Просто мы научились жить

Глава 19. Прощать.

Лека едва успела увернуться, но это не помогло – ее левую щеку обожгло сильным ударом. И еще раз. И еще.

– Да что ты творишь? – Закричала она, хватая Диану за кисти рук и пытаясь удержать.

– Это ТЫ что творишь? – Лицо Дианы исказилось от гнева, голубые глаза стали почти синими и сверкали яростно. – Как ты вообще посмела прикасаться ко мне после того, что сделала? Ты что, думаешь, со мной так можно? Бросить, на моих глазах обжиматься с другой женщиной, а потом явиться как ни в чем не бывало? Да за кого ты меня принимаешь?

Она вырвала правую руку и снова ударила Леку по лицу. И, как будто этого было мало, Лека увидела, с каким вниманием на скандал взирают Света, пятерка учеников и кто-то из местных.

– Давай поговорим в другом месте, – сквозь зубы сказала она, уворачиваясь от новой пощечины.

– Да что ты? Вспомнила о приватности? А то, что вся Кута уже две недели обсуждает наш с тобой разрыв, тебя не беспокоило? А целоваться со своей любовью на глазах у всех моих друзей – это, значит, можно, да?

Лека почувствовала, как по лицу разливается жар. И не только от оглушительных пощечин, а от оглушительности Дианиной правды.

– Что, улетела она? – Продолжала кричать Диана. – Не захотела с тобой остаться, так ты решила обо мне вспомнить? Ну конечно, милая Ди же спит и видит, когда же прекрасная Лека нагуляется и вернется, чтобы милостливо продолжить с ней отношения!

Это звучало ужасно, унизительно, и, что самое кошмарное, было совершенной правдой.

– Ди, это не так! – Лека попыталась приблизиться, но получила ногой по колену и согнулась от боли. – Ты просто не понимаешь!

Было очень больно, но еще больнее была мысль, которая вдруг пронзила все ее существо.

Она не простит. Женя бы простила. Диана не сможет.

– Это ТЫ не понимаешь, – Диана с силой отпихнула Леку подальше. Она вдруг успокоилась, пригладила растрепавшиеся волосы. И голос, голос стал ледяным и отстраненным. – Мне наплевать, как это для тебя, потому что как это для меня – я уже сказала. Ты выбросила меня на свалку, унизила, и причинила боль. Я не желаю больше тебя видеть. И прекрати сидеть под моим домом ночами – мне это неприятно и противно.

Каждым. Словом. Впечатывался. Смысл.

Леку заколотило изнутри. Господи, что она делает?

– Пошла вон, – резюмировала Диана и повернулась к зрителям. – Удовлетворены? Можете спешить, рассказывать друзьям, как растоптанная, брошенная какой-то бабой Ди, устроила истерику при всей школе. Мне наплевать.

Она перепрыгнула через стойку и скрылась в подсобке. Через секунду за ней последовала Света.

– Если хоть кто-то из вас, хоть один раз раскроет рот, – встряхнувшись, обратилась Лека к стоящим с распахнутыми глазами ученикам, – если хоть одна живая душа узнает о том, что здесь произошло, найду каждого и устрою такое, что это надолго останется самым ярким воспоминанием вашего отпуска.

Больше она ни на кого не смотрела. Как во сне, добрела до мотоцикла, завела мотор и выехала на улицу. Ехать было некуда. Все кончилось, и что делать дальше, Лека понятия не имела.

Ди не простит никогда. Не простит. Не простит.

Это дурацкое "простит" тарахтело в висках в такт стуку мотора, и болью проходило от пяток к груди. Еще вчера Лека была уверена, что прощать ее не за что. А сегодня поняла, что наделала. Не успев искупить старые грехи, принялась творить новые.

До сих пор в ушах звучало холодное "пошла вон", и где-то в глубине души Лека радовалась этому – словно Диана одним махом отомстила ей за все, что было до. За Женины слезы, за Лизину боль, за Маринин страх.

– Но и они не будут вместе тоже, – вспомнив о Марине, прошипела сквозь зубы, – пусть Женька улетела, но улетела она не к ней.

А, может, честнее было бы сказать ей об этом? Написать письмо, сказать, что путь свободен?

Нет. Нет, нет, и еще раз нет. Потому что пока Женя одна – у них еще есть шанс. А если будет не одна – никакого шанса больше не будет.

Шанс… Как часто в жизни мы лезем на амбразуры, прикрываясь флагом шанса. Как часто совершаем глупости, маскируя их под смелость? Не переспи она с Женей, Диану можно было бы вернуть. Одна ночь. Ценой в целые отношения.

Лека повернула на перекрестке в сторону Балангана. Где-то там, на пляже, должен был быть Тони. И Таня. И вся банда. Ей вдруг захотелось просто и без затей рассказать все друзьям. Поплакаться на собственную глупость, и услышать ободряющее "все будет хорошо".

Она бросила мотоцикл у закусочной и, утопая лодыжками в песке, дошла до кромки воды. На коврике для йоги Таня и Рита играли в карты. Рядом валялась перевёрнутая доска.

– А где Тони? – Спросила Лека вместо приветствия, усаживаясь на доску.

– В душе.

Таня не отрывала глаз от карт, Рита же пристально посмотрела на Леку. Такой взгляд она видела впервые.

– Что случилось, Рит?

– Где ты была? – Вопросом ответила Рита, и от того, что она не добавила свою обычную присказку, у Леки мороз по коже пошел.

– У Дианы. Просила вернуться. Она меня послала.

Рядом тяжело вздохнула Таня, и по этому вздоху Лека поняла, что, похоже, никакого "все будет хорошо" не случится. И не будет хорошо. Не будет.

– Нахрена ты это сделала? – Спросил сзади мужской голос. Лека обернулась. Тони в мокрых шортах и с полотенцем на плечах мрачно смотрел на нее.

– Что именно?

– Пошла к ней после всего что случилось.

Она начала злиться.

– А с каких это пор вас это волнует? – Спросила срывающимся от злости голосом. – Вы не забыли, чьи вы друзья?

Рита кинула карты на коврик и хмыкнула.

– Подлость. Фу. Терпеть не могу.

Лека вскочила на ноги.

– Да что происходит, черт возьми? Какое право вы имеете меня осуждать?

Осеклась. Замерла.

– Подождите. А откуда вы вообще знаете, что произошло?

– Светка звонила, – сказала Рита, собирая карты обратно в колоду, – попросила, чтобы мы держали тебя подальше от Ди.

Она складывала карту к карте, ровняла стопку, а когда закончила – поднялась на ноги и кивнула:

– Я ответила, что не собираюсь этого делать. С подлыми людишками мне не по пути.

Лека смотрела на нее, раскрыв рот. Она боялась посмотреть на Таню. А Тони смотрел на нее сам.

– Мне тоже, – сказал он, вытягивая из-под Лекиных ног доску. – Тань, ты идешь?

Вот сейчас. Сейчас она встанет, скажет что-нибудь ужасное, и пойдет вслед за ними по пляжу – гордая и уверенная в своей правоте.

А я? А как же я?

Лека вся сжалась в комок, готовый разразиться безудержными слезами. Ждала.

– Дурак, – прозвучало вдруг снизу, и это было подобно самому громкому грохоту. Таня? Ангел выругался? Да так не бывает!

– Вы оба дураки, – продолжил ангел, и комок немножко разжался, – если дружба для вас – это пить пиво в лавбазе, то мне вас просто жаль.

Тони смотрел на нее во все глаза. Рита молча развернулась и пошла по пляжу. Тони последовал за ней. И стоило их спинам удалиться на несколько десятков метров, как пружина в Лекиной груди разжалась. Она кулем осела на песок и наконец разрыдалась.

О чем она плакала? О Женьке, которую больше никогда не увидит? О Диане, которую больше никогда не получится обнять? О себе, которая в одну минуту потеряла все, чем дорожила? Она не знала. Просто сидела на коленях, зажав руками лицо, и рыдала, выплескивая из себя всю боль, и горечь, от которых было больше некуда спрятаться.

Она чувствовала щеку Тани на своей спине, и была благодарна ей за это. Наверное, впервые в жизни она плакала не одна, а с кем-то, готовым разделить с ней эту боль.

– Это пройдет, – прошептала Таня, когда всхлипывания прекратились, и Лека сердито вытерла лицо ладонями, – дай им время. И себе тоже.

– Я такое дерьмо, Тань… – с отчаянием выдохнула Лека. – ты даже не представляешь себе, какое я дерьмо.

Она почувствовала, как овивают ее шею теплые руки, как прядь тонких волос щекочет щеку.

– Ты не дерьмо, – прошептала Таня, – ты дурочка. Разве было бы лучше, не проведи ты с Женей этих дней? Ты бы до конца жизни себе не простила.

– Я могла с ней не спать.

– Могла. Но решила иначе. И на это решение наверняка были веские причины. Почему ты сейчас-то о них забыла?

Лека повернулась, уткнулась носом в Танино плечо и засопела.

– Я обидела Диану.

– Чем? – Удивление в ее голосе было звонким и ярким. – Тем, что правду сказала? А зачем тебе человек, наказывающий за правду?

– Я сделала ей больно!

– Она сама себе сделала больно.

Странно было слышать такие вещи от ангелоподобной Танечки, но Лека цеплялась за ее слова, как утопающий держится за последний обломив корабля.

– Как это сама?

– Лена, она сама не понимает, чего хочет. Ты ушла, сказав, что тебе надо побыть с Женей и разобраться. Ты выгоняла ее при этом из вашего дома?

– Нет.

– Вот именно. Она ушла сама. Выбрала боль, понимаешь? А сегодня, когда ты пришла к ней, она выбрала злость.

– Господи, тебя послушать, так я вообще ни в чем не виновата, – улыбнулась Лека.

– А ты и не виновата. Посмотри на меня.

Лека подняла голову. Танины глаза смотрели спокойно и ласково.

– Ты шла за своими чувствами, за своими желаниями. Никто не виноват, что на какое-то время ваши желания стали разными. Было бы хуже, если бы ты стала ей врать. Но ты же не стала?

– Нет. Не стала.

– А раз так, то никто не виноват в случившемся. Просто так произошло, и все.

– Скажи это им, – обида вдруг поднялась из живота к груди и сжалась там в комочек.

– Зачем? – Удивилась Таня. – Тебе нужны такие друзья?

Леку знобило. Она слушала и понимала, что все это она уже знает, более того – она сама говорила похожее, только годы и годы назад. И сейчас, слушая все это из уст маленькой Танечки, только сейчас, глядя на ее уверенный взгляд, Лека начала понимать, что во всем этом как будто не хватает чего-то очень важного. Все верно, да, и все это правда, но как будто не вся правда.

– Да. Они мне нужны, – сказала вдруг Лека, пораженная. – И такие они нужны мне тоже.

Так вот в чем все дело? Может, в этом и была разница? Не пытаться прощать себя, а научиться вначале прощать других? Не требовать, чтобы ее принимали любой, а принимать их любыми тоже? Вот такими – глупыми, злыми, жестокими. Обиженными и расстроенными. Оскорбляющими и бьющими наотмашь.

– Я бы на твоем месте просто не стала с ними больше разговаривать, – Лека едва расслышала Танины слова. Они долетали до ушей отголосками эха.

Да, милая. Еще несколько лет назад я тоже не стала бы с ними разговаривать. Послала бы к черту и нашла себе новых. А потом еще новых. И еще. Потому что очень тяжело прощать, когда у тебя просят прощения, но еще тяжелее, когда не просят. Потому что легко дружить, когда в глазах друга ты идеален, и тяжело, когда он впервые в тебе разочаровывается.

А еще тяжелее признать, что тебе очень нужен кто-то, кому совсем не нужна ты.

– Я тебя люблю, Тань, – сказала Лека тихо, – спасибо, что ты осталась со мной.

…И полетели дни. Один за другим, растворяясь в ранних балийских ночах, и возрождаясь с первым лучом рассветного солнца.

Лека закончила фильм, отправила копию в Москву, и накрыла оборудование чехлами. Она чувствовала себя так, словно выложилась полностью, отдала фильму всю свою энергию, и теперь ходила по побережью печальная и пустая.

С друзьями не виделась – они не приезжали, а она не ездила туда, где могла их встретить. Даже Танечка, милая Танечка, проутешав Леку несколько дней, вдруг стремительно собралась и улетела в Санкт-Петербург, пообещав скоро вернуться и не собираясь сдержать слово.

Лека осталась одна. Дни проводила в океане, а вечерами по-прежнему приезжала к Дианиному дому и смотрела на черные квадраты окон, ни о чем не думая и ни на что не надеясь.

– Ну конечно, теперь ты ее любишь, – сказала обо всем этом однажды Ксюха, – ведь теперь она стала тебе недоступна.

И Лека перестала звонить и Ксюхе тоже.

С каждым прожитым днем она все острее и горче погружалась в апатию и тоску.

Даже электронные письма, одно за другим летящие из Таганрога от Женьки, не приносили успокоения. Она писала о каких-то бытовых делах и заботах, о том, как скучает и помнит, но для Леки все это было немым укором, немым напоминанием о том, КАК она все разрушила.

Наступила осень. Балийская осень, мало чем отличающаяся от лета, разве что новым свеллом, пригоняющим к берегу огромные и яростные волны.

И случилось то, что обязательно должно было однажды случиться, и чего Лека всегда исподволь боялась.

Этим утром она отправилась на Баланган, с шорт-бордом, намереваясь попрактиковать скольжение с разворотами. Доехала до берега, бросила мотоцикл, и застыла, очарованная громадой океанских волн.

– Может, не стоит? – Шевельнулся внутри червячок страха, но Лека привычно проигнорировала его и полезла в воду.

В этот час на лайнапе никого не было. Ранний рассвет только-только окрашивал гладь воды в оранжево-малиновый. Лека легла на доску и принялась грести. Уже на полпути червячок стал активнее подавать голос – грести было тяжело, волны здесь, в океане, оказались еще больше, чем казались с берега. Но Лека упорно продолжала двигаться к цели.

И в момент, когда до лайнапа оставалось всего несколько метров, пришла она. Громадная, яростная, возникла из ниоткуда и разбилась прямо над не успевшей нырнуть Лекой.

Мир исчез, его поглотила невероятной силы мясорубка, крутящая, заглатывающая, не дающая вздохнуть. Лекино тело крутило под водой, выворачивая и ломая кости. В какую-то секунду она почувствовала ногой острую грань рифа и поняла: это конец. И стало вдруг так спокойно, как не бывало еще никогда. Лека открыла глаза, желая в последнюю секунду все же встретиться с мутной толщей воды, и вдруг месить перестало, и в легкие хлынул воздух перемешанный с пеной.

Она забарахталась в воде, все еще не веря, что спасена, и задыхаясь и отплевываясь одновременно. Рука привычным жестом схватилась за лишь, чтобы подтянуть к себе доску, но нащупала лишь обрывок.

– Ой-ей-ей, – Пронеслось внутри и сердце накрыло леденящим страхом, – ой-ей-ей…

Такое с ней случилось впервые. Она часто слышала об историях, в которых серферы теряли или ломали доски в открытом океане. И хорошо эти истории заканчивались только если рядом кто-то был. Все остальные кончались плохо. Очень плохо.

А волны продолжали поднимать и опускать Леку вниз. Она развернулась лицом к едва видному вдали берегу, и принялась грести. Руки болели, ужасно саднило в груди, но выхода не было, и Лека, превозмогая боль, заставила себя успокоиться и двигаться размеренно и плавно.

– Помоги мне, – шептала она океану, – помоги выбраться.

Но он словно решил не отпускать ее – каждая новая волна, казалось, сводит на нет все ее попытки доплыть до берега, и отодвигает дальше и дальше.

И как новая, самая сильная волна, пришла мысль:

– Я хочу жить. Господи, как же я хочу жить!

Эти простые слова придали сил, и наполнили мускулы энергией. Лека задышала полной грудью, глотая ошметки пены и работая руками.

– Я люблю жизнь, я люблю этот мир, я хочу жить в нем, жить как все и со всеми. Я хочу влюбляться, любить, хранить верность и совершать ошибки. Я хочу дружить и прощать. Жить! Пожалуйста! Только жить!

Она гребла и гребла, почти теряя сознание, но острое чувство любви ко всему живому снова и снова не давало ей пойти на дно. И когда с последним рывком ее нога коснулась песка, а прибрежная пена окрасилась выплеснувшейся из ноздрей кровью, она была абсолютно и полностью счастлива.

Выползла на берег и упала без чувств.

Кто знает, сколько прошло времени прежде чем ласковая волна коснулась Лекиной пятки и пощекотала ее. Лека открыла глаза и выплюнула набившийся в рот и ноздри красный песок. Встала на колени, и умыла лицо.

– Спасибо, – прошептала, или скорее продумала она синему небу и яркому солнцу над собой, – спасибо.

Каждое движение все еще причиняло боль, но она нашла в себе силы дойти до мотоцикла и завести мотор. Дорога показалась бесконечно долгой, но Лека мужественно терпела, сжимая до крови рукоятки руля и стараясь не дышать – чтобы уменьшить боль в груди. И уже на повороте к Кута-бич, когда какой-то балиец подрезал ее, не справилась с управлением, и завалилась с мотоциклом на бок, сдирая кожу на голени, и плече, и обжигаясь об раскаленный металл радиатора.

Кто-то из местных, охая и причитая, поднял мотоцикл, и Лека пошла дальше пешком, не слушая несущихся ей вслед воплей.

Шла, шаг за шагом, метр за метром, ни о чем не думая и ничего не замечая кругом.

– О господи, – ахнула Светка, когда окровавленная Лека вползла в школу, – что случилось?

Но она смотрела не на нее. Взгляд поймал синие испуганные глаза и уже не мог от них оторваться. Лека доковыляла до Дианы и начала говорить. У нее не было заготовленных фраз, и она не знала, ЧТО нужно сказать, но чувствовала, что если не скажет прямо сейчас, сию же секунду, то немедленно умрет.

– Мне жаль, – прошептала она, и почувствовала, как мокро стало щекам, – мне так жаль. Я хотела любить тебя, а причинила боль. Предала, надеясь, что ты примешь меня потом обратно. Выбирала, как будто ты вещь, и тебя можно выбрать из других. Обманывала честностью, которая была ложью. Я не прошу прощения. Я только хочу чтобы ты знала – мне так жаль, и так больно, что я сделала это с тобой. И мне очень больно оттого, что я ничего не смогу исправить. Просто хочу чтобы ты знала – я знаю, что виновата.

Ее шатало и крутило, и взгляд, взгляд все время убегал куда-то в темноту, а она хваталась за него как за последнее спасение.

– Я могу без тебя жить, – сглатывая и удивляясь соли собственной слюны добавила она, – но не хочу жить без тебя. И если бы я могла вернуть все обратно, я бы сказала, что мое сердце принадлежит разным людям, но душа и тело – только тебе одной. Мне жаль, Ди. Мне так жаль.

Она сделала еще вдох и пошла к выходу, шатаясь и цепляясь руками за стену. Она не ждала, что Диана остановит – не за тем приходила. Не ждала, что окликнет – даже боялась этого. Она поняла теперь: за любой виной следует искупление. И это то, что она должна будет пройти одна.

На улице Лека с трудом подняла руку и, всунувшись на заднее сиденье такси, назвала адрес.

– Может к врачу? – Спросил водитель.

– Может, – кивнула Лека, пытаясь улечься так, чтобы хоть немножко уменьшить боль.

Они ехали, машину потрясывало на кочках, а Лека лежала и думала, что все было правильно.

– Не наказание, а искупление, Саш, – прошептала она вдруг, – наверное в этом и есть вся разница.

Наказание – это легко. Тебя наказали, и вы словно в расчете, и все вычеркнуто, забыто. А искупление – это долго-долго жить с пониманием, ЧТО ты сделала, и что этого не справишь, и не вернешь назад. Боль на боль никогда не даст отсутствие боли. Она даст лишь двойную боль.

Лека почувствовала, как машина остановилась, и поняла, что все деньги остались в бардачке мотоцикла – в мокрых, облепивших тело шортах, даже карманов не было.

– Подожди тут, – сказала она водителю, – я вернусь, доедем до дома, и там заплачу.

– Не надо, – раздался впереди знакомый голос, – я сама ее отвезу потом.

Чья-то рука отдала водителю деньги, и распахнула заднюю дверь.

– Вылезай, – скомандовала Диана.

Лека выползла из машины и упала на Дианины руки.

– Ты… – начала она, но Диана перебила:

– Если ты думала, что я оставлю за тобой последнее слово, то ты глубоко ошибалась. Сначала мы вылечим твои раны, потом ты расскажешь мне, как умудрилась их заработать, дальше я расскажу тебе все, что я о тебе думаю, а уже потом мы подумаем, как нам жить дальше. Поняла?

Лека кивнула, глупо улыбаясь, и, опираясь на Дианино плечо, заковыляла к больнице.

Наказание… Искупление… Или… Прощение?

Может быть, в нем и было все дело.

Как знать.