Прощай, Эдем! Книга 1: Стефани

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

— Даже камешки на пляже и те все разные. — Нацепив на крючок маленькую рыбку, можно поймать большую. — Зачем ловить то, что тебе не нужно? — Старый друг лучше дохлой рыбы. — Стефани учится водить машину ногой. — Белая скала стремительно вырастает перед ветровым стеклом. — Доктор Корнер был прав. — Нужно ли любить мертвых сильнее, чем живых?

Джон расплатился с Луизой и поднялся в номер. Он раскрыл папку с последними рисунками. Долго смотрел, откладывая, один лист за другим. Ни один из них ему не понравился. Каждый в отдельности был неплохим, но все вместе они смотрелись слишком однообразно и скучно.

Джон с досадой закрыл папку и пожалел, что не поехал со Стефани.

«Все равно сегодня работы у меня не будет», — твердо решил он.

Джон вышел из номера и направился к океану.

«Если не удается рисовать, — подумал мистер Кински, — то стоит хотя бы подумать, набраться впечатлений. Ведь я обещал Гарди нарисовать картину — одну только воду, без земли и без неба. И я должен выполнить обещание».

Он спустился по каменным ступеням террасы, на которой стоял отель, и зашагал по пляжу. Ноги его увязали в сухом песке по щиколотку и идти было тяжело. Солнце припекало, и Джон пожалел, что не прихватил кепку.

Но постепенно он привык к жаре, к слепящему солнцу, и идти ему становилось легче, ведь под ногами уже был не песок, а мелкая обкатанная галька. Она забавно хрустела при каждом шаге.

Джон рассматривал разноцветные камешки, наклонялся, брал понравившиеся и забрасывал в воду. У самого причала он остановился. В тени было немного легче дышать.

Он устало опустился на большой, похожий на череп буйвола камень, принялся смотреть на волны. Движение воды, то набегавшей, то уходившей от берега, успокаивало его, заставляло думать.

Билли радостно выдернул удочку.

— Чак, ты уже второй раз зеваешь, у тебя клюет, тащи!

Чак неохотно дернул удилище, и на конце лески блеснула небольшая рыбка.

— Чак, давай мне ее, я сделаю наживку.

Чак опустил рыбку к ногам Билли. Тот аккуратно снял ее с крючка и начал прилаживать к спиннингу. Потом размахнулся и далеко забросил груз с маленькой рыбкой в океан. Положив спиннинг на дощатый настил у своих ног, Билли закурил. Он неотрывно смотрел на конец удилища.

— Неужели мне не повезет? Слышишь, Чак, обычно я очень удачлив, скорее всего, повезет и сегодня.

— Не повезет нам сегодня, я не верю в удачу, — проговорил Чак.

— А ты никогда ни во что не веришь. Но я тебе докажу. Чак, смотри! — Билли пригнулся и схватил удилище.

Леска напряглась, натянулась и зазвенела. Удилище выгнулось в руках Билли.

— Чак, Чак, смотри, наверное, очень большая!

Придерживая катушку рукой, Билли медленно вел рыбу к причалу. Чак, отложив свою удочку, следил за борьбой Билли и рыбы.

Леска вздрагивала, натягивалась, ослабевала, но Билли все время подкручивал и подкручивал катушку, подтягивая добычу ближе. Наконец, ярдах в двенадцати от причала, рыба выпрыгнула из воды, ярко сверкнув в ослепительном солнце.

— У-у, Чак, видал, какая огромная? А ты говоришь, нам не повезет.

— Молчи, молчи, Билли, а то сорвется.

— Какого черта я буду молчать? — Билли лихорадочно крутил катушку.

Но вдруг удилище изогнулось, и рыба вновь ушла в глубину.

— Сейчас сорвется! Сейчас сорвется! — судорожно прокричал Билли. — Сорвется, Чак, она уйдет!

— Билли, на этот раз я не полезу в воду, учти. Это не тот случай, мы не на реке, здесь огромная глубина.

— Чак, ну помоги же мне! — кричал Билли.

Чак хотел было перехватить удилище из рук своего приятеля, но тот отошел в сторону.

— Не трогай, Чак, я сам, а то ты потом всем расскажешь, что вытащил эту огромную рыбу.

Билли выругался.

— Ну и сильная, ну и сволочь! Чак, мне кажется, она раз в пять сильнее меня. Как тянет!

Катушка заскрежетала, и леска начала стравливаться дальше.

— Чак! Чак! — кричал Билли. — Сейчас кончится леска, и она уйдет. Она порвет снасть!

— Да черт с ней, Билли, со снастью и с этой дурацкой рыбой.

— Чак! Чак! Так нельзя! — Билли изо всех сил тормозил быстро разматывающуюся катушку. — Чак, у меня сейчас кровь пойдет из пальцев и леска скоро кончится.

— Да брось ты, Билли, — Чак сел на горячие доски причала, — знаешь, мне даже все равно, вытащишь ты ее или нет.

— Тебе все равно, а мне нет.

Чак побежал по причалу, сокращая расстояние между собой и рыбой, которая уходила в глубину.

— Чак, она уйдет под причал, запутается и сорвется!

Рыба остановилась. Билли вновь судорожно принялся наматывать леску на катушку.

— Чак, ну помоги же мне!

— Да пошел ты к черту! Сам занимайся своей идиотской рыбой.

Билли подмотал немного лески. Его лицо обсыпали крупные капли пота, губы судорожно дергались, руки дрожали.

— Чак, она уйдет!

— Я тебе сказал, пошел к черту!

Но Билли не слышал, что ему говорил Чак, он был весь захвачен борьбой с невидимой рыбой. Вдруг у самого причала вода вспенилась, рыба высоко выпрыгнула, изогнулась в воздухе и громко шлепнулась обратно в воду, разматывая катушку. Спиннинг согнулся, катушка затрещала. Билли щелкнул тормоз, и его удилище едва не выскочило из рук.

— Какая сильная!

Но рыба, видимо, уже выдохлась. Билли, придерживая леску, начал наматывать ее на катушку. Он совершал каждое движение с большим трудом, сокращая расстояние между удилищем и рыбой.

Наконец слабеющая рыба сделала еще несколько рывков, стравила немного лески, но Билли, уже охваченный азартом, дрожащими руками подкрутил катушку, и рыба вывернулась уже на самой поверхности. Билли побежал по причалу, немного стравливая леску и ведя рыбу вдоль ряда свай.

— Только не уйди в сваи! Только не уйди в сваи! — кричал он, подбегая к самому берегу.

Чак медленно шел за ним.

— Чак! Чак! — вдруг остановился Билли, невероятно быстро вращая катушку. — Скорее, хватай ее, тут уже мелко! Хватай ее и выбрасывай на берег!

Чак посмотрел на рыбу, бьющуюся на поверхности воды, потом на Билли, на его искаженное азартом лицо, поднял руку и покрутил у виска пальцем.

— Нет, Билли, в воду я не полезу, не хочу.

— Чак, я тебя прошу, помоги!

Но Чак не ответил. Тогда Билли поднял спиннинг и вначале плавно, а потом резче вырвал рыбу из воды. Она описала широкую дугу и глухо упала на горячие доски причала. Билли подскочил к рыбе и прижал ее к доскам.

— Чак, ну и рыба! Ну и гигант! Я таких еще не ловил никогда. Посмотри, посмотри, какая у нее пасть! Посмотри, какие страшные зубы.

Чак подошел и посмотрел на рыбу, которая била хвостом о доски причала.

— Да, тебе повезло, Билли, видимо, удача и в самом деле всегда с тобой.

— Конечно, я же тебе говорил, что нам повезет и обо мне будут говорить, что я классный рыболов. Все будут рассказывать, что приехал какой-то парень из Сиднея и поймал огромную рыбу. Представляешь, как будут все мне завидовать!

— Да, Билли, ты поймал огромную рыбу.

Билли возился, извлекая из пасти крючок.

— У, черт, она даже может и палец отхватить, если сделать неосторожное движение. Даже убивать такую жалко, но придется. Чак, найди, чем ее ударить.

Чак оставался на месте. Билли вырвал крючок из пасти и отбросил в сторону. Он тяжело вздохнул и вытер тыльной стороной ладони вспотевшее лицо. Его глаза горели сумасшедшим блеском.

— Чак, это действительно лучше, чем девочки. Это то, что надо! Найди, найди же скорее, чем ее оглушить.

— Вон лежит камень, — Чак кивнул в сторону берега.

Билли перевел свой взгляд с Чака на рыбу, потом посмотрел на камни на берегу.

— Сейчас я сбегаю, а ты присмотри за ней, чтобы не соскочила в воду.

Чак подошел и стал возле рыбы, а Билли побежал по доскам причала к берегу. Чак смотрел, как тяжело открываются и закрываются жаберные крышки у рыбы, как мелко подрагивает ее полосатый хвост. Рыба еще ярко поблескивала своей чешуей.

Чак подсунул ногу под рыбу и потом носком ботинка сошвырнул ее с причала в воду. Рыба глухо шлепнулась в воду у самого берега. Она несколько мгновений неподвижно лежала на воде, потом изогнулась, судорожно ударила хвостом и в мгновение ока скрылась в глубине.

— Чак! Чах! Ты сволочь! — заорал Билли и швырнул в него белым камнем.

Чак улыбнулся.

— Билли, не расстраивайся, ты ведь поймал ее, зачем она тебе нужна?

— Но я же хотел показать Луизе, показать всем в баре, какую изловил рыбу. А ты мерзавец, Чак, ты меня подвел. Я поймал, я так хотел похвалиться, а ты взял и выпустил ее. Чак, зачем ты это сделал?

— Билли, но ведь мы не сможем ее съесть, правда?

Билли устало опустился на причал. Он обхватил голову руками, сорвал свою идиотскую кепку и, сидя, принялся топтать ее ногами.

— Чак, ты сволочь, ты мерзавец! Зачем выпустил рыбу?

— Да ладно, приятель, успокойся, что ты так расстраиваешься из-за рыбы, как будто она человек. Пускай живет, пускай радуется, плавает. Ты победил ее и радуйся, что она свободна.

— Чак, но я хотел показать всем…

— Билли, ведь я видел, что ты поймал ее, какая теперь разница, где она сейчас.

— Чак, зачем ты это сделал? Я тебе этого никогда не прощу.

— Да ладно тебе, Билли, простишь, не такой это большой грех. Тем более, я думаю, это зачтется нам там, — Чак кивнул головой в небо, — зачтется, поверь.

— Чак, зря, зря ты все это сделал.

— Ладно, приятель, может завтра ты поймаешь еще большую рыбу и я не буду выпускать ее в океан.

— Завтра нас здесь не будет и ты прекрасно об этом знаешь. Ты просто злишься на меня, Чак, и я не могу понять, за что.

— Тебе это трудно понять, Билли, — задумчиво сказал Чак, глядя на горизонт, — и боюсь, ты никогда не сможешь этого сделать.

— Вот сейчас возьму и назло тебе, Чак, пойду и напьюсь — до чертиков. Чак, я буду ходить по набережной и кричать, что мы с тобой убийцы. Все будут шарахаться от меня. Ты будешь пытаться меня угомонить, но я буду вырываться. Ты этого хочешь, Чак?

Чак молча смотрел вдаль. И Билли понял, что приятель сейчас не слышит его слов и тоже обмяк.

— Да ладно, Чак, черт с ней, с этой рыбой, не будем мы ссориться из-за ерунды, ведь правда?

— Да, из-за этого ссориться не стоит, Билли.

— Но какая огромная была рыба!.. — начал Билли и тут же оборвал себя. — Ну и черт с ней, была так была. Чак, все-таки ты лучше, чем эта рыба. Ты мне дороже, чем она, к тому же, Чак, я все еще твой должник, ведь ты же все-таки полез ночью в реку, чтобы вытащить проклятый автомобильный скат.

Стефани выехала на заезженное до блеска черное шоссе, петляющее среди скал и холмов. Она чувствовала, как ее босые ступни упираются в тугие округлые педали машины. Под палящим солнцем преодолевала она подъем за подъемом, глубоко вдыхая запах океана, принесенный легким бризом.

На мысу дорога пошла под уклон вдоль берега, и она притормозила. Воспользовавшись тем, что впереди был короткий прямой участок, Стефани придержала руль коленом, вытащила из сумки завернутую в полотенце бутылку воды. Все так же продолжая вести машину ногами, она открутила пробку и сделала несколько глубоких глотков. Шипящая вода обожгла ей горло, и приятная прохлада разлилась по всему телу.

Впереди был поворот, и Стефани, отбросив бутылку на соседнее сиденье, вновь схватила руль. Машина дернулась перед подъемом и стала преодолевать поворот за поворотом. Поднявшись на перевал, Стефани остановилась и осмотрелась.

Внизу под обрывом расстилался океан, отделенный от скал узкой полоской пляжа. Волны казались отсюда сверху совсем безобидными, они даже напоминали рябь на озере. Далеко позади остался Фрипорт, из-за холмов лишь виднелись башни церкви.

Стефани сняла джип с тормоза, и машина сама спустилась вниз по крутому склону в направлении океана. Выехав на равнину, она направилась вдоль пляжа.

Поднялся сильный ветер, высокая трава пригнулась, выстелившись по земле. Она пересекла мост через реку и на последнем прямом участке прибавила скорость. Впереди дорога вновь забирала круто вверх. Стефани решила преодолеть этот подъем с разгону.

Дорога, искаженная перспективой, казалась вертикально уходящей в небо. Стефани до отказа выжала педаль акселератора, и машина, взревев мощным двигателем, рванула вперед. Мелкие камешки с шумом полетели из-под протекторов. Ветер со свистом срывался с ветрового стекла. Стефани даже немного пригнулась, словно этот ветер бил ей в лицо.

В предвкушении взлета она сжалась, но даже не заметила, как начался подъем. Машина теряла скорость, мотор натужно ревел, и джип упрямо шел в гору.

Стефани прямо-таки уговаривала его:

— Ну, еще немного, давай, давай.

Джип, словно повинуясь ее словам, настойчиво полз в гору. Стефани казалось, что она чувствует, как машину тянет назад. Она откинулась на спинку сиденья и до боли в пальцах сжала руль.

— Еще немного, ну же, — шептала Стефани, до упора вжимая педаль газа.

Машина подрагивала, дребезжала, ревел двигатель. И вдруг Стефани вскрикнула: машина качнулась и завалилась набок. От испуга Стефани отпустила педаль газа, машина резко развернулась на месте и боком начала съезжать с откоса.

Что есть силы Стефани вцепилась в руль и глянула назад. Разгоняясь и высоко подпрыгивая, вниз летело оторвавшееся колесо ее машины. Джип почему-то выровнялся и, не слушаясь управления, покатился с горы. Он мчался все быстрее и быстрее, металл истошно скрежетал, крыло скребло по бетонному покрытию дороги.

На мгновение Стефани отпустила руки, но тут же вновь схватилась за руль.

— Боже, — прошептала она, — это все.

Стефани закрыла глаза и сильно зажмурилась.

Машина вновь качнулась, ее занесло, и она с размаху ударилась задним бампером о скалу так сильно, что Стефани чуть не выбросило из кабины.

И уже не по дороге, а по острым камням джип, подскакивая, переваливаясь и гремя, летел вниз.

Стефани не находила в себе сил, чтобы открыть глаза.

«Боже мой, сколько будет длиться это падение?!»

Машину снова подбросило, Стефани ударилась о дверцу, хрустнул замок.

Дверца открылась и со скрежетом потащилась по земле. Стефани на минуту открыла глаза, не отпуская руль. Чудом она удержалась в машине. Перед ней вырастала белая скала. Стефани попробовала вывернуть руль, но машина не слушалась управления.

Джип подбросило, на какое-то мгновение он оторвался от земли, потом вновь удар, поворот, вновь скрежет, и боком машина врезалась в скалу.

Стефани ударилась головой о руль, но нашла в себе силы, чтобы отнять разбитую голову от руля. Последнее, что она увидела — это брызги крови на ветровом стекле, глубокий обрыв и мелкие-мелкие волны далеко внизу.

Джон неподвижно сидел на белом горячем камне, любуясь переливами волн. Он как-то отстранился от всего происходящего с ним. Хоть до него и долетали крики двух рыбаков, ссорящихся на причале, но смысл слов проходил мимо его ушей.

Джон смотрел на настил причала, на извивающиеся отблески воды на почерневших старых досках. Он слышал только звуки природы: шелест волн, звонкие удары воды в металлические сваи причала. Его завораживала игра бликов на черных досках настила.

Джон встряхнул головой.

«Нет, нельзя так уходить в себя. Но почему? — спросил он сам себя. — Почему я не могу отдаться своим мыслям, чувствам? Почему я все время должен думать о Стефани? А думает ли она сейчас обо мне? Наверное, думает. А может быть, и нет. Но как об этом узнать? Вот она приедет… будет веселой, приветливой, начнет рассказывать, как хорошо ей было одной в бухте. Одной без меня. А мне? Было ли мне хорошо одному? Даже не знаю, может быть. А может, мне и плохо».

Джон сидел у самой кромки прибоя, вода накатывалась на камни, и высохшая серая галька, становилась разноцветной и искристой.

«Совсем как мозаика, — подумал Джон, — только нет такого художника, который бы делал это с таким совершенством, как волна и солнце. К тому же на такой огромной площади».

Джон нагнулся, захватил пригоршню камешков и принялся бросать их один за одним в воду. Они с шумом и шипением уходили на дно.

«Завтра волны вновь выбросят их на берег. Будут ли это те же самые камни или они станут другими? Наверное, они станут другими, — решил он, — и завтра волна сложит вновь вдоль берега гигантскую мозаику. Но это будут другие камни, хотя и останутся прежними. Они лягут на другие места и будет другая мозаика. Поменяется их смысл».

Джон увидел бледно-розовый камень и нагнулся, чтобы дотронуться до него рукой.

И вдруг в глазах у него потемнело, он вскинул руки и судорожно схватил воздух. В груди что-то оборвалось и больно кольнуло. Глаза Джона Кински оставались открытыми, но он ничего не видел.

«Вот и все, — очень спокойно подумал он, — прав был Гарди…»

Джон провалился в круговорот цветных кругов, он вздрагивал, побелевшими губами хватал воздух. Ему казалось, что земля уходит из-под него. Руки Джона загребали камешки, он пытался приподняться, но вновь падал на гальку.

Мельтешение цветных кругов перед глазами не утихало, цвета становились все более яркими, более насыщенными. В ушах стоял неимоверный гул, казалось, что на грудь упала огромная каменная плита.

Но постепенно все стало уходить куда-то в сторону. Джон почувствовал себя свободным от боли, хоть она не оставила его, но сделалась тихой, отстраненной, как будто все происходило не с ним, Джоном Кински, а с кем-то другим, совсем незнакомым ему человеком.

«Наверное, я уже умер», — так же спокойно констатировал Джон.

От этой мысли стало легко, цветная мозаика рассыпалась и вновь собралась перед глазами. Но Джон был уже совсем в другом мире. Он чувствовал мертвую зыбь во всем теле, его слегка подташнивало и все вокруг казалось каким-то чужим. Потом он передернулся, словно от прикосновения мокрого белья к коже, появилось нервное ощущение небритости, которое сменилось чувством опустошенности.

Мозаика снова рассыпалась, и на Джона наползла ночь. Он не сразу понял, что не видит самого себя, не видит своих рук, своего тела. Он существовал только в своих ощущениях и в мыслях.

Вокруг него из темноты возникали стены, на них проступали сперва тонкими линиями, а потом более отчетливо рамы картин. Тех картин, которые он давно не видел.

Из небытия выплывала мебель, тяжелые зеленые портьеры, ковры и звуки. Они тоже возникали постепенно, приходили из глубины этого забытого Джоном жилища. Он вновь был в своей прежней квартире, в той старой, где жил с Магдой и с дочерью.

Вдруг Джон ощутил запах навощенного паркета, он был чрезвычайно резким и отчетливым. Более реальным, чем все остальное. Потом запахло восковыми свечами, и Джон понял, что это не паркет, не свечи, это горят в большом камине дрова.

Огонь карабкался по сухим поленьям, облизывал их и превращал в пепел. Все происходило чрезвычайно быстро. И вот уже холодная зола лежала за решеткой камина.

Позади себя Джон услышал шаги и понял, что не может обернуться. Он хотел повернуть голову, но его взгляд оставался неподвижным.

Он видел все тот же камин и холодную золу, рассыпанную на колосниках. Шаги приближались, становились громкими и отчетливыми и вдруг затихли совсем рядом с ним. Джон почувствовал холодное прикосновение.

— Джон, это я, — услышал он голос.

— Кто?

— Это я, — прозвучало вновь.

И перед Джоном возникла рука, тонкие пальцы, длинные отполированные ногти. Рука повернулась к нему ладонью, и сверкнуло узкое обручальное кольцо.

— Это я.

— Магда? — выдохнул Джон.

— Джон, ты забыл меня.

— Я? Я никогда тебя не забывал.

— Джон, ты обманываешь, ты больше не помнишь ни меня, ни нашу дочь.

Джону стало невыносимо слышать этот голос. Ему сделалось больно, нестерпимая боль обожгла все его сознание.

— Я помню вас, Магда, я никогда не забывал.

— Раньше, Джон, ты вспоминал обо мне по ночам, а теперь нет. Я больше не слышу твоих мыслей, а слышишь ли ты мои?

Джон не знал, что ответить.

— Ты стал холодным, Джон.

Кински вновь ощутил прикосновение.

— Ты очень холодный, ты остываешь, ты превращаешься, Джон, в большой кусок льда, безразличный ко всему, кроме самого себя.

— А ты, Магда? Где ты, почему ты не показываешься?

Рука сделала легкое движение перед лицом Джона и закрыла ему глаза. И тут Джон ясно увидел: перед ним стояла женщина, ее волосы были опущены на лицо, и он не мог разобрать ее черт. На женщине не было ничего, и ее тело казалось смертельно бледным и светилось изнутри.

— Кто я? — спросила она из-под водопада волос.

— Ты — Магда, — сказал Джон.

Послышался нервный смех.

— Нет, ты не угадал.

— Ты — смерть.

— Нет, — вновь послышался смех. — Я — Магда, но ты — не Джон.

— А кто я?

— Подумай.

— Я — Джон Кински.

— Нет, неправда. Ты больше не Джон, Джон остался лежать на берегу океана возле горячего камня, похожего на череп буйвола, а ты — не Джон, точно так же, как я не Магда, — женщина откинула волосы с лица.

— Ты Стефани!

— Да, но это не мое лицо. Я его взяла в долг у твоей жены.

Женщина вновь провела ладонью перед лицом и мгновенно преобразилась: перед ним была Магда.

— Ты испугался? — засмеялась она. — Мы обе тебя любим, но от этого не легче ни мне, ни ей.

— Так легче мне, — сказал Джон, — я хочу, чтобы вы любили меня все время, а я буду любить вас.

— Так не бывает, — сказала Магда, — можно любить только кого-нибудь одного.

— Почему? Я люблю вас двоих.

— Нет, Джон, если любишь кого-то, то думаешь о нем, а думать о двух женщинах одновременно невозможно, согласись с этим.

— Что же мне тогда делать?

— Зачем? — спросила Магда.

— Что мне сделать, чтобы ты была спокойна и чтобы она была спокойна?

Магда молчала.

— Я должен умереть? — спросил Джон.

Женщина отрицательно покачала головой.

— Нет, это было бы слишком просто, Джон.

— Я должен жить?

Женщина вновь покачала головой.

— И это было бы слишком просто. Джон, ты решил, что твоя прежняя жизнь кончилась и ты начал новую. Но ты-то остался самим собой? В тебе присутствую я, дочь…

— Но теперь во мне есть Стефани — возразил Джон.

— Да, а через тебя и я вошла в нее. Неужели ты не понял, Джон, что Стефани — это тоже я?

— Но ты мертва, Магда.

Женщина вновь опустила на лицо волосы и протянула к Джону руки.

Он ощутил холод, идущий от ее ладоней и, как казалось Джону, громко закричал:

— Мама!..