Противостояние I

Глава 11. Конец мирной жизни

Через полчаса мы снова сидели в кухне за столом, и я рассказывал ему о том, что мне удалось за столь короткое время обнаружить. Сидели не «на сухую». Перед нами стояли тарелки с горячими ещё шашлыками и открытые бутылки с пивом. Мы ели и пили. Сергей Васильевич умеет слушать. Ни разу не перебил, хотя я порой довольно путано излагал. Наконец, когда я окончательно выдохся, он вздохнул:

— По поводу Карасёва я, конечно, узнаю в Управлении. Не хочу случайно перебежать им дорожку. Но судя по закладкам, вас слушала иностранная разведка. С сегодняшнего дня за ним и за его женой будет установлено наблюдение. Нужно выяснить их роли. Нам нужен резидент. Скорее всего они пешки, но лучше подстраховаться и немного за ними понаблюдать. Кстати, вы с Мариной Михайловной можете представлять для этой группы боковое ответвление от основного задания. Основной круг их интересов вполне может быть связан с авиационным заводом и КБ при нём. Очень уж наши новые самолёты наших противников интересуют, — он сделал короткую паузу, чтобы посмотреть в окно, потом глубоко вздохнул и продолжил. — Но я к тебе не из-за этого пришёл. Конечно, лучше всего было бы, чтобы Марина Михайловна при разговоре присутствовала, но, если я правильно понимаю, она всё равно узнает. Так ведь?

Я молча кивнул и схватился за свою бутылку пива. Что-то тревога никак не хотела меня отпускать.

— Я с плохими новостями приехал, Саша, — начал Сергей Васильевич.

— Уже догадался. Излагайте, не томите.

— Во-первых, Николая Гавриловича отправили на пенсию. Он говорил, что ему предлагают место во внешней разведке, но с этим пока не всё ясно.

— Из-за меня отправили?

— Скорее, из-за магаданских событий. Юрий Владимирович не простил ему того, что он не с самого начала поделился с ним сведениями о тебе и о Марине Михайловне. Так по крайней мере Николай Гаврилович считает. В августе 69-го в Москве шум большой поднялся. Леонид Ильич не стал скрывать от товарищей из Политбюро содержание своего разговора с Мариной Михайловной. В общем-то понятно, почему не стал. Решение о строительстве НИИ в Иркутске проводилось через ЦК и Совет Министров. Там тоже люди неглупые сидят. Два плюс два сложить в состоянии. Буквально на другой день к Леониду Ильичу сначала Подборный зашёл, а спустя час и Смыслов. Обоих интересовала личность Колокольцевой и причины столь скоропалительного назначения её на должность директора института. К тому времени её фамилию уже связали с магаданскими событиями. У Брежнева не было шансов что-то утаить. Всё равно всё вышло бы наружу.

Он остановился, чтобы сделать глоток пива.

— Я не знаю, почему они так долго ждали, но распоряжение собрать о вас подробную информацию Юрий Владимирович получил лишь пару недель назад. Николай Гаврилович говорил мне о пятом марта, но был не очень уверен. Просто пятого марта ближе к вечеру кто-то из наших шепнул Юрию Владимировичу о том, что у генерала Мирошниченко в сейфе хранится папка с материалами как раз по интересующей его тематике. Мирошниченко вынужден был предъявить её... Впрочем, к тому времени ваше с Мариной Михайловной инкогнито уже давно приказало долго жить, и ты, наверное, догадываешься почему.

Я кивнул в подтверждение того, что понимаю.

— Ты Николая Гавриловича не осуждай, — продолжил он. — Не было у него другого выхода. Если бы он заартачился, то уже через час сидел бы во внутренней тюрьме, и с ним работали бы специалисты. Тебе лучше не знать о методах их работы. Всё равно рассказал бы всё, но поплатился бы за это жизнью или рассудком...

— Да ладно вам. Не осуждаю я его. Он мне клятву верности не приносил. Мы с ним ситуативные союзники были. Ситуация исчезла — пропала и необходимость в союзе. Жаль только, что он не нашёл возможности сообщить об этом.

— Не нашёл. Он и со мной об этом не мог поговорить. Я об этом узнал всего пару дней тому назад и не от него. Там всё очень серьёзно завернулось, — он тяжело вздохнул, откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. — Это хорошо, что ты его не осуждаешь, потому что мне нужно и о себе кое-что рассказать.

Кажется, добрались до главного.

— Мы с тобой последний раз в середине сентября встречались, верно? — я кивнул в подтверждение. — В тот день я сказал тебе, что у меня новая, высокая должность. Помнишь? — новый кивок с моей стороны. — Я говорил, что являюсь заместителем генерала Мирошниченко. Это и в самом деле было так. Теперь у меня новая должность. Шестого марта я был вызван к самому Андронову, и тот предложил мне перейти к нему на должность офицера по особым поручениям. Он говорил со мной откровенно: это предложение связано с тем, что я лично знаком с тобой и с твоими обстоятельствами. Именно в этом качестве он и прислал меня в Иркутск.

— Не совсем понимаю... Для чего прислал?

— Формально я буду выступать посредником между обкомом партии и вами. Ненашев очень уж трусливым оказался. Узнал о твоих купаниях в Ангаре и о том, как ты рыбу ловишь, и заметался. Кинулся искать компромат на вас с Мариной Михайловной, но действовал столь топорно, что информация об этих его поисках моментально оказалась на столе у Андронова. Ненашев хотел предъявить этот компромат своему куратору из ЦК и потребовать убрать вас из области. Глупый план! И сам он глупец и трус!

— Подождите! Об этом после! Вы будете выступать посредником? А как?

— Меня прикомандировали к обкому партии. Бессрочная командировка. Вчера я представился Ненашеву, и он по указанию из Москвы принял меня инструктором обкома партии. Сектор физической культуры и спорта, кажется.

Я обдумал услышанное и снова поднял на него глаза.

— Но это, наверное, не всё, что вы хотели сказать?

— Нет, не всё. Самое плохое, к сожалению, впереди. Скажу сразу, я приехал сюда не только для этого. Юрий Владимирович дал мне отдельное поручение и пообещал в случае успешного его выполнения произвести в генеральский чин. Смекаешь, какого рода может быть это поручение?

— Не до конца... Что-то связанное с нами?

— Разумеется, связанное с вами! Они ищут возможность привлечь вас к сотрудничеству. Напрямую не говорил, но я думаю, что если вы с Мариной Михайловной откажетесь, то вместо генеральских лампас на штаны я получу назначение начальником особого отдела мебельной фабрики где-нибудь в Воркуте. Это если там мебельная фабрика имеется.

— Понятно... Значит, не отказались они от надежды заполучить нас к себе? Кстати, для чего? В качестве лекарей, что ли?

— Да, я думаю, для начала именно в этом качестве, но... — он мрачно усмехнулся, — сам понимаешь, аппетит приходит во время еды!

— Хм, не очень понятно... Этот ваш Андронов что, наперекор нашим договорённостям с Брежневым решил пойти? Или сам Леонид Ильич из-за возраста начал забывать, о чём с нами договаривался? Так нам совершенно нетрудно напомнить. С завтрашнего дня откроем в стране с десяток частных клиник, где начнём лечить безнадёжных больных. Например, клиники при крупных церквях и монастырях! Я думаю, нам легко удастся убедить предстоятелей, оказать нам такого рода помощь. Через месяц в Советском Союзе даже дети будут знать, что им всё врали, что Бог есть, и что он живёт среди них. Что он любит их, а партийные органы его почему-то недолюбливают. Даже зачем-то хотят его убить. Интересно, зачем, а? Как вы думаете, Сергей Васильевич, долго ли после этого продержится такая власть? Тем более, что в стране откуда-то появится масса серьёзных молодых людей, прекрасных агитаторов и организаторов, отлично знающих, что нужно делать, чтобы свергнуть эту власть, и имеющих неограниченный доступ к тайным типографиям и оружейным складам.

— Не злись, Саша... — как-то устало сказал он в сторону уже потемневшего окна. — Я на твоей стороне. Николай Гаврилович в разговоре со мной примерно такой же расклад давал. Он ещё предположил, что ни армия, ни милиция сторону партийной власти скорее всего не примут, если, конечно, не начнётся вызванная этими событиями иностранная интервенция. В лучшем случае займут позицию сторонних наблюдателей, а в худшем перейдут на сторону восставших. В итоге партия сможет получить поддержку только со стороны части аппарата КГБ.

— Правильно. Мы с Мариной Михайловной тоже так считаем. Вижу, вам это не нравится, но тут ничего не поделаешь. Из-за желания пары десятков выживших из ума стариков, которым жутко хочется получить в жизни новый шанс и которые не могут оторваться от кормушки, я на крест не пойду. Не хватает у меня для этого человеколюбия. Я не всяких человеков люблю...

— Я не про это...

— А про что?

— Про то, что это означает гражданскую войну. Ещё одну. Если бы ты только знал, сколько жизней унесла война предыдущая, ты тоже не очень бы радовался.

— Я и не радуюсь. С чего вы взяли? Немного возбуждён, это есть, но не радостен. Марина Михайловна, когда разговаривала с Брежневым, тоже упоминала о возможности новой гражданской войны. Именно после этого он и начал сдаваться. А со мной она обсуждала и менее кровавый сценарий.

— Какой? Физическое устранение верхушки?

— Вот видите, вы и сами до этого дошли. Несложно, наверное, было... Да, превратить Политбюро ЦК КПСС в филиал московского крематория. Кого туда избирают, тот через полгода с почётом переезжает в кремлёвскую стену. Как-то так. Как только широкие партийные массы это поймут, желающих порулить этой страной останется совсем немного. Может, тогда вся эта братия задумается о необходимости реформ.

— Я вижу, не любишь ты партию...

— А за что её любить? За десяток миллионов погибших во время гражданской войны, большая часть из которых были людьми мирными. Если вы не в курсе, то население в гораздо большей степени страдало не от военных действий, а от сопутствующих им разрухе, голоде и болезнях. Любить за эмиграцию большей части русской интеллигенции на Запад? За преступное головотяпство и саботаж, в результате которых в 30-х люди снова сотнями тысяч мёрли от голода? За сотни тысяч репрессированных, вся вина которых состояла в том, что они не полностью поддерживали политику этой самой партии? За то, что они людей до сих пор винтиками считают и не велят протестовать против этого? За то, что людям на выборах не предлагается выбор? Диктатура пролетариата! Если разъяснить людям людоедский смысл этого понятия, то партию не будет любить вообще никто! Ну кроме пары миллионов самых оболваненных. За что их любить, если они до сих пор не могут накормить, одеть и обуть эту огромную страну, а тех, кто в состоянии это сделать, к управлению и близко не подпускают! Война уже четверть века назад закончилась!

Вы не злите меня, Сергей Васильевич! Вы историю знаете по учебникам, а я лично побывал в одной деревне на Поволжье в 32-м году и своими глазами видел, как люди на площади в большом котле умершего односельчанина варили. Рубили топором на куски и варили, а, сварив, делили между живыми. А потом я незримо побывал на том собрании губернской ячейки РКП(б), на котором принималось решение о реквизициях зерна. Эти прекраснодушные идиоты называли то зерно «лишним»! Это вам к вопросу о том, любая ли кухарка может управлять государством! Тот голод во многом был «организован» такими вот вчерашними кухарками и кучерами! И эти кухарки и их защитники сумели задурить людям головы так, что они до сих пор восхищаются вождём, выдумавшим этот бред про кухарку и государство!

Помолчали. Вид у моего собеседника был мрачным. Наконец, он процедил сквозь зубы:

— Ты говоришь хорошо известные вещи, но мне всё равно неприятно это слышать. Как понимаешь, я и сам принадлежу к этой партии. И работаю я в организации, которая ответственна за организацию репрессий.

— Знаю я всё. Если бы вы или Николай Гаврилович были замараны в той организованной охоте на людей, я с вами никогда не стал бы иметь дело. Брезгую я такими...

Снова помолчали. В этот момент я вёл интенсивный мысленный диалог с Мариной. Сергей Васильевич вздохнул.

— Насколько я понимаю, к компромиссам ты не склонен. Так ведь?

— Да, именно так. Только не я, а мы. Мы не склонны к компромиссам. Не переживайте, Сергей Васильевич. Генералом вы, может быть, и не станете, но ваши знания и опыт пригодятся при любой власти. Не только при диктатуре пролетариата. А если до серьёзного дойдёт, то в структуре КГБ быстро образуется масса превосходных вакансий. В течение одного дня образуются. Если я с вашей конторой по-настоящему сцеплюсь, бить буду в первую очередь по командованию. Опыт боевого применения магов и чародеев показывает, что так гораздо эффективнее выходит. Вот тогда о вас снова вспомнят и призовут.

Он мрачно усмехнулся:

— Не хорони меня раньше времени. Я ещё потрепыхаюсь. Юрий Владимирович мне никаких конкретных сроков не ставил.

— Не ставил, так через полгода поставит. Время-то идёт, и такие, как Пельше и Смыслов, моложе не делаются. Они его вынудят. Он сейчас кандидат в члены Политбюро? — Сергей Васильевич молча кивнул, — Ну вот. Андронов всё сделает, чтобы стать действительным членом. Мать родную продаст. Знаю я эту братию. Там все сплошь карьеристы.

— И что ты предлагаешь?

Я пожал плечами:

— Марина Михайловна спрашивает, а что конкретно хочет от нас ваш новый начальник? Как вы сами понимаете полученное от него задание?

— Она нас слышит? — он выпрямился на стуле и ощутимо напрягся.

— Угу, теперь слышит.

Он обвёл взглядом стены и потолок, ничего нового на них не увидел, откашлялся и как-то смущённо улыбнулся.

— Передавай ей привет.

Я и хотел бы усмехнуться, но что-то настроения не было. Разгорячён был предыдущим разговором, да и на душе было неспокойно. Значит, не закончилась та начавшаяся в конце июля 1969-го история. И состоявшийся через пару дней разговор с Брежневым не снял проблему окончательно. Вздохнул только тяжело и кивнул утвердительно на его вопрос о Марине.

— Конкретно? — переспросил он, гася улыбку, — Мне показалось, он и сам до конца не понимает, чего он хочет. Для начала прозондировать возможность встречи. Для начал просто встречи. В разговоре со мной он был очень серьёзным, но меня не оставляло ощущение, что он чувствует себя маленьким ребёнком, к которому пришёл Дед Мороз. Дед Мороз — это ты, разумеется. Он смотрит на него, на его мешок, его сердечко замирает в предвкушении чуда, но в то же время он мучается сомнениями. Дед Мороз настоящий или всё же нет? А если он настоящий, то почему его глаза, нос и голос так похожи на глаза, нос и голос их дворника?

Вот тут я улыбнулся. Не ожидал от Сергея Васильевича столь живого воображения. Он тоже улыбнулся.

— Мне кажется, он хочет для начала просто встретиться и поговорить. Может быть, надеется, что в ходе разговора сам лучше поймёт, что ему... им от вас нужно.

Марина вмешалась. Сказала, что она не против встречи, но что на сей раз она должна состояться на нашей территории. Если ему нужно просто поговорить, пусть приезжает в Иркутск. Прежде чем передать её слова Сергею Васильевичу, я спросил его о другом.

— Понятно... Скажите, Сергей Васильевич, а откуда вы узнали о визите Подборного и Смыслова к Андронову? Подождите! — я поднял руку, показывая, что ещё не закончил, — И второй вопрос: что означает ваше «я на твоей стороне?»

— Юрий Владимирович рассказал мне об их визите на Лубянку. Наверное, чтобы сразу завоевать доверие. А может, для того, чтобы произвести впечатление. Не знаю... Что касается того, на чьей я стороне... Как я могу оказаться на другой стороне, если знаю о тебе то, что знаю? Конечно, на твоей. Надеюсь на твою защиту, если до крайностей дело дойдёт. Сможешь хотя бы семью мою защитить?

— Конечно, смогу. Если хотите, прямо сейчас помещу их в одно уютное местечко, где их сам чёрт не найдёт.

— Рано! Если они исчезнут, Юрий Владимирович тут же узнает и насторожится. — усмехнулся он.