Прогулка [СИ]

Глава 13

Дни шли, как и положено им идти, сменяясь ночами, зажигая в промежутках рассветы и пламенные закаты. Рассветов Кира не видела, чаще полуночничала, вернее, встречала их, закрывая ноут и с легкой паникой отмечая светлеющие шторы, вот уж, снова всю ночь проторчала, и засыпать теперь в светлое. А к закатам привычно шла, к небу поближе, туда, где они царили в полную силу. На макушку горы Митридат, где было у нее собственное нахоженное и настоянное место, на отдельном, полном трав и серых камней пригорке, примыкающем к главной вершине. Вершиной назвать макушку двухсотметрового холма, может, и не слишком верно, но зато небо распахивалось над головой в полный размер, не стесненное крышами и деревьями — все они лежали внизу, под ногами.

Еще была парочка мест поближе, такие называют скучно — точками съемки. В закоулке их квартала, где дома, стоящие торцами, размыкались, давая место небольшой стоянке, а в перспективе открывался туннель между пятиэтажкой, группой деревьев и выходом на соседнюю улицу. Тут небо снималось в рамке густой листвы, такое — высокое и прекрасное…И на верхнем ярусе стадиона, там нужно было забраться выше крайней скамьи, протиснуться к ограждению и встать над суровым окраинным пейзажем: пустырь, линия ЛЭП, мрачный силуэт далекого элеватора, и за всем этим — плавные холмы, принимающие в себя красное усталое солнце.

Солнце тонуло в дымке, как плавилось, протекая за линию земли, потом наступало серое безвременье, и вдруг, сюрпризом и не каждый вечер, разгоралась заря, пылала, зажигая облака.

Потом они засыпали, тускнея. Кира убирала камеру в свою спец-авоську, уже усталая от беспрерывного кружения по улицам и окраинам зрелой поздней весны, медленно шла, раздумывая, совсем ли устала или дождаться волшебного часа электрик. В отличие от капризных закатов, которые, то сияли, а то совершались неярко, волшебный час случался практически всегда. В этом было его главное волшебство. И конечно, в невероятном цвете неба. Густая пронзительная синева, расшитая сочными пятнами фонарей. То чистейшая, равномерная, а если небо полно облаков — изысканно расписанная волнами и завитками синего по синеве, сбоку оттененной пепельно-розовыми переходами уже не ушедшего солнца, а отблесков городских огней. Синева «электрик». Краткость ее позволяла сделать десяток-полтора кадров с длинными выдержками, а после наступала уже настоящая ночь, в которой фонари из желтых становились белыми — контрастно на черноте. В ночи были свои правила и свои секреты, если час «электрик» все-таки относился к закату и вечерней заре, пусть и требовал ночных условий съемки — штатив, таймер, терпение — то ночь стояла отдельно. И выходить на ночную охоту Кира предпочитала в другие дни. Или свет, или темнота, так ей было удобнее.

Илья неожиданно славно вписался в размеренную, подчиненную световым и сезонным циклам жизнь Киры. И — быстро. Она не успела возмутиться воцарению в кухне огромной чайной кружки, как уже трижды сходили вместе гулять (у меня на тебя большие планы), посмотрели пару комедий, причем Кира сидела в любимом кресле, Илья, испросив разрешение, валялся на диване, а Клавдий, изнемогая от возмущения, вечер просидел в дверях, переводя с Киры на гостя желтые глаза.

Кира работала с фотографиями, слушала пацанскую болтовню, иногда вставала, стесненно уходя в кухню, если ему звонили, и он грозно кричал в мобильный, решая какие-то свои пацанские дела, то о пиве, то о тренировках. Когда ушла во второй раз, встала, перебирая на столе всякие мелочи, и тихо возмущаясь, вот же герой, выжил из собственной… он вдруг появился в дверях, разводя длинные руки, спросил, прозревая:

— Елки-палки, ты из-за меня, что ли, удрала? Так скажи, я не буду. По телефону.

— Тебе же надо, — церемонно возразила Кира, суя на место сахарницу.

— Та, — длинная рука описала полукруг, — тю! Тоже мне, важность. И вообще, у меня от тебя секретов нет. Ну, если мешаю, то я потом их построю. Когда домой пойду.

— Построишь…

— Ага, — важно согласился Илья, одергивая тишотку, разрисованную какими-то шестеренками, — я ж вожак стаи. Слушай. Мои уехали на дачу, на все лето. Ты давай приходи в гости. А то я тыщу лет не играл.

Кира уже привычно переспросила, одновременно мысленно издевательски цитируя о себе «страшно далека она от народа, от щенков, в смысле»:

— Не играл?

— Ну да. У меня там стрелялка отличная. И еще «Метро». Блин, такая страшная, я один в нее шпилиться ссу. А ты сядешь, на диван, с компом своим. Я играю, ты работаешь. А?

— Идиллия, — умилилась Кира, — пастораль, пастушкИ и пастУшки. Молчу. В смысле, милая какая картина получается.

— Да, — удовлетворился Илья, — точно. Ну? Пойдешь?

— Я подумаю. Кино будем досматривать? Кстати, а поесть ты хочешь?

На радостный кивок вытащила с сушилки самую большую тарелку. Набрасывая с горой картофельного пюре, улыбнулась, вот еще просятся слова, мальчику неизвестные, ендова, братина, да такое, чтоб большущее все.

— И что мне еще в тебе нравится, — задушевно поведал Илья, принимая от Киры тарелку и устраивая ее на коленках, — ты классно готовишь. А фигура у тебя — улет просто. Вот кругло, там, где надо. Ты не тощая.

— Угу. С целлюлитом.

— Не знаю, ты про что. Но мне нравится. Я давно заметил, вот думал, афигеть, классная какая женщина. А ты еще и готовишь. И кашу, как я люблю.

— Тебя случайно не в славном городе Муроме делали, Илья? Ты может, у нас муромец? Или вообще из гераклов?

— Про Геракла я кино смотрел, — согласился Илья между ложками пюре, — фильм так себе, актер неплохой, ну с виду. А Муромца и Добрыню знаю, это ж мультики есть, про богатырей. Не смотрела?

Синие глаза распахнулись, ложка замерла над ополовиненной тарелкой.

— Отлично! Вместе посмотрим. Тебе понравится. Только я не Илья Муромец, я точно — Алеша Попович. Он тоже вечно влипает во всякие штуки. «Отведай-ка силушки богатырской» и ляп-ляп-ляп. Ты чего смеешься? Надо мной, да?

Кира замотала головой, неудержимо улыбаясь. Сказала с нежностью, которая ее саму удивила:

— Что ты. Нет, конечно. Я просто иногда офигеваю от жизни вообще. Вот ты болтаешь и ешь. И это как-то. Я не могу сказать. Как-то невероятно правильно. Так правильно, что хочется смеяться. Понимаешь?

— Кажется. Ну чего? Смотрим дальше?

Его мобильный замигал, Илья глянул на определитель и тыкнул, отключая.

— Не буду отвечать. У нас кино. И чай.

Интересно складывались отношения с редактором Пешим. Кира все же попала на сайт, полистала там материалы, вполне обычный набор для медиа-издания с некоторым романтическо-мистическим уклоном. Статьи по эзотерике, толкования снов, биографии интересных исторических персонажей, занимательная мифология. И авторские колонки, с материалами, подобными тем, что требовал от нее Пеший. Загадочная дама, описывающая собственные сны, весьма поэтично. Автор медленных созерцательных миниатюр в прозе. Парочка поэтов, весьма средних, но работающих в формате сайта — поэмы о воспарениях, вдохновении, ах да, исполнении желаний. И подборки художественных работ, в одной колонке известных художников, собираемых колумнистом-компилятором, в двух других — репродукции собственных. Летающие девы, рыцари стимпанка, небо, полное радужных пузырей с просвечивающими в них сказочными городами.

В целом занимательно, местами заставляет подумать. Нормальный, хорошего уровня журнал, решила Кира, для того, чтоб преисполниться уважения к непознанному, которое рукой не ухватить, но оно есть. И слава вкусу редактора, не желтая пресса про инопланетян и загадки археологии на Марсе.

У Киры там появилась своя колонка, с ее маленьким портретом в углу странички. И уже с тремя публикациями. К ее удивлению и неловкому поначалу удовольствию, кто-то, может быть, сам Олег Пеший, снабдил ленты обработанных снимков цитатами из очень хорошей поэзии, настоящей. И сверкающие вечные слова встали, как нужно, сливаясь мерным мысленным говором с переходами света и тени, очертаниями и линиями. Сама Кира вряд ли осмелилась связать собственное лицо, послужившее моделью для серии, с той же японской поэзией. Но сделалось хорошо, и сама она по-новому взглянула на то, что умеет.

Еще редактор аккуратно трижды перевел ей деньги, церемонно извинившись, за то, что невелики. И предупредив, что оплачиваться будут только опубликованные материалы, снова напомнил о своем желании видеть под снимками слова именно Киры. Она ему написала, слегка раздражаясь, что не каждому дано, извините, если не получается, откуда же их вымучить, и нужны ли они — вымученные. А он ответил странными для нее (или просто непродуманными, предположила) словами «значит, вы еще не все о себе знаете, Кира. Или не все помните».

Совпадение, мрачно подумала Кира, и поспешила слова о памяти выкинуть из головы. Уже понимая, кажется, беспечное время совпадений для нее кончилось.

Это выглядело соревнованием. И она не отдавала себе отчета, что, работая с фотокамерой, совсем не возмущена методами Пешего, которые возмутили ее по отношению к сочинению слов. Он предлагал, в письме. Она закусывала губу, смеясь возмущенно новому заданию. Ах, так! А сама уже азартно прикидывала, чем его удивит. Нет, думала, собирая нужные для работы мелочи в рюкзак и в фото-сумку, не соревнование, а скорее карточная игра. Он выкидывает карту, испытующе глядя, примет ли Кира вызов, и чем побьет, какими именно козырями. И Кира, пробегая глазами веер своих сокровищ, выбирает и азартно шлепает поверх его карты — свою, сверкающую и неожиданную.

Тут она была в силе. И потому для включения в работу годились любые кнопки. Сухое задание? Отлично. Сложная тема? Еще лучше! И пусть получая от нее четвертую и пятую подборки, Пеший изумленно раскроет глаза и покачает головой. Потому что Кира сумела не просто визуально проговорить тему, а найти совершенно неожиданные, не ожидаемые им образы.

Это было как… как танец, думала она, почти летя по тихим улицам, или забираясь по ржавой лесенке на круглый бок огромного старого бака, покрытого облезающей краской, или сторожа на пирсе невероятные письмена, которые отражала расписная, как погремушка, яхта в сложной морской зыби. Или не танец, а сразу — полет.

Удивительным было еще одно. Войдя в новую реальность, поначалу такую странную, пугающую и манящую одновременно, Кира пропустила момент, когда она перестала остро реагировать на каждую новую подробность. Так замечаешь ранней весной самые крошечные зеленые листья, мелкие первые цветы на припеке солнечных камней. А потом, когда вокруг всего полно, и оно в силе, оно ярче и роскошнее, кажется — удивляйся без конца, а нет. Почти все уже принимается данностью, и ты в ней живешь, делаешь что-то, именно делаешь на фоне торжествующих изменений, а не кидаешься к каждому новому. Так что, новое, удивительное продолжало появляться, а вот удивляться ему специально Кира уже не успевала. Да и не хотела. Может быть, работа с Пешим стала главной причиной, Кира знала, если работаешь в полную силу, то работа превращается в реку, на которой ты плот или лодочка. Не зря и про течение, и про интересное дело говорят «увлекает».

Иногда, укладываясь спать, Кира вспоминала, кажется, сегодня снова зажигала маяк, тот самый. Или уже снится? И несколько слов красивой Кати, звучат в ушах, из недавнего с ней разговора.

Катя появлялась, когда Кира сидела на корточках, выцеливая лучший ракурс розетки чертополоха, еще без длинного стебля, но уже с лапками листьев, — такой, чтоб вместо травы явился странный Чужой с раскинутыми конечностями и напряженно вывернутой мордой. Стояла тихонько, не мешая. Или шла рядом, спрашивая — не про людское. А всегда о том, что вершилось вокруг. Про облака, про щеглов и ворону, про то, как просвечивают вечернее солнце стайки диких колосьев.

Кире было странно слышать то, о чем она обычно или думала, или читала. Без звука, мысленно, а тут — слова, произнесенные спокойным и мирным, уверенным в себе голосом. Меняющие цвет и вес мыслей. Прощаясь, Катя обязательно склонялась в церемонном поклоне, говоря уже обеим привычное:

— Благодарю тебя, легконогая Кира.

И та кивала, прикладывая к сердцу руку. Улыбалась в ответ, тоже благодаря девочку — улыбкой, а не словами.

Страх.

Кира откинулась на спинку кресла, пристально глядя на почти пустое поле письма. С одним в нем словом. Даже подписи не поставил, никаких вежливых необязательных слов. Из-за этого слово казалось сухим листом чертополоха, колючим, с острыми во все стороны углами.

Ах, так, — сказалось внутри привычное, и замолчало. Вокруг белой заплаты монитора сгущалась темнота, и Кира боялась отвести глаза. В ней, набухающей, уже проступало что-то. Не отсюда. Заменяло привычные плоскости и грани: стенку с полупрозрачными стеклами, ниши с вазами и фигурными бутылками, стеллаж, забранный яркой цветной тканью.

А звуки ушли совсем. Даже с улицы не слышался ночной шум автомобилей, и в доме, Кира бережно прислушалась, стискивая деревянные подлокотники кресла, ни урчания холодильника, ни шевеления котов в кухне. Хоть бы телефон. Но отключила сама.

Глаза болели, будто под веки насыпался песок. Кира моргнула, очень не хотя этого делать, потому что предчувствие перенесло ее на крошечное мгновение вперед. Так бывает, когда, уже делая что-то, думаешь — ой, не надо бы, смотря быструю прокрутку ближайшего будущего, созданного из последствий поступка.

Открыла глаза и села, выпрямляясь и прислушиваясь. Зашарила руками по шелковистым простыням около бедер. В полумраке ей казалось, видит блеск собственных широко раскрытых глаз.

Одна. Проснулась и — одна. Из темноты выступали незнакомые очертания обстановки, светлеющие углы, блеск стекла, черные линии мебели, пустота в проеме входа сбоку от широкой постели, и еще одна пустота — перед лицом, через пространство, заполненное смутно видимыми креслами, парой плоских диванов и гладкими поверхностями низких столов, пустота, подсвеченная открытой еле заметной лазурью.

Оттуда, вместе с легким сквознячком, слышались голоса. Мужские. Один был ей хорошо знаком, и вроде бы, это должно успокоить. Он тут. Рядом. Просто не видимый. Слов не разобрать, вместо них лишь интонации. Вот спросил что-то, в ответ рассмеялись, и он усмехнулся тоже. Выслушал неторопливый рокот неразличимых слов, сказал что-то, очень уверенно, перебил новую фразу, сказанную с насмешливым недоверием.

Это длилось всего минуту. И всю минуту Кира сидела, совершенно одна, отданная чужому безжалостному полумраку, от которого ее не отделяла ни одежда, ни (вдруг смутно подумалось Кире отсюда, погруженной в ту реальность одним словом в письме) какие-то недостатки во внешности. Некрасивые носят невидимые одежды, которые их защищают…

Минута полного, кромешного страха.

Прозвучали шаги, такие ужасные, неотменяемые. Взбегал легко, уйдя с открытого места сначала под пространство комнаты, полной легкой мебели, потом по лестнице, которая примыкала к открытому входу — его Кира ощущала правой скулой и ухом. И с каждым шагом страх уходил, сменяясь невероятным облегчением, почти счастьем. Потом без почти, просто счастьем.

Запах моря и цветов смешался с запахами сильного мужчины. Одеколон, табак, немного спиртного, чуть-чуть свежего пота.

Иглой, или, скорее, колючим шипом чертополоха на краю листа прорезался ушедший было страх, последним своим движением очерчивая в проеме черную большую фигуру. И исчез. А фигура осталась.

— Проснулась? Моя королева Кира. Белецца Кира, Кира красуня-пригажуня.

Кира засмеялась, почти всхлипывая от счастья. Не одна, он тут. И страх ушел. Смешно, что вообще испугалась, глупая Кира, совсем дуреха.

Раскрывая навстречу теплые руки, трогая пальцами густые короткие волосы, скулу, шершавую от бритья, твердые губы, щекочущие ладонь, смеялась поцелуям, уговаривая маленький, засевший внутри страх, что боялась именно одиночества в новом, непривычном месте, а не того, что говорили без слов голоса внизу. Чужие голоса и его, такой родной, любимый голос.

Рядом мерно и тихо гудело что-то. Кира закрыла глаза, снова открывая их в контрастную реальность: белый монитор и темнота вокруг. Не совсем темнота, у локтя на диване загорался в такт вибрации экранчик телефона, пускал через картинку значки вызова.

— Да? А. Не определился. Привет. Что?

Прижимала к уху гладкий мобильник, как лекарство, которое обязательно поможет, вот буквально сейчас.

— Я говорю, чего купить, говори, давай! Мы с пацанами в магазине.

— Что? Я… Илья, ну, ты что в самом деле. Не знаю. Купи там чего. Себе.

Обмякла в кресле, по-прежнему цепляясь рукой за телефон и сильно притискивая его к щеке. Глупая Кира, прошляпила сумерки, совсем глаза хочешь испортить, упрекнула себя, закрываясь привычными мелочами от яркой картинки, все еще стоящей перед ней.

— При чем тут себе? — громогласно удивился телефон, — ну? Картошки надо? Сахару?

— Н-надо. И сахару. Надо.

Дернулась, отодвигая телефон: в ухе заорало свободным, как в пустыне или в море голосом:

— Кобзя! Так! Картошки! Умеешь выбрать? Смотри, чтоб самую-самую. Пять кило! Хватит пять? Кира?

— Хватит, — поспешно сказала Кира.

Встала, нашаривая ногой тапочек.

— Сахару тоже пять?

— С ума сошел?

— Плетень!

— Что? Какой пле…

— Сахар возьми! Откуда я знаю. Девушка! Девушка, епт! У вас чего это сахар дорогой и дешевый? А?

— Дешевого бери! — заорала Кира, пугая Клавдия, — одинаковый он.

— Колбасы? Куру?

— О Боже. Илья, перестань.

— Щас. Уже немного осталось. А-а-а-а! Лук! Кобзя, лука, мухой!

— Полкило, — в панике встряла Кира, включая, наконец, свет и уходя в кухню, чтоб включить и там тоже.

— Килограмм, — согласился Илья, — девушка, подождите, мы яиц еще. И мороженого. И квас. Двушку! Чего это снова? У нас очередь. Нормально! Шоколад черный, да? Я две возьму. Белый себе. Нет, и молочный еще. Рыбы копченой. Капусты. Большой кочан?

— Несите уже весь лабаз, — отчаялась поучаствовать в процессе Кира.

Стояла перед плитой, на которой медленно грелась вода в заслуженном ковшике с обгорелой деревянной ручкой. Улыбалась, глядя на кафель, далеким грозным приказам и смеху.

— Так, — сказал Илья в ухо, — они сейчас все притащат, не пугайся. А я. Мне тут еще надо. Я ничего, если приду совсем поздно? Ну, в час ночи. Наверное.

— Приходи. Я до трех буду работать.

— О! Хорошо. Кира?

— Да?

— Я можно выпью пива? Пару бокалов.

Кира закашлялась, не зная, что отвечать. Илья в трубке шумно дышал, ожидая разрешения. За ним слышались мальчишеские голоса.

— Пей, конечно. Чего спрашиваешь.

— Так надышу ж, — удивился мальчик, — а тебе спать. Ладно, пока, жди кульки.

Он отключился, а через десять минут в подъезде затопали, негромко переговариваясь, и Кира быстро открыла дверь навстречу белеющим в сумраке лицам, таким, почти детским.

— Вот, — ломко сказал первый, втаскивая громадный пакет с торчащими из него батонами и горлышками пластиковых бутылок, — и еще картошка, отдельно. Плетень?

Отобрав у неразличимого за спиной Плетня сетку, поставил рядом с пакетом.

— Спасибо, — поспешно сказала Кира вслед дробным шагам в темноту.

— Ага. Илья придет, мы на плитах.

Она закрыла двери. Коты немедленно явились, обнюхать новое и сунуть морды в шуршащий пакет.

Кира легонько пихнула Клавдия в мягкий бок, чтоб не залез внутрь целиком. Наклонилась, вытаскивая внезапные покупки. Черти что и сбоку бантик! Так ругалась мама, и маленькую Киру очень этот сбоку бантик смешил. Какой заботник, и правда, все запасы подъел за неделю, которые она сама месяц бы пользовала. И догадался купить не конфекты с шампанью, а самое такое насущное. Молодец. Но когда про пиво спросил, было неловко. Вроде она ему мамка. Кто решит посплетничать, так и скажут, эдипов у мальчика комплекс. Нашел себе мамочку вместо далекой родной, и теперь у нее разрешения спрашивает. Пить или не пить.

Но унося на стол пакеты и свертки, Кира вдруг поняла, да ерунда это все. Сказал — тебе ж дышать. Обычная это деликатность и забота. Откуда она в пацане, который играет в футбол, не стесняется смачно ругаться, и временами набирается пива, и — покрепче пива.

А почему бы ей не быть, спросила сама себя. На дне пакета обнаружились три шоколадки. Черная Кире, белая себе. И молочная — на всякий случай. Представь себе, легконогая Кира, избравшая второй жизнью одиночество и свободу, что на твоем пути встретился тебе просто хороший человек. Удивительно, конечно, что он уже человек в свои двадцать один. Но ведь так и должно быть! В его возрасте ты гуляла с годовалой Светкой, ходила на почту отправлять телеграммы отцу ее Сашке, а дочь сидела рядом на гладкой деревянной скамье, болтая ногами и разглядывая людей. Получается, ты была человеком в твои двадцать. И раньше. Когда решила выйти замуж и начать самостоятельную, отдельную от мамы жизнь. И конечно, еще раньше.

— Ты? — прошелестел в ухо мягкий голос, трогая губами короткие пепельные кудряшки, — человек? Моя кошечка, не смеши, ты никто, так, теплое существо, плюшечка-игрушечка. Для взрослых мужчин.

Кира вздрогнула, роняя обратно в пакет тяжеленькую шоколадину.

— Нет! — обвела взглядом кухню, боясь за каждым знакомым предметом увидеть другое — как искаженное отражение в кривом зеркале, как тень, отброшенную странным источником чужого света.

— Неправда!

Оставив пакет, схватила мобильник. Стояла, не решаясь нажать кнопку вызова. Сказал пиво, пару бокалов, значит, они там, компанией, смеются, болтают. Может быть, с ними девчонки-ровесницы. А тут ее звонок, вроде с проверкой. И Светке не позвонить, уже поздно, спят.

Хорошо бы отвлечься. Увлечься работой. Но засранец Пеший прислал ей слово, которое увлекает Киру совсем не туда. Вот. Нужно пойти и ответить. Написать, ах ты говнюк, чего лезешь, куда не просят? С намеками своими, ты не все по-омнишь, Кира. Я помню, все, что мне нужно! И не хочу помнить еще чего-то. Тем более, его просто нет.

Она снова села в кресло. Проверила время в уголке экрана. Илья придет после своего пива только через час. Набираясь решимости и злости, открыла вкладку с письмом. И уставилась на крошечную аватарку в верхнем поле. Моргая, увеличила масштаб, и злясь, вернула все к норме. Картинка была совсем мелкая, лица не разглядеть, а просто — мужское лицо, светлые короткие волосы. Конечно, показалось. Не похож.

На кого, насмешливо спросил внутренний голос, на кого не похож, белецца Кира, Кира красуня?

— Заткнись, — посоветовала Кира.

И закрывая все вкладки, выключила ноут совсем. Оставив в комнате свет, ушла в кухню. Куча хлопот, на самом деле. Парень притащил жратвы, нужно порадовать его. Любимым картофельным пюре с отварной курятиной. Или вкусным рассыпчатым рисом. Придет, поставят кино, возьмут на колени тарелки и будут смотреть. Смеяться. А еще не дошито платье, обещанное себе и девушке Кате.