Прогулка [СИ]

ЭПИЛОГ

— Ты, наконец, решила? Насчет паспорта?

Кира вздохнула, застучала по клавишам в ответ.

— Куда деваться. Решила, да. Завтра положу на тумбочку. И свалю на прогулку. Пусть будет, что будет.

— Ладно. Я за тебя пальцы подержу. Иллюшищу мои приветы.

— Передам.

Она закрыла болталку и встала из кресла. Пересела на тахту за шторой, где валялся Илья, устроив ногу в гипсовой лонгете на подсунутой подушке. Внимательно глядя в смартфон, играл во что-то, под пальцами пикало и взрывалось.

Кира потрогала забинтованную коленку.

— Тебе от Ники тыща приветов. Болит?

— Не. Угу, ей две тыщи. Пока лежу, хорошо. Кира? — он положил смартфон, синие глаза осияли ее вопросительным светом.

— Что, кот-перекот?

— Мне теперь работать много нельзя, там же в машине сгибаться, и на коленках. Доктор сказал, через неделю снимут, а дальше все время связки беречь. Как мы будем?

— Как-нибудь, — беззаботно сказала Кира, — у меня небольшая работка все время есть, мерси Пешему.

— Нога пройдет, я его убью, — пообещал Илья сердито.

— И Светильда помогает. Выкрутимся.

— Ага. Я мужик, а буду жить на твоидочкины деньги, да?

— Лежи уже, мужик. Выздоровеешь, отдашь с процентами.

Он кивнул, вполне серьезно. Кира встала, собираясь принести из кухни литровую чашечку с заваренным чаем. И печенье там, остыло уже, в этот раз славно испеклось.

— Кира? Мне сегодня Кендюх звонил. Пашка Кендюх. Жили тут раньше.

— Угу.

— Он сказал, его мамка, она с тобой в одной школе училась. Помнит тебя хорошо.

— Угу, — у Киры замерли руки, в которых она держала футболки, унести в стирку, — и что?

— Он говорит, ты старше ее была. На три года. Его мамке сейчас сорок четыре, что ли. Ржал, что, говорит, пенсию вместе будете получать, да?

Кира повернулась, опуская руки с вещами. Пасмурно глянула в серьезное лицо. Такое молодое, с нахмуренными бровями.

— Ты мне соврала, да? Про возраст.

— Да, — вздохнула Кира, — извини.

— Зачем?

— Ты правда, не понимаешь, зачем?

Она хотела сказать что-то такое, язвительное, рассмеяться горько, пожать плечами, да в конце-концов с криком «ой не знаю ах оставьте меня», швырнуть вещи и уйти в кухню, сесть там, пригорюнясь. Но голос в мозгу прошептал язвительно — оборона нападением, да, Кира, но не забудь, нога у парня в гипсе, не придет он в кухню тебя утешать, и потом, ты же соврала, так?

Они говорили не так уж долго. И не так уж важно, что именно сказали друг другу. Кира попыталась объяснить главное, что волен выбирать сам, тем более теперь, когда нет между ними вранья. И если даже завтра решит и уйдет, она всегда будет ему благодарна за эти несколько смешных и трогательных месяцев. Понимает ли он, думала она, что-то говоря и слушая его ответы, понимает ли, каким дивным якорем был мне все это нелегкое время? Как держал в настоящем, не давая утонуть в мрачном отчаянии, предаться трагизму. Любовь? Для него, может быть, все сейчас называется любовью. А для Киры кроме любви есть еще множество прекрасных вещей. Подарков от мироздания. И он — один из прекраснейших ей подарков. Потому любое его решение она примет с благодарностью. И это будет совсем не та благодарность, которую давным-давно испытывала девочка к играющему ее жизнью мужчине. Потому что Илья — не только веселый и неглупый мальчишка, не только нежный любовник и заботливый спутник. Он сам по себе просто хороший человек без гнилой сердцевины.

— Иди сюда, — сказал он в какой-то момент и Кира замолчала, прервав какие-то слова и мысленный монолог тоже, — иди, сюда вот.

Большая рука похлопала по тахте, рядом с веселыми полосатыми трусами.

Кира села, потом легла рядом, ворочаясь на его руке, выпростала свою, в которой оказался тот самый паспорт, который хотела — завтра. Решила так.

— Покажь, — Илья отобрал, рассматривая фотографии, — ух, смешная какая. Год рождения… Блин, посчитай сама, а то мне лень. Ну да. Кендюх сказал уже.

— Ничего не сорок семь, — обиделась вдруг Кира, — плохо он считает, сорок шесть. Пока что. Но все равно…

— Ты расстроилась, что ли? — он покачал ее голову на своей руке, — ты чего?

— Нет. Мне хорошо.

Илья полежал молча, слышно было — мыслит, с веселой нежностью и все еще со стыдом за свое вранье, подумала Кира.

— Я вот что подумал, — сообщил, подтверждая ее наблюдения, — если ты мне соврала, так ты мне, может, все время врешь? А? И про редактора этого.

— Ты что, ревнуешь? Меня? — Кира села, с изумлением оглядывая сумрачное лицо.

— Ну да, — удивился Илья, — ты вон какая. Мужики слюнями капают, когда идешь. Я ж не знаю, почему ты такая, ну в смысле, да, ты выглядишь моложе, чем по паспорту. Но дело же не том, сколько лет. В общем, да. Ревную. Имею право.

Кира повернулась и обняла его, кидая на пол паспорт. Поцеловала куда там придется, в нос, в губы, в щеку над линией бороды. В голое плечо.

Была одна мысль, печальная, оттеняющая их беседу своим темным светом. Мы не знаем, что с нами случится завтра. Иногда знаем, что было вчера. А вот завтра. Никогда не ясно, кто уйдет первым и как, и куда. Но у нас есть наше настоящее, говорила печальная мысль, возвращаясь обратно к свету. Так какого рожна мы будем его портить, если оба не хотим портить?

Илья охнул, пытаясь ее обнять.

— Может, в Коктебель не поедем? — заволновалась Кира, отодвигаясь, чтоб уложил ногу.

— Чего это? — обиделся Илья, — наоборот надо ехать, а то, когда еще. Теперь. Вот снимут мне эту фигню. И поедем.

— Мудро, — согласилась Кира, — прекрасно там в номере полежишь, с видом на море. Или я буду тебя возить на тележке. Найму там грузчиков.

— Не писяй, Кира. До моря я доберусь. Прикинь, как нам будет классно.

— Будет, — кивнула она, — нам с тобой — будет, точно. Я с тобой не боюсь. Особенно теперь, когда без вранья вообще.