Прощай, Эдем! Книга 1: Стефани

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Чак и Билли наконец-то выезжают в Редбридж. — Долгую дорогу может скрасить только разговор о женщинах. — Джилли, набитый автобус, тряская дорога и… — При свете шум волн не кажется таким загадочным. — Гараж мистера Томпсона. «Так вот почему Джон и Стефани так редко выходят из номера!» — догадался владелец гаража.

Проехав миль двадцать в молчании, Чак и Билли посмотрели друг на друга.

— Что ты такой невеселый, Чак?

— Да не знаю, честно говоря, чему радоваться, Билли.

— Я не о том говорю, что надо радоваться. Просто развесели меня чем-нибудь.

— Тебя развеселить? Да ты что, с ума сошел? Что я тебе, клоун?

— Хотя бы расскажи что-нибудь, дорога будет легче.

Билли нервно барабанил тонкими пальцами по приборному щитку.

— О чем тебе рассказать?

— Расскажи о женщинах.

— О женщинах? — Чак посмотрел на Билли, потом вновь уставился на дорогу. — О женщинах… О женщинах это ты мастер рассказывать, а я, признаться, их не очень люблю.

— Да ладно тебе, не очень любишь… Эту, небось, трахнул ночью?

Чак вновь взглянул на Билли и кивнул.

— А что мне оставалось? Ты же ловил рыбу.

— Так ты расскажешь или нет? А то от тоски сдохнуть можно. Если не будешь говорить, я начну пить виски.

— Э нет, пить мы пока не будем. Только когда доберемся до Редбриджа.

— Тогда рассказывай.

Чак задумался. Дорога летела под колеса их зеленого форда.

— Говоришь, о женщинах?

— Ну да. Об убийствах я с тобой разговаривать почему-то не хочу.

— Лучше бы я тебе рассказал об убийствах.

— Нет, Чак, избавь меня. На работе, да еще о работе разговаривать, — это уж слишком!

— Так и быть, я расскажу тебе одну историю, правда, она мне и самому кажется довольно странной.

— Расскажи, я очень люблю всякие странные и загадочные истории, в особенности связанные с какими-нибудь извращениями.

— Да ты что, Билли, с ума сошел? Разве я похож на извращенца?

Билли посмотрел на Чака:

— Нет, на извращенца ты, пожалуй, совсем не похож. Эдакий здоровый мужик. Извращенцы, обычно, такими не бывают.

— Вот и я говорю, так что не надо ко мне цепляться с этим.

— А я и не цепляюсь, Чак. Ты будешь рассказывать или я достаю виски?

— Я тебе сейчас как достану, так ты забудешь, где находишься!

— Ладно-ладно, Чак, успокойся. Рассказывай.

Чак наморщил лоб:

— Знаешь, Билли, начало я тебе не буду рассказывать, потому что это тебе все равно ни о чем не скажет. Итак, как-то я выехал по одному делу, выехал на рейсовом автобусе.

— Ты на рейсовом автобусе? Разве такое бывает?

— Это было очень давно, я был помоложе.

Билли кивнул.

— Ну-ну, так я слушаю историю, а ты городишь какую-то ахинею.

— Меня должны были ждать на вокзале. Я вышел из автобуса с саквояжем в руке и осмотрелся. Меня пригласила одна старушка, она хотела уладить дело со своим наследством. Но старушка встречать меня не пришла, я бы ее узнал. Я подумал, что она где-то рядом, и начал осматривать всех встречавших. Но перед автовокзалом никого не было и мне показалось, что обо мне забыли.

Я тогда подумал, что старушка слегка сумасшедшая и зря я трясся в этом мерзком рейсовом автобусе целых сто миль. Тогда стояла страшная жара. Я как сейчас помню, как вспотел в этом разбитом автобусе.

Я стоял посреди площади, потом вытащил из кармана платок и вытер вспотевшее лицо. Солнце, Билли, пекло вовсю, ты даже не можешь себе представить, какая жара стояла в этом городке. Я уже решил спросить про дорогу и добираться собственными силами, но в этот момент заметил молодую девушку, которая пряталась в стенной нише.

Меня тогда удивило, что она так просто стояла в этой нише и смотрела на меня. Мне даже показалось, что она прячется. А может быть, ей было нечего делать и она проводила время, рассматривая приезжающих.

— Чак, это никакая не история, это просто ахинея. И от нечего делать ты несешь мне всякую ерунду.

— Нет, ты послушай дальше. Так вот, эта девчонка смотрела мне прямо в глаза, и я подошел к ней. Еще там, на площади, мне подумалось, что она слишком любопытна для своего возраста. Я посмотрел на нее, отвернулся и пошел на поиски какого-нибудь человека, чтобы разузнать, как добраться до дома этой сумасшедшей старушки, которая вызвала меня. И, знаешь, когда я уже вошел в здание автовокзала, кто-то довольно робко дотронулся до моего рукава.

Я оглянулся; это была та самая девушка. Она мне сказала, что ее зовут Джилли и что ей велели встретить меня. Знаешь, Чак, все время, когда она говорила, ее глаза были опущены.

Я спросил, не мать ли прислала ее, и она сказала, что да. И тут же добавила, что нам надо сесть еще на один автобус и ехать. Я тогда удивился, что у старушки такая юная дочь. Правда, и я тогда был еще довольно молодым.

Девушка смущенно поглядывала на меня, а я поинтересовался, далеко ли ехать. Она отрицательно покачала головой, так и не подняв глаз. А я, сам не зная почему, заподозрил, что девушка что-то задумала.

«Ну что ж, — говорю я, — на автобусе так на автобусе. Поехали».

Она кивнула и легко зашагала впереди меня. Я молча следовал за ней и все время рассматривал ее фигуру. На ней, Билли, было простенькое красное платье, слишком короткое для нее. Оно едва закрывало колени. Руки и икры были обнажены, кожа золотилась от солнца.

Я отметил про себя, что у нее какая-то кошачья поступь. Ее черные волосы, зачесанные назад и собранные в хвост, доходили ей до талии. У нее было почти совсем созревшее, уже тяжелое тело, а лицо… Знаешь, Билли, бывают такие лица у женщин, очень детские, но что-то не вязалось с ее лицом, скорее глаза. Это были глаза уже взрослой женщины.

Я тогда спросил, как она меня узнала. Она посмотрела на меня и ответила: «Мама описала вас».

На площади перед вокзалом стояла очередь на автобус. Очередь была очень длинной. Я и Джилли оказались в этой бесконечной очереди последними. Я предложил взять такси, но Джилли покачала головой и сказала, что надо ехать на автобусе.

Каким-то чудом мы смогли втиснуться в этот автобус. Джилли смотрела перед собой как бы в пустоту и по-прежнему не поворачивалась ко мне. Я тогда подумал, что ей не хочется со мной разговаривать, но мне нравилось, что она не пытается нарушить наши отношения, что она относится ко мне с каким-то уважением. Возможно, мать рассказала ей, зачем она вызвала меня.

— Послушай, Чак, это было в то время, когда ты работал частным детективом?

— Да, я как раз только начинал.

— Тогда все понятно.

— Но у меня тогда еще не было даже лицензии. Кое-как я втолкнул Джилли на подножку автобуса, а сам примостился за ней. Я не мог сделать ни шага. У меня была только одна возможность, поставить ногу и обеими руками ухватиться за поручни. Так вот, Билли, я думал, что навряд ли удержусь до следующей остановки, но кто-то крикнул: «Подвинь-ка ноги еще!» Я не мог этого сделать, потому что мне мешали ноги Джилли.

Тогда какой-то здоровенный мужик толкнул меня в спину, начал кричать и ругаться. Он попытался просунуть свою ногу между мной и Джилли. Я изловчился и немного подвинулся к девчонке. И, представляешь, мое бедро оказалось зажато между бедрами Джилли. Дверь с трудом захлопнулась. Мне показалось, что я задыхаюсь. Я пробовал занять лучшее положение, увлекая за собой плотно прижатую ко мне Джилли. Опять послышались недовольные голоса. Спина Джилли так плотно прижалась ко мне, что я сквозь тонкую ткань ощутил всю горячую жизнь ее тела.

Представляешь, Билли, молоденькая девушка плотно-плотно прижимается ко мне в душном автобусе?

— Ну что ж, ты ее и трахнул прямо в автобусе?

— Да нет, Билли, я не о том. Слушай дальше.

— Давай-давай. Уже интересно.

— Автобус покатил вперед. И, знаешь, мне было не до того, чтобы смотреть в окошко. От этой Джилли исходил такой сильный запах… Знаешь, запах этот мне понравился, хотя я не люблю запахов духов и одеколонов.

На затылке, у самой границы волос, у этой девчонки была маленькая такая родинка. Она, наверное, даже не знала о ней. Но кто-то, конечно, ей об этом расскажет, и я ощущал всю ее чувственность, словно стекавшую с плеч. Ниже, там где они соприкасались совсем тесно, тело ее жило какой-то смутной жизнью. Она совсем не пыталась отстраниться.

Когда автобус подпрыгивал на выбоинах, мы еще теснее прижимались друг к другу, и у меня возникло неясное ощущение, что она легонько сжимает мое бедро. Она была в каком-то нервном напряжении.

— Ну давай, давай, быстрее рассказывай, Чак, не тяни!

— Не спеши, Билли, все по порядку. Постепенно пассажиры утрамбовались, и вдруг мне показались, что наше тесное соприкосновение вот-вот закончится. Но девушка не пыталась не только освободиться, наоборот, постепенно свыклась с этой близостью, сживалась со своим бесстыдством.

Наконец, она выбрала нужное положение, воспользовавшись дикой давкой. Я решил, что такое насильное объятье ей нравится, и не увидел в этом ничего плохого.

Автобус остановился. Несколько пассажиров сказали, что им надо выйти, и пришлось их пропускать. Я с каким-то сожалением отделился от Джилли, затем спустился на землю. А Джилли и еще несколько человек вышли.

Когда я вновь влез в автобус, то не сразу понял, почему Джилли стояла лицом ко мне. Хотя давка стала меньше, мне показалось, что она усилилась. Лицо девушки было рядом с моим лицом, она немного отвернулась и, не зная куда смотреть, опустила глаза.

Иногда ее лоб касался моей щеки. Я заметил, что на ней не было лифчика; ее груди, чуть распластанные на моей груди, были твердыми и горячими. Из-за выбоин на дороге, соски ее, как два жестких желудя, впивались мне в кожу.

Я почувствовал, что у меня возникает желание. А Джилли не сразу осознала это. Я спросил сам себя — представляешь, Билли, я тогда был еще наивным — я спросил у себя, понимает ли она, что происходит с нами. Но ее взгляд убегал в сторону.

Еще у вокзала я заметил, что невинности во взгляде этой девчонки не было. Иногда я чувствовал, как вздрагивает ее живот, в какое-то мгновение она прижималась ко мне самым низом живота, а я ощущал всю ее скрытую, но пока еще сдерживаемую силу.

Мое желание, Билли, ты представляешь, стало явным. Его выдавали мои джинсы. И тогда я подумал, что теперь ничто не может скрыть от этой девчонки мою страсть. А она могла быть смущена внезапным откровением моего желания.

Мне показалось, что все в ней вспыхнуло, всем своим тесно прижатым ко мне телом она стала искать нового сближения. А лицо ее по-прежнему оставалось далеким и невозмутимым. И хотя глаза ее были опущены, она, искоса поглядывая на меня, заметила, что я не свожу с нее взгляда.

Быть может, ей не нравилось, что я нарушил ее затворничество, и тогда я подумал: «Ей, вероятно, кажется, что я ее презираю». А потом, после того как она на мгновенье прикрыла глаза, словно засыпая, понял: ей хочется остаться наедине со своим желанием.

— Ну ты, Чак, рассказываешь!

— Нет, Билли, это на самом деле было со мной.

— Ну ладно, давай дальше, по-моему, ты дошел до самого интересного.

— Так вот. Тело Джилли было каким-то медленным, и оно принялось совершать едва заметные движения: она то отходила, то вновь прижималась ко мне. Мне захотелось посмотреть на ее лицо. Я глянул: оно застыло, только подрагивали ноздри, а глаза были полуприкрыты, как будто она хотела выдать свою сонливость за действие жары.

Это длилось до того мгновенья, пока ищущая друг друга плоть не вошла в тесное соприкосновение: Джилли напряглась и застыла без движения, словно без оглядки покоряясь мне. Автобус остановился. Она без всякой спешки оторвалась от меня и сказала; «Мы приехали».

— Не понял, Чак. Как приехали?

— Ну автобус остановился, и мы приехали.

— Так что, ты даже ее не трахнул?

— А как я ее мог трахнуть в набитом людьми автобусе?

— Чак, ну и истории ты рассказываешь, полная ерунда!

— Знаешь, Билли, я ее трахнул все-таки, но уже потом, в доме этой старухи, на конюшне. Но это уже совсем другая история.

— Слушай, Чак, лучше бы ты рассказал мне вторую историю, про конюшню, эта какая-то скучная и неинтересная.

— Самое странное, Билли, что именно эта близость с Джилли мне помнится куда больше всех других встреч. Я запомнил ее, а остальное забылось.

— Ну конечно, — вздохнул Билли, — я тоже многих женщин забываю, а какие-то из них запоминаются почему-то на всю жизнь.

— Да, Билли, вот так произошло и у меня. Ты, конечно, можешь сказать, что такая история больше подходит мальчику, чем мужчине, но в том-то ее и прелесть.

Чак пристально всмотрелся в дорогу, которая летела под колеса их зеленого форда. Билли откинул голову на спинку сиденья и стал смотреть в низкий потолок машины.

— Чак, — наконец сказал он.

— Что? Ты хочешь еще одну историю? Они же тебе не нравятся.

— Да нет, я вот все время думаю о ночи, когда мы с тобой ловили рыбу.

— Это ты ловил рыбу, а я был с Нолой.

— Ну и как она, ничего?

— Ты же сам ее попробовал.

— Ай, Чак, я не про это. Помнишь про наш разговор? Помнишь, я тебя еще спросил, можешь ли ты кого-нибудь убить просто так, для удовольствия?

Чак качнул головой.

— Я же сказал тебе, что нет.

— А я все время возвращаюсь к этим мыслям, — задумчиво проговорил Билли. — Я, наверное, начинаю стареть, Чак, и что-то меняется в моей душе, хотя, я думаю, мы с тобой навсегда останемся прежними. Единственное, что меня останавливает, так это боязнь тюрьмы.

— Да, я тебе не завидую, — проговорил Чак.

— Да, я бы хотел вычеркнуть эти четыре года из своей жизни, забыть о них, но ничего не получается.

— Да хватит тебе, Билли, грустить. Не так уж все и плохо.

Стефани так и заснула, запрокинув голову, задрав подбородок словно лежала под солнцем на пляже. А потом повернулась к Джону и свернулась калачиком.

Джон не спал. Он прислушивался к ее ровному дыханию и думал о прошедшем дне.

«Возможно, ты все равно не смог бы начать работать сегодня и, наверное, лучше всего, что не вспоминаешь о работе и наслаждаешься тем что есть. Когда будет нужно, тогда и начнешь. И ничто тебе не помешает. Последняя выставка удалась, и ты сможешь написать картины для новой, картины, которые будут лучше прежних.

Конечно, сегодняшнее сумасбродство — забавное, хотя кто знает, что в этой жизни баловство, а что — всерьез. Пить бренди днем — никуда не годится, конечно, а простые аперитивы уже кажутся пустяком. Это скверный признак.

Но как красива Стефани во сне! И ты тоже заснешь, потому что на душе у тебя спокойно. Ты ничего не променял на деньги. Все, что она говорила о деньгах, — правда, все до последнего слова. Какое-то время ты сможешь жить беззаботно. Что там она говорила о крахе?»

Потом он устал вспоминать, посмотрел на нее и легко, чтобы не разбудить, коснулся губами щеки. Он очень любил ее и все, что с ней связано, и уснул, думая о ней и о том, как завтра они загорят еще сильнее, какой смуглой станет ее кожа и какой загадочной может быть Стефани.

Он чувствовал, что любит ее всем своим сознанием, всем своим телом, каждой клеточкой своей кожи, каждым прикосновением пальца.

Мужчина и женщина сладко спали, а за окном шумел ветер. Тяжелые волны океана накатывали на берег, с шумом разбивались о него и медленно отходили назад. Скрипели у причала рыбацкие шхуны, стучал о мачты и о борта такелаж яхт, плескались волны.

Они не слышали, как затемно к берегу шли, негромко переговариваясь, рыбаки, как тихо скрипели уключины лодок, когда те отчаливали от берега. Они сладко спали. Джону снился необитаемый остров с высокими раскидистыми деревьями. А Стефани видела Эдем, видела огромное поместье, видела своих детей.

Она даже плакала во сне. Но ни Джон, ни Стефани не видели этих слез: мягкая подушка легко впитывала влагу. Женщина все теснее прижималась во сне к мужчине. Она инстинктивно подбиралась к нему, а Джон, положив свою горячую ладонь ей на плечо, видел во сне, как раскачиваются в далеком синем небе кроны высоких деревьев. И ему тоже казалось, что он лежит на пляже под лучами палящего солнца.

Наутро Стефани и Джон опять-таки были голодны. Они не спешили подниматься с кровати. Стефани долго лежала, глядя в потолок, смотря на яркие солнечные блики, которые причудливым узором ложились на идеально ровную белую поверхность.

— Ты голоден? — наконец, спросила Стефани, продолжая глядеть в потолок.

— Конечно, как всегда, — ответил ей, улыбаясь, Джон.

— Ну тогда в чем дело? Чего же мы лежим?

Стефани нехотя поднялась с кровати, накинула халат и прошла в душ. Джон, лежа в постели, видел сквозь приоткрытую дверь, как Стефани стоит под упругими струями воды, запрокинув назад голову. Он видел, как она улыбается и все пытался угадать ее мысли.

«Интересно, о чем она думает? Почему она никогда не заговаривает первой о своих детях? Такое впечатление, что она осталась в мире совсем одна. Но и я же не очень-то откровенен с ней. Мы, кажется, говорим обо всем, кроме как о своей жизни, о своей прежней жизни, — уточнил для себя Джон Кински. — А может, у нас и не было прежней жизни? Может, мы, прежние, уже мертвы? А я и Стефани — это сейчас совсем другие люди, у которых нет ни прошлого, ни будущего, а есть только сегодняшний день. Ведь, в самом деле, существует только сегодня. А завтра… завтра нет. Каждое завтра после полуночи становится сегодня, и оно никогда не наступает. И все сделанные картины существуют только в прошлом.

Почему я опять подумал о картинах? — остановился Джон, — почему я вновь и вновь возвращаюсь к ним? Я же ведь поехал сюда, чтобы забыться и не думать о них, а они вновь встают в моих глазах, и я уже представляю себе, как нарисовал бы то или другое, как засветился бы на моих полотнах океан, каким глубоким и прозрачным было бы небо… Но эти мои картины, они же никому не нужны, кроме меня самого. А все, что пишут о них критики, — ерунда. Это все нужно им, а не мне. Я сам знаю себе цену, знаю, на что способен, знаю свой потолок, знаю, выше чего мне не подняться. Хотя очень хочется… Вот это-то и угнетает меня, от этого я и хочу убежать, и бегу на край света. Может, это и свело меня со Стефани?»

Но тут грустные мысли Джона прервал голос Стефани, которая, перекрывая шум воды, крикнула:

— Джон, а тебе нравится по утрам мыться горячей водой?

— Почему горячей? — лениво ответил Джон, — если утром помыться горячей водой, то вновь захочется спать. Я всегда моюсь только холодной водой.

— Но холодная вода — это же ужасно! — сказала Стефани.

— Не более ужасна, чем кипяток.

Джон поднялся и подошел к приоткрытой двери ванной. Стефани переступила край низкой ванны и, не закручивая краны, прошла в комнату. Джон некоторое время молча стоял, глядя на то, как Стефани оставляет влажные следы на паркете.

«Нет, нужно быстрее помыться и идти есть. Так недолго и умереть, — подумал Джон, становясь под душ и улыбаясь своей мысли. — Это будет не лучшая из смертей».

За завтраком Стефани и Джон одновременно пришли к выводу, что местное вино — лучший напиток. Лучший в том смысле, что идеально подходит для местного климата. Плотно позавтракав, Джон спросил у официанта:

— А нельзя ли где-нибудь взять напрокат автомобиль?

— Да, в гараже Томпсона. У него есть три машины. Правда, не ахти какие, но для местных дорог вполне подойдут. Вы же не собираетесь ехать по автостраде?

— Конечно же нет, — рассмеялась Стефани, — мы поедем вдоль побережья.

— У него есть машина с приводом на все четыре колеса? — поинтересовался Джон.

— У него есть небольшой джип, довольно, правда, потрепанный, но, думаю, он не подведет.

— А где это? — спросила Стефани.

— Да тут совсем неподалеку, за гаванью, — официант показал рукой в открытое окно туда, где за частоколом мачт шхун и яхт виднелось приземистое здание белого цвета. — Это вон там, видите?

— Да, спасибо, мы непременно воспользуемся вашим советом.

Джон и Стефани не спеша пошли вдоль набережной. Шум волн уже не казался таким загадочным, крики чаек только раздражали и сделались назойливо-будничными.

Наконец, они миновали гавань и вышли к тому месту, где городок кончался. Дальше расстилалась выжженная солнцем равнина, с редкими куполами холмов. Невысокое белое здание лишь отдаленно напоминало гараж: у него было всего лишь три стены. А крышу легко можно было назвать навесом.

В полутемном помещении тускло поблескивали бамперы трех подержанных машин. Владелец гаража, мистер Томпсон, сидел в тени навеса на колченогом стуле и лениво покуривал дешевую сигарету.

«Какой живописный тип, — подумал Джон, — его легко было бы написать».

Владелец гаража приоткрыл один глаз и искоса глянул на Джона и Стефани. Мистер Томпсон узнал их по описанию. Ведь в городке в это время года туристов почти не было, а те немногие отдыхающие, которые решились провести отпуск на побережье, были известны всем.

Он только удивился, почему эта пара так поздно пришла к нему, ведь по его расчетам на исследование Редбриджа у тех должно было уйти максимум день или два.

Мистер Томпсон не спешил начинать разговор. Он любовался Стефани, ее длинными загорелыми ногами, тяжеловесным бюстом, который угадывался под свободной рыбацкой блузой.

«Повезло же ему, — мистер Томпсон покосился на Джона, — вот мне бы такую женщину! Я бы знал, что с ней делать, а этот тип, по-моему, только скучает рядом с ней. Хотя теперь ясно, — признался сам себе мистер Томпсон, — почему они так долго не появлялись у меня. С такой женщиной не стоит отходить далеко от постели. С ней можно вообще провести несколько месяцев под одеялом».

Стефани словно бы отгадала тайные помыслы мужчины и взяла Джона под руку. Тот, наконец вспомнив, зачем они забрели в этот живописный уголок городка, обратился к владельцу гаража:

— Это вы мистер Томпсон?

— Конечно я. Правда, у нас есть еще один Томпсон, но вряд ли он вам может понадобиться. Он — ветеринар, а такие люди, как вы, по-моему, к ним никогда не обращаются.

— Почему вы так решили?

— Потому что с вами нет ни собаки, ни кошки, а лошадей вы, конечно же, сюда с собой не привезли.

— Это мысль, — сказала Стефани, — неплохо было бы покататься здесь верхом. Джон, ты умеешь ездить верхом? — неожиданно спросила Стефани.

— Нет, мне как-то не приходилось служить в кавалерии, и в цирке я тоже не работал.

— Я тоже не служила в кавалерии и не работала в цирке, а ездить верхом люблю.

— Ну что ж, у богатых свои причуды, — развел руками Джон.

— Да нет, это просто замечательно — скакать верхом! — воодушевилась Стефани. — Это чем-то напоминает любовь, только это несколько другое.

— Другое в чем? — осторожно спросил Джон.

— Это другое — в ощущениях.

Наконец, Стефани снова вспомнила, что они с Джоном не одни.

— Извините, мистер Томпсон, — сказала она, — мы просто с мужем немного одичали за последние дни и перестаем замечать окружающих.

— Это бывает, — кивнул владелец гаража, — тут все забывают о своих горестях и несчастьях, тут все счастливы. Это такое место.

— Все счастливы? — спросила Стефани. — Неужели есть такие места, где счастливы все?

— Нет, тут счастливы только те, кто приезжают отдыхать. Я бы, наверное, тоже был бы счастлив, если бы приехал в большой город отдохнуть. Как я понимаю, вы пришли ко мне не для того, чтобы поболтать? — вернулся на землю мистер Томпсон.

— Безусловно, нас интересует машина.

— Вы надолго хотите ее взять? — спросил мистер Томпсон.

— Не знаю, мы еще не решили, — ответила Стефани и взглянула на Джона, спрашивая: — Как ты считаешь?

— По-моему, можно взять на неделю. Больше мы вряд ли высидим здесь. А если хотите, мы можем просто купить ее у вас.

— Нет, что вы, — сказал мистер Томпсон, — брать большие деньги за такие старые машины я не могу. Да и вообще, я к ним привык и они еще послужат мне, да и вам тоже. Выбирайте, какая лучше. Вам для далеких поездок или просто отъехать на несколько миль, чтобы скрыться с глаз любопытных?

— Нам нужно и для того, и для другого, — уверенно сказала Стефани.

— Тогда берите вот этот джип. Он, конечно, неказист с виду, но у него мощный мотор, а главное, широкие и мягкие сиденья.

— Они откидываются? — поинтересовался Джон.

— Я думаю, вам это не понадобится, но, при желании, можете и разложить.

Мистер Томпсон провел Стефани и Джона в гараж, лукаво улыбнулся, похлопав по протертой коже обивки сиденья.

— Ну что ж, сколько вы хотите за вашу машину, если мы берем ее на неделю?

Лицо Стефани внезапно сделалось отстраненным и деловым. Джон с испугом посмотрел на нее. Его всегда пугало то, когда Стефани начинала говорить о деньгах и рассказывать о своей компании. Но тут же Стефани спохватилась и приветливо улыбнулась мистеру Томпсону.

— Так сколько вы хотите?

Владелец гаража немного задумался:

— Знаете, сейчас не сезон, и поэтому брать дорого мне как-то неудобно, но, с другой стороны, и заказов у меня мало…

Не торгуясь, Стефани уже хотела было вытащить портмоне, как Джон остановил ее:

— Я сам расплачусь, ладно?

Стефани хотела возразить, но потом спохватилась:

— Конечно.

Джон взял за локоть мистера Томпсона и отвел его в сторону.

— Тебе совсем не обязательно знать, сколько я заплатил, — сказал Джон, вернувшись к Стефани с ключом в руках.

— Знаешь, я так давно не водила машину, что боюсь разбить ее о первый же попавшийся столб.

— Да нет, в этих краях не так уж много столбов. Тебе, Стефани, и не придется вести машину, ведь мы, по-моему, с тобой договаривались, что за рулем буду сидеть я?

— Неужели? — изумилась Стефани. — Когда это мы с тобой успели договориться?

— Ночью. Ты что, забыла?

— Не знаю, — удивилась Стефани, — по-моему, ночью мы говорили о другом.

— Да, о другом, но ты, наверное, уснула и просто во сне кивнула мне головой.

— Хорошо, дорогой, я согласна. Кивнула так кивнула.

Джон сел в джип, завел машину и выехал из гаража. Он сделал пробный круг по двору и удовлетворенно кивнул мистеру Томпсону.

— Машина что надо. Мотор работает отлично.

— А как же! — воскликнул тот. — И, заметьте, бензина я залил полный бак.

— А где у вас можно заправиться?

— Приезжайте ко мне в гараж, я вас заправлю. Если хотите, могу дать про запас две канистры.

— Возьмем? Ведь неизвестно, куда нас с тобой занесет, — предложила Стефани, садясь рядом с Джоном на скрипучее сиденье.

— Конечно возьмем.

Томпсон удалился под навес, принес две красные канистры, тяжело забросил их в кузов джипа. Джон хотел расплатиться, но Томпсон махнул рукой:

— Это входит в те деньги, которые вы мне уже дали.

— Тогда нет проблем.