Пруд гиппопотамов

4. ИСКРЕННОСТЬ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ХАРАКТЕРНОЙ ЧЕРТОЙ ПРЕСТУПНИКОВ

– Что твой внук делает в таком месте, как это, Абдулла? – сурово спросила я.

Абдулла потупил глаза под моим возмущённым взглядом.

– Это не моё дело, Ситт Хаким. Я бы взял его в свой дом. Но он не согласен. Он предпочитает голодать и получать побои от этого преступника, нежели…

– Быть слугой инглизи[91], – прервал мальчик. Его глаза, дикие, как у пойманного животного, метались по комнате. Я стояла в одной двери, а Эмерсон – в другой, поэтому побег был невозможен. Парня загнали в угол, но не заставили сдаться; он поджал губы и плюнул – не в меня или Эмерсона, поскольку не был опрометчивым, но между ног Рамзеса. Выражение лица моего сына заметно не изменилось. Однако я могла бы объяснить Давиду, что он допустил серьёзную ошибку в своих рассуждениях.

– Ты предпочитаешь быть рабом этого человека? – бесстрастно спросил Эмерсон. – Инглизи не бьют своих слуг.

Губы мальчика скривились.

– Они нанимают их, как «принеси-унеси», а затем вышвыривают прочь. А здесь я изучаю торговлю. Я учусь... – Он размахивал скарабеем перед носом Эмерсона. – Знаки верны. Я знаю, что там написано!

– Ах, так, – ответил Эмерсон. – Тогда прочитай эту надпись.

Она была скопирована с одного из памятных скарабеев Аменхотепа III. Я узнала имена и титулы, которые выкрикивал Давид, указывая на знаки грязным пальцем, но через некоторое время он умолк. Рамзес, несомненно, знавший текст наизусть, открыл рот. Поймав взгляд отца, он снова закрыл его.

– Очень хорошо, – кивнул Эмерсон. – И сработано не хуже. Что ещё ты сделал для Хамеда?

Мальчик настороженно посмотрел на хозяина и пожал плечами. Хамед, усевшись на стул, решил, что пришло время заявить о себе.

– Отец Проклятий, ты величайший из людей, но по какому праву ты врываешься в мой дом и спрашиваешь моего ученика? Я покажу тебе свою жалкую коллекцию, если хочешь. Отпусти мальчика. Он ничего не знает.

– Мальчик может уйти, когда захочет, – мягко произнёс Эмерсон. Хамед, отлично знавший эту интонацию, громко сглотнул. – И куда захочет. Давид, мы нанимаем рабочих. Если ты придёшь к нам сейчас или в любое другое время, с тобой будут хорошо обращаться.

Он отошёл от двери.

Давид перевёл взгляд с него на Хамеда, а затем – и впервые – прямо на своего деда. Суровое лицо Абдуллы не изменилось. И, похоже, я была единственной, кто видел выражение его глаз.

Пригнув голову, мальчик выбежал через заднюю дверь.

– О, верни его! – воскликнула Нефрет. – Мы не можем оставить его с этим ужасным стариком.

– Выбор остаётся за ним, – ответил Эмерсон.

– Да, да. – Хамед выстрелил в Нефрет злобным взглядом. – У молодой ситт нежное сердце, она ничего не знает о зле. Вы ошиблись, предложив ему место у себя, Эмерсон-эффенди. Мальчик опасен, он нападает, как дикий пёс. Я держу его только из милосердия.

– Качество, которым ты известен всем вокруг, – проронил Эмерсон. Он небрежно бросил скарабея в воздух и поймал его в последнюю секунду. Хамед пронзительно завопил. – Ну, дорогие мои...

Его прервали крики, грохот и шум ударов, доносившиеся из-за двери, за которой исчез мальчик. Эмерсон тут же исчез вслед за ним, потому что он, как и я, узнал слишком знакомый голос. Как Рамзес выскользнул незамеченным, я не знала, но факт остаётся фактом: в комнате его не было.

Короткий проход, больше похожий на грубый туннель, чем на коридор, вёл в комнату, вырезанную в скале на склоне холма. Единственный свет исходил от нескольких маленьких необработанных гончарных ламп, но мне хватило его, чтобы увидеть не только следы краски на стенах, но и живую картину, возникшую передо мной.

Эмерсон разнял мальчишек и держал их поодаль друг от друга, одной рукой смяв воротник рубашки Рамзеса, а другой – вцепившись в костлявое плечо Давида. Я не могла определить, какой ущерб Рамзес нанёс своему противнику, но было очевидно, что, по крайней мере, один удар поразил Рамзеса, поскольку из выдающегося носа текла кровь.

Вначале оба затаили дыхание. Затем Рамзес провёл порванным рукавом по лицу и выдохнул:

– Он подслушивал, отец. Он рванулся прочь, когда я столкнулся с ним, и я бросился в погоню, и когда я загнал его в угол, потому что, как видите, это тупик, он...

Давид обозвал Рамзеса чем-то чрезвычайно грубым по-арабски. Рамзес обозвал его в ответ чем-то настолько грубым, что даже Эмерсон моргнул, а глаза Давида расширились – по-моему, с определённой степенью восхищения. Эмерсон как следует встряхнул обоих.

– Здесь присутствуют дамы, – сказал он по-арабски. – Инглизи не используют такие слова в присутствии женщин. Возможно, ты этого не знал, Давид. Но ты, Рамзес...

– Я прошу прощения, мама, – пробормотал Рамзес.

– Тебе лучше извиниться перед Нефрет, – сказала я, продвигаясь дальше в комнату, чтобы Нефрет могла войти.

– О, Всемогущий Боже. Я и не видел её. Однако не думаю, что она поняла.

– Ты опять неправ, – хмыкнула Нефрет. – Ты назвал его…

Рамзес повысил голос.

– Мама, папа, он…

– Подслушивал? – Эмерсон отпустил мальчишек. Они обменялись угрожающими взглядами, но посчитали разумным остаться на местах. – Он живёт здесь, Рамзес, а ты – гость. То, чем он занимается, не твоё дело.

– Я не буду извиняться перед ним, – угрюмо буркнул Рамзес. – Он ударил меня первым.

– Какое трусливое оправдание! – воскликнула Нефрет. – Он моложе и меньше тебя. Стыдно, Рамзес! Бедный мальчик, он тебя обидел?

Она нежно коснулась руки Давида. Рамзес выглядел ошеломлённым – и, вероятно, к этому примешивалось негодование. Давид был удивлён ещё сильнее. Он перевёл взгляд с тонких пальцев, таких бледных по сравнению с его кожей, на лицо, которое так очаровательно ему улыбалось и на мгновение... Но я решила, что, должно быть, попросту вообразила этот мимолётный ответ, потому что Давид выскочил, пронёсся мимо Нефрет и врезался в Хамеда, пославшего вслед ему шквал проклятий.

– Посмотри, Пибоди, – предложил Эмерсон, поднимая одну из глиняных ламп и приближаясь к ближайшей стене. – Старый негодяй построил свой дом на могиле времён Восемнадцатой династии. Коридор, ведущий к этой комнате, был туннелем древнего вора. Без сомнения, одного из предков Хамеда.

– Откуда ты знаешь, что это Восемнадцатая династия? – полюбопытствовала я. – От настенных изображений почти ничего не осталось.

– Большинство частных гробниц в этом районе относятся именно к её периоду. Вот здесь можно различить несколько контуров, – он переместил лампу, – и здесь тоже. Похоже, изображена банкетная сцена, такая же, как в гробницах Ра-мосе и Небамона[92]. А эту могилу не закончили. Обрати внимание, что задняя стенка осталась грубой; её не загладили и не оштукатурили, чтобы обеспечить ровную поверхность для чертёжников, наносивших контур сцены, и художников, которые следовали за ними. Хамед расширил оригинальный туннель, который был неудобно узким. И, вероятно, для того...

Мы внимали с интересом: не каждому посчастливится услышать, как эксперт уровня Эмерсона излагает методологию; но когда он приблизился к неровной дыре в задней стене, Хамед протестующе завопил:

– Отец Проклятий, ты заходишь слишком далеко! Это мои личные покои. Там… там женщины...

– Ты держишь своих женщин в такой тёмной дыре? – хмыкнул Эмерсон. – Как я уже говорил, Пибоди, этот коридор должен был вести в другую каменную камеру, но так и не был завершён; и в результате у Хамеда появился удобный чулан для хранения.

Площадь комнаты пяти футов высотой равнялась приблизительно десяти квадратным футам. Она была переполнена скульптурами. На нас смотрели каменные лица, наброски людей, гротескные симулякры[93] зверей и птиц – соколиной и кошачьей голов, ибиса и крокодила. Полуприкрытые глаза сфинкса с вытянутой мордой испускали отблеск отражённого света от пятнышка слюды в камне.

– Хранилище скульптур, – отметил Эмерсон после того, как Хамед топнул и выругался.

– Да, это копии, – пробормотал Хамед. – В чём тут преступление?

– Ни в чём – если их не продают, как подлинные. – Некоторое время он колебался, а затем качнул головой. – Пойдём, Пибоди.

Я подождала, пока мы не вышли из дома, и только тогда заговорила:

– Честное слово, Эмерсон, совсем неожиданный уход. Почему ты не остался, пока не достиг своей цели? Я не могу поверить...

– Я не достиг своей цели, верно. Но при сложившихся обстоятельствах было бесполезно заниматься этим вопросом. Мне придётся вернуться в другой раз. Без, – добавил Эмерсон, окинув нас беспристрастным взглядом, – всех вас. С тем же успехом я мог бы громко кричать о своих делах всему Гурнеху!

– Чем ты сейчас и занимаешься, – указала я. Пока мы были внутри, у дома собралась группа любопытных бездельников, а Нефрет осадили оборванные мальчишки, требовавшие бакшиш.

– О, проклятье, – выругался Эмерсон. Сунув руку в карман, он вытащил горсть монет и швырнул их.

Для любого другого это стало бы роковой ошибкой: единственный способ избежать повторных требований – не давать ни гроша, но Эмерсон был хорошо известен гурнехцам, даже детям. Подобрав монеты и перессорившись из-за них, зеваки неохотно разошлись, и мы двинулись обратно вниз по склону.

– Итак, Абдулла, – сдержанно прорычал Эмерсон, – о чём, чёрт побери, ты думал, не предупредив меня, что один из твоих потомков служит этому старому негодяю? Если бы я знал, я бы поступил иначе.

– Я не знал, куда ты идёшь, – пробормотал Абдулла. – Я думал, что вы собираетесь посетить наш дом.

– Конечно. Мы туда и идём. Так что же, Абдулла? Кто этот мальчик?

– Сын моей дочери.

– Где его мать? – спросила я.

– Мертва.

– А отец?

– Мёртв.

– Послушай, Абдулла, – раздражённо выпалила я. – Почему мы должны клещами вытягивать из тебя каждое слово? Ну ладно, кажется, я начинаю понимать. Ты назвал его Давидом, а не Даудом. Его отец был христианином? Коптом[94]?

– Он был ничем! – взорвался Абдулла. – Даже христиане являются Людьми Писания[95], но он предался пьянству и безбожию.

– Хм, – задумался Эмерсон. – Звучит очень разумно – ай!

Я ущипнула его. Мнения Эмерсона о религии довольно неортодоксальны. (Пожалуй, точнее будет назвать их еретическими.) Свобода совести – это право каждого человека, и я не собиралась по этому поводу допрашивать Эмерсона, но бывают случаи, когда откровенное выражение мнения не только является грубым, но и приводит к совершенно обратным результатам.

Шагая перед нами, Абдулла бросал фразы через плечо:

– Моя дочь жила здесь со своим дядей. Он устраивал для неё брак – прекрасный брак, который принёс бы счастье любой девушке. Михаэль Тодрос похитил её, и когда мой брат нашёл их, она уже собиралась родить его ребёнка. Кто из мужчин согласился бы взять её? И она... – Слова давались ему тяжело, даже сейчас. – Она отказалась оставить его. Когда она умерла, родив ребёнка, я попытался забрать его, но Тодрос не согласился, а теперь – теперь он тоже мёртв, мёртв из-за пьянства и наркотиков, которыми его снабжал Абд эль Хамед в качестве платы за работу Давида, и всё же мальчик не отказался от следования по пути зла. Тодрос научил его ненавидеть семью своей матери, и нынче он живёт здесь, в деревне своих родственников, заставляя их краснеть от позора.

Нефрет, шедшая позади, сказала:

– Не грусти, Абдулла. Мы вернём его.

– Совершенно верно, – решительно подтвердила я.

Рамзес хмыкнул.

Абдулла лишь слегка преувеличил, когда заявил (хотя и не такими словами), что его внук-ренегат живёт чуть ли не под нашим носом. Дом, который он снял со своими людьми, находился на окраине деревни; резиденция Хамеда виднелась через дверь. Мы нанесли им короткий визит, чтобы я могла осмотреть жилище, ибо чувствовала себя обязанной (по дружбе и по долгу службы) убедиться, что их разместили достаточно удобно. Поскольку мужчины, наиболее вероятно, измеряют комфорт по степени грязи и беспорядка, я пришла к выводу, что они устроились просто идеально.

После обязательной трапезы, состоявшей из чая и хлеба, мы оседлали ослов.

– Пока мы здесь, можно немного осмотреться, а? – сказал Эмерсон. – И познакомь Нефрет с местностью. Раньше она здесь не бывала.

– Гробницы знати, – предложил Рамзес.

– Нет, нет, день слишком хорош, чтобы проводить его под землёй. – Тон Эмерсона исключал возможность спора. В Западных Фивах есть много достопримечательностей, но я знала, что у него на уме; его взгляд был устремлён на холмы к северу от того места, где мы стояли – коричневые бесплодные склоны Дра-Абу-эль-Нага.

Мы миновали храм Дейр-эль-Бахри, где Эмерсон спешился, чтобы идти рядом с Абдуллой и Даудом, сопровождавшими нас. Уверена, что он всего лишь пытался пощадить бедного осла, но истина в том, что Эмерсон выглядит нелепо, сидя на маленьком осле, и превосходно, когда смело шагает вперёд, расправив плечи и подвергая удару всех стихий непокрытую голову.

Восхищаясь симметрией его фигуры и размышляя, где, чёрт побери, он потерял шляпу, я не обращала внимания на монотонно-ритмичный голос Рамзеса. Он ехал рядом с Нефрет. Похоже, они восстановили дружеские отношения, возможно, потому, что Нефрет так жаждала новых знаний, что была готова мириться со снисходительной лекцией Рамзеса. Однако я не сомневалась, что в должное время мой сын с лихвой заплатит за это снисхождение. У женщин для этого имеются свои маленькие способы.

К тому времени, когда мы остановились, солнце стояло высоко над головой, и я призадумалась, удастся ли сегодня перекусить. Но ничуть не беспокоилась. Прищуренные глаза Эмерсона сапфирово сверкали, и этот блеск указывал на то, что мой муж напал на какой-то горячий археологический след, и потребовалось бы больше, чем просто еда, чтобы отвлечь его. Я убедила Эмерсона позволить остальным немного отдохнуть – сам бы он пренебрёг подобным предложением – и угостила всех холодным чаем из фляги, висевшей у меня на поясе.

Тени было мало. Холмы Дра-Абу-эль-Нага – это не крутые скалы, как иные фиванские горы, они более пологие и достигают высоты около пятисот футов над равниной. Неровные склоны испещрены тёмными проёмами, входы в гробницы нынче пусты и давно заброшены, многие из них заполнены щебнем и разбросанным песком. Бледные ленточки тропинок, что вьются взад-вперёд и вверх-вниз, хорошо видны на фоне тёмно-жёлтых скал. Эмерсон прикрыл глаза рукой.

– Эти колонны к югу отсюда принадлежат храму царя Сети I[96], Нефрет. Мы осмотрим их в другой день; там имеются занимательные детали, но он воздвигнут намного позже интересующего нас периода. А вот там, – он указал на место, где склон спускался к пустынной равнине, – за этим отрогом, лежит дорога в Долину Царей.

– А мы пойдём туда? – нетерпеливо спросила Нефрет. – Я никогда не видела царских гробниц.

– Не сегодня.

Мне удалось подавить вздох облегчения. Я сильно проголодалась, и нескольких глотков чая оказалось явно недостаточно, чтобы утолить мою жажду.

Эмерсон достал из кармана ком бумаги и развернул его. Это была грубая карта или план, и мы собрались вокруг, ожидая объяснений. Вместо того, чтобы приступить к ним, Эмерсон что-то промычал и двинулся дальше.

Мы следовали за ним, Абдулла вёл в поводу ослов. Через некоторое время Эмерсон остановился и снова что-то промычал.

– Эмерсон, хватит ворчать! Начни уже рассказывать, – воскликнула я.

– Хм-м? – Эмерсон тупо уставился на меня. И продолжил, как будто разговаривая сам с собой. – Это неверная карта. Почему, к дьяволу, не начертить хотя бы одну правильную?

– Эмерсон!

– Не нужно кричать, Пибоди, у меня отличный слух, – укоризненно произнёс Эмерсон. – Я пытаюсь отыскать то место, где Мариетт нашёл гроб королевы Аххотеп. Но боюсь, ничего не выйдет, так как этот клятый идиот…

– Дама с великолепными украшениями? – спросила Нефрет. – Их обнаружили в её гробу?

Она и так прекрасно это знала, но пыталась вернуть Эмерсона в нужное русло, и должна признать, что ей это удалось лучше, чем мне.

– Совершенно верно, моя дорогая. Ты, конечно, помнишь, что случилось? – Не дожидаясь ответа, он приступил к рассказу. – Это действительно один из самых любопытных случаев в истории археологии. Мариетт, этот убл... ну, хорошо, Пибоди, я признаю, что этот тип заслуживает похвалы за создание Ведомства древностей, но беда в том, что его больше интересовала возможность произвести впечатление на знатных посетителей, чем проведение раскопок по всем правилам. Он щеголял по каирским улицам, а тем временем его рабочие, за которыми никто не наблюдал, наткнулись на гроб с мумией и украшениями. Даже когда его уведомили об открытии, он не бросился в Луксор, а просто написал письмо, проклятый дурак, а пока оно шло к адресату, местный губернатор прибрал к своим рукам гроб и вскрыл его. Мумия, вероятно, была в плохом состоянии, как и другие тела того периода, поэтому губернатор просто раздробил кости, разорвал бинты и отправил украшения хедиву в Каир. К тому времени до Мариетта, наконец, дошло, что он может упустить добычу из рук; ему удалось перехватить судно и спасти драгоценности.

– Это чудо, что их не украли! – воскликнула Нефрет. – Как мог Мариетт быть таким глупым? И всё-таки он – один из великих египтологов.

– Подобные вещи были широко распространены пятьдесят лет назад, – ответил Эмерсон. – Пибоди, вероятно, сказала бы, что следует отдать должное своим предшественникам за то, что они совершили, но как человек, вне зависимости от времени, мог быть настолько слабоумным, чтобы предполагать, что группа неимущих, неграмотных рабочих может противостоять искушению... Ну ладно. Самым интересным моментом в отношении гроба королевы и гроба короля Камосе[97], обнаруженного при сходных обстоятельствах несколькими годами ранее, является то, что оба были обнаружены не в надлежащих гробницах или камерах гробниц, а похоронены под обломками и рыхлой осыпью у основания холмов. Где-то в этом районе. – Он вытянул руку. Там, конечно, не было ни малейших признаков каких-либо раскопок; тот же обрушившийся камень, те же голые коричневые склоны, тянувшиеся в обе стороны.

– Благодаря глупости Мариетта, мы можем только догадываться о точном местоположении, – продолжил Эмерсон. – Мумии и погребальная экипировка всё ещё находились в гробах. Почему их оставили здесь, а не поместили в тайник с королевскими мумиями, такой, как в Дейр-эль-Бахри, мы никогда не узнаем; но здесь они оставались в безопасности и забвении три тысячи лет. До этого кретина Мариетта...

– Ты ясно выказал свои чувства по отношению к джентльмену, Эмерсон, – перебила я. – Значит, ты считаешь, что настоящие гробницы должны быть рядом?

– Не обязательно.

– Тогда почему... Нет, не отвечай мне. Не вернуться ли нам на судно, чтобы продолжить обсуждение там?

– Чепуха, Пибоди. Сейчас только половина первого.

Дальнейшие дебаты прервало появление человека верхом на лошади. Я была рада, хотя и не удивилась, узнав Говарда Картера.

– Я думал, что вы, должно быть, сейчас проходите мимо Дейр-эль-Бахри, – громогласно возвестил он, спешившись и пожимая руки. – Только сегодня утром узнал о вашем прибытии. Поскольку вы не остались на месте, я отправился выслеживать вас.

– Я рада, что вы так решили, – ответила я. – Мы собирались вернуться на дахабию. Вы не пообедаете с нами?

Его не пришлось долго уговаривать, а Нефрет – чтобы та уселась на его коня – пришлось уговаривать и того меньше. Она научилась ездить верхом в прошлом году и сейчас выглядела, как изящная картинка; тонкие коричневые руки держали поводья, рыжевато-золотые волосы курчавились на висках. Говард настоял на том, чтобы идти рядом с ней, хотя я заверила его, что это не нужно. Нефрет обладала сверхъестественной способностью общаться с животными всех видов, включая человека. Говард, ранее встречавшийся с ней лишь один раз, в её присутствии чувствовал себя абсолютно непринуждённо.

– С первого января я приступил к своим обязанностям, – объяснил он после того, как я поздравила его с назначением. – Но мой новый дом ещё не готов, поэтому месье Навилль[98] любезно разрешил мне устроиться в доме экспедиций Фонда исследования Египта.

Эмерсон, чьи отношения с месье Навиллем (как и с большинством археологов) были не самыми сердечными, что-то промычал. Прежде чем он смог подробно изложить своё мнение о джентльмене, я вмешалась:

– На вас ляжет большая ответственность, Говард, и у вас будет много дел.

– Боюсь, больше, чем способен выдержать один человек, – признался Говард. – Но месье Масперо был так добр, что выразил мне полное доверие и обещал всемерную поддержку. Знаете, он только что находился здесь. Как жаль – вы разминулись всего на несколько дней.

– Не очень, – буркнул Эмерсон.

– Территория огромна, – заметила я. – И ваши обязанности включают, я полагаю, не только сохранение и защиту памятников, но и раскопки, а также наблюдение за другими раскопками.

– Не вашими, – улыбнулся Говард. – Вы, безусловно, не нуждаетесь ни в чьём наблюдении, особенно в моём. Но, пожалуйста, дайте мне знать, если я могу чем-нибудь помочь. В этом сезоне вы займётесь кладбищем Семнадцатой династии?

Предмет занимал нас, пока мы не достигли «Амелии», где Абдулла и Дауд оставили нас. Эмерсон прервал лекцию лишь для того, чтобы представить Картеру мисс Мармадьюк, ожидавшую в салоне. Она закончила сортировку документов Эмерсона и спросила, что ей делать дальше.

– Если у вас сегодня днём больше нет для меня никаких поручений, я подумала, что могу немного прогуляться, – нерешительно протянула она. – Мне так хочется увидеть замечательные храмы и колоссов.

– Вы бывали здесь раньше, так ведь? – спросила я. – В туре Кука?

– Да – да, конечно. Я имела в виду, что хочу увидеть их снова. Когда я путешествовала, на это выделялось не так уж много времени.

– Боже мой, Эмерсон, да вы просто эксплуататор, – рассмеялся Говард. – Ярая приверженка Египта, которой не разрешают заниматься изысканиями? Настаивайте на своих правах, мисс Мармадьюк. И вы обнаружите сильнейшую поддержку со стороны миссис Эмерсон.

– Прекратите подбивать моих сотрудников на мятеж, Картер, – прорычал Эмерсон.

Говард, хорошо его знавший, только улыбнулся, но Гертруда закричала:

– О, сэр, я вовсе не хотела сказать…

– Тогда вам следует научиться точно выражать свои мысли. Среди нас вы не добьётесь своей цели, ходя вокруг да около. – Но неотразимая улыбка и мягкий взгляд пронзительных голубых глаз вызвали ответную улыбку на лице Гертруды и ещё более мягкий взгляд. Дьявол, подумала я, если Эмерсон продолжит в том же духе, то может оказаться в крайне неловком положении.

Не думай, Читатель, что я ревновала. Ревность – это чувство, которое я презираю, и в любом случае было очевидно, что Эмерсон не проявлял ни малейшего интереса к бедной Гертруде.

Мы решили, что после обеда проводим Говарда обратно в Дейр-эль-Бахри, а затем покажем Гертруде некоторые достопримечательности Фив. Было бы неразумно отпускать её одну, потому что у неё не хватало сил противостоять нищим, назойливым погонщикам ослов и продавцам антиквариата, а шутливое замечание Говарда заставило меня понять, что мы пренебрегали ей. У меня по-прежнему не имелось доказательств того, что Гертруда была шпионом и врагом; а если мои подозрения ошибочны, нам следует относиться к ней так же учтиво, как и к любому сотруднику.

После этого Эмерсон переключил разговор на тему, которая беспокоила его на самом деле. Он считал, что проявил незаурядную хитрость, но меня обмануть не смог. Как и всегда.

– Уверен, что в ваши планы неизбежно входит искоренение нелегальной торговли древностями, – начал он.

Говард взглянул на меня. Я ободряюще кивнула, и это, по-моему, подтолкнуло его к тому, чтобы высказать мнение, которое, хотя и было правильным, не могло не вызвать раздражение у Эмерсона.

– Профессор, вам известно не хуже, чем мне, что в нынешних условиях это невозможно. Я буду стараться изо всех сил, чтобы помешать расхитителям гробниц и незаконным археологам, вплоть до ареста, но когда украденные предметы старины доходят до торговцев, я становлюсь практически беспомощным. Торговцы постоянно утверждают, будто не знали, что ценности приобретены незаконно, и я вряд ли могу требовать ареста тех, кто является консульскими агентами[99] иностранных правительств.

– Верно, – сочувственно кивнула я. – А также не можете арестовать иностранных коллекционеров, которые покупают у дельцов.

– Арестовать? – Говард пришёл в ужас. – Боже мой, нет; какой скандал может подняться! Среди них – не только частные лица, но и чиновники определённых музеев. Я не называю имён, вы понимаете.

– Почему, к дьяволу, нет? – возмутился Эмерсон. – Мы все знаем, что вы имеете в виду Баджа. Он не единственный преступник, но, безусловно, худший из всех. Преградите путь этой свинье. Скажите ему…

– Эмерсон! – воскликнула я. – Ты не должен так говорить. Говард, не обращайте внимания. Вы попадёте в беду, если последуете примеру моего мужа. Такт, мой дорогой Говард. Вам следует быть тактичным.

– Ну, конечно, – добродушно согласился Эмерсон. – Таков мой метод. Такт, тонкое убеждение.

– Например, называть мистера Баджа негодяем и угрожать ему побоями?

Длинный подбородок Говарда дрожал в попытке подавить веселье, но в его словах звучала полная искренность:

– Профессор, ваши решительные действия и абсолютная честность были вдохновением для всех нас. Человек может поступать и хуже, нежели подражать вам. Я хочу, чтобы вы знали – то есть, мне прекрасно известно, что во многом обязан этим назначением вам с миссис Эмерсон. Ваше влияние на месье Масперо…

– Чепуха, – грубо отрезал Эмерсон.

– Но, сэр...

– Давайте не будем больше об этом. – Эмерсон потянулся за трубкой. – За последнее время на рынке не появилось чего-нибудь необычного?

– Что-то всегда появляется, – поджал губы Говард. – Как правило, я ни о чём не осведомлён, пока это что-то не куплено коллекционером.

Эмерсон нетерпеливо взмахнул рукой.

– Прошу вас, поконкретнее.

– Что ж... Я полагаю, что не существует причин, по которым я не должен говорить вам. Недавно богатый американский турист показал мне несколько предметов, которые купил в Луксоре. Они заставили меня задуматься, не была ли обнаружена какая-то богатая и важная могила. Пожалуйста, – поспешно добавил он, увидев выражение лица Эмерсона, – не спрашивайте у меня имя джентльмена. Я надеюсь привлечь его для поддержки нашей работы и не хотел бы, чтобы он… э-э… оказался в неудобном положении.

– Вы имеете в виду – «под угрозой», – уточнила я, а Эмерсон с негодованием плюнул. – Мы не будем настаивать на том, чтобы узнать имя джентльмена, Говард, но не может иметься никаких возражений против того, чтобы вы сказали нам, где он приобрёл артефакты, разве не так?

– Я не могу вам отказать, миссис Эмерсон. Он купил их у Али Мурада. Как американский консульский агент, Мурад чувствует себя в безопасности. Вы ничего не добьётесь от него.

– Думаете, нет? – Эмерсон оскалил зубы. Не в улыбке.

После завтрака мы поехали с Говардом в Дейр-эль-Бахри и на некоторое время задержались, любуясь храмом и обсуждая удивительную карьеру его создательницы, королевы Хатшепсут, провозгласившей себя фараоном[100]. Когда я впервые оказалась здесь, то увидела лишь несколько не впечатляющих фрагментов сооружения среди огромных нагромождений песка и скал, а также башню коптского монастыря, давшего название этому месту. («Дейр-эль-Бахри» означает «Монастырь Севера».) Несколько сезонов работы Фонда исследования Египта сняли вековое покрытие, включая монастырь, и открыли нашим взорам один из самых красивых и необычных храмов в Египте – колоннады, поднимавшиеся последовательными шагами к обрамлявшим их хмурым скалам, и скаты, ведущие к святилищу, высеченному в скале.

– По моему мнению, – сказала я, когда мы стояли перед серией рельефов, изображавших рождение королевы, – Хатшепсут должна быть принята движением суфражисток[101] в качестве своего святого покровителя или символа. Хладнокровно и эффективно, без гражданской войны, она вытеснила своего племянника Тутмоса III и провозгласила себя мужчиной и фараоном! Она была первой...

– Извини, мама... – прочистил горло Рамзес.

Я повысила голос:

– … и величайшей среди тех выдающихся королев Восемнадцатой династии, которые произошли непосредственно от самой Тетишери. В то время, как соглашаются все авторитетные учёные, право на власть передавалось по женской линии от матери к дочери. Король не мог законно претендовать на трон, если не был женат на наследной принцессе.

– Отсюда и распространённость брака между братом и сестрой в королевской семье, – заключила Нефрет. – Вполне логично, если подумать.

– Хм-м, – критически отозвался Рамзес.

Нефрет рассмеялась.

– Ах, Рамзес, я и понятия не имела, что ты такой романтик. Любви нет места в королевских браках, мой мальчик, даже в твоих цивилизованных европейских обществах.

Я не знаю, что возмутило Рамзеса больше всего: смех, покровительственное обращение «мой мальчик» или ужасное обвинение в романтизме. Его лицо потемнело.

– Проклятье, я не…

– Достаточно, – резко перебила я. – Нефрет права; и согласно египетской религиозной догме, принцесса имела особую святость, потому что отец её был не царём, а самим богом Амоном, как показывают рельефы, перед которыми мы стоим. Здесь вы видите, как мать Хатшепсут… э-э… приветствует Амона, который пришёл к ней...

Эмерсон проворчал, зажав трубку в зубах:

– Амон имеет поразительное сходство с мужем королевы, Тутмосом II, тебе не кажется?

– Без сомнения, бог воплотил себя в царе, – согласилась я.

– Ему было бы чертовски трудно выполнить работу без тела, – бросил Эмерсон.

Я решила, что мы углубились в обсуждение этой темы сильнее, чем следовало бы. Нефрет старалась не смеяться, а Гертруда выглядела потрясённой.

– Вот здесь, – сказала я, слегка подталкивая остальных, – мы видим доставку гигантских обелисков для храма королевы в Карнаке. Их сотворил Сенмут[102], один из самых талантливых чиновников Хатшепсут, который был Слугой Амона[103]...

– И её любовником, – добавила Нефрет.

– Всемогущий Боже! – воскликнула я. – Кто тебе это сказал?

– Рамзес, – последовал скромный ответ.

– Я не знаю, с какой стати он так решил. – И торопливо добавила, прежде чем Рамзес объяснил, с какой стати: – Королева никогда бы не взяла в любовники низкорождённого человека[104]. Её достоинство и гордость воспротивились бы этому, а знать королевства посчитала бы себя оскорблённой.

– Те же возражения высказывались в отношении слухов о Её Королевском Величестве Виктории и некоем груме[105], – согласился Эмерсон.

Когда на Эмерсона находит подобное настроение, невозможно заставить его умолкнуть. Отказавшись от карьеры великой королевы Хатшепсут, я повернулась к Говарду.

– Кажется, вы руководили копированием этих картин? У вас имеются какие-нибудь последние наброски, чтобы показать нам?

К счастью, так и случилось. Отдав наброскам дань восхищения, мы позволили Говарду вернуться к работе.

Я ожидала, что Эмерсон отведёт нас обратно в Дра-Абу-эль-Нага, но, очевидно, в тот день он отказался от намерений серьёзно поработать; мы пошли в другом направлении, чтобы посетить Рамессеум и храм Мединет-Абу[106]. Туристов было немного, так как большинство из них предпочитали «трудиться» на Западном берегу утром, но вполне достаточно, чтобы раздражать Эмерсона, и оба места кишели оборванными детьми, требовавшими бакшиша, самозваными «гидами» и продавцами сомнительных древностей. Излишне упоминать, что никто из них даже не приблизился к нам.

Мисс Мармадьюк демонстрировала явное удовольствие. Она держалась рядом с Эмерсоном, за что я не могла её винить: он был не только источником сведений, но его присутствие позволяло ей не беспокоиться о попрошайках. Мне пришлось следить за Рамзесом, который продолжал слоняться там и сям, поскольку мисс Мармадьюк оказалась неспособна справиться с этим.

К тому времени, когда мы вернулись, солнце уже садилось на западе, и я решила, что для чаепития слишком поздно. Вместо этого мы пораньше уселись за ужин. Гертруда, склонившись над тарелкой, в ответ на мой вежливый вопрос призналась, что очень устала.

– И умственно, и физически, миссис Эмерсон. Так много всего приходилось запоминать! Замечательные объяснения профессора по поводу египетской религии дали мне обильную пищу размышлений. С вашего разрешения, я отправлюсь прямо в кровать.

– Скоро вы привыкнете к нашим темпам, – утешил её Эмерсон, но уголки его рта изогнулись – мне было достаточно знакомо это выражение. Он намеренно утомил Гертруду? Но с Рамзесом и Нефрет уловка не удалась: глаза сверкали, беседа не умолкала, и когда Эмерсон предложил удалиться на отдых, Рамзес запротестовал:

– Сейчас только девять часов, отец. Я хотел бы…

Эмерсон отвёл его в сторону. Он думал, что говорит тихо, но даже самый беззвучный шёпот Эмерсона слышен на десять футов вокруг:

– У нас с мамой назначена встреча в Луксоре, Рамзес. Нет, ты не можешь сопровождать нас; мне нужно, чтобы ты оставался на страже. Я знаю, что могу положиться на тебя.

– Что… – начал Рамзес.

– Хотя бы раз, сын мой, не спорь. Я объясню позже.

После ухода Рамзеса я поинтересовалась:

– Ещё одно загадочное свидание, Эмерсон? Предупреждаю: ты собственноручно вызовешь революцию, если и дальше намерен столь же властно себя вести. Разве я не заслужила твоего доверия? Разве я недостойна правды? И не хочешь ли ты…

– Да, да, моя дорогая. Только поторопись, уже поздно.

Я едва успела схватить зонтик, когда Эмерсон вытащил меня из комнаты.

Нас ждала маленькая лодка, где уже сидели Абдулла и Дауд. Как только мы оказались на борту, Дауд оттолкнулся от берега и занял своё место у румпеля.

Лунный свет пролегал серебристым путём по тёмному водному пространству, и огни города, казалось, тысячекратно отражались в звёздном своде неба. Рука Эмерсона обхватила мою талию.

Обстановка была всецело пронизана романтикой. А вот я – нет. Эмерсон доверял Абдулле и Дауду, а меня держал в неведении, и, кроме того, они находились всего в нескольких футах от него. Я сидела неподвижно, как статуя, пока рука Эмерсона не сжалась до такой степени, что дыхание с шумом вырвалось из моих лёгких.

– Пибоди, пожалуйста, перестань хрюкать и корчиться, – прошипел Эмерсон. – Абдулла подумает, что я… м-м… навязываю тебе своё внимание. Я не хочу, чтобы он подслушивал.

Моё общеизвестное чувство юмора победило раздражение, потому что мысль действительно была забавной – Эмерсон навязывает мне своё внимание (а Абдулла в этом случае его не одобрит). Оказать физическое сопротивление было бы недостойно, поэтому я поддалась объятиям мужа.

– Куда мы направляемся? – спросила я.

– В лавку древностей Али Мурада.

– Ты договорился о встрече?

– Конечно же, нет. Мы поразим его, как пара молний.

– Удачное сравнение, – согласилась я. – Что ты надеешься найти, Эмерсон?

– Минутку. – Эмерсон отпустил меня и достал трубку. Он отказался от намерения шептать – в любом случае, ему это не удаётся – и я заметила, что Абдулла склонился в нашу сторону, изо всех сил пытаясь услышать наш разговор. Оказывается, он тоже находился в неведении относительно истинной цели Эмерсона.

– Эту гробницу, Пибоди, нашёл один из местных воров, – сказал Эмерсон. – Таково единственно возможное объяснение недавних событий. Кольцо, которое наш полуночный посетитель показал нам, должно быть, изъято из захоронения Тетишери, если только ты не настолько наивна, чтобы поверить, будто оно передавалось из поколения в поколение со второго тысячелетия до нашей эры. Но если в могиле орудуют воры, то они изымут и другие предметы. Которые окажутся на антикварных рынках в Луксоре.

– Вот почему в Гурнехе ты пошёл к Абд эль Хамеду!

– Именно. Он связан с каждым расхитителем гробниц в деревне. Они приносят ему свою воровскую добычу, а он передаёт украденное торговцам древностями. Я хотел заявиться к нему без предупреждения и осмотреться, но к тому времени, когда мы закончили общаться с мальчиком, элемент неожиданности был утерян.

Он остановился, чтобы выругаться. На ветру трудно зажечь трубку.

– Теория логична, – признала я. – Но я вижу одну трудность, Эмерсон. Нет – две. Если гробница уже обнаружена, то скоро будет слишком поздно – если уже не слишком поздно – спасти её. Гурнехцы – мастера грабежа. И второе замечание: если мистер Шелмадин был связан с людьми, которые нашли гробницу, почему он предложил открыть нам её местонахождение?

Эмерсон прекратил попытки зажечь трубку. Сунув её в карман, он ответил:

– Твоя точка зрения чрезмерно пессимистична, Пибоди. В худшем случае мы можем найти саму гробницу, но вряд ли её содержимое успеют полностью изъять. Местные воры-гурнехцы не… не могут работать с эффективностью и открытостью легальной археологической команды; им не только приходиться действовать тайно, но они не осмеливаются наводнять рынок предметами, источник которых в конечном итоге будет поставлен под сомнение. Вспомни братьев Абд эр Расул. Они воровали папирусы и ушебти из тайника с королевской мумией в течение почти десяти лет, прежде чем их поймали, но в гробнице всё равно осталось достаточно древностей.

– Да, – выдохнула я, моё воображение воспламенилось. – Но вторая трудность…

– Я знал, что ты собираешься снова вернуться к этой теме, – сказал Эмерсон. – Временно прервись, Пибоди; мы приехали.

Отказавшись от коляски, мы отправились пешком. На улице было ещё немало людей, потому что приезжие предпочитали отдыхать после полудня и возобновляли прогулки после того, как понизилась температура, а во время Рамадана магазины оставались открытыми до поздней ночи. Дом Али Мурада, который одновременно являлся и его коммерческим предприятием, находился рядом с Карнакским храмом[107]. Один из слуг Мурада стоял у открытой двери, приглашая прохожих войти – хватал их за рукава и тянул в лавку. Когда он узнал Эмерсона, его глаза широко открылись, и он бросился к дверям.

– Не нужно объявлять о нашем приходе, – мягко произнёс Эмерсон, перехватывая мужчину и проводя меня в лавку. – Ах, вот вы где, Али Мурад. Вижу, дела идут хорошо?

Они действительно шли просто отлично. В маленькой комнате было полдюжины клиентов, и лично Мурад оказывал почтительное внимание самой преуспевающей паре – американцам, как я поняла по особенностям их акцента.

Али Мурад, турок с большими вьющимися усами в красной феске на голове и руками, унизанными кольцами, владел собой лучше, чем слуга; лишь мимолётная гримаса выдала его удивление и тревогу.

– Эмерсон-эффенди, – мягко произнёс он. – И его леди. Вы оказали честь моему бедному дому. Если вы соблаговолите присесть и выпить кофе со мной...

– Я уверен, что Абдулла с радостью примет приглашение, – прервал Эмерсон, взяв меня за руку. – Сюда, Пибоди.

Он двинулся с кошачьей быстротой, достигнув дверного проёма в задней части магазина, прежде чем Али Мурад смог его перехватить. Абдулла не отставал от нас.

Я уже посещала эту лавку, но никогда не выходила за пределы передней комнаты. Но Эмерсон явно бывал и в других помещениях. Дверной проем вёл в маленький пахучий вестибюль. Прежде чем занавес снова встал на место, убрав бо́льшую часть света, я увидела пол из потрескавшихся плиток и кучу тряпок и бумаг под пролётом узкой лестницы. Не останавливаясь, Эмерсон направился вверх по лестнице, буксируя меня за собой. Абдулла остался в магазине. Я пришла к выводу, что ему дали распоряжение: никто другой не должен следовать за нами. Возмущённые крики из магазина подтвердили это предположение.

Поднявшись наверх, Эмерсон немного задержался, чтобы зажечь свечу, которую вынул из кармана. Дом был больше, чем казалось с улицы; верхний этаж заполняли обычные кроличьи лабиринты коридоров и комнат. Эмерсон держал меня за руку, а я крепко вцепилась в зонтик. Люди могут сколько угодно зубоскалить по поводу моих зонтиков (как часто делает Эмерсон), но нет более полезной вещи, а мой сделан по специальному заказу, с тяжёлыми стальными стержнями и более острым навершием, чем обычно.

Верхний этаж не был нежилым. Кое-где из-за закрытых дверей доносились тихие неприятные звуки. Кроме того, я слышала быстро приближавшиеся шаги. Либо Али Мурад прошёл мимо Абдуллы, либо последний получил указание только задержать его.

Наконец Эмерсон остановился и поднял свечу. Я развернулась, готовясь защитить его, потому что Мурад догнал нас. Но когда он увидел мой зонтик, то застыл и вскрикнул, подняв руки с множеством колец.

– Да не будьте же таким чёртовым трусом, Мурад, – улыбнулся Эмерсон. – Вы считаете, что такая леди, как миссис Эмерсон, нападёт на мужчину в его собственном доме? Кажется, именно здесь находится нужная комната. Надеюсь, у вас есть ключ. Мне бы очень не хотелось выбивать дверь.

Бросив на Эмерсона взгляд, которым можно было удостоить дикого пса, Мурад предпринял последнюю попытку сохранить достоинство:

– Вы нарушаете закон, Эмерсон-эффенди. Вы бросаете вызов Звёздно-полосатому знамени[108]. Я вызову полицию.

Эмерсон расхохотался так, что ему пришлось прислониться к стене.

Бормоча под нос проклятия, Али Мурад отпер дверь. Окна комнаты были закрыты тяжёлыми деревянными ставнями; исходя из количества пыли, которая окутывала их, я пришла к выводу, что они долго не открывались. Но здесь и не имелось никакой необходимости в свете. Сюда никогда не приводили потенциальных клиентов; наоборот, им приносили товары из этой особой кладовой.

Мебель представляла несколько столов и полок, загромождённых мелкими предметами. Понятия Али Мурада о чистоте и систематичности оставляли желать лучшего. Артефакты не располагались в каком-либо определённом порядке: ушебти валялись рядом с каменными и глиняными сосудами вперемешку с остраками[109]. Пол не подметали один Бог знает, как долго; мусор, покрывавший его, вероятно, сам по себе окупал раскопки.

По мере того, как Эмерсон медленно двигался по комнате, один объект за другим появлялся в пятнышке света от свечи, а затем снова исчезал в тени. Эмерсон остановился перед каменной плитой квадратной формы, за исключением закруглённой вершины. Это была стела из какой-то гробницы, вероятно, Девятнадцатой династии, если судить по качеству скульптурной сцены, изображённой в верхней части. Иероглифические надписи покрывали остальную поверхность.

Я услышал скрежет. Он исходил от Эмерсона (вернее, от его зубов), но обход продолжался без комментариев. Поведение мужа изрядно нервировало Али Мурада. Он знал, как и я: когда Эмерсон контролировал свой характер в такой необычной степени, это свидетельствовало, что он что-то замышлял.

Предметы в комнате были подлинными, и каждый из них исходил из нелегального источника – украден рабочими во время официальных раскопок или из места, которому полагалось иметь защиту. Таким инспекторам, как Говард Картер, приходилось совершать невозможное: они не могли охранять каждую гробницу и каждый храм в Египте, и до тех пор, пока коллекционеры были готовы платить высокие цены за резные блоки и настенные росписи, памятники будут разрушаться.

Нашим глазам предстали ужасающие примеры этого вандализма – беспорядочно прислонённые к задней стене или небрежно брошенные на пол фрагменты картин и барельефов, вырубленных из стен гробниц. Я узнала один фрагмент, изображавший безмятежный профиль и элегантно причёсанную голову знатного дворянина – всего пять лет назад в одной из могил Гурнеха я видела эту картину, тогда ещё целую.

Я стояла довольно близко к Али Мураду, поэтому чувствовала постепенное нарастание напряжения, когда Эмерсон стал рассматривать осколки, по очереди поднося свечу к каждому из них. В какой-то момент торговец издал едва слышный вздох облегчения, а затем перевёл дыхание, когда Эмерсон повернулся к одному из предметов.

Это оказалась роспись, а не рельеф. Цвета были яркими и чистыми, кроме тех мест, где пыль размыла их.

Прежде чем я смогла разобрать детали, Эмерсон обернулся, высоко подняв свечу. Независимо от его намерений, этот жест усилил тени и подчеркнул резкие черты лица, с самого начала отнюдь не любезного. Он выглядел похожим на демона.

– Где ты это нашёл?

Голос Али Мурада сломался, как голос Рамзеса.

– Эффенди…

– Я получу ответ тем или иным способом, – промолвил Эмерсон.

Лицо Али Мурада, точно так же искажённое тенью, превратилось в маску неприкрытого ужаса. Я подозревала, что Эмерсон был не единственным, кого он боялся. Оказавшись между молотом и наковальней, как гласит старинное изречение, он ухватился за слабую нить надежды:

– Всем известно, что Отец Проклятий не возьмёт в руки курбаш[110].

– Конечно, нет, – согласился Эмерсон. – Кнут – это оружие слабого. Сильному человеку это не требуется, и он не прибегает к пустым угрозам. Ты скажешь мне то, что я хочу знать, потому что я – Отец Проклятий, и мои угрозы не расточаются впустую. Кто это был? Мохаммед Абд эр Расул? Абд эль Хамед? А, я так и думал. Вот видишь, Мурад, как легко получить ответ?

Он снял пальто и осторожно обернул его вокруг расписного фрагмента, прежде чем взять в руки. Лицо Али Мурада масляно блестело от пота, но при виде этого вопиющего разбоя он набрался достаточно смелости, чтобы возразить:

– Ты не можешь этого сделать. Я буду жаловаться...

– В полицию? Хоть сейчас. В нарушение всех моих принципов я оставляю тебя с остальными украденными товарами. И даже не скажу этим американским туристам, что известняковая голова – это подделка. Я думаю, она вышла из лавки Абд эль Хамеда, и сработана недурно. Возьми свечу и проводи нас вниз.

Абдулла, оставшийся на страже у двери, посторонился, чтобы позволить нам пройти.

– Всё хорошо? – спросил он таким тоном, будто и не ожидал ничего иного.

– Да, конечно, – ответил Эмерсон тем же тоном. Повернувшись к Али Мураду, стоявшему с зажжённой свечой, словно факельщик, он пожелал ему приятного хорошего вечера.

Ответа от торговца древностями не последовало. Казалось, он даже не замечал, что горячий воск капает ему на руку.

Как только мы вышли из магазина, Эмерсон вручил Абдулле фрагмент картины. Он подошёл близко ко мне, но не предложил мне руку, и его глаза продолжали двигаться, исследуя каждого прохожего и вглядываясь в каждый тёмный дверной проем. Я совершенно не верила, что Али Мурад нападёт на нас, чтобы забрать свою собственность – если можно назвать её принадлежащей ему. Он казался до предела запуганным, чуть ли не окаменевшим. Однако я подумала, что разумнее не отвлекать Эмерсона разговорами, и поэтому подождала, пока мы не дошли до лодки и не отчалили, прежде чем открыла рот:

– Ты не посмотрел, нет ли там каких-либо других артефактов из могилы.

– Это заняло бы слишком много времени. Сама видела, какой беспорядок там творился. Я хотел управиться, пока тип не набрался смелости, чтобы позвать на помощь. Вполне достаточно. Это доказало мои подозрения.

– Чудесно, дорогой. Но откуда ты знаешь, что этот фрагмент взят из гробницы, которую мы разыскиваем?

– Я знаком, – скромно ответил Эмерсон, – с каждой гробницей в Египте и их декоративными рельефами. Этот фрагмент мне неизвестен.

Заявление было достаточно догматичным, чтобы граничить с высокомерием. Зная Эмерсона, следовало понимать, что он изрёк убеждение, однако не обязательно содержавшее доказательство его заключения.

– Но могила Тетишери? – не унималась я. – У меня сложилось впечатление, что в могилах королев этого периода не были настенных росписей.

– Могил этого периода не обнаружено, – резко возразил Эмерсон. – Мы не знаем, расписывали ли их, а если да, то как. Если ты на данный момент примешь моё заключение, я объясню свои рассуждения, когда у нас появится возможность более внимательно изучить фрагмент.

– Конечно, дорогой. Я и не думала ставить под сомнение твой опыт.

Эмерсон хмыкнул.

– Мы на правильном пути, Пибоди, я не сомневаюсь в этом. Следующий шаг – убедить Абд эль Хамеда сообщить мне, кто из местных мародёров принёс ему этот фрагмент.

– И тогда мы убедим мародёра привести нас к могиле. О, Эмерсон!

– Это может быть не так-то просто, Пибоди.

– Конечно, – согласилась я. – Ибо возле нашей гробницы крутится как минимум две группы преступников. Одна хочет помочь нам, другая…

– Амелия… – Маленькая лодка осторожно пристала к берегу, но Эмерсон не поднялся. Обернувшись, он взял меня за руки и наклонился ко мне. У меня создалось отчётливое впечатление, что это – не романтический жест (ещё до того, как Эмерсон обратился ко мне).

– Я знаю, что ты думаешь, Пибоди. Не говори этого. Даже не думай.

– Я и не собиралась говорить ничего подобного, Эмерсон. Я знаю, как одно упоминание имени этого человека сводит тебя с ума...

– Какое имя? – Вопль Эмерсона пронёсся эхом сквозь тихую ночь. – Мы даже не знаем его имени, только набор псевдонимов, и некоторые из них придуманы тобой. Гений Преступлений, тоже мне!

– Сообщники называли его Гением, Эмерсон, ты не можешь этого отрицать.

– Я и не отрицаю, – заявил Эмерсон, явно кривя душой. – Чёрт возьми, Пибоди, я знал, что ты подумала о Сети, когда стала цитировать это абсурдное утверждение Риччетти. Помочь нам, вот уж действительно! Никто не собирается помогать нам! Риччетти лгал, а Сети мёртв. Почему вы постоянно превращаешь этого негодяя в романтического героя? Он пришёл тебе на помощь только потому, что хотел овладеть тобой, презренная свинья! Он приложил все усилия, чтобы убить меня! Амелия, ты можешь прекратить эти бредни? Прислушайся ко мне!

– Ты кричишь, Эмерсон. И очень больно сжимаешь мне руки.

Его хватка ослабла. Подняв мои руки к губам, он поцеловал каждый палец по очереди.

– Прости меня, любимая. Я признаю, что иногда чувствовал легкомысленный, мимолётный приступ ревности к этому... – Он бросил взгляд через плечо на Абдуллу. – Чему ты ухмыляешься, Абдулла?

– Я не ухмыляюсь, Отец Проклятий. Это свет.

– А... И, – продолжил Эмерсон, – я какое-то время задавался вопросом, действительно ли он мёртв.

– Мы видели его смерть, Эмерсон.

– Я не исключаю, что он выжил исключительно ради того, чтобы досаждать МНЕ, – заявил Эмерсон. – Однако повторное появление Риччетти доказывает, что организация Сети осталась без руководства. Стервятники слетаются.

– Просто сверхъестественно, Эмерсон! Точно такая же метафора пришла мне в голову вчера вечером.

– Это меня ничуть не удивляет.

– Тогда согласись, что Риччетти, возможно, не единственный злодей, который пытается захватить незаконную торговлю древностями. А если мистер Шелмадин был соперником Риччетти, и его жестоко убили, чтобы помешать предать гласности нежелательные сведения?

– Проклятье, Пибоди, ты успокоишься когда-нибудь? Я не собираюсь признавать ничего подобного. Я не представляю себе, почему Шелмадин обратился к нам, как и ты, и у меня нет сил выслушивать теории, которые ты, скорее всего, намерена изложить.

Последовало короткое молчание.

– Тебе хорошо, Пибоди? – обеспокоился Эмерсон. – Ты не перебила меня.

– Наша дискуссия зашла в тупик, – сказала я. – У нас недостаточно данных, чтобы прийти к какому-либо выводу, за исключением того, что замешаны две разные группы преступников. Одна хочет помочь нам, другая…

– Не будь дурой, Амелия, – прорычал Эмерсон. – Так говорил Риччетти, а я не верю этому...

Он не закончил предложение. Тишину ночи разорвал пронзительный высокий крик. Его сменили звуки ожесточённой борьбы, которые я легко узнала, ибо давно привыкла к ним. Не составляло труда определить их источник. Дауд причалил к дахабии так близко, как только смог.

Я заметила эту последнюю деталь, когда быстро выпрыгнула из лодки. Грязный берег был довольно скользким; только поддержка моего верного зонтика воспрепятствовала тому, чтобы я зарылась в грязь. Эмерсон не ждал меня; он нёсся вперёд гигантскими скачками. Когда он достиг подножия трапа, тёмная фигура устремилась вниз по ступеням с такой скоростью, что Эмерсон, потеряв равновесие, рухнул на землю.

Я колебалась в течение секунды, не в силах решить, преследовать ли беглеца, помочь моему упавшему супругу или выяснить, что произошло на борту. Ещё один пронзительный крик с палубы избавил меня от сомнений. Эмерсон поднялся на ноги; яростно ругаясь и оставляя за собой грязные следы, он взлетел по трапу быстрее меня.

У кого-то хватило ума, чтобы принести лампу. Нефрет держала её твёрдой рукой, хотя лицо по белизне не отличалось от ночной рубашки. В сиянии лампы я увидела сцену, похожую на завершение мелодрамы в театре. Кровь заливала палубу, и повсюду лежали недвижные тела.

Бастет сидела рядом с одним из тел, насторожив уши и устрашающе сверкая глазами. Тело зашевелилось и село.

Из носа Рамзеса опять шла кровь. Галабея, которую он носил вместо ночной рубашки, была наполовину разорвана, обнажая тонкие плечи. В правой руке он держал длинный нож.

Я перевела взгляд с сына на лишившуюся чувств Гертруду Мармадьюк, а затем на третье лежавшее тело. Кровь скрывала черты лица, но я узнала рёбра, гноившийся палец ноги и ушибленные голени.

– Рамзес! – воскликнула я. – Что ты натворил?