Прогулка [СИ]

Глава 9

Дома, совершенно усталая и радуясь этому, Кира отсмотрела снимки. Обрадовалась еще больше. Пока голова готовилась к войне с памятью, руки и глаза снимали. В папке оказалось так много дивного, что и непонятно, как выбирать.

Картинки работали, швыряя из себя именно то, что заказывал Пеший, каждой линией, каждым изменением света и цветовых оттенков, и при этом, что всегда ценилось Кирой, обходясь без штампованных символов, типа одинокой перчатки в углу или солнечного луча (одинокого), прорезающего мусор и пыль. Пересказать их было невозможно. Ну, край неровного от времени камня, формирующий арку, и за ней — листики, ветки и мягкое облачко на скале…темнота, изнутри наблюдающая свет, не имея возможности выйти, ей — лишь смотреть, прячась. На другом снимке — та самая надпись про «в гостях хорошо» и под ней рассыпанные каменные обломки вокруг одного — целого, чтоб сидеть. Круглая стена, уходящая вверх, к пробитой дыре, которая для нутра купола — солнце.

Вдруг, на следующем фото — женская фигура, вернее, тень ее, сидящая на этом камне, голова опущена, рука протянута к полу, неясно, рисует на нем прутиком или просто смотрит, Кира не поняла, как не поняла и того — она ли отбросила тень, или снова кто-то прошелся рядом, пока выясняла отношения сама с собой. Но точно не дева церциса, та не стала бы сидеть в такой скованной, не слишком красивой позе. Так сидят женщины, уверенные, что в этот момент никто их не видит. Одинокая женщина посреди заброшенности — Кира улыбнулась. Это будет или заглавный снимок серии или самый последний. И в нем пусть все немного слишком буквально. Это как в читаемом тексте, где-то должна встать ясная фраза, не объяснение тем, кто не понял, а просто — ясная сама по себе. Иначе прочитанное оставляет впечатление каши.

Кира потянулась, напрягая уставшую спину. Ушла в кухню, не торопясь накормила котов, поела сама, уставясь глазами в какой-то роман, не слишком вникая, но все равно он держал ее мысли. А потом, заварив себе огромную кружку кофе, снова села за ноут. Нужно было отобрать снимки и все их обработать, играя тенями и светом, подать нужное ярче, уводя прочее в сумрак. Это займет несколько часов, прикинула она.

Как и надеялась, работа увлекла, пожирая время. Был уже почти рассвет, за окном попискивали, просыпаясь, стрижи, когда голова совсем потяжелела. Кира, бережно двигаясь, расстелила постель и легла, заткнула уши берушами, надвинула на лицо мягкую маску. Закрыла глаза и сразу провалилась в сон, милосердно глухой, без сновидений.

Ее разбудил голос. Спросонья она не поняла чей, но такой — совсем привычный. Села на диване, рукой трогая пустые уши. Маски на лице тоже не было, и Кира, пошарив под боком, не нашла, и откидывая одеяло, прислушалась. В кухне гремело. Зашумел газ, полилась и затихла вода.

— До ночи проспишь, — уже с раздраженным упреком повторил голос, — хоть помогла бы.

— Мама? — Кира встала, одергивая ночнушку.

Она ее не любила, ночью рубашка сбивалась, спутывая ноги, но мама ругалась, требуя, чтоб надевала, а то что это — спать почти нагишом, некрасиво и стыдно. Кира опустила голову, с изумлением оглядывая прозрачный батист и ленточки на вырезе, завязанные бантиком.

— Что? Я…

— Иди умывайся! Я на базар ухожу. Картошки почисть.

Из стекла старого серванта, давно уже выкинутого на помойку, на Киру глянула испуганная девочка, с короткими растрепанными волосами. Глаза были широкими, а больше в старом стекле ничего не разглядеть.

Она сунула ноги в тапочки, были у нее когда-то такие, обшитые оленьим мехом, это папа привез, давно уже, из командировки. Потом уехал снова, на два года. Потом еще раз приедет, уедет и больше уже не вернется. Напишет письмо, чтоб развод, потому что он там женится. В письме будет его новый адрес, но Татьяна Василевская, мама Киры, письмо это сожжет, и бывшего мужа из жизни вычеркнет. Из своей. И Кириной тоже. Даже фамилию сменит обратно на девичью, станет снова Плещеевой, и с Кирой не будет разговаривать два почти месяца, потому что Кира оставит отцовскую. Или три месяца. Это уже было, нет, это еще только будет?

— Иду.

Она шла как по стеклу, боясь провалиться куда-то, напряженно пытаясь понять, сон ли смотрит, и бывают ли такие отчаянно реалистичные сны.

Мама заваривала чай. В кухне вдруг оказалось много вещей из той, старой жизни. Чайник, сверкающий хромовыми рифлеными боками, деревянная ужасная хлебница с падающей крышкой. Висел на стене тяжелый двухстворчатый шкаф-буфет, крашеный голубой масляной краской.

Кира пробормотала добрутро и нырнула в ванную комнату, быстро осматривая мелочи — тут в ванной они были вперемешку, новые и старые, уже исчезнувшие. Зубная паста «Чебурашка» стояла рядом с бальзамом для волос — его Кира купила пару дней тому. Висело на крючке большое махровое полотенце в подсолнухах. И оно же валялось под табуреткой, пущенное на половые тряпки. От мешанины кружилась голова. Но зато в зеркале над полочкой Кира вдосталь нагляделась на себя, тридцатилетней давности. Она постриглась. Как раз перед шестнадцатым днем рождения. Обрезала косу, которая смертельно ей надоела, и потом, она с ней была такая совсем еще девочка. А хотелось стильно, как взрослая.

Умывшись, Кира вытерла лицо тем самым полотенцем. И откликаясь невнятными «угу» на какие-то мамины высказывания, дернула бантик на вырезе рубашки, оттянула, заглядывая. Совсем небольшая грудь с торчащими носиками сосков, гладкий живот, выступающие на бедрах косточки. Кира прижала вырез ладонью, раскаиваясь, что посмотрела. Собственное тело поймало врасплох, кинулось, целясь воспоминаниями. Оно было виновато не меньше, чем голова и сердце. И сейчас пыталось избавиться от вины, перекладывая ее на саму Киру.

Нельзя позволять. Нельзя поддаваться.

Кира посмотрела на девичье личико в зеркале. Своими настоящими, взрослыми глазами. И отворачиваясь, вышла, сразу же заговорила с мамой, слушая свой голос.

— Мам, нормально все. Иди, я почищу. На пюре, да?

Мама прошла мимо, почти не глядя, и Кира поняла — она не в духе. Будет раздражаться, комментируя Кирины промахи. Ну и хорошо, а то вдруг заметит необычное.

— Ночнушку сними, не вошкай по кухне, не тебе стирать же.

— Сниму, — послушно сказала Кира.

Пока она переодевалась, мама ушла, хлопнула дверью, защелкивая замок. Старый, машинально отметила Кира, усаживаясь над помойным ведром и беря из пакета картофелину. Пока готовила себе тут место, то голова будто играла в чет-нечет, сообщая о каждом предмете — старый, новый, старый, старый, а вот — новый.

Над головой играло радио, а за окном болтали соседки, рассевшись на лавочке, которую спилили вот уже двадцать лет тому, ничего себе время убежало.

Дочистив картошку, Кира поставила кастрюлю на газ. Поискала глазами котов, ужасно уже скучая по толстому Клавдию и самостоятельной Лиссе-Клариссе.

— И зачем я тут? — она оперлась руками о подоконник, выглядывая из-за тюлевой занавески, — не просто же так? Зачем?

Потом они ели, мама точно, была не в духе, и Кира благоразумно не дергала ее разговорами, тайком разглядывая аккуратно завитые кудри и тонкие морщинки в уголках глаз. Такая еще молодая. И удивительно, движениями, жестами, ужасно, оказывается, похожа на нее Светка. Хорошо, что характер у Светки в деда, а не в бабушку Таню.

— Мне сегодня Лиза Петровна обещала принести сумку. Такая спортивная через плечо. Она брала Вадику, а он не хочет. Стоит десять рублей, но взять нужно, а то с чем поедешь, не с чемоданом же.

Мама осторожно хлебнула чаю, разворошила кулечек с сушками, одну взяла в ладонь и сжала, ломая на четыре кусочка.

Внутри у Киры все заныло. Это же… Это же как раз. Как раз перед тем, как она…

— Господи, — мама положила кусочки сушки на стол, — вот же маета с тобой. Сколько возни с этой поездкой!

— Мам, — сказала Кира, падая в пропасть и ужасаясь тому, что рот уже говорит ненужные вещи (а в голове орало, ты идиотка да? Кинулась менять прошлое? А как же дочь твоя ненаглядная Светильда-котильда?), — мам, ну хочешь, я не поеду. Совсем.

— Угу, — язвительно согласилась мама, — билет куплен, я денег заняла, а ты значит, раз и не едешь.

— Билет я продам, в классе. Оля Козечкина просилась, а ей не хватило путевки. Ну, заняла, отдашь обратно.

Все внутри уже кричало, впадая в истерику, требовало остановиться, издеваясь, переспрашивало, шанс, какой такой второй шанс, зачем он тебе, тебе что, плохо живется? Красивая, дочь тебя любит, мать приезжает в гости, что хочешь, то и делаешь, так и живешь, а изменишь, что получишь-то?

Но Кира уперлась, вцепившись в эти самые слова, про второй шанс, да просто уперлась, мрачно узнавая себя, свое твердолобое упрямство.

— Не поеду. Чего я тебя одну, на целый месяц.

Мама вскинула подрисованные карандашиком брови. Внимательно посмотрела на дочкино взволнованное лицо. И улыбнулась, сразу став очень красивой, такой совсем родной.

— Нет, Кирочка. Поезжай. Я знаю, как ты хотела. И потом, я тоже тут отдохну, через два месяца вдруг папка приедет, мне нужно хорошо выглядеть. Я хоть буду спокойна, что за тобой там присмотрят, и не мне по вечерам дергаться, где тебя носит. После ваших танцев. Жалко, что по телефону не поговорить, но ты мне напиши открытку, поняла?

— Мам…

Мама встала, забирая свою чашку.

— Хватит ерунду молоть. Всю душу вымотала, чтоб я разрешила. Ты здорова? Да. У тебя в школе неприятности какие? Нет. А просто так, ой я еду, ой я не еду, пожалей меня, хотя бы. Прыгаешь, как заяц через кусты.

И ставя чашку на расстеленное полотенечко, сменила тему, прекращая разговор:

— Я сегодня вторую смену взяла, Оксана заболела. Так что вернусь поздно, открою сама. А ты не ходи уж никуда, через три дня нагуляешься.

Кира вымыла свою чашку, пошла в прихожую, где мама обувала босоножки, держась рукой за стену и сгибая ногу, чтоб застегнуть ремешок на щиколотке.

— Закрой за мной, — сказала привычную фразу. И исчезла, стуча каблуками.

Кира щелкнула замком и задвинула щеколду. Повернулась, почти без удивления осматривая не ту, из прошлого, а уже нынешнюю, отделанную бамбуковой планкой прихожую. Нагнулась, подхватывая тяжелого Клавдия, и тот сразу уселся ровно, кладя на Кирину руку мягкие лапки. Понюхал ей нос, ритуально коснувшись своим — черным бархатным.

— Ох, Клавдий. Я боялась, а вдруг не доживу до вас-то. Пойдем смотреть, какой там сегодня день, число, месяц год. И где я вообще, в какой вселенной. И не уволил ли меня некий Пеший, не успев на работу взять.

Под ноги пришла Кларисса, потерлась мимоходом и, вспрыгнув на диван, раскинулась, выставляя белый живот.

Кира уселась в кресло. Погладила мягкого от счастья Клавдия.

— И что это было? И надо ли мне думать о том, как и зачем все произошло?

Ночью Кире приснился старый берег у оконечности мыса Фонарь. Там, после узкого пляжика под глинистым обрывом, начинались лодочные гаражи, почти заброшенные, через один полные развалюхи, с дырявыми лодками, вытащенными на песок. Крайний гараж стоял поодаль, после куска берега, загроможденного оползнем — его приходилось огибать по плоским камням, рассыпанным на мелководье. Каменная халабудка вырастала из того же обрыва, то ли гараж сразу строился с расчетом опереться на земляную стену, а может, земля подползла, забирая его в глиняные лапы до самой крыши. Теперь из сушеной глины торчала только передняя стена с лодочными воротами и рядом — маленькая веранда, увитая неожиданно рясным виноградом. А крыша держала на себе слой дерна, и по весне зарастала травой, расшитой синим ленком, желтым крестовником и пушистыми одуванчиками. Кира часто снимала белый фасад, синие ворота, зеленые звезды листьев, которые по осени тяжелились роскошными гроздьями и после краснели, обретая дивные, рубиновые и багровые оттенки. Ни разу не видела она, чтоб висячий замок был отперт, и старая лодка всегда стояла у небольшого пирса, застеленного щелястыми досками. Но виноград и тщательная побелка стены говорили, хозяин есть.

Один раз Кира, оглядываясь на крошечное окно с толстым переплетом, взошла на пирс, осторожно ступая, снимала: темные пряди морской травы в прорехах досок, корму лодки, где на скамеечке, по морскому — банке, навалены были поплавки, черпак из большой консервной банки, и на дно кинута скомканная ячеистая сеть. Такие же сети расстилались на песке, накрывая осоку, и та пролезала через крупную ячею, создавая чудесную двойную фактуру. Снимки тогда вышли хорошие, и даже попали на какие-то фото-сайты, Кира этому тихо радовалась.

Во сне она не пошла на пирс. Поднялась по трем каменным ступенькам, отводя лезущие в лицо виноградные листья. Заглянула в неясное со света в сумрак окошко. Ничего не увидела. Потрогала замок, взвешивая его на руке.

И резко проснувшись, села, собирая руками легкое одеяло. Выплывая из сна, поставила зарубку на главной мысли. Туда нужно поехать. Почему-то. Неважно, почему, но во сне она не найдет того, что, может быть, откроется ей наяву. А пока нужно собраться с мыслями, утверждая себя в определенной точке времени и пространства.

Так… Она вернулась из крепости. Работала почти до утра, потом проснулась в прошлое, в белый день начала лета, где ей шестнадцать, она недавно постриглась, почти под мальчика, и ей это необыкновенно шло. Волосы вдруг завились, освобожденные от тяжести толстой косы, лежали вольно, крупными пепельно-русыми кудряшками, а глаза сразу стали огромными, и ярким сделался рот. Подружки в классе завидовали. И через несколько дней ей, Кире, ехать…

— Стоп, — Кира опустила босые ноги, нащупывая тапки, — я сделала серию, о которой писал Пеший, такая вот я стахановка, за день отсняла, за ночь обработала. Можно ему и отправить.

Монитор загорелся бледным светом, показывая неубранную последнюю картинку. Кира устроилась в кресле, запахивая теплый халат — в квартире было, как всегда весной, зябко. Часы в уголке экрана показывали десять утра, а число было, нормальное такое число, следующего дня после крепости. Значит, прогулка в прошлое не скушала реального времени. Значит ли это, что Киру посетила галлюцинация? Говорят, безумцы не осознают собственного безумия, и глюки для них — самая что ни на есть реальность. Вполне возможно, Кира просто сошла с ума, тронулась, съехала с катушек (память услужливо подсунула песенку из детского мультика «а я сошла с ума, сошла с ума, какая досада»), и вот интересно, сами безумцы рассматривают ли возможность своего сумасшествия?

— Риторически вопрошаю, — прокомментировала Кира вслух, — а на самом деле, не наплевать ли мне? Во всяком случае, пока.

Она аккуратно копировала снимки в письмо, подписывая каждый номером, в нужном для публикации порядке. Удивляться ли? Но ошеломления не было. Казалось теперь, два года она шла именно к этой ситуации, к возможности и способности ступить на новые территории. Разве кто обещал, что на них все будет сладко и прянично? Когда идешь в совершенно новые места, изучив и принимая старые, нужно быть готовой к тому, что они — новые. Еще неясно, как там двигаться: чего опасаться, а что лишь кажется страшной угрозой. Все это не повод зажмуриваться, делая вид, что двери заперты, и на них тяжелый висячий замок.

— Вот, — она подняла палец, — во сне все равно реальность не слишком реальна, чтоб разобраться с замком, мне нужно умыться, одеться, поехать. Кстати, вечером не забыть пообщаться со Светкой, похвалиться, что уже поюзала новую прекрасную камеру. Так, Лисса?

Кошка приоткрыла желтый глаз, без выражения посмотрела на Киру и закрыла снова, укладывая прекрасное лицо на белые лапки. Клавдий в кухне тихонько гремел миской.

Было так, будто Кира стоит на пороге, уже может войти, но пока что осматривается, иногда делает шаг внутрь, берет новую вещь, и снова кладет ее на место. Глубокая разведка, решила она, я на стадии глубокой, но еще разведки. Или это погружения. Там, в толще, есть всякие злые места, это связано с переплетением времен, конечно, куда же деваться отдельным кускам прошлого, если я ныряю в него из настоящего. Они есть. И мне нужно научиться их обходить, если опасны. Я же сумела когда-то. А была всего-то девчонкой. Теперь я взрослая, сильная и более опытная. Умею слушать себя, умею вслушиваться в мир, меня окружающий. Или я отвернусь, откажусь, и уйду с порога в старую, обыденную жизнь (если тебе позволят, Кира, шепнуло ей), и буду жалеть. Или — попробую освоиться.

В ее решении идти дальше было не только это. Тот самый кусок прошлого, которому она когда-то приказала не быть, поднялся мутью со дна, окружил, и логично было бы отступить, давая мути снова осесть. Но для Киры это значило поддаться ему снова. Когда-то она победила мироздание. Не для того, чтоб позволить куску прошлого повелевать ее жизнью сейчас.

«Доброго времени суток, Олег! Высылаю серию снимков, посмотрите, годится ли».

Она хотела еще написать, пошутить по поводу чрезмерной своей быстроты, как бы извиняясь за собственное трудолюбие и доказывая, работа от этого не стала хуже. Кира сама видела, как все получилось. Но подумала, и не стала мельчить словами.

За окнами моросил меленький нудный дождик. А хотелось огромных облаков и туч с росчерками молний, для того чтоб снять, и просто любоваться. Но завтракая, она решила, нет, как раз прекрасно, там серая плоская вода, мокрые лодки, а главное — никого. Только Кира в куртке с капюшоном, и новая камера в непромокаемой сумке. Ее нужно беречь, не намочить. Но ведь есть свои глаза — смотреть на мокрые травы и воду, а еще есть верандочки, козырьки и навесы старых гаражей. Оттуда смотреть глазом камеры.