Прощай, Эдем! Книга 1: Стефани

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Адрес отеля в Редбридже, неосторожно сообщенный Стефани в Сидней, Но пока еще все спокойно. — Бандероль, газетные вырезки и письма. — Джон Кински читает рецензии в одиночестве. — Стефани первый раз в жизни слышит такой комплимент: она похожа на художника. — Журналисты как всегда врут. — Бренди с минеральной водой — дьявольский напиток, если пить его жарким днем. — Одно из самых главных открытий медицины. — Ночной ветер освежает словно стакан чистой холодной воды.

В отеле, пока Стефани расписывалась за пухлую бандероль, которую принес немолодой почтальон с короткой стрижкой, Джон разглядывал посетителей. В бандероль вложили еще и письма из банка в Сиднее, а почтальон, чтобы чем-то занять себя, стоял у стойки бара и потягивал холодное местное вино. Он же передал и три письма, переадресованные из банка для Джона Кински.

Это была первая почта с тех пор, как Джон и Стефани сообщили в Сидней адрес этого небольшого отеля в уютном рыбацком поселке. И на этот адрес из Сиднея переслали письма и бандероль.

Джон дал почтальону два доллара и предложил выпить с ним еще стаканчик у обитой цинком стойки бара. Стефани сняла с доски ключ и сказала:

— Я приведу себя в порядок и буду ждать тебя.

— По-моему, ты и так прекрасно выглядишь.

— Нет, Джон, я хочу немного прихорошиться. Ведь это для тебя.

— Прихорошиться? — Джон изумленно осмотрел Стефани, которая после пляжа выглядела прекрасно. — По-моему, тебе совсем не надо ничего делать, разве что сменить блузу.

— А вот блузу я менять и не собираюсь.

— Так что же тогда ты хочешь делать?

— Знаешь, Джон, я быстро приму душ, надену юбку подлиннее, чтобы все не глазели на мои ноги.

— Как хочешь.

Стефани улыбнулась и поднялась по лестнице. Джон, допив свой стакан, распрощался с почтальоном, пожал его крепкую руку и пошел пройтись вдоль берега к соседнему кафе.

Приятно было посидеть в прохладе после того, как он шел с дальнего пляжа под палящим солнцем, да еще с непокрытой головой.

Джон заказал себе бутылку местного вина, достал перочинный нож, вытащил из заднего кармана шорт конверты с письмами и вскрыл их. Все три письма были от агентства, которое торговало его картинами. Два из этих конвертов были набиты вырезками из газет и гранками рекламных объявлений.

Джон просмотрел вырезки и стал читать длинное письмо. Оно было обнадеживающим и сдержанно-оптимистичным. Слишком рано было говорить о том насколько удачно прошла выставка и сколько картин будет куплено. Но, похоже, дела шли очень неплохо. Большинство рецензий из самых солидных газет были отличными. Конечно, как и во всяком деле, попадались и плохие. Но этого ведь и следовало ожидать. Джон ни на что другое и не рассчитывал.

В рецензиях были подчеркнуты фразы. Они как раз совпадали с мыслями самого художника. Многие из известных искусствоведов восторженно отзывались о третьей выставке Джона Кински.

Джон подпер голову кулаком, отодвинул в сторону бумаги и принялся пить холодное вино. Оно щекотало небо, легко глоталось. От него совсем не кружилась голова и не чувствовалось ни малейшего опьянения. Вино было чем-то похоже на местный пейзаж: такое же простое, легкое и бесхитростное.

Потом Джон вновь взял в руки письмо от торговца картинами и принялся читать дальше. Джон кивал головой, соглашаясь с мыслями своего торговца, немного сожалел, как и сам владелец агентства, что не может сказать больше о перспективах этой выставки и следующей. Он вообще опасался прогнозов. Но прогнозов опасался и сам Джон. Он прекрасно понимал, что предсказывать — это не очень хорошая примета. Самое главное — критики встретили выставку как нельзя лучше.

Рецензии и вправду превзошли все ожидания Джона. А впрочем, он сам может прочитать вырезки, которые прислал владелец агентства, и убедиться.

Владелец агентства выражал надежду, что Джон теперь счастлив и наслаждается всеми радостями жизни, просил передать наилучшие пожелания жене. Джон одолжил у официанта ручку и принялся умножать цифры, прикидывая, сколько он получит за проданные картины. Потом он сложил несколько чисел и сам себе улыбнулся.

Он задумался о перспективах своей второй выставки, ведь в мастерской в Сиднее осталось еще много картин, которых он никому не показывал. Правда, их видела Стефани, но она не очень разбиралась в искусстве, и ей нравилось все, что делает Джон. Она с восхищением прохаживалась по мастерской, ахала, хлопала в ладоши, подбегала к Джону, целовала его и восхищалась им. Она не уставала повторять:

— Джон, ведь ты гениальный художник. Я никогда не думала, что полюблю художника. Вообще, все люди искусства мне кажутся немного странными и замкнутыми.

— Да что ты, разве я такой? — спрашивал у Стефани Джон.

— Ты даже хуже! — восклицала Стефани.

— Хуже? Хуже чем ты нарисовала, по-моему, не может быть художника.

— Нет, Джон, ты просто замечательный, ты выдающийся, ты гениальный.

Стефани без устали хвалила Джона, и поэтому показывать ей свои картины ему делалось немного стыдно. И в последний раз, когда Стефани просила показать ей то, что он написал за последних несколько недель, Джон пожал плечами и соврал:

— Знаешь, я уже несколько недель ничего не делаю.

— Почему? — спросила Стефани.

— У меня творческий застой.

— У тебя? Я не верю.

— Почему? Ты мне не веришь?

— Да, я тебе не верю, Джон. Я вижу, как сверкают твои глаза, и посмотри на свои руки.

Джон посмотрел на свои перепачканные краской руки.

— А, это… Ты думаешь, что я писал? Я просто кое-что складывал и испачкался об одну еще свежую картину.

— Так, значит, есть свежие картины? Есть новые?

— Ну конечно же, — Джон подошел и развернул небольшой холст.

Стефани с изумлением смотрела на морской пейзаж.

Джон тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Он принялся читать рецензии и не заметил, что выпил уже всю бутылку вина. Он подозвал официанта. Тот услужливо подошел и принял заказ, а Джон, заодно отдал ему и ручку.

Он все еще продолжал читать, когда в кафе, с большой пачкой писем, вошла Стефани.

— А я и не знала, что прислали рецензии! — воскликнула она. — Покажи их мне, пожалуйста.

Официант принес большую бутыль вина и, ставя стаканы, заметил в руках женщины газетную вырезку с фотографией Джона Кински.

— О! — воскликнул официант. — Мистер Кински, оказывается, еще и художник?

— Да нет, в общем-то это так…

— Я так и знал, — сказал официант, — вы не только удачливый рыболов, но и очень известный человек!

— Да, — сказала Стефани за своего мужа, — можете взглянуть.

Официант осторожно взял в руки газету и просмотрел небольшую рецензию на выставку Джона Кински.

— Но ведь здесь мистер Кински одет совсем по-другому, — сказал официант.

— Почему? — спросил Джон.

— Здесь вы в черном костюме, у вас на шее бабочка, вы такой строгий…

— А, это все в прошлом, — ответил Джон.

— Почему в прошлом? Разве вы не будете больше никогда заниматься искусством?

— Не знаю, — Джон пожал плечами, — может быть, когда-нибудь и буду, но пока не настало время.

— Извините меня, все это очень интересно. А мэм тоже художник?

Стефани подняла голову от газетной вырезки и взглянула на официанта.

— Разве я похожа на художника?

Официант виновато улыбнулся:

— Не совсем, но что-то в вас есть.

— Вы имеете в виду мою прическу? — улыбнулась Стефани, поглаживая свою голову ладонями.

— Нет, не прическу. Просто у вас такой вид, какой бывает обычно у известных артистов или художников.

Сейчас на Стефани была короткая юбка и все та же полосатая рыбацкая блуза.

— Нет, мой дорогой, я не художник и к этому ремеслу не имею никакого отношения.

— А кто же вы тогда?

— А вы попробуйте угадать.

Официант присел к столу и пристально взглянул на женщину. Стефани, ничуть не смутившись, улыбнулась ему в ответ. Официант забарабанил пальцами по столу. На его лбу образовались три глубокие морщины.

— Вы, наверное, певица, — выпалил он.

— Я — певица? — Стефани изумилась. — Да у меня голоса нет.

— Голос у тебя, кстати, прекрасный, — сказал Джон.

— Ты так считаешь?

— Да, я уверен, что у тебя прекрасный голос.

— Ты в этом понимаешь?

— Да, разбираюсь.

— Тогда я тебе буду петь арии и серенады, — сказала Стефани.

— Нет, вот это не надо. Лучше слушать шум прибоя и просто разговаривать.

Официант смутился из-за того, что вмешался в разговор мужа и жены.

— Не думайте, не напрягайтесь, — сказала Стефани, — я обыкновенная домохозяйка.

— Вы? Домохозяйка? — ещё более изумленно воскликнул официант. — Вот на кого уж вы совсем не похожи, так это на домохозяйку. Мэм, возможно, киноактриса?

— Джон, — вдруг сказала Стефани, когда официант отошел к стойке бара.

— Что?

— Знаешь, мне страшно от того, что тут пишут.

— Тебе страшно?

— Да, я никогда не ожидала, что ты можешь быть таким известным и знаменитым.

— По-моему, о том, что я очень известный и знаменитый, ни в одной из рецензий не сказано.

— Нет, я о другом. Я думаю о том, что ты станешь очень известным и знаменитым.

— О-о, когда это ещё будет, — отшутился Джон.

— Дай мне прочитать все рецензии, а потом мы снова запечатаем их в конверт.

— Стефани, неужели ты веришь всему тому, что пишут в этих статьях?

— А почему я должна не верить?

— Потому что люди на этих статьях зарабатывают деньги.

— Правильно, ты зарабатываешь деньги на картинах, они — на статьях. Но ты же, Джон, делаешь свою работу на совесть? — спросила Стефани.

— Во всяком случае, стараюсь делать на совесть. Правда, не всегда получается.

— Вот и они, эти критики, тоже стараются делать свою работу на совесть.

Мужчина и женщина помолчали, выпили по полстакана вина, принялись за рецензии.

— Джон, неужели ты думаешь, что я вышла за тебя замуж, потому что ты такой, как пишут в этих статьях?

— Нет, — ответил мужчина, — я думаю, что ты вышла за меня замуж не поэтому. А лучше сложи эти статьи в конверт и не читай.

— Джон, многие ведь были бы счастливы прочесть такие слова о своих злополучных мужьях.

— Я — не многие, — сказал Джон, — и, по-моему, я совсем не злополучный муж. Давай не будем об этом говорить.

— Не будем? Почему? Разве тебе не нравится, когда я рассуждаю о тебе? — спросила Стефани.

— Самое главное, Стефани, что я кое-что заработал на этой выставке.

— Прекрасно, я очень рада. Но мы и так знаем, что эта выставка очень хорошая. И все твои картины прекрасны. Даже если бы эти критики написали отвратительные разгромные рецензии и твоя выставка не принесла бы тебе ни цента, я все равно была бы счастлива и горда.

«А я — нет», — подумал Джон, но промолчал. Он продолжал читать рецензии, поочередно разворачивая вырезки и снова пряча их в конверт.

Стефани вскрыла свои письма и читала их без всякого интереса. Потом она отвернулась к океану. Ее лицо было темное, коричневато-золотистого цвета, волосы она зачесала назад так, как они легли после купания. Там, где ее постригли совсем коротко, у висков, волосы выгорели и стали цвета белого золота, а смуглая кожа оттеняла их еще больше.

Стефани смотрела на воду, глаза ее были грустными. Потом она снова принялась раскрывать конверты. Одно длинное, отпечатанное на машинке, письмо она прочитала очень внимательно, потом принялась за остальные.

Джон, взглянув на нее, подумал, что она вскрывала конверты так, словно лущила горох.

— Что там? — поинтересовался он.

— Чеки.

— На крупную сумму?

— Два — на очень крупную.

— Вот и хорошо, — сказал он.

— Послушай, Джон, не делай вид, что тебе все равно, хоть ты и говорил, что деньги не имеют значения.

— Разве я сказал что-нибудь?

— Нет, ты просто сделал вид, что тебе не интересно.

— Ну тогда извини, Стефани, — сказал он, — действительно, чеки на крупные суммы?

— Нормальные, нам их хватит надолго. Все они — на мое имя, потому что я вышла замуж. Я говорила тебе, что нам следует пожениться. Деньги у нас есть, жить можно. Мы их потратим, но хуже от этого не будет. Для того они и предназначены. И все эти деньги, помимо постоянных поступлений — это деньги моей компании. Так что нам с тобой очень долго не о чем беспокоиться. Все очень просто.

— Выставка покрыла часть аванса и принесла нам еще несколько тысяч долларов, — сказал он, явно обиженный разговорами своей очень богатой жены.

— Ну разве, Джон, это не прекрасно? Ведь выставка еще немного будет работать и, возможно, что-то купят. Совсем неплохо.

— Не выпить ли нам еще чего? — поинтересовался он.

— Давай возьмем что-нибудь другое. Мне, честно говоря, это местное вино пить не хочется.

— А сколько ты его уже выпила?

— Всего бокал. И никакого эффекта.

— А я, знаешь, два, еще до того, как ты пришла, и тоже уже забыл его вкус.

— А есть у них что-нибудь посущественнее? — спросила Стефани.

— Хочешь бренди с минеральной?

— Это уже кое-что.

— Отлично, тогда давай попробуем.

— Ну что ж, давай.

Тот же официант, который читал рецензии, принес бренди, а Джон попросил его принести бутылку холодной воды. Официант налил две большие порции бренди, а Джон положил в бокалы лед и добавил минеральной воды.

— Это приведет нас в чувство, — сказал он. — Правда, пить этот дьявольский напиток до обеда небезопасно.

Женщина сделала долгий глоток.

— Хорошо, — сказала она. — Освежающий, оригинальный, полезный и в меру противный напиток.

Она сделала еще один глоток.

— Джон…

— Что Стефани?

— Я уже кое-что чувствую, а ты?

— Да, — сказал он и глубоко вздохнул, — я тоже чувствую.

Она выпила еще и улыбнулась, отчего вокруг ее глаз появились смешливые морщинки. С холодной минеральной водой, крепкое бренди бодрило.

— Для героев, — сказала она, — совсем неплохо быть героем. Мы ни на кого не похожи. Нам ни к чему называть друг друга «дорогой», или «моя дорогая», или «моя любовь», и еще как-то в этом роде, лишь бы подчеркнуть наши отношения. «Дорогой», «любимый», «ненаглядный» — ужасно пошло. Будем звать друг друга просто по имени, ты меня понимаешь? Зачем нам кому-то подражать?

— Ты очень смышленая женщина.

— Нет, правда, Джон, почему мы должны быть занудами? Почему нам не развлекаться и не путешествовать теперь, когда мы получаем от этого такое удовольствие? Ведь мы можем делать все, что захотим. Будь ты европейцем, по закону мои деньги принадлежали бы тебе тоже. Но они и так твои.

— Да ну их к черту, эти деньги. Что ты завела о них разговор?

— Ладно, Джон. Ну их к черту! Часть из них мы прокутим, и это будет прекрасно. А заняться живописью ты можешь и потом. По крайней мере мы успеем повеселиться до того, как у меня…

— Что у тебя? Ты хотела о чем-то сказать, Стефани? — увидев ее напряженное лицо, поинтересовался Джон.

— Да нет, мне уже стало скучно от этих разговоров. Давай просто развлекаться и поменьше говорить.

— А если я все же начну работать? Стоит только тебе заскучать, и ты сразу же захочешь чего-нибудь еще.

— Ну и работай себе, глупый. Ты и не говорил, что не будешь работать. Кто сказал, что ты не должен работать? Ну кто?

И все же что-то похожее у нее вырвалось. Джон не мог вспомнить когда, потому что его мысли забегали вперед.

— Хочешь работать — на здоровье, а я найду чем себя развлечь. Ведь не бросать же мне тебя из-за этого!

— Ну и куда же мы отправимся теперь? Скоро здесь станет людно.

— Куда захотим, Джон, туда и отправимся. Ты согласен?

— И надолго? — поинтересовался Джон.

— На сколько захотим: шесть месяцев, девять, год.

— Будь по-твоему, — сказал Джон, — но как же все твои дела? Как же твоя компания?

— При чем здесь компания? Там разберутся и без меня. Я и так всю жизнь отдала делу.

— Действительно, Стефани, тебе не мешает отдохнуть. Может быть, еще пару месяцев.

— Почему пару месяцев? Я сколько захочу, столько и буду отдыхать вместе с тобой.

— Я думаю, тебе это скоро наскучит.

— Джон, ты мне никогда не наскучишь. Ты такой славный… Если бы я уже не любила тебя, то теперь непременно влюбилась бы за такое гениальное решение — отдыхать.

— Знаешь, Стефани, такие решения легко принимать, когда не знаешь, к чему это приведет.

Джон и Стефани допили «напиток героев», который теперь уже не казался ни ему, ни ей таким хорошим, и заказали еще бутылку холодной минеральной воды, чтобы приготовить напиток покрепче — безо льда.

— Налей и мне, — попросила Стефани.

— Покрепче? Как себе?

— Ну да, конечно, такой же крепкий, как у тебя. А потом закажем обед и начнем кутить.

— Кутить? Так рано?

— А почему бы и нет? Ведь мы же отдыхаем.

— Хорошо, согласен.

Джон сделал два стакана крепкого напитка. Стефани приподняла свой и чокнулась с Джоном.

— Ну что ж, начинаем.

— Начинаем, — сказал он и пригубил свой стакан. — Я всегда мечтал есть в каком-нибудь заведении, где много местного колорита. Не то что в этих роскошных международных ресторанах, — сказал Джон.

Стефани вздохнула.

— Я расспрашивала всех своих сиднейских друзей и они в один голос рекомендовали мне приехать именно в этот городок и обедать именно в этом кафе.

— А что они здесь делали?

— Кто?

— Ну как же, твои сиднейские друзья.

— О, у меня их так много, и они ездят по всему свету! Я просто расспросила их, и большинство посоветовали мне именно этот городок.

— Знаешь, Стефани, мне почему-то не хотелось бы встречаться с ними, и именно здесь.

— Мне тоже, Джон. В это время года мало кого из моих друзей можно встретить на побережье. Ведь вода еще не совсем прогрелась.

Подошел официант и поинтересовался, не нужно ли им еще чего-нибудь. Джон заказал себе мартини, а Стефани предпочла скруд-райвер — водку с апельсиновым соком.

Вскоре официант принес заказанное. Мартини был холодный, в запотевшем бокале.

— Я пью скруд-райвер, — сказала Стефани, — потому что в нем больше витаминов, чем в твоем напитке.

Она подняла бокал.

— Не лучший выбор, — ответил Джон. — Мартини предупреждает цингу.

— Цингу? — Стефани удивленно воззрилась на своего мужа.

— Именно так, Стефани.

— Неужели? По-моему, ты придумываешь.

— Да, дорогая, мартини предупреждает цингу. Это одно из величайших открытий в истории медицины. Если бы в дальних парусных плаваниях у моряков был мартини, то цинга бы разом прекратилась.

— Я что-то не пойму, — сказала Стефани, — спиртное, вроде, не лечит никаких болезней.

— Ну конечно, не лечит, а вот витамин С лечит. Поэтому я и беру мартини с лимонной корочкой, — и Джон показал на тоненькую светло-желтую полоску лимонной корки, которая плавала в бокале словно опавший лист в фонтане.

— Фантазер! — рассмеялась Стефани.

Но тотчас же опять немного посерьезнела.

— А я-то, было, тебе уже поверила. А тут, оказывается, дело не в мартини, а всего лишь в тоненькой лимонной корочке, — Стефани отпила глоток из бокала. — Тебе не кажется, Джон, что нам стоит проветриться. Вредно все время торчать в четырех стенах, к тому же мы этим могли заниматься и в Сиднее. Так можно и цингу заработать. Твое здоровье!

Джон подозвал официанта, и они сделали заказ. Вскоре тот исполнил его в точности, не разочаровав посетителей. Сперва он принес свежий салат, потом фазана и предложил сыры на выбор. На десерт — фрукты.

Сгустились сумерки. Стефани и Джон вышли на безмолвную улицу. Ночной ветер освежал точно стакан чистой холодной воды. Черные волны океана плескались о сваи длинных причалов, возле которых покачивались рыбацкие лодки.

Изредка тревожно вскрикивала какая-то разбуженная птица, очевидно чайка. Они медленно шагали по набережной. Из темноты доносились резкие сухие удары: это хлестал такелаж по стальным мачтам яхт.

— Я люблю тебя, Джон, — тихо сказала Стефани, когда они уже подходили к отелю, и долго смотрела на него своими большими глазами.

— И я тебя тоже, — тихо ответил Джон.

Он наклонился, поцеловал ее бережно и осторожно. Она взяла его лицо в ладони и вернула ему поцелуй жадно, со страстью.

Потом, в номере, когда Джон лежал, прижавшись щекой к ее груди, а ее пальцы перебирали его волосы бережно, ласково, он чувствовал себя словно волна, накатившая на берег.

«Вот я и дома, — думал Джон. — Шум и хаос опасного пугающего мира остался позади».

Ночью, в темноте своей большой спальни, они лежали в постели в сладкой полудреме.

— Пожалуйста, пойми меня Джон, нам вовсе не обязательно грешить, — сказала Стефани.

— Не обязательно? — переспросил Джон.

— Да, не обязательно. Я понимаю тебя, Джон, мне и так хорошо. Я всегда буду твоей послушной женщиной. Ты не унывай, сам знаешь, я такая, как тебе хочется. Но иногда я хочу быть другой, и пусть нам обоим будет хорошо. Можешь не отвечать, я болтаю просто так, чтобы убаюкать тебя, потому что ты — мой добрый любимый муж и брат. Я люблю тебя и, когда мы отправимся дальше, стану твоей подружкой. А мы собираемся дальше?

— А разве нет? Ты что, забыл? О чем же мы тогда весь день говорили?

— Конечно, можно поехать еще куда-нибудь, но мне казалось, что мы хотели с тобой уплыть с континента на острова.

— Почему же ты прямо мне не сказала об этом?

— Я не хотела на тебя давить. Я же говорила, что мы поедем туда куда ты захочешь. Я всегда буду с тобой. Но, я думала, тебе самому туда хочется.

— Сейчас не время ехать на острова. Там скоро начнется сезон дождей, а потом трава поднимется чересчур высоко и будет прохладно.

— А мы с тобой, Джон, спрячемся в постели, согреемся и будем слушать, как стучит по железной крыше дождь.

— По железной крыше? — переспросил Джон.

— Ну да, по крыше нашего отеля.

— Так ты хочешь поехать на остров, где есть шикарный отель?

— Знаешь, Джон, это совсем не обязательно. Главное, чтобы на нас сверху не лилась вода. Мне так хочется лежать холодной ночью и слушать капли дождя.

— Но там не просто капли, Стефани, там льет как из ведра.

— Ну и черт с ним, пусть льет. Главное, чтобы нам было тепло и уютно.

— На острова… — повторил Джон.

— Да. Если хочешь, ты можешь там работать, как Гоген.

— Как Гоген? — улыбнулся Джон.

Но Стефани не заметила в темноте его странную мягкую улыбку.

— Ну да, как Гоген. Ведь он же уехал от цивилизации на острова, где писал своих туземцев, а потом прославился.

— Да, перспектива довольно заманчивая, но, я думаю, я еще долго не смогу работать.

— Почему? Почему не сможешь? Разве я тебе мешаю?

— Нет, Стефани, здесь дело не в этом.

— А в чем же тогда дело?

— Я не знаю как тебе объяснить… Но пока я не готов к тому, чтобы снова начать работать.

— По-моему, Джон, ты очень устал после этой выставки.

— Возможно…

— Так мы поедем с тобой? Спрячемся в постель и будем слушать как стучит дождь по крыше…

— Но я же тебе говорил, что ливень…

— Хорошо, пусть будет ливень.

— Стефани, в принципе, мне все равно куда ехать. Но на островах сейчас не очень… Все дороги размыты, никуда не поедешь, сядем на одном месте, как посреди болота… А трава там такая высокая, что ничего не увидишь.

— Так куда же тогда ехать?

— Не знаю. Может быть, в Европу, в Африку, в Испанию, во Францию… Но, честно говоря, мне и туда не очень хочется. Мне нравится здесь.

— Здесь? На этом побережье? Тебе еще не надоело?

— Нет, не надоело.

— Но, послушай, Джон, неужели нигде не найдется теплого уголка, где мы смогли бы плавать как здесь?

— Почему нигде? Можно, например, поехать в Европу, и мы сможем плавать как здесь.

— Какая скука! Тогда подождем с Испанией, я хочу загореть побольше.

— А что ты там говорила насчет загара?

— Я хочу загореть.

— А зачем тебе быть такой темной?

— Не знаю…

— Почему тебе иногда чего-то хочется?

— Сейчас больше всего на свете мне, например, не хватает загара. Конечно, из того, чего у меня еще нет. Разве тебе не хочется, чтобы я стала совсем черной?

— Ну еще как! — прошептал Джон.

— Ты думал, я не смогу так загореть?

— Почему? Можешь загореть.

— Вот я и смогла. У меня кожа такого же цвета как у львицы. А они иногда бывают очень темными. Но я хочу загореть вся и скоро своего добьюсь. И ты станешь смуглее индейца или туземца. И тогда мы будем совсем не похожи на других. Теперь понимаешь, почему это так важно?

— Какими же мы будем?

— Не знаю. Может быть, мы станем самими собой, но несколько другими. Такими мы и останемся, да?

— Возможно.

— Давай поедем по этому же побережью и найдем другое место, не хуже этого.

— Так и сделаем. Есть много диких уголков, где летом никого нет. Возьмем машину и сможем добраться в любой уголок, куда наша душа пожелает. Стоит хоть раз в жизни загореть как следует, и мы навсегда останемся такими, если не будем жить летом в городах.

— В городах? Неужели ты хочешь стать совсем черной, Стефани?

— Да, насколько возможно. Жаль, что во мне нет туземной крови, а то я стала бы такой темной, что тебе не устоять. Скорее бы наступило завтра, и я снова пойду на пляж.