Проект «Феникс»

35

— Скажи, а что такое «непереносимость лактозы»? Насколько часто она встречается и почему возникает?

Не останавливая машины, Шарко позвонил своему другу-судмедэксперту, Полю Шене. Ему хотелось убедиться в том, что непереносимость лактозы — случай редкий, иначе не понять, на верном он пути или еще нет. Он включил громкую связь, чтобы Леваллуа тоже услышал ответ.

Поль несколько секунд помолчал, подумал, потом сказал:

— Ты спрашиваешь меня о том, чем я занимался страшно давно, но поскольку это из курса общей терапии и биологии, то и не забывается. Еще в студенческие годы врезалось в память. Мы тогда изучали естественный отбор и эволюцию. Представляешь хоть примерно, что это такое?

Полицейские переглянулись.

— Спрашиваешь! В последнее время мы с коллегой просто увязли в этом. Давай, говори!

— Вот и отлично. Прежде всего надо понимать, что лактоза — специфический компонент молока, которым млекопитающие кормят своих детенышей. Переносимость или непереносимость лактозы передается исключительно с генами, а заметить непереносимость можно только тогда, когда младенца отнимают от груди и пытаются накормить коровьим молоком.

— Пока ничего особенного…

— Сейчас начнется особенное, не беспокойся! Слушай дальше. Переносимость лактозы — я подчеркиваю, именно переносимость! — явление, возникшее относительно недавно, примерно пять тысяч лет назад, и отмечается оно лишь там, где люди приручали коров и превращали их в домашних животных специально затем, чтобы питаться их молоком. У Человека, Человека с большой буквы, ген переносимости лактозы находят исключительно в тех регионах, где у коров тоже существуют особые гены — те, что обеспечивают высокие удои молока.

— То есть… природа воздействовала одновременно на людей и на коров, изменяя ДНК тех и других и создавая в этой ДНК гены, которых прежде не было?

Шарко вспомнил главную мысль научной работы Евы Лутц: жестокость тех или иных народов как бы «впечатывает» в ДНК ген леворукости. Воздействие культуры на генетику…

— Совершенно верно. Ген, обеспечивающий высокие надои, у коровы и ген переносимости лактозы у человека. Если я правильно помню, это называется коэволюцией, или, говоря образно, «гонкой вооружений» между человеком и коровой. Естественный отбор приводит к тому, что человек, по природе своей — собиратель и охотник, питавшийся исключительно плодами и мясом, начинает пить молоко одомашненной им коровы, а в связи с этим — и к тому, что корова начинает давать больше молока. И чем больше коровы дают молока, тем больше молока пьют люди… Отсюда и термин «гонка вооружений», занятно, да?

— Если я правильно понял суть твоих объяснений, можно сказать, что те современные люди, которые не переносят лактозы, не обладают нужным для этого геном только потому, что их предки не одомашнивали коров, так?

— Да-да, именно так. Предки нынешних людей с непереносимостью лактозы жили, очевидно, далеко от тех регионов, где одомашнивали и разводили молочный скот. Чем дальше от предков наших современников с непереносимостью лактозы находились коровы, тем меньше встречалось среди них таких, кто мог пить молоко без опасности для жизни, и тем у меньшего их числа вырабатывался ген переносимости. Когда я учился, на медицинском факультете говорили, что в Европе непереносимость лактозы наблюдалась примерно у пяти процентов населения, а в Китае у девяноста девяти процентов! И представляешь, из-за такой неравномерности выходило, будто лактозы не переносит в среднем семьдесят процентов населения мира. И в самом деле: дай выпить молока азиату, и его немедленно вырвет, тогда как «чистокровные» французы из поколения в поколение пьют его — хоть залейся, и ничего. Я ответил на твой вопрос?

— Замечательно ответил. Спасибо, Поль!

Шарко повесил трубку. Уму непостижимо, что она вытворяет, эта эволюция, но ведь действительно, природа, человек и животные тысячелетиями влияют друг на друга, формируют друг друга… Леваллуа тем временем размышлял вслух и делал собственные выводы:

— Если я правильно понял, Грегори Царно и Феликс Ламбер похожи не только тем, что оба в высшей степени жестоки и оба молоды: их сближает и куда более глубокое, генетическое родство. Причем одни признаки этого явные: генами определяется высокий рост того и другого, генами определяется крепкий костяк того и другого — а другие, как непереносимость лактозы, невидимы.

— Ты правильно понял, Жак. Пока не знаю точно, с чем мы тут столкнулись, но во всем этом, тут нет сомнений, чувствуется привкус медицины и генетики.

Машина въехала на аллею, кроны деревьев смыкались над ней, неба не стало видно. Справа и слева возвышались черные стволы, время от времени между ними мелькали фасады все более красивых домов. Заметив, что здания становятся все роскошней, комиссар сверился с навигатором. Нет, все в порядке. Чуть позже, выбравшись на кольцевую дорогу, они проехали еще несколько сот метров и заметили в стороне от леса поместье Ламбера: огромный парк, богатый дом, построенный в XIX веке, — трехэтажное здание с белыми стенами и шиферной крышей. Густой плющ укрывал фасад зеленым занавесом. В аллее стояли две машины: спортивный автомобиль-купе и классический «Пежо-207».

— Они дома, — выдохнул комиссар. — Оба, папаша и сынок. Явно не бедствуют.

— Теперь бы вызвать подкрепление…

— Я бы предпочел сначала сам разведать, что тут и как.

Комиссар поставил машину на обочине дороги и направился к входу. Конечно же все тут было на запоре, а окружала поместье высоченная, метра три, кирпичная стена.

— О том, чтобы представиться по домофону, не может быть и речи, — тихо сказал Шарко. — Нам надо застать их врасплох. И нельзя допустить, чтобы Феликс Ламбер хоть как-то к нашему визиту подготовился или попросту сбежал.

— Понятно. Но тогда каким образом мы туда войдем, может, объяснишь?

— Что-то слабо ты сегодня соображаешь! Иди за мной.

— То есть? Мы что, действительно никого не вызовем на подмогу? Ты же знаешь, что мы…

Шарко уже двинулся вдоль каменной стены к чаще леса.

— …Нарушаем порядок, — неуверенно прошептал лейтенант упавшим голосом и поспешил догнать комиссара, успевшего скрыться за деревьями.

Лес вокруг них становился все гуще, папоротники хлестали по ногам, ветки угрожающе подступали к ограде. Спустя несколько минут Шарко остановился и чуть отступил назад. Ему стала видна верхняя часть западной стены дома.

— Ага, тут вроде бы торец без окон, — сказал он. — Отличное место, чтобы проникнуть в парк незамеченными.

Жак подпрыгнул на месте:

— Чистое безумие! Черт, этот тип угробил двух ребятишек, мы понятия не имеем, кого увидим там, за стеной, и потом…

Шарко вернулся к лейтенанту и, пристально глядя на напарника, оборвал его стенания:

— Либо ты продолжаешь стоять тут и ныть, либо идешь со мной. Но в любом случае, пока я тут, ты молчишь, понятно?

Комиссар огляделся, приметил ветку, расположенную достаточно низко, и, держась за нее, начал карабкаться на стену. Шарко не был создан для подобного рода акробатики и двигался, как марионетка в руках неумелого кукловода, но ему было на это плевать: значение имел только результат. И вот он уже с руганью приземлился в густую траву и рванул к дому. Леваллуа чуть позади.

Шарко на секунду остановился перевести дыхание и прислушаться. Никого не видно, ничто не шевелится, слышны только голоса птиц на ветках да шелест листьев. Как-то слишком тут все спокойно, слишком тихо. Он предчувствовал, что это не сулит ничего хорошего. Полицейские быстро взобрались по стеблям плюща, увивавшего фасад, и Шарко осторожно заглянул в первое же окно. Просторная комната, высокий потолок, огромная люстра. Наверное, гостиная. Комиссару показалось, что откуда-то доносится шум. Да, вроде бы какие-то глухие удары: «Бумм, бумм, бумм…»

— Да это телевизор, — шепнул ему Леваллуа, — и, похоже, включенный на полную громкость.

Пригнувшись, держа в руке «зиг-зауэр» с взведенным курком, комиссар продолжал ползти вдоль стены. Наконец он добрался до окна кухни. Леваллуа, прикрывая его тылы, постоянно озирался. Все было по-прежнему спокойно. Но почему Шарко вдруг застыл на месте и так побледнел?

— Что случилось, Франк?

Комиссар, прищурившись, смотрел в окно. Вниз, на кафельный пол. Сердце неистово колотилось.

— Ах, черт! Не может этого быть…

По кухонному полу — от стула до двери в комнату — тянулся кровавый след. Явно тащили раненого, тяжело раненного, причем, судя по следам, тащили за ноги. Шарко, весь в поту, двинулся к соседнему окну.

Столовая. Ужас! Здесь, глядя мертвыми глазами в потолок, лежал труп. С черным, покрытым засохшей кровью лицом. В окровавленной, наполовину искромсанной — возможно, каким-то холодным оружием — одежде. Убитый был лысым, на черепе сохранилось лишь несколько седых волосков. На вид лет пятьдесят.

— Отец, старший Ламбер.

Полицейские, задыхаясь, прижались к стене дома. Ситуация внезапно изменилась. Леваллуа побледнел как снег.

— Надо ехать обратно, Франк. Или срочно вызвать сюда подкрепление.

Голос Жака прерывался. Франк прошептал ему в самое ухо:

— Если мы вызовем полицию, здесь все опечатают. А убийца сейчас наверняка там, внутри. И может быть, опасность угрожает еще кому-то. Надо, наоборот, войти. Ты в состоянии идти со мной, Жак, чувствуешь, что в состоянии?

Жак, ухватившись за стебли плюща, прижался головой к стене. Потом посмотрел широко открытыми глазами в небо и кивнул. Без единого слова. Шарко, тоже молча, двинулся в сторону двери, попробовал опустить ручку локтем — дверь была заперта. Больше не раздумывая, он стащил с себя куртку, обмотал ею руку и поспешил обратно к окну.

— Ну что — в атаку? Ты берешь на себя левую сторону, я правую.

Комиссар с силой ударил по стеклу, осколки посыпались вниз со страшным грохотом. Он быстро удалил остатки стекла в раме, дернул и потащил вверх внутренний шпингалет. Не прошло и десяти секунд, как две тени с оружием в руках спрыгнули в столовую. От звуков телевизора сотрясались стены — наверняка был включен музыкальный канал. Но дом, казалось, затаил дыхание. Сколько тут комнат? Неужели все они такие большие и такие безжизненные? Леваллуа скользнул в соседнее помещение. Через несколько секунд вернулся и покачал головой:

— Никого.

Вдруг оба они застыли затаив дыхание: наверху, прямо над их головами им послышались шаги. Тяжелые, равномерные, как ход маятника. Пять секунд — и снова все стихло.

Бесшумно пробежав по залу, они вышли к лестнице и стали подниматься наверх: Шарко впереди, Леваллуа за ним. Не одолев и одного марша, они почувствовали, что ступают по воде. Вода потихоньку стекала со второго этажа. А на стенах и украшавших стены гобеленах они увидели отпечатки окровавленной руки.

— Рука левая. Боже ты мой, что здесь случилось?

Стараясь не производить ни малейшего шума и прицелившись в стену, комиссар продолжил подъем по лестнице. Сердце стучало уже в висках, он ощущал, что само его тело приготовилось к опасности. Тошнотворная смесь запахов — испражнений, мочи и крови. Края гобеленов оторваны от стены, воды на ступеньках прибывает. Как в ночных кошмарах.

Второй этаж. Они свернули направо и подошли к ванной.

Кран умывальника был отвернут до конца, вода была везде. По полу плавала грязная одежда.

Полицейские двинулись дальше. Все двери были распахнуты, кроме одной — в глубине коридора. А ручка у этой двери — вся в крови. И отпечатки кровавой руки на стене вели именно сюда — никаких сомнений. Зверь укрылся в своей берлоге.

И ждет.

Слегка присев и затаив дыхание, Шарко остановился слева от двери, прислушался, попытался дернуть ручку. Бессмысленно: дверь заперта то ли на ключ, то ли на задвижку. Им не войти.

Комиссар прижался щекой к пистолету, затылком он чувствовал теплое дыхание Жака.

— Полиция! Поговорите с нами?

Молчание. Нет, вроде бы слышно какое-то мяуканье, а может быть, плач. Непонятно даже, кто там: женщина или мужчина. Может быть, Ламбер оставил в живых вторую свою жертву?

Они переглянулись, у обоих в глазах застыл ужас. Шарко предпринял еще одну попытку поговорить по-хорошему:

— Мы могли бы вам помочь, достаточно открыть дверь и сдаться добровольно. С вами есть кто-нибудь?

Молчание.

Шарко еще подождал. Наверное, преступник вооружен, и, скорее всего, ножом или чем-то в этом роде — иначе он бы уже выстрелил. Тишина такая, что слышно, как муха пролетит.

Всё! Больше ждать нельзя, пора переходить к действиям.

— Оставайся тут. Мне не хотелось бы, чтобы беременная женщина осталась вдовой.

— Вот еще! Я иду с тобой.

Комиссар кивнул, полицейские бесшумно передвинулись, чтобы оказаться напротив двери, Леваллуа прицелился в замочную скважину и выстрелил. Еще секунда — и Шарко, вмазав как следует ногой по двери, влетел в комнату, Жак за ним. Оружие у обоих было наготове.

Комната выглядела пустой, но в углу, это Шарко увидел сразу же, стоял человек гигантского роста — ссутулившись и прижав к груди кулаки. Его обведенные фиолетовыми кругами глаза были ярко-желтыми и блестели, будто в лихорадке. Шарко перевел на него дуло.

А колосс, уставившись на Шарко, вдруг принялся щипать себя за щеки. Комиссар стоял расставив ноги, его не смутишь и не запугаешь, Леваллуа тем временем тоже навел на парня пистолет:

— Не вздумай пошевелиться!

Феликс Ламбер был безоружен. Закрыв глаза, он кусал пальцы — до крови, лицо искажала гримаса боли. Губы у него были пересохшие, зубы острые, лицо безумное, вся фигура — словно воплощение зла, какого-то нереального зла.

Внезапно гигант задрожал, открыл глаза и кинулся к окну. Шарко и крикнуть не успел, а убийца уже пробил головой стекло.

И, не издав ни звука, рухнул с десятиметровой высоты.