси, как ты оказалась здесь? Я думал, ты поехала домой.

Он подошел к окну, выглянул, и Люси разгадала его тревогу.

— Я соврала, — призналась она. — Не хотела, чтобы ты помешал мне сделать то, что я должна была сделать. Иди садись за стол.

Комиссар постоял еще минутку спиной к окну, опустив руки, раздираемый противоречивыми чувствами, потом снял куртку, портупею с пустой кобурой и повесил это все на вешалку. Люси заметила, что кобура пустая.

— А оружие где?

Он посмотрел на нее, закусив губу.

— Они… они тебя уволили? — Сразу все поняв, она бросилась к нему, прижалась к его груди: — Черт, ты же не… Это же все из-за меня!

Шарко вздохнул, погладил ее по спине. Ему стало так хорошо оттого, что Люси с ним, но так горько, чтобы они снова сблизились, лишь пройдя через мрак.

— Нет, ты не виновата. Я сам в последнее время наделал глупостей.

— Не без этого… Они узнали про Вивонн, да?

Он закрыл глаза.

— Им ничего не известно о поездках Лутц, и они не знают, что Тернэ украл мумию кроманьонца.

— Тогда в чем дело? Что тебя тревожит?

Шарко чуть отстранился и потер виски.

— Мой бывший шеф, Бертран Маньян, ходит за мной по пятам с начала расследования и делает всё, чтобы отравить мне жизнь. Наша с тобой встреча в Вивонне, должно быть, насторожила его, а когда этот подонок начнет копать, он узнает о нас всё — и то, что было год назад, тоже. Он обнаружит, что мне известно прошлое Царно, известно, кого он убил. Он узнает нашу историю, и про твоих девочек тоже узнает.

Сердце Люси забилось сильнее.

— Ага, теперь я понимаю, почему ты такой. Это слишком для тебя личное, и ты не хочешь, чтобы они туда лезли. Только, в конце концов, какая разница, знают они или нет?

Комиссар отодвинул стул, плюхнулся на него, откупорил пиво. Пиджак и рубашка после долгого дня были измяты, как тряпки.

— Но… сегодня появились еще два трупа…

Люси вытаращила глаза:

— Еще два трупа? Расскажи!

Он сидел, вздыхая и стараясь сбросить напряжение последних часов, а Люси тем временем открывала суши и баночки с соусом.

— Столько всего произошло, но, если коротко, всё вертится вокруг книжки Тернэ «Ключ к замку». На страницах его книжки спрятаны семь генетических отпечатков. Нас на это навел Даниэль, молодой человек, аутист, который находился на месте преступления. Два отпечатка из семи обнаружились в НАКГО: первый принадлежал… убийце Клары…

Он ожидал, что Люси удивится сильнее, но она сохранила спокойствие и, глотнув пива из горлышка, ждала продолжения:

— А второй?

Шарко рассказал, как они с Жаком вышли на Феликса Ламбера, о встрече с жандармским капитаном Клодом Линьяком, о том, как обходил детские сады, рассказал все, что узнал о непереносимости лактозы. Люси отметила про себя, что он совершенно свободен, больше не зажимается, не старается ничего скрыть. Чем глубже они погружаются во тьму, подумалось ей, тем вернее она открывает в комиссаре человека, которого знала раньше. Раскололся панцирь, и оказалось, что под этим панцирем он совершенно такой, как прежде. Франк рассказал ей о своих предчувствиях, о муке, которую прочел в глазах Феликса Ламбера, об ужасном ощущении, будто у того внутри живет демон зла, который и толкает его на преступления. О том, что точно такое же ощущение было у психиатра Грегори Царно перед тем, как заключенный покончил с собой в камере. Хотя Шарко и не видел в доме Ламберов перевернутых рисунков, он был убежден, что оба убийцы страдали одной и той же непонятной болезнью.

Внимательно его выслушав, Люси сходила в комнату, принесла коричневый конвертик с фотографиями, сделанными в доме Стефана Тернэ, видеокассету и диск с копией записи. Вынув из конверта снимки с изображениями Феникса, плаценты и мумии кроманьонца, она протянула их Франку:

— Теперь моя очередь. И я тоже довольно далеко продвинулась.

Комиссар взял палочками суши, отправил в рот и улыбнулся. Да! Люси видела: ему наконец-то удалось раздвинуть губы в подобии улыбки! Первый раз за все время.

— Интересно, почему все это меня больше даже и не удивляет? — спросил он. — Ты невозможная, Люси, таких не бывает.

— Просто я мать, которая готова на что угодно, лишь бы узнать правду, — сказала она и в свой черед взялась за суши.

А он разглядывал снимки:

— Ну и зачем ты мне это показала? Эту жуткую плаценту?

— Знаешь, откуда у Тернэ генетический отпечаток Царно? Он сам принимал роды у его матери двадцать три года назад. А потом делал новорожденному дикое количество анализов крови, ну и анализы эти послужили ему для того, чтобы получить образчик ДНК. Все оказалось проще простого…

Они ели суши, и теперь уже Люси рассказывала об открытиях, которые ей удалось сделать с утра. О Реймсе, где родился Царно и где работал Тернэ. О визите в родильный дом и встрече с бывшей медсестрой, поговорив с которой она поняла: Тернэ поставил на карту все ради возможности наблюдать мать Царно, Аманду Потье, во время беременности. О необычной, опутанной кровеносными сосудами плаценте Аманды и огоньке в глазах врача во время родов… О первой жене Тернэ, рассказавшей, как странно ее муж вел себя перед разводом, и передавшей ей эту странную видеокассету.

Шарко повертел в руках черную коробочку, мрачно на нее глядя.

— В камине Тернэ нашли остатки сожженных видеокассет. Он хранил их в тайнике под паркетом. Убийца приходил из-за них, и из-за них пытал свою жертву. Увы, извлечь из этих обгорелых кассет ничего не удалось.

— Там, безусловно, были оригиналы. А это копия.

— Ну и что на ней?

— Возможно, ключ ко всему делу. Бывшая жена Тернэ сказала, что на оригинале была приклеена этикетка с надписью «Феникс номер один».

Шарко ткнул пальцем в снимок:

— Феникс… птица, которая сгорает и возрождается из пепла…

— Вот именно. Я немножко порылась в Сети. Не знающая смерти птица. Ее жизнь символизирует цикл умирания и возрождения. Рождается без спаривания, и происходит это так: когда феникс доживает до старости и чувствует, что смерть близка, он устраивает себе гнездо из трав и редких дорогих растений, садится в это гнездо, ждет, пока оно загорится, и вместе с гнездом сам сгорает дотла. После того как феникс сгорит, из пепла появляется новый, в точности такой же, как прежний. Этот миф навел меня на такую мысль об Аманде Потье и Грегори Царно: она умерла, но ребенок, убивший ее, то есть уничтоживший гнездо и родившийся на свет…

Шарко понимал, насколько важные открытия сделала Люси. Она копала в параллельном направлении, может быть действительно движимая материнским инстинктом. Полицейские, в том числе и он сам, шли по следу, ориентируясь на мертвецов, на ауру, которую оставляло после себя на месте преступления каждое убийство, извлекая максимум из материальных улик. Они, так сказать, исследовали пространство, а она — время.

— Похоже, каждая картина из дома Тернэ наделена своим особым смыслом. Сначала был проект «Феникс», затем — плацента Аманды… Остается понять, при чем тут фотография мумии кроманьонца, которая висела рядом с картинами. Возможно, и у нее есть тайное значение, раз она там была. Эти три изображения — словно выставка секретов Тернэ, только кто же мог это понять?

Люси взяла диск:

— Посмотрим?

Они отправились в гостиную, и Люси загрузила видеозапись в компьютер.

— Прежде чем включу, скажу, что дело происходит в Амазонии.

— В Амазонии? Там, куда летала Ева Лутц? Неужели ты выяснила и то, почему ее так тянуло в Бразилию?

— Нет, до конца не выяснила. Но скоро мы это поймем. Видео длится десять минут. Смотри.

Шарко погрузился в патологическую атмосферу записи. Когда в объектив глянули глаза, в которых не было ничего, кроме боли, комиссар, как в свое время Люси, отпрянул от экрана.

Репортаж закончился, комиссар со вздохом встал и пошел на кухню. Взял кассету и, снова усевшись за стол, стал молча рассматривать ее. Но казалось, он смотрит не видя, глаза его будто застыли, уставившись в одну точку. Точку в пустоте. Люси подошла к нему:

— О чем ты думаешь?

Он вздрогнул. Все-таки он еще не полностью владеет собой.

— Нет никакой уверенности ни в чем, Люси. Кроме того, что и здесь действие происходит в Амазонии, и Ева летала туда, никаких связей девушки с этими туземцами не установить. И фильм такой старый: это же шестьдесят шестой год, ты понимаешь? Никакой очевидной связи.

Они принялись молча поедать суши, даже не ощущая вкуса. Но в конце концов Люси так разволновалась, что вскочила и стала ходить взад-вперед по кухне.

— Ну как же никакой, нет, как же никакой-то? Явная же связь! Было бы просто невероятно, если бы оказалось, что два этих элемента не связаны между собой, что это случайное совпадение. У нас есть всё, чтобы продолжать расследование, кроме главного: названия племени.

— Господи, да что оно тебе даст? Куда ты с ним двинешься?

— Оно даст мне возможность понять, почему Лутц хотела туда вернуться, вооружившись после обхода тюрем списком имен и фотографиями. И понять многое другое.

Шарко заметил в блестящих зрачках Люси искорку, которая его ужаснула. Он понимал, что только что вновь — и то не до конца — обретенная подруга способна бросить все и отправиться в эти проклятые джунгли. Надо было удержать ее от этого, надо было сейчас же взять контроль на себя: слишком уж скользкая под ними почва, слишком велика опасность.

— Давай-ка пока оставим кассету в стороне и спокойно пройдемся по всему, что знаем, с самого начала.

Он сходил за бумагой и карандашом. Он почти забыл: час назад его практически выгнали с работы. Расследование продолжалось, и он был просто не в состоянии этому противиться.

— Ну, как там все по порядку, а? Что у нас точно есть? Нам нужна точка, вокруг которой вращается все расследование.

— Точка? Тернэ, конечно.

— Да, Тернэ. Сосредоточимся на нем. Попробуем восстановить его передвижения, чтобы яснее видеть цели и установить связь и с твоими, и с моими находками. Наверняка найдутся детали, которые высветят нам все остальное. Ты работала с его личностью и его прошлым, так что тебе начинать.

Люси была словно наэлектризована. Она начала говорить, а Шарко — записывать.

— У меня ощущение, что начало наша история берет в восемьдесят четвертом году: это год первой встречи Тернэ с незнакомцами на ипподроме. Наверняка один из таинственных незнакомцев — автор видеозаписи на кассете… а может быть, снимали они оба. Это точно. И нет никаких сомнений в том, что именно их двоих нам и надо отыскать. Думаю, они ровесники или почти ровесники самого Тернэ, потому что в шестьдесят шестом году уже существовали на этом свете и действовали. Один из них или оба сразу наши люди.

— Только поспокойнее, ладно? Постарайся не делать чересчур поспешных выводов, лучше продолжай. Пожалуйста.

— Хорошо. Значит, восемьдесят четвертый и восемьдесят пятый годы… Встречи нашей троицы продолжаются, Тернэ замыкается в себе, становится скрытным и загадочным. Люди с ипподрома, одну за другой, передают Тернэ кассеты. Та, копия которой у нас, «Феникс номер один», была первой.

— Зачем они передают Тернэ кассеты?

— Чтобы познакомить его со своими открытиями? Чтобы поставить его в известность о том, что есть некий… некая программа научных исследований? Какой-то чудовищный проект, в котором и он мог бы принять участие? «Феникс номер один» стал как… как бы предисловием… Из него должно было родиться что-то еще.

— А как эти трое познакомились?

Люси ответила, ни на секунду не задумавшись:

— Ну, это-то ясно. Тернэ был известным врачом, известным ученым, потому они к нему и пришли.

— Ага, очень вероятно. Давай дальше.

— Год восемьдесят шестой. Развод, переезд Тернэ в Реймс. Там он немедленно выходит на беременную женщину по имени Аманда Потье и становится ее лечащим врачом. Январь восемьдесят седьмого. Он принимает у Аманды роды, на свет появляется Грегори Царно, а сама Аманда умирает. Плацента Аманды не похожа на обычную для страдающих преэклампсией женщин: слишком много кровеносных сосудов, плацента буквально опутана сосудами. Тернэ берет у ребенка кровь на анализ. В крови скрывается ДНК, а в ДНК скрывается какая-то тайна. Феникс?

— Минутку-минутку… Хм, а что? Может, и так.

— Девяностый год. Тернэ возвращается в Париж, устраивается работать в Нейи. А дальше я почти ничего не знаю.

— Тем, что дальше, занимаются ребята из уголовки. Встречаются с коллегами Тернэ, с его друзьями, знакомыми. Увы, никакой информации об этом у нас нет, да и не будет.

— Ладно, пока не сильно-то она нам и нужна. Поехали дальше.

Шарко кивнул и приступил к отчету:

— Теперь — что у меня? Две тысячи шестой — год публикации книги «Ключ к замку». Написать эту книгу Тернэ помогает молодой аутист, и, между прочим, там нет о нем даже упоминания. Тернэ упрятывает в своей книге семь генетических профилей. Царно, Ламбер и еще пятеро, которые, по-видимому, должны обладать теми же, что и эти двое, характеристиками. — Комиссар несколько секунд помолчал, потом добавил: — Все семеро наверняка высокие, крепкие, совсем молодые. Все левши, и у всех непереносимость лактозы. Все, думаю, временами впадают в ярость, проявляют невероятную жестокость. Если Тернэ не принимал всех как акушер, то должен был, по крайней мере, знать их с детства. Как ты считаешь, почему у семи разных людей могут быть такие похожие качества?

— Манипуляции с генетикой? — предположила Люси. — Семерых будущих матерей чем-то, неизвестно чем, «лечили» во время беременности так, что им самим не было об этом известно? Аманда Потье и Тернэ были близкими друзьями. Он наблюдал ее как врач, она была одинокой и разочарованной в жизни, и он запросто мог пичкать ее, чем только пожелает. Ну и почему бы ему не поступать так же с другими беременными? Ему самому или еще какому-то врачу… Из тех, с кем Тернэ встречался на конференциях, посвященных преэклампсии, или работая над докладами. Или, например, из тех, кто, как и он, увлекался евгеникой? Мы же знаем, что он проповедовал свои идеи везде, где только мог. И адепты этого учения вполне могли сгруппироваться, образовать нечто вроде секты.

Шарко снова кивнул:

— За исключением секты, все вроде срастается.

— Угу. Когда вот так вот сравниваешь пересекающиеся линии расследования, сразу видно, что это работает, можно подвести кое-какие итоги. Возможно, Тернэ и не принимал всех семерых, но в любом случае он был знаком с их матерями. Он или те два типа, которые знали ровно столько же, сколько он сам. Или больше.

Шарко согласился: опять все срослось.

— Еще что-нибудь есть?

— Есть. И не такая уж незначительная подробность. Год две тысячи десятый. Кража кроманьонца и расшифровки его генома в Лионе.

Комиссар снова взял в руки снимки. Потом два отложил и стал вглядываться в тот, на котором был изображен доисторический человек, лежащий на столе.

— Верно. Каков истинный мотив этой кражи? Мы пока над этим основательно не думали…

— Интересно, когда мы могли об этом подумать? А кроме того, нам раньше не с чем было этот факт сопоставить. А сейчас как раз и настало время, тем более что нас посетило вдохновение.

Люси достала фотографии, сделанные в Лионе, в Европейском институте функциональной геномики, положила их на стол рядом с фотографией мумии в рамке.

— Вот, смотри, как было совершено преступление тридцать тысяч лет назад: кроманьонец-левша, возрастом наверняка от двадцати до тридцати лет, убил троих неандертальцев ударами гарпуна. Тернэ украл кроманьонца, потом сфотографировал его и вывесил у себя в «музее».

Шарко внимательно всматривался в фотографии, то в одну, то в другую.

— Я все думаю, а куда же он саму мумию-то дел?

— А скажи, тебе ничего не напоминает эта сцена доисторического преступления? — спросила Люси.

— Почти в точности — то, что я видел сегодня у Ламберов.

— И то, что Царно сделал с Кларой год назад.

Комиссар помолчал, размышляя, потом сказал, как бы ставя точку:

— Такая же необъяснимая ярость. И жестокость в чистом виде. Они будто с цепи срываются.

Люси согласилась.

— А еще понятно, что в ту пору никакого Тернэ там и близко не было и он не принимал родов у матери кроманьонца.

Они обменялись улыбками, и Люси продолжила:

— Вернемся в наше время и подумаем о семи генетических профилях из книги Тернэ. По какой-то причине, нам пока неизвестной, Тернэ в восьмидесятых годах занимался группой детей, имевших некоторые общие генетические характеристики, в том числе — пресловутую непереносимость лактозы. Кроме того, сейчас уже ясно, что все дети должны были отличаться предрасположенностью к насилию и стать убийцами, когда вырастут. В то время ученый интересовался составом их крови и их ДНК, видимо пытаясь найти там нечто особенное.

Шарко проглотил суши с семгой.

— Мифический ген жестокости?

— Нам уже известно, что его не существует.

— Это нам сегодня известно. А Тернэ в восьмидесятых вполне мог верить, что ген жестокости существует. Да и вспомни: когда заходит речь об этих людях, всякий раз говорится о практически внезапных, необъяснимых и ничем не оправданных вспышках ярости. Логично возникает вопрос о гене жестокости, разве нет?

Люси несколько секунд молча смотрела на комиссара.

— М-да, честно говоря, теперь уже не знаю, что на это ответить, — вздохнула она наконец. — Но давай все-таки буду рассуждать дальше, ладно? Представь себе, как доктор услышал о том, что на леднике обнаружили пещеру, услышал — или прочел — об убийстве, совершенном тридцать тысяч лет назад. Представь себе, как, узнав об этом, он прикинул: а вдруг то, что я искал, или диагностировал, или сам спровоцировал у семерых детей, так вот — что, если это самое присутствует в генах кроманьонца, который жил в доисторические времена? Если это было дано кроманьонцу от природы? Дальше — опять-таки возможно — он по приказу людей с ипподрома или по собственной воле вступает в контакт с ученым из лионского центра, дает время специалистам описать геном кроманьонца и в подходящий момент организует кражу всего вместе, не оставляя следов! — Люси подняла вверх указательный палец, глаза ее блестели. — А теперь представь себе, насколько важен этот геном для Тернэ. До сих пор у него были только сходные в чем-то генетические профили семерых детей, а теперь он обладает полным описанием молекулы ДНК их предка, жившего много тысяч лет назад. Предка, который убил целую семью и который отлично вписывается в рамки темы его, Тернэ, основной работы.

— То есть ты хочешь сказать, что у кроманьонца генетический профиль как у тех детей?

— Ну да! Для Тернэ это открытие неимоверной важности, фундаментальное открытие, вполне вероятно — главное открытие в его жизни.

— Ты куда клонишь, не пойму…

Люси смотрела на фотографию кроманьонца, заключенную в рамку.

— Наш акушер-гинеколог был человеком прямо-таки параноидально предусмотрительным. Он всегда тщательно охранял свои открытия, но… оставлял при этом сигналы внешнему миру. Как будто играл с миром: тут тебе и генетический код, упрятанный в книгу, и картины на стене, тут тебе и кассеты, которые он держал под замком в металлическом шкафу запертого кабинета.

— А потом положил кассеты в тайник, сделанный под почти новеньким паркетом.

— Точно! Ну и скажи теперь: разве не похоже, что он таким же образом где-то припрятал информацию о геноме кроманьонца? А сведения о том, где припрятал, зашифровал.

— И именно поэтому убийца изъял все источники, способные содержать эту информацию, какие смог найти в его доме.

Люси покачала головой:

— Нет-нет. Тернэ не мог довольствоваться обычными способами защиты информации в компьютере, это было бы слишком очевидно, это было бы слишком легко разгадать. Люди всегда боятся, что пираты доберутся до их открытий, и действительно, никогда нельзя быть уверенным, что такого не случится, прими хоть все известные на сегодня меры предосторожности. К тому же компьютер может сломаться, иногда жесткие диски выходят из строя без всякой на то причины. Нет, Тернэ был чересчур хитрым, чтобы просто запаролить информацию в компьютере. И чересчур экстравагантным.

— Ты думаешь, дело в третьей картине? В фотографии кроманьонца?

— Угадал. Но мы не поймем, что там, в этой фотографии, не поняв логики его поступков…

Шарко напряженно думал. А потом вдруг щелкнул пальцами:

— Черт побери, да конечно же! Ключ и замок!

Люси нахмурилась:

— Какой ключ и какой замок? Что ты имеешь в виду?

— Кажется, я нашел! Ты готова к налету на Париж?

Люси караулила на углу — не дай бог, их застигнут врасплох, а Шарко, сняв безо всякого труда печати с двери Тернэ, вошел в дом, мигом взлетел на второй этаж, затянутыми в хирургические перчатки руками снял со стены библиотеки рамку с фотографией мумии кроманьонца, вынул снимок из рамки, скатал, и не прошло и двух минут — снова был на улице Дарвина.

Теперь их путь лежал в XIV округ.

На этот раз Даниэль Мюлье был в тренировочном костюме, но казалось, он не двинулся с места с тех пор, как Шарко видел его несколько дней назад. Та же карандашница с десятком совершенно одинаковых авторучек, тот же включенный компьютер, та же раскрытая на столе книга — том 342. Шарко предупредил Люси о том, что она может испытать шок, увидев странную комнату, где целая человеческая жизнь измерялась километрами бумаги, и сейчас, стоя на пороге, она молча озиралась, пока Венсан Одебер, оставив Шарко у входа, приближался к юноше.

Оказавшись в поле зрения аутиста, директор интерната что-то сказал Даниэлю, чтобы привлечь его внимание, потом положил перед ним снимок и несколько чистых листов бумаги. Даниэль оторвался от своей бессмысленной работы, довольно неуклюже потянулся за фотографией, взял ее в руки и стал пристально всматриваться. Потом — не поднимая глаз и так медленно, словно происходящее следовало некой несокрушимой логике, отложил снимок, поменял авторучку на другую, с красными чернилами, и начал писать на верхнем листе бумаги одну серию букв за другой.

Одебер почесал подбородок и на цыпочках отошел к посетителям:

— Просто не могу поверить — сработало! Фотография сработала как выключатель! То есть Стефан Тернэ использовал Даниэля в качестве…

— В качестве живой памяти, — закончил за него фразу Шарко. — Никому не известный аутист, содержащийся в специализированном интернате… Ключ, которым открывается замок.

Потом они молча стояли у двери и смотрели, как Даниэль пишет. Аутист сидел, склонившись к столу, и заполнял белые листы красными строчками с какой-то бешеной скоростью. Полчаса спустя он разогнулся, отодвинул в сторону готовую работу вместе с фотографией и — без передышки — вернулся к своей книге номер 342.

Директор интерната взял у него со стола запись и передал Шарко.

— Это последовательность оснований в ДНК мумии с фотографии, и эта мумия, должен сказать, замечательно сохранилась… То есть, скорее всего, перед нами генетический код первобытного человека, так? — спросил он шепотом.

— Похоже, — ответил Шарко. — А сам код вы могли бы прочесть?

— Ну что вы, конечно нет! Вижу, что эта последовательность букв не напоминает ни один из известных мне генетических отпечатков, не более того. Но я ведь недостаточно подкован, чтобы разобраться, в чем тут дело. Вам надо спросить у генетиков.

Люси, в свою очередь, всмотрелась в ряды букв.

— А может быть, это и есть тот самый код, который мы ищем? Ключ ко всей нашей истории?

Бывшие полицейские поблагодарили Одебера, мужчины вышли, Люси, чуть задержавшись в комнате аутиста, шепнула: «Спасибо, Даниэль!», — догнала Шарко, и директор интерната проводил их к выходу.

На стоянке комиссар еще раз всмотрелся в ряды букв, и вид у него при этом был встревоженный.

— Мы немножко погорячились, Люси, тебе не кажется? Ну вот, у нас есть данные, а дальше? Что нам с ними делать? У нас же нет больше доступа к делу…

— Из-за того, что тебя выгнали? Подумаешь! Да нет, я понимаю, что тебе тяжело, я не это хотела сказать, а то… то, что твоя отставка не помешает нам двигаться вперед. Мы можем продолжать и без них. У нас есть эта последовательность оснований в ДНК, у нас есть кассета со съемками в Амазонии, и завтра утром мы передадим все это специалистам. Последовательность — генетику, кассету — антропологу.

— Послушай, Люси, но…

— Что за пораженческие настроения, Франк! У нас, слава богу, есть чем заняться. Феликс Ламбер и его отец мертвы, но ведь другие члены их семьи живы. Поговорим с его матерью о том, как протекала у нее беременность, узнаем, где и как она рожала, в каком родильном доме. Таким образом мы узнаем, были ли у нее какие-то проблемы до рождения Феликса и, если были, лечилась ли она и у кого. И если что-либо окажется подозрительным, возьмем это на заметку. А если и эта женщина пересекалась с Тернэ… ну, сам понимаешь! Или другой вариант: она выведет нас на кого-то из людей с ипподрома. Будем копать и наверняка что-нибудь накопаем. Не волнуйся, выкрутимся. — Она вгляделась в страницы с красными строчками, и тон у нее изменился. — А еще мне надо понять, что кроется за этой птицей феникс. И тут я пойду настолько далеко, насколько смогу, с тобой или без тебя.

— Ты хочешь сказать, что готова рискнуть жизнью и отправиться в джунгли? Просто чтобы получить ответ?

— Не просто чтобы получить ответ. Чтобы завершить траур по моей дочери.

Комиссар тяжело вздохнул:

— Ладно, поехали домой. Ты доешь суши и наберешься сил. Тебе они понадобятся.

Люси наградила его широкой улыбкой:

— Значит, договорились? Значит, ты со мной?

— Нечему тут улыбаться, Люси. Нет ничего веселого в том, что мы собираемся делать, как нет ничего веселого в том, что мы рискуем обнаружить в результате наших действий. Люди погибают… — Он взглянул на часы. — Поехали наконец. Сначала домой, чтобы хоть чуть-чуть отдохнуть, а в десять — снова в дорогу.

— В десять вечера? Куда это мы можем поехать так поздно?

— Поискать ответов в Институте судебной медицины.