Прогулка [СИ]

Глава 29

Он учил ее быть женщиной, это было сладостно и прекрасно. Кире, и правда, ничего из запертого в шкафу не пригодилось. На креслах лежали привезенные Мичи несколько платьев, таких, подобных греческим туникам. Светлые и короткие, просто чтобы уютно позавтракать, или спуститься к бассейну, когда Кире надоедало ходить голой. А настоящим их домом в большом доме была постель. Целую неделю они ничем другим не занимались, вернее, все вокруг было лишь в перерывах. Плавали, лежали у края бассейна, сидели на низких диванах, болтая и смотря видеоклипы в большом телевизоре. Кира готовила, что умела. И поев, возвращались снова, на бескрайние простыни с раскиданными подушками.

— Я бы хотел, чтоб ты разрешила мне… — он ждал ее стесненного кивка, потом поворачивал мягко и бережно, делал новые вещи, о некоторых Кира слышала, от подружек, которые шепотом рассказывали, мешая услышанное с нелепицами. А о другом не знала вообще ничего, но бесконечно доверяя своему Мичи, слушалась, ложась, как надо, училась и радовалась, если видела — она снова сделала его счастливым.

Иногда новое причиняло боль. Но он всегда предупреждал ее об этом и Кира терпела, зная, дальше будет, как он обещал: после боли придет наслаждение. Он это умел. И умел не торопиться, казалось, вмещая в каждый час — целые сутки.

Откидываясь на подушки, тяжело дыша, притягивал ее к себе, целуя, говорил:

— Знаешь, чем эта боль отличается от любой другой? Наступает момент, когда на ее место приходит сладость. И это уже навсегда. Я дарю тебе умение наслаждаться, и поверь, такие подарки получает не каждая женщина. Даже если она красива и желанна. Когда мы…

Тут он замолчал, и повторил, уже немного по-другому:

— Скоро ты станешь королевой не только в жизни, Кира, но еще и в постели. Это очень важно. Гармонично.

«Когда мы…» повторила обрывок фразы Кира, сидящая на темном склоне, обнимая колени. Он собирался сказать «когда мы закончим, с тобой». Но это пока лишь предположение, так?

Мичи понадобилась неделя, чтоб научить Киру ликующе кричать, выгибаясь в его руках, а не просто наслаждаться счастьем своего мужчины. И это было так насладительно и прекрасно. А еще на спинке дивана лежало дивное платье, синего мягкого шелка, он привез его, когда уезжал утром, и потом сам надевал на Киру, проводя руками по ее плечам и бедрам. Поправив лямочки, оглядел с нежной заботой:

— Моя девочка. Самая красивая. И — моя.

— Твоя, Мичи.

Платье было красивым, но радостнее всего было понимать — он любуется ею, ему нравится Кира, и она — совсем его Кира.

Тут же синее платье было снято, и они снова легли, Мичи был нетерпелив, дышал часто, немного грубо повертывал Киру, так, что она вспомнила первое — прости, не смог удержаться, не сумел. От этого она совершенно улетела, впервые в жизни испытав полное, ослепительное наслаждение, а не ту физическую сладость, которая уже была ей знакома.

— Мичи…

Ей хотелось говорить без перерыва, они лежали, тяжело дыша, и он молчал, касаясь локтем ее горячего бока. Внутри все таяло и требовало немедленного еще чего-то, чтоб он понял, как ей с ним счастливо. Она сказала имя и остановилась. Вдруг понимая, что тысячи мелких слов не докажут ему. Не расскажут о том, что она испытывает. Нужны самые важные. Немногие.

— Мичи. Я так сильно люблю тебя. Я сделаю все, что ты захочешь. Понимаешь? Совсем все.

Кира на склоне дернулась, вскочила, глядя в ночную пустоту перед раскрытыми в прошлое глазами.

— Нет! Не надо!

Но девочка в прошлом упрямо повторила, будто ставя на сказанном печать:

— Совершенно все! Честное слово.

Мужчина сел, всматриваясь в ее лицо, такое взволнованное. Покачал головой, касаясь пальцами ее плеча, потом губ.

— Не надо, Кира. Ты не понимаешь, о чем говоришь.

— Понимаю! — она тоже села, беря его руку и целуя ее, — ты не можешь мне запретить! Не имеешь права. Я люблю тебя. А у меня ничего нет, чтоб подарить. Но я хочу сделать тебе подарок! Настоящий. Большой. Пойми ты.

Она замолчала, мучаясь тем, что слова повторяются и повторяются. Как сделать так, чтоб он понял, ее любовь — больше мира, больше всего, что в мире существует.

— Огромный! — добавила сердито, моргая мокрыми глазами, — и не надо, как будто я совсем маленькая. Я достаточно большая, чтоб спать с тобой и делать всякое. Женское. Значит, я могу сделать тебе взрослый подарок!

— Кира! — Мичи вскочил, заходил между кресел и диванов, пиная босой ногой лежащие на полу свои брюки, рубашку, — ты путаешь, Кира! Секс, он может быть с девочками, в смысле, для него не обязательна зрелость, вон на востоке замуж выдают девчонок в двенадцать лет!

— Не любовь!

— Что?

— То секс. А мы занимаемся любовью, ты сам это говорил. Сто раз. Зачем ты споришь! Ты учил меня быть женщиной, я стала женщиной. Ты радовался. Теперь я тоже хочу порадоваться.

Она смотрела на него отчаянно, изо всех сил желая, пусть поймет!

Мичи встал над ней, с удивлением на красивом лице. На голом животе билась маленькая мышца и Кире немедленно захотелось ее поцеловать, тронуть языком, прижаться лицом к его коже.

— Тебя это порадует? Тебя? Ты станешь счастлива?

— Да! Да и да. Сто раз. Да.

Она уже улыбалась. Он понял!

— Это царский подарок, Кира, — он сел рядом, беря ее руку, сжимая по очереди каждый палец, — королевский. Не зря я сразу увидел, ты именно королева. Но вот представь…

— Ты опять?

— Помолчи. Там, за домиком сторожа, кошка, я видел, ты туда бегала. С котятами, да? Смешные такие, маленькие.

— Черный особенно, — засмеялась Кира, подавая Мичи вторую руку, и он стал бережно массировать ее пальцы.

— Черный да. А теперь скажи, если я попрошу тебя. Ты пойдешь и убьешь котенка? Черного.

В светлой комнате встала тишина, звонкая от солнца, и совсем короткая. Мичи внимательно следил, как меняется выражение на лице девочки. Сначала — будто он дал ей пощечину, потом пришло удивление, и сразу же сменилось мучительной болью. Губы шевельнулись, рот приоткрылся для ответа.

Но он стерег и не позволил ответить.

— Я никогда, слышишь, моя Кира, никогда не попрошу тебя причинить вред кому-то. Ты понимаешь? Это условие, на котором я принимаю подарок.

— Пообещай мне.

— Уже обещаю.

— Нет, — она села напротив, с таким облегчением и такой горячей благодарностью на лице, что у Киры закололо сердце, — я тебе верю, ты знаешь. Другую вещь пообещай. Ты обязательно попросишь у меня что-то. Серьезное, большое, чтоб я смогла для тебя это сделать.

Кира на склоне сжала кулаки, огляделась, выискивая, что бы такого швырнуть или разбить о камни. Но рядом лежал только штатив, рюкзак, на нем сумка с камерой, и она пожалела вещи. Покраснела, коря себя за скаредность, и бухнулась на валун опять, изумляясь собственной настырности. А заодно радуясь, что спровадила Пешего и не потащила его к самому дому. Потому что ту Киру вряд ли сейчас проймешь хоть чем. Не девка, а танк, прошептала сердито, и добавила безнадежно — и дура, полная дура.

— Обещаю, моя королева Кира, — голый Мичи встал на одно колено, церемонно приник к руке, и Кира, смеясь, погладила светлую голову.

Какой он прекрасный. И как же чудесно, что он сказал насчет котенка, показав Кире, какая же она еще глупая, и тут же дал обещание. А все остальное она совершит для своего Мичи с радостью. Нет, с полным счастьем.

Время в прошлом текло, ускоряясь и замедляясь. Кира на склоне, не собираясь сдаваться, но с ощущением безнадежности, все же сняла шорты и рубашку, надела платье, и стоя босиком на короткой выгоревшей траве, привычными движениями, подставляя ладонь под острие карандаша, потом макая палец в лужицу натекшей бронзы и угля, превратила себя в Киру-знамение, встала, лицом к дому, напряженно прислушиваясь. Потому что через разговор, который состоялся, просвечивал другой, как огни через черные ветки ночных сосен. Потому что она понимала, он добивался чего-то, и сам подвел ее к обещанию. Запрет, вспомнила она свои недавние слова из вечерней застольной беседы. Ты вводишь всего один элемент, и мироздание начинает меняться. Вещи вокруг тебя меняют характер, становясь из добрых — угрозой.

Кира ввела элемент, мягко подталкиваемая взрослым мужчиной, который преследовал свои цели. И теперь нужно увидеть, зачем ему это, и какие изменения произойдут. Ведь не делает же он ее убийцей котят, в самом деле!

В доме над пустотой случился еще один яркий день, маленькая Кира проснулась сама, с памятью о бережном утреннем поцелуе, умылась, приготовила на завтрак блинчики, что лежали в морозилке. Выкупалась в бассейне. И стала ждать Мичи, бродя по дому и заглядывая в комнаты вдоль заднего коридора.

«Я ищу комнату Синей бороды», от мысли ей стало смешно и немного страшно.

За третьей дверью она увидела женщину и перепугалась, застыла на пороге, держась за круглую ручку. Та сидела на стуле, с каким-то цветным журналом. Кира сначала заметила его — с яркой обложкой и крупными английскими буквами. Потом — сильно напудренное лицо с жирно накрашенными черными ресницами и ярким ртом. Белые прямые пряди ложились на белые же плечи — на женщине был надет халат, будто она медсестра.

Журнал опустился на колено, ресницы поднялись, открывая серые с голубизной глаза. Женщина поднесла к алому рту руку с сигаретой, затянулась, и выпуская дым, сказала хрипловатым голосом:

— Привет. Курить будешь?

— Н-нет. Здравствуйте.

Женщина положила журнал и встала, поправляя халат, сунула руку в карман, в другой руке дымилась сигарета.

— Скажешь Димке, я приезжала, за шмотками. Ну, он в курсе. Вернусь, как договаривались.

— Димке? — неловко переспросила Кира, отступая, чтоб гостья вышла, и радуясь, что так случайно сама оказалась одетой, в платье-тунике, под которым была привычно голая.

Женщина хмыкнула, прошла рядом, обдавая Киру ароматом духов. И стуча каблуками, спустилась по лестнице. Внизу под навесом шаги зазвучали гулко, удаляясь. Кира постояла, обдумывая тяжелое выражение на сильно накрашенном лице, а еще — у той были чулки в черную сетку, и сидела она, так что халат задрался, до самого белого бедра с не слишком ровной кожей.

Ушла на балкон, встала там, держась за поручень и сердясь на то, что так испугалась. Он же говорил. В самом начале. Ну мало ли, приехала, да.

— Кира! Где моя Кира?

По лестнице звучали мужские шаги, и через полминуты Мичи обнимал Киру, целуя в макушку и прижимая к перилам. Она осторожно освободилась. Сказала, поворачиваясь:

— Тут эта. Ты говорил, Лора, да? Кажется, она. Была в комнате.

— Та-ак, — сказал Мичи, и в следующую секунду Кира осталась одна, испуганно вздрагивая от его сердитого возгласа внизу, под террасой.

— Лорка! Иди сюда!

Потом Кире было очень стыдно. Мичи ходил, широкими шагами, останавливался, крича на Лорку, а та, сунув руки в карманы халата, насмешливо молчала, глядя на него своими немного выпуклыми глазами.

— Я повторяю. Ты должна с ней, как с королевой. Ясно? Потому что она королева и есть!

— Мичи…

— Я кому говорю!

— Королева, — согласилась Лорка, меняя ногу и становясь удобнее. Перевела тяжелый взгляд на Киру.

— Иди сюда! — Мичи схватил Кирину руку и потащив, вдруг толкнул к низкому журнальному столику. Поднял туда легкое плетеное кресло. Дернул ее руку:

— Садись!

— Мичи. Я…

— Садись, я сказал!

Кира села, дрожа губами и не зная, куда девать руки. Сложила их на коленях.

— А ты! Целуй подол! И повторяй, «прости меня, королева Кира».

Кира зажмурилась, комкая руками платье на коленях. Ткань шевельнулась, натягиваясь.

— Прости меня, королева Кира, — сказал хрипловатый голос, равнодушный, без ярости или насмешки, что Кира страшилась услышать в нем.

— Кивни, — приказал Мичи.

Кира кивнула. Не открывая глаз.

— Отлично. Лорку провожу, и вернусь.

Пока их не было, Кира поспешно слезла со стола, кривясь, стащила на место креслице. И села в углу на стул, недоумевая, зачем это все.

Мичи вернулся быстро. Сел в то самое креслице, припечатав, поставил на столик бутылку коньяка. С горьким упреком обратился к молчащей Кире:

— Обещала мне верить. А сама? Что кривилась, глаза закрывала? Будто тебе стыдно. Я скажу один раз, повторять не хочу. Кира, если я делаю что-то, с кем-то, значит, у меня есть причины, поняла? С Лоркой нужно было, так. Веришь?

Он налил в пузатый фужер темной жидкости и махнул в рот одним глотком. И вдруг закричал, швыряя фужер на пол:

— Ты поняла, блядь, сука? Курва такая, поняла?

Кира, всхлипнув, кинулась к шкафу, царапая зеркальную поверхность, попыталась открыть. Но даже ногтям не за что было зацепиться. Равнодушное зеркало отразило ее смятое, совершенно несчастное лицо, платье, такое дурацкое, с разрезами по бокам до самой талии, и видно — никаких там трусов.

И застыла, слушая за спиной мужские рыдания. Повернулась. Мичи сидел, держа кулаки на столешнице, смотрел перед собой, мучительно кривя лицо.

— Что? Что-то случилось? Мичи…

— Анчар, — сказал, не глядя на Киру, прервался, потом договорил, беря со стола бутылку, — семь лет, Кира. Семь! Умер. Под машину попал. Я сам! Сам его отвез! На смерть.

Коньяк забулькал в горле, будто он вода. Кира быстро подошла, встала на коленки, гладя шершавый коттон и заглядывая снизу в горестное лицо.

— Бедный. Бедный Анчар. Бедный мой Мичи, любимый мой. Не надо.

Отняла из вяло опущенной руки бутылку, сунула подальше к ножке стола. Выпрямилась, прижимая к груди голову и гладя упругие густые волосы.

— Бедный мой. Как же я тебя люблю. Ну, прости. Пожалуйста, прости.

— Тебя-то за что, — глухо спросил Мичи, не отрывая лица от платья и обнимая Киру, — нет, ты меня. Я виноват, наорал. Прости, маленькая.

— Пойдем. Ляжешь. Тебе поспать нужно. Я тут.

Он лежал, отвернувшись, лицом в согнутый локоть, Кира сидела рядом, глядя с бесконечной жалостью. И когда задышал ровнее, тихо встала, собираясь принести из холодильника воды со льдом.

— Кира? Не уходи.

— Я тут.

— Иди сюда. Полежи со мной, Кира.

— Да, мой родной.

Через минуту он брал ее, так отчаянно и сильно, что Кира закрывала глаза, прикусывая губу. Терпела боль, потому что кто еще поможет ее любимому справиться. Он позвал, сам. Он без нее не может.

Вещи и предметы. Такие простые, называемые, не загадка, просто окружают, стоят, лежат и находятся, для удобства или для красоты. Вот шкаф, поняла Кира, неподвижно стоя на маленькой открытой площадке, в длинном платье, с пепельными, распущенными по обнаженным плечам волосами. С лицом двух цветов и руками, по которым текучая краска поползла сама, будто она — нарисованная кровь, послушная завиткам тонких узоров. Вот, шкаф. Высокий, с зеркальной дверцей, она так славно отражала тонкую фигуру девочки, встающей с утренней постели. Зеркало показало зубы, когда она кинулась, цепляясь пальцами, разыскивая ручку или замочек, которые пустят ее внутрь, к отброшенным вещам прежней Киры — школьницы, обманувшей маму, чтоб встретиться с Мичи. Зубами зеркала была его гладкая поверхность. Внутрь не попасть. Ключик забрал Мичи, оставляя Киру себе.

И теперь она там, окруженная не своими вещами, чужими, которые прятали суть, свою. Если бы не весть о смерти пса, обман, может быть, раскрылся бы раньше. Но Кира, полная жалости, подталкиваемая умелым манипулятором, шла туда, куда он вел ее, не успевая оглядываться, остановиться, задуматься.

Зачем? Зачем он делал это?

Взрослая Кира понимала, делал. Не подчинялся обстоятельствам, а создавал их сам, создавая ими новую кирину реальность. Отличную от той, обещанной весенней первой ночью.

Летняя ночь стояла вокруг, блистая луной на тихой далекой воде, крупными точками звезд в спящем небе. И — огнями, которые принадлежат людям, в их среднем мире, полном намешанных в нем добрых и нехороших явлений.

Готова ли ты, легконогая Кира, к тому разговору, который выведет тебя снова, на ту дорогу, пройденную и забытую?

— Не очень, — мрачно прошептала она. И вздохнула, потому что куда же ей еще идти.

За деревьями мелькнул свет, послышался шум машины, но Кира не повернулась, стоя темной фигурой на серебре лунного света. На несколько секунд свет фар заполнил темные очертания, мигнул на повороте и ушел выше, дальше, оставляя Киру снова стоять.

В темном салоне женская рука схватилась за мужское колено.

— Блин! Ты видел? Ты это видел?

Водитель хмыкнул неопределенно, пожимая плечами и досадливо морщась — дорогу перекрывали густые ветки с обочины.

— Хочешь, вернемся? Я чето плохо рассмотрел.

— Нет, — женская рука вернулась на место, легла на шорты, пощипывая край ткани, — не надо. Наверное, не надо.

И через минуту, молча, оба искоса посмотрели друг на друга, украдкой. Думая напряженно и удивляясь увиденному. Женская фигура, очерченная серебром дальней воды, сначала совсем темная, а после сверкнувшая в свете фар странным двойным лицом и длинными по плечам волосами. А ниже — текучее платье, цвета листьев, корней и веток.

— А я знаю, — сказала вдруг девушка убежденно и засмеялась своему недавнему испугу, — фу, и чего я. Это же дама Кокто. Прикинь, мы ее видели. Ты же видел, тоже?

— Ну, — осторожно возразил водитель, молодой парень в модной тишотке с эмблемой панк-группы, — мало ли. Кто тут.

— Ага, — согласилась девушка, — мало ли. Ночью, в глухомани, одна. С ее лицом и в ее платье. Из кабака заблудилась, аж с побережья.

— Может, высадил кто.

— Ее высадишь. Ага. Да она сама кого угодно. И чего ты скучный такой, — рассердилась, и замолчала, обиженная.

— Ладно, — согласился парень, ведь ехали в горы, за вершину холма, чтоб смотреть на звезды, сама попросила, ну и хорошо бы ничего не сорвалось, — конечно, она.

— Говорят, ее видеть, на счастье.

Он сбоку посмотрел на ее профиль, еле видный. Радуется и хорошо. Пусть будет дама. Хорошо, что не с собачкой.

— С драконами, — добавила, будто услышала мысли, — в лунные ночи дама Кокто выводит своих драконов. Левый из бронзы, правый — из черного камня. Порвут любого, кто обидит.

— Ее? — усмехнулся водитель, плавно вывертывая машину на развилке, где узкая дорога уходила к старому белому дому, ненужная им.

— Меня, — с вызовом сказала девушка, — ее уже никто не обидит. Она же — памятник, — засмеялась фразе из старой комедии, — в смысле легенда. Мне про нее вчера как раз на берегу девочки рассказывали.

Кира-легенда стояла над морем, не зная о разговоре. Ждала другого, который вот-вот должен был совершиться, для нее. Потому что там, в доме прошлого все уже начинало меняться, будто стены и предметы расползались, перекашиваясь, показывали зубы и ухмылки, спрятанные до поры. И прекрасное оказывалось непереносимо страшным, таким, что второй раз и не взглянешь. А я тут стою, снова мрачнея, подумала она, сама призываю, чтоб второй раз.