Просто мы научились жить

Глава 23.

Инна лежала на кровати, свернувшись калачиком, и слушала доносящиеся из кухни звуки скандала. Леша выяснял отношения со своими родителями – они не понимали, как можно учитывать желание ребенка жить в городе с мамой, если «тут такой воздух, и она под присмотром». Леха поначалу пытался объяснить, но уже через полчаса разговор перестал быть хоть сколько-нибудь интеллигентным и крики стали звучать гораздо чаще, чем спокойные слова.

Рассеянно подумав – как хорошо, что Даша с Лекой играют во дворе и не слышат всего этого, Инна переключилась мыслями на собственных родителей, и это заставило ее и без того болезненное сердце сжаться еще сильнее.

Она не разговаривала с отцом три недели, но слова, что он сказал тогда, до сих пор набатом звучали в ушах:

– Она не любит тебя, Инна. Прими это. Это правда и ты не сможешь этого изменить. Можно заставить влюбиться, можно заставить дружить, можно даже заставить ненавидеть, но заставить любить – нельзя.

Самое ужасное, что она понимала – да. Да, это правда. И каждое папино слово было правдой. И именно поэтому, потому что даже в такую минуту он не стал лгать, она чувствовала сейчас это невообразимое сочетание любви и ненависти одновременно.

– Ты мой отец, и я люблю тебя, – прошептала она в потолок, – но даже сейчас ты не стал меня жалеть. И за это я тебя ненавижу.

Так было всегда, и во всем – он был рядом, да, конечно, был. И на него можно было опереться, и он никогда не лгал ей. Но иногда ей очень хотелось, чтобы ее просто пожалели. Посидели рядом, поплакали над сломанной куклой или двойкой за экзамен. Без объяснения ситуации, без понимания, без правды – просто с чувствами. Но – увы. У нее был самый лучший в мире отец. Но правду он ставил выше любви.

И Инна росла такой же. Собранной, открытой для общения, но закрытой для близости. И – парадокс – Лиза стала первой, с кем она по-настоящему сблизилась. Даже с Андреем было иначе. С кем угодно было иначе.

А теперь пришла расплата. То, о чем Инна подозревала всегда, ударило ее посильнее самого сильного удара в мире: оказалось, что за близость платить приходится болью.

И конечно, это очевидно – ведь чем сильнее пускаешь человека в душу, тем больнее он может тебе сделать, но одно дело знать это в голове, а другое – ощутить вот так, всем сердцем, каждой подушечкой пальцев, каждой слезой и каждым вдохом. Когда не остается сил ни на что, когда нет надежды, и одна боль заполняет собой все пространство.

Позвонила Леля. После того, как она проводила тогда Инну с Дашей до машины, и поехала домой, взяла за моду звонить по два раза в день – спросить, как дела, и «не вытворила ли еще чего-то эта…». Продолжение фразы Леля благополучно проглатывала – Лиза все еще оставалась женщиной Инны Рубиной, и употреблять в ее адрес эпитеты, следующие за «этой», было строго запрещено.

– Страдаешь? – Сегодня Лелин голос звучал глухо – простыла она что ли?

– Страдаю, – согласилась Инна, продолжая лежать на кровати и смотреть в потолок, – Леха с родителями доругается сейчас, и домой поедем. А ты? Болеешь?

– А я, Инка, курю! – Почему-то это прозвучало так гордо, что Инна даже засмеялась.

– И что? Ты куришь последние лет двадцать, безостановочно. Что в этом необычного?

– Необычного в этом то, что я курю не нормальные сигареты, а правильные, без никотина!

– Травку что ли? – Инна перевернулась на живот и согнула ноги в коленях. В открытое окно комнаты залетел ветерок и принялся гулять по ее голой спине.

– Да не травку! – Возмущению Лели не было предела. – Ну такие, электронные сигареты, никогда не видела что ли?

– Нет.

– В них камфара, амфара, еще какая-то дрянь, в общем, я с их помощью курить бросаю.

Ветерок погулял и снова исчез куда-то. Инна молчала. Она хорошо знала, что Леля бросает курить примерно раз в месяц, и пробует все, что чисто теоретически может ей в этом помочь – начиная от пластырей и заканчивая книжкой Аллана Карра, которую Леля, вдохновленная заявлением автора «не бросайте, пока не дочитаете книгу» читала ровно два года.

– Ну чего молчишь? – Поинтересовалась Леля и видимо постучала сигаретой о трубку – такой раздался странный звук. – Все страдаешь?

– Лель. Тебе что нужно, а?

В трубке замолчало, постучало, и замолчало снова.

– Да я так, просто… Потом позвоню.

И положила трубку.

Инна с удивлением послушала гудки, и тоже выключила телефон. Странно, что это на нее нашло? Обычно уж кто-кто, а Лелька за словом в карман не лезла, и уж чтобы она не могла чего-то сказать – такого никогда не было.

За стенкой что-то громыхнуло, и вскоре в комнату ворвался взъерошенный Леша.

– Поехали, – кинул он, – собирай детей.

– Почему детей? – Удивилась Инна, поднимаясь и закутываясь в простыню. – Ты хочешь Леку тоже забрать?

– Да.

Он развернулся на сто восемьдесят, и выскочил. Где-то вдалеке слышались причитания, перемешанные с матом. Причитал женский голос, матерился мужской.

Попрощавшись с надеждой уехать спокойно, Инна быстро оделась, зашла в детскую, побросала в сумку тонны игрушек и летние вещи детей, и по ступенькам спустилась вниз, во двор.

Даша и Лека дружно ревели, сидя у клумбы, Лешины родители продолжали тянуть каждый свое, а сам Леша быстро пристраивал на заднее сиденье Инниной машины два детских кресла.

Инна решила не добавлять в антураж еще свой голос, и потому молча покидала сумки в багажник, взяла на руки Леку, подтолкнула Дашу к машине, и принялась устраивать их в креслах.

– Ой, да что ж это такое делается… – затянула Лешина мама, но ее уже никто не слушал: красный как рак Леша прыгнул за руль, и машина выскочила на дорогу, чуть не сбив по дороге забор.

Они неслись по трассе, дети сзади быстро успокоились, но Инна решилась заговорить только когда впереди уже показалась окраина Таганрога.

– Достали? – Тихо спросила она и, протянув руку, погладила Лешу по ноге.

– Не то слово, – нездоровая краснота уже сошла с его лица, но глаза все еще горели злым огнем, – вообще русского языка не понимают. Делай по-ихнему, или никак. А если никак – ты нам не сын, и пошел нафиг, но детей все равно оставь. Все мне припомнили, блин. И Лизу, и Женю. Отец опять сказал, что я не мужик, а баба среди вас всех.

– Леш, но ты же знаешь, что это неправда.

– Знаю, – кивнул, – а что толку? Они правы в чем-то – две жены, и обе непутевые какие-то. Бросили детей, и ходу. Знаешь, что мама сказала?

– Догадываюсь, – вздохнула Инна.

– Нет, ни за что не догадаешься. Она меня подбивает на тебе жениться. Вот, говорит, и тебе будет жена, и дочкам мать хорошая. А непутевых чтоб на порог не пускать. Ну нормальный человек вообще?

Инна не смогла сдержать улыбки. Да, логика Лешиных родителей не выдерживала порой никакой критики.

– Стой! – Вдруг сказала она. – Остановись пожалуйста.

Леша удивился, но послушался – съехал на обочину.

– Сдай назад.

Машина проехала несколько десятков метров задним ходом и поравнялась с красной «Селикой», стоящей на обочине с открытым капотом.

Леша уже все понял – поставил машину на ручник, вышел и полез в багажник за инструментами. Инна же оглянулась на мирно спящих в своих креслах детей, и тоже вылезла на улицу. Около «селики», отмахиваясь от дымящихся внутренностей машины, стояла Ольга. И улыбалась Инне навстречу.

С палубы прогулочного корабля набережная Сочи выглядела как новогодняя елка – нарядная и переливающаяся сотнями огоньков. Пока выходили в море, огоньки потихоньку меняли размер, а когда остановились – перестали.

Было прохладно, и легкие наполнялись такой потрясающей морской свежестью, что кружилась голова. Из динамиков неслась тихая красивая мелодия, а над головой – будто продолжением берега – сияли тысячи звезд.

Их столик был у самого борта, чуть в стороне от всех остальных. Он был накрыт белой скатертью, и украшен свечой в пластиковом колпаке – чтоб не задул ветер.

– Давай выпьем шампанского, – предложила Марина, когда к ним подошел официант.

– Тут впору не шампанское, а водку пить, – проворчала Женя куда-то в сторону. Она весь вечер была такой – задумчивой, мрачной и молчаливой.

Но Марина не послушалась.

– Давайте бутылку шампанского, – велела она, – и фрукты.

Когда официант отошел, она придвинулась вместе с креслом поближе к Жене и взяла ее за руку.

– Котенок, что с тобой?

Вопреки ожиданиям, Женя ладонь не убрала. Так и осталась сидеть – лицом к берегу, кудрявым затылком к Марине. И тогда она придвинулась еще ближе, наклонилась и шепнула в Женино ухо:

– Думаешь о ней?

Женина голова сделала движение сверху вниз, и пушистые волосы защекотали Маринин нос. Она разомкнула губы и немного подышала в Женину шею. Сработало – та наконец обернулась, и целую секунду они смотрели друг на друга на расстоянии всего нескольких сантиметров.

А потом Женя отодвинулась и откинулась на спинку кресла.

– Расскажи мне о ней. О ваших отношениях. О том, как все было…

Она не сказала «на самом деле», но – Марина была уверена – подразумевала именно это. И, конечно, она ждала этого вопроса, и думала над тем, что можно рассказывать, а чего нельзя. И еще там, на кладбище, решила говорить только правду. Как бы горька, возможно, она ни была.

– Зачем тебе это? – Марина закурила, наблюдая краем глаза как официант расставляет бокалы и открывает бутылку. – Ты же все равно не узнаешь, кто из нас врет.

Женя пожала плечами.

– Я звонила Яне. Пока что у твоей версии ровно на 4 очка больше, чем у Ленкиной.

Ах, да. Об этом Марина как-то не подумала. Ну и пусть. Значит, будет еще проще.

– Давай выпьем, – предложила она, поднимая бокал.

– Давай, – согласилась Женя, – за то, чтобы наши поиски скоро закончились.

– Аминь.

Звон хрусталя отозвался в ушах легкой музыкой, а шампанское с первого же глотка заставило кровь разгорячиться. Маринин взгляд скользнул с Жениной шеи ниже – в вырез сарафана, и задержался там ненадолго.

Рассказывать не хотелось. Хотелось наклониться, и зарыться туда носом, вдыхая запах и тепло.

– Ты будешь рассказывать или продолжать пялиться? – Ехидный Женин комментарий вернул ее к действительности. Она медленно поднялась взглядом от груди к шее, от нее – к подбородку, от подбородка – к губам, и только потом заглянула в глаза.

– А как тебе больше хочется, котенок? – Спросила, и заулыбалась, не дожидаясь ответа. – Ладно, не злись. О чем ты хочешь услышать?

– О ней. Как вы познакомились, как начали встречаться, как вообще все это было.

– Это было очень по-разному, котенок. Познакомились мы в очередном средней паршивости клубе, куда я пришла устраиваться на работу. Она была там администратором, а я стала ведущей. Как начали встречаться? Однажды засиделись допоздна за сценарием, и она просто и незатейливо меня трахнула.

– Средней паршивости? – Удивленно переспросила Женя. – Я думала, Ленка ставила шикарные шоу.

– Шикарные? – Теперь пришла очередь Марины округлять глаза. – Ну может, они и были шикарные для такого уровня клубов, но на вип уж точно не тянули. Помнишь «Эгос»? До него мы так и не доросли.

– Ясно, – Женя кивнула и опила из бокала еще немного, – давай дальше.

– А что дальше? С ней было трудно, это правда. Настроение менялось как погода в осеннем Питере. Сейчас она тебе улыбается, а через минуту – посылает на три веселые буквы и уходит в себя на час, а то и на несколько дней. Секс с ней был прекрасным, это правда, но внутрь она долго меня не пускала.

– Внутрь… в смысле…

– И в этом тоже, – Марина заулыбалась, глядя, как разливается краска по Жениной шее и лицу, – но больше в душевном. Она была закрытой книгой. Ничего о себе не рассказывала, ничего не спрашивала обо мне. Стоило проскочить между нами хоть чему-то, похожему на близость – она тут же отталкивала, и уходила. Иногда надолго.

– А история про Катю? Это хоть правда?

– Про девочку из труппы? Ну, она залетела, родила. Лека ей помогала материально, но вроде бы никакой истории там не было.

Женя мрачно кивнула и снова сделала глоток. Марина заколебалась, стоит ли говорить дальше, но решила продолжить.

– Я думаю, по-настоящему она любила только тебя, Жень. Все, что было после… Все мы… Это было не про любовь, а про что-то совсем другое.

– Откуда тебе знать?

– То, что рассказывала мне о ней ты, и то, что я видела собственными глазами – это были два разных человека. Думаю, только с тобой она была настоящей.

Один бог знает, как трудно и больно было Марине сказать это, но раз уж решила идти до конца – надо идти. А Женьку так жалко… Сидит насупленная, бокал за бокалом пьет, а в уголках глаз – слезы.

– Знаешь, Марин… Мне сейчас кажется, что я совсем ее не знаю. И никогда не знала. Что я видела только то, что она мне показывала, но это было только верхушкой айсберга.

Вот так, Марусенька. Маленькая Женька за несколько дней поняла то, на что у тебя потребовались годы. Да, конечно, верхушка айсберга – в этом и было все дело. Показательные выступления. Але-оп, тигры выходят на арену, зал аплодирует, аплодирует, аплодирует… А что за кулисами – никто не знает.

Корабль качнуло. Музыка на минуту прервалась, а потом заиграла новая мелодия – что-то безумно красивое и проникающее глубоко-глубоко. Может быть, за кулисы?

И Марина решилась. Встала, одернула на бедрах короткое платье, и протянула руку к Жене. Та посмотрела вверх, и ничего не сказала. Поднялась, взяла Марину за руку, и притянула к себе.

Они танцевали прямо возле столика, тесно прижавшись друг к другу, и в каждом движении Марина чувствовала, что улетает далеко-далеко.

…Я отдам тебе своё сердце и душу

На каждой дороге, по которой пойду

Я всегда готов отдать тебе всё

И я подарю тебе свою жизнь

…Сердце и душу

Все исчезло, растаяло – не было больше всех этих лет, всей этой боли и тоски, и отчаяния, и невозможности. Остались прежними руки, обнимающие мягко, и теплый живот, и сильное плечо, к которому можно просто прижаться щекой и ни о чем не думать.

Каждый день, каждый год

Мы будем видеть мильные столбы

Мы будем двигаться вперёд вместе

… Сердце и душу

Она подняла голову и посмотрела в Женины глаза. Кружилась голова, ноги едва-едва были способны двигаться, и в висках билось только: «сердце и душу».

В этих глазах ничего невозможно было прочитать, но Марина читала – каждый день, прожитый врозь, каждое слово, сказанное другому, каждая боль, пережитая в одиночестве. Все смешалось, и стало другим, новым, невозможным.

Нет пути назад

Мы должны двигаться дальше

Мы будем бороться, будем жить

И никогда не сдадимся

Опасность исходит отовсюду

И всё обращается в пыль

Я смотрю на твоё лицо

И вижу, что ты нуждаешься во мне

Ее кожа горела огнем, встречаясь с другой – такой же горящей. И хотелось кричать от разрывающих все существо чувств. Женя разомкнула губы, выдохнула, и теплый ветерок ее дыхания коснулся Марининого рта. И она поймала этот ветерок, вбирая его в себя, лаская языком и втягивая глубже и глубже.

Ее ладони скользнули на Женину шею, оттуда – на затылок, погладили волосы и замерли так. Сквозь ткань своего платья и ее сарафана она чувствовала, что не была одна в этом возбуждении, в этом сводящем с ума желании.

Без борьбы нет смысла

Сражаться со всем

Дальше будет тяжелее

Но я клянусь своей жизнью

…Я отдам тебе своё сердце и душу, сердце и душу

…Я отдам тебе своё сердце и душу, сердце и душу

Музыка взорвалась, врываясь через каждую клеточку тела в самый центр, и Марина задохнулась, почувствовав, как обхватили крепче ее Женины руки, как горячие губы коснулись виска и расплавили его дыханием. Она закружила ее в танце, приподнимая над палубой и опуская снова, забирая и отдавая, сводя с ума.

Что-то разливалось внутри, и собиралось в единое целое. Они и были сейчас единым целым – невозможно было бы сказать, где начиналась одна, и заканчивалась другая.

Я клянусь

…и всё, что у меня есть

…и всю себя

… я клянусь своей жизнью

…я отдам тебе своё сердце и душу

Я отдам свое сердце и душу.

Музыка закончилась, корабль начал свой путь обратно к берегу. И десяток пассажиров – все как один – замерев смотрели, как стоят на палубе две женщины, слившись в самых тесных в мире объятиях, и шепчут друг другу что-то искусанными в кровь губами.

Я отдам тебе свое сердце и душу…