Пруд гиппопотамов

7. МЯГКИЙ ГОЛОС ОТЦА ПРОКЛЯТИЙ ПОДОБЕН РЫЧАНИЮ РАЗЪЯРЁННОГО ЛЬВА

Наутро Эмерсон проснулся раньше меня. Он пытался двигаться тихо, но это ему не удаётся; меня разбудило приглушённое ругательство, и, открыв глаза, я увидела Эмерсона, стоявшего на одной ноге, как аист, и державшего чулок в руках. Я решила, что он ударился ногой о каркас кровати, так как невнятные слова были адресованы именно этому предмету мебели.

Мне хватило света, чтобы увидеть знакомые черты.

– И куда ты собрался отправляться в такую рань? – спросила я, хотя и без того знала ответ.

– Тысяча чертей, – прошипел Эмерсон тем тоном, который он наивно считает шёпотом. – Я не хотел тебя будить, Пибоди.

– Тогда нечего спотыкаться в тёмной комнате, разыскивая чулки. – Он не ответил на мой вопрос, поэтому я спросила снова: – Куда ты собираешься?

– На укрепляющую утреннюю прогулку. – Эмерсон сел и стал натягивать ботинки.

– Отличная мысль. Я присоединяюсь к тебе.

Нефрет ещё спала, положив руку под щёку. Я соскользнула с кровати и пошла за ширму одеваться. Гораздо быстрее, чем обычно, потому что боялась, что муж попытается уйти без меня, но когда я вышла, то увидела, что он стоит у кровати.

– С ней всё будет в порядке? – спросил он с тревогой.

– О да. Молодые обладают удивительной способностью к восстановлению сил, и она не пострадала, а только испугалась.

– Ты уверена?

– Да, дорогой. Парень едва коснулся её. Кажется, она больше переживала за Рамзеса, чем за себя. Как он?

– Если бы существовала какая-то причина для беспокойства, я бы сразу сказал тебе, – ответил Эмерсон. – С ним Селим.

– Селим? Но его здесь не было, ведь он...

– Не так громко, Пибоди. Ты её разбудишь.

– Я проснулась. – Голубые глаза, чей цвет теперь чётко различался в усилившемся потоке света, открылись. – Как Рамзес?

– Как я уже говорил твоей тёте Амелии – крепко спит, без признаков лихорадки.

– Вы куда-то идёте, да? – Она вылезла из постели, в спешке показав часть длинных стройных ножек. – Я посижу с Рамзесом.

Ночная рубашка была моей собственной; я убрала порванную одежду девочки подальше. Моё же одеяние прикрыло её, когда она встала, от плеч до пола. Тем не менее, я посчитала необходимым небрежно напомнить:

– Сначала оденься.

– Бессмыслица, – пробормотала Нефрет. – Ну ладно. Не беспокойтесь о Рамзесе, я позабочусь о нём.

– Уверена, что так и будет, – согласилась я, надеясь, что Рамзес не будет упоминать о своём героическом вмешательстве каждые пять минут, и что благодарная привязанность Нефрет отодвинет ссору по крайней мере на несколько часов.

– Сэр?

Эмерсон, уже выходивший из двери, обернулся. Она посмотрела ему прямо в глаза и медленно произнесла на своём лучшем арабском языке:

– Да сопутствует тебе успех во всех намерениях, о Отец Проклятий.

Эмерсон дал мне не больше времени, чем взглянуть на сына, который действительно спал спокойно. Когда мы покинули дахабию, откуда-то материализовался Анубис, как это в обычае у кошек, и последовал за нами по трапу.

– Эмерсон, – спросила я, – что Нефрет имела в виду?

– Разве ты не понимаешь по-арабски?

– Да, но... Выглядело так, как будто она поощряла… по крайней мере, одобряла… какие-то действия...

– Меня не нужно ободрять, дорогая, – мягко произнёс Эмерсон.

Если бы я ещё не знала, что он не намерен размениваться по пустякам, то поняла бы это по тому факту, что нас ожидали лошади, а не ослики. Ждал нас и Абдулла, с непривычно каменным лицом. Эмерсон забросил меня на одну из лошадей и уселся в седло.

– Даже не предлагай мыть клятых лошадей, Пибоди, у тебя будет время заняться этой ерундой попозже. Я нанял их до конца сезона и отправил одного из мужчин в Луксор, чтобы он купил для нас сёдла. Признаюсь, они немного изношены. Смирись с этим, Абдулла, и поторопись, или я оставлю тебя позади. И ты тоже, – добавил он, взглянув на кота, который в ответ стремительно прыгнул на колено Эмерсона.

– Эмерсон, ты спал прошлой ночью?

– Вместо этого я развлекался, планируя, что собираюсь сделать с Хамедом.

– Но ты не можешь быть уверен, что он...

Эмерсон вырвался вперёд, прежде чем я успела закончить предложение, и мне пришлось понуждать коня взять самый резвый темп, какой бедняга оказался способен развить, чтобы не отстать от мужа. Я не могла позволить Эмерсону опередить меня: в нынешнем состоянии он был способен избить старика до полусмерти – о чём, вероятно, пожалеет, когда остынет – и Абдулла явно не стал бы ему мешать. Семейная честь, а также любовь, которую Абдулла скрывал от всех – я предельно ясно видела, что он горит жаждой возмездия за подозрение, упавшее на его внука.

Необходимость сдерживать двух разъярённых мужчин была вызовом даже для меня, но я надеялась, что справлюсь – если повезёт. Мне повезло – вернее, удачным оказалось то, что Хамед заблаговременно узнал о нашем появлении. Старого злодея и след простыл. Во дворе ничего не нашлось, кроме кур, а слуги и ученики убежали.

Эмерсон ворвался в дом, пиная мебель и срывая шторы, служившие вместо дверей. Он даже вторгся в харим – если можно использовать это слово для обозначения крохотной каморки, где сидели две съёжившиеся женщины. Беглый взгляд показал и ему, и мне, что ни одна из них не могла быть переодетым Хамедом: одна – морщинистая старая карга, а другая – черноглазая девочка, не старше тринадцати лет.

Они пренебрегли закутыванием в покрывало и съёжились только потому, что от них этого ожидали. Но смотрели на Эмерсона без тревоги и с видимым интересом. Уважительно поприветствовав их, муж заглянул под диван и за занавеску и отступил.

– Это пустая трата времени, Эмерсон, – сказала я. – Его нет здесь. Ты искал…

– Моя дорогая Пибоди, я только начал.

Мы вернулись к Абдулле, оставшемуся в главной комнате. Он наугад втыкал в пол нож, который держал в руке.

– Ничего, – сказал он, выпрямляясь.

– Я думаю, он будет в главной спальне, – сардонически изогнул губы Эмерсон.

Эту комнату, безусловно, обставили ​​более комфортно и броско, чем остальную часть дома. Циновки покрывали пол. Диван был завален подушками. Рядом стояли кальян и поднос с бутылкой и стаканом, наполовину полным. Эмерсон поднял его и понюхал содержимое.

– Бренди. Он нарушает не только запрет на спиртное, но и законы Рамадана. Хорошо, Абдулла, давай разберёмся.

Они не удосужились свернуть коврики. После нескольких ударов Абдулла удовлетворённо хмыкнул.

– Дерево. Это здесь, Эмерсон.

Люк был покрыт тонким слоем грязи, чтоб не отличаться от земляного пола. Эмерсон поднял крышку.

Вместо сжавшейся фигуры беглеца я увидел кучу бесформенных свёртков, завёрнутых в тряпьё. В первом же, который взял Эмерсон, оказалась алебастровая (точнее, кальцитовая) ваза изысканной формы. Вырезанные на одной стороне иероглифы были заполнены синей пастой.

– Ахмос Нефертари[136], – пробормотал Эмерсон. – Королевская жена, королевская дочь, королевская мать. Не наша королева, Пибоди. Сколько королевских гробниц обнаружили эти ублюдки?

Он осторожно отложил её и снова полез в дыру. Сложенные предметы: часть тонко вырезанной деревянной ушебти, в королевском головном уборе, но без надписей; скарабей в сердце из зелёного полевого шпата; ещё несколько ушебти из глазурованного голубого фаянса; горсть бирюзовых и золотых бусин, аккуратно завёрнутых в ткань, – и маленькая статуя высотой в десять дюймов, выглядевшая странно знакомой.

– Тетишери! – воскликнула я. – Значит, была пара статуй. Или три.

– Скорее всего, целый хор. Это одна из копий Хамеда, Пибоди. Интересно, сколько ещё он сделал, прежде чем распорядился оригиналом? – Эмерсон поднялся на ноги и передал статуэтку Абдулле, который сунул её за отворот халата.

– Ты не собираешься… м-м… конфисковать другие древности? – спросила я.

– Сейчас они мне не нужны. Мне нужен Хамед. Куда, чёрт побери, мог деваться этот ублюдок? Я обыщу каждый запертый дом в проклятой деревне, если придётся, но должен быть более лёгкий способ найти его. Возможно, если я расспрошу дам…

– Они могут бояться его слишком сильно, чтобы предать, Эмерсон. Но эта девушка – она ​​такая молодая, почти ребёнок. Разве мы не можем её забрать?

– Я сомневаюсь, что она пойдёт с нами, Пибоди. О, я разделяю твоё отвращение к здешним обычаям, но если тобой овладело реформаторское настроение, можешь начать поближе к дому. Законы цивилизованной Англии разрешают женщинам вступать в брак в возрасте двенадцати лет.

На этот раз мои хорошо отточенные инстинкты и понимание женской психологии оказались ошибочными. Дамы с радостью шли нам навстречу. Они отвечали на вопросы Эмерсона закатыванием глаз и пожиманием плеч, но старшая – как будто случайно – непринуждённо упомянула, что Хамед недавно в третий раз вступил в брак.

– А, – кивнул Эмерсон. – У неё есть свой дом? Она должна быть жемчужиной красоты, чтобы заслужить отдельное жилище, или богатой вдовой. Скорее всего, последнее. Хамед любит деньги даже больше, чем... м-м. Мархаба, ситт; Аллах исаббехум билхейр[137].

Когда мы вышли из комнаты, я увидела, как девушка подползла поближе к старухе, которая обняла её по-матерински. Полигамия – это порочный неестественный обычай, который я никогда не пойму и не одобрю; но нежный росток любви может вырасти даже из кучи компоста. Я задавалась вопросом, не было ли предательство пожилой женщины вызвано ревностью – не из-за непритязательной персоны Хамеда, а из-за внимания, которое он уделял своей новой жене.

Наше присутствие и шумные действия Эмерсона привлекли зрителей. Большинство из них были обычными любопытными бездельниками всех возрастов и полов (а также видов), но, увидев несколько уродливых лиц в толпе, я тихо сказала Абдулле:

– Не пойти ли нам за подкреплением?

С ножом в руке, держа другую руку у отворота халата, Абдулла удивлённо посмотрел на меня:

– Нет, Ситт, зачем?

Он показал жестом, чтобы я шла перед ним. Я крепче сжала свой зонтик и последовала за Эмерсоном.

Один из зевак с радостью ответил на наши вопросы. Дом стоял недалеко. Это было довольно элегантное заведение, больше по размерам и в лучшем состоянии, чем у большинства соседей. Очень старую дверь украшала чудесная резьба. Эмерсон с трудом удержался от того, чтоб открыть её пинком. Но стучать не стал.

Черты женщины, сидевшей со скрещёнными ногами на диване напротив, являли собой смесь разных рас, которую можно найти в Египте, особенно на юге, и объединялись в необычайный и поразительный узор: полные губы и высокие скулы, широко расставленные глаза, более зелёные, чем орешник, выступающий нос, как у римского полководца. Её кожа была тёмно-коричневой и гладкой, как бархат.

Смерив меня безразличным взглядом, она перевела взор на Эмерсона, изучила его с ног до головы и с головы до ног, и её губы раздвинулись в улыбке. Она явно ожидала гостей, потому что была одета в лучшие наряды. Серебро свисало с её ушей и бровей и звякнуло на запястье, когда она поднесла сигарету к губам.

Эмерсон начал:

– Салам алейкум… э-э…

Она перебила его, жестикулируя сигаретой.

– Меня зовут Лейла, Отец Проклятий. Он там.

– Там? – глупо повторил Эмерсон. Он не ожидал такой готовности к сотрудничеству.

– Прячется в углу, как ласка, – последовал презрительный ответ. – Ты скоро его найдёшь, так почему бы мне не сказать тебе правду, пока ты не разрушил мой бедный дом?

– Очень разумно, – одобрил Эмерсон. И погрузился в занавеску, на которую она указала. Вопль объявил об обнаружении Хамеда. Эмерсон вернулся, таща его за шиворот.

Женщина слезла с дивана и пошла за ним к двери.

– Если бы ты навестил меня, Отец Проклятий, для тебя я снизила бы цену до…

– О Боже! – воскликнула я. – Это уж слишком, мисс… мадам…

– Выбрось из головы, Пибоди, – буркнул Эмерсон. – Провалиться мне на этом месте, ты думаешь, что я в настроении для... Даже если бы я согласился, чего никогда бы не случилось... Чёртовы бабы, с ними голову потеряешь!

Зрители рассеялись, когда мы вышли из дома, а затем перегруппировались, отойдя на небольшое расстояние, и неподалёку от нас осталось три человека. Те самые, кого я заметил раньше, и на их лицах явственно читалась угроза. Хамед, раздирая ткань, сжимавшую его горло, с трудом прохрипел:

– Отпусти меня. Отпусти меня, или они...

– О, я думаю, что нет, – улыбнулся Эмерсон, усиливая хватку, так что угроза закончилась сдавленным бульканьем. – Пибоди, твой зонтик, пожалуйста.

Я не понимала, что он имел в виду, но, руководствуясь его словами и жестами, взмахнула орудием, о котором шла речь.

Двое наших противников поспешно отступили, а один – самый крупный и мускулистый – упал на колени.

– Нет! – завизжал он. – Нет, только не это! Ситт Хаким, Эмерсон-эффенди, пожалуйста, прошу, не надо!

Поистине драматическая сцена: трясущийся от страха человек, лицо которого блестит от пота, а руки подняты, как в молитве; благоговейное кольцо наблюдателей; впечатляющая фигура Эмерсона, возвышающаяся над просителем; и жалкий, раболепный, хныкающий пучок тряпок – Хамед. Разве что зонтик вносил некоторый диссонанс. Я стояла неподвижно, разрываясь между удивлением и весельем. Затем Эмерсон сказал:

– Встань, Али Махмуд, и уходи. Пибоди, ты можешь опустить своё… э-э… оружие. Теперь, Хамед, поговорим.

Он усадил старика на камень. Абдулла с ножом в руке зарычал:

– Он по праву мой, Эмерсон. Честь моей семьи...

– Можешь убить его после того, как я закончу допрос, Абдулла, – перебил Эмерсон. – Или нет – как я решу. Хамед, я говорил тебе, что устал от твоей назойливости. Я не часто повторяю предупреждения. Кто тот человек, которого ты послал к нам прошлой ночью? Я тоже хочу немного поболтать с ним.

Глаза Хамеда затравленно перемещались с Эмерсона на меня и Абдуллу. Его не обманывал мягкий тон Эмерсона. В деревнях Египта стало пословицей: «Мягкий голос Отца Проклятий подобен рычанию разъярённого льва».

– Вы не позволите ему убить меня, если я скажу правду? Я старик, старый и сломленный...

– Кто это был? Наверно, один из твоих сыновей. Кто?

Меня не удивила готовность Хамеда сыграть Авраама перед гневным Иеговой-Эмерсоном[138].

– Солиман, – выпалил он. – Но он не причинил вреда. Он не хотел ничего плохого.

Абдулла снова рванулся вперёд:

– Никакого вреда? Юной девушке, деве, ещё не знавшей мужчины, девушке, которая находится под защитой Эмерсона-эффенди и Абдуллы ибн Хасана аль-Ваххаба? Я перерезал бы тебе тощее горло, Хамед, даже если бы ты не пытался напасть на моего внука.

Запавшие глаза Хамеда расширились до такой степени, что я не могла поверить, что это те же самые глаза. Слова посыпались из него, как пули.

– Что ты говоришь? Твои слова безумны! Эмерсон-эффенди… Ситт Хаким… вы же не верите... Если бы я хотел умереть, я бы прыгнул со скал Эль-Дира, и это было бы легче, чем смерть, которую подобный поступок обрушит на мою голову. Вахьат-эн-неби[139], жизнью Пророка клянусь…

– Хм, – задумался Эмерсон. – Знаешь, Хамед, я почти склонен тебе верить. Тогда зачем он туда пошёл?

Его хватка ослабла. Хамед выдохнул и поправил складки ткани вокруг горла. Я разделял мнение Эмерсона, что опровержения, высказанные в испуге, были подлинными, но перерыв дал ему время снова собраться с умом.

Наконец он пробормотал:

– За мальчишкой. Он мой, я хорошо заплатил за него. Это моё право забрать его обратно.

– А Солиман влез не в ту комнату? – услужливо поддакнул Эмерсон, отталкивая рычащего Абдуллу назад.

Хамед не попался на удочку.

– Он не мог пройти через окно вашего сына, там на страже стоял человек. Девушка проснулась, прежде чем он успел покинуть её комнату, и закричала. Солиман молод и глуп; он потерял голову, но хотел лишь заставить её перестать звать на помощь. – И добавил, хитро взглянув на Эмерсона: – Она сильная и храбрая, как пустынная кошка, Отец Проклятий; если бы она не сопротивлялась, Солиман не стал бы... Я отдаю его тебе. Поступай с ним, как знаешь, он заслуживает наказания за свою глупость.

– Благородный жест, – сухо бросил Эмерсон. – Он, вероятно, уже на полпути к Судану. И пусть остаётся там. Какими бы ни были его причины, он осмелился возложить руки на мою дочь. Если я найду его, то убью.

Спокойная определённость этого утверждения была гораздо страшнее яростного крика. Хамед содрогнулся.

– А что касается тебя, – продолжал Эмерсон, – я не могу хладнокровно убить такой жалкий мешок костей, как ты, и не позволю Абдулле сделать это. Я нарушу своё собственное правило и дам тебе второе – и последнее – предупреждение. Если ты или кто-либо, действующий по твоему наущению, снова побеспокоите меня, я разрешу Абдулле продолжить действия, от которых в настоящее время его удерживаю. У него много друзей и родственников, и возможно, они пожелают помочь. Ты понял меня.

– Да, да! – Старик соскочил со своего скалистого сиденья и упал на колени. – Ты милостив, Отец Проклятий; благословение Аллаха да пребудет на тебе.

Одна скрученная рука потянулась к руке Эмерсона, который с отвращением оттолкнул её. И тут выражение его лица изменилось. Схватив руку Хамеда, он внимательно осмотрел её.

– Посмотри сюда, Пибоди.

Я бы предпочла, чтобы эта отталкивающая конечность находилась подальше от меня, но, вглядевшись, поняла, что вызвало любопытство Эмерсона. Под въевшейся в кожу грязью виднелась сеть бледных шрамов, покрывавших тыльную сторону кисти и простиравшихся по скрюченным пальцам.

– Его искалечили не ревматизм или артрит, – охнула я. – Его руки были сломаны… раздавлены… камнепадом или...

– Ногой в сапоге. – Эмерсон хладнокровно задрал рукав халата Хамеда до локтя. Обнажённое предплечье было бугристым и морщинистым, но без рубцов. Он отпустил руку Хамеда и рассеянно вытер свою о штаны. – Эти повреждения нанесли ему умышленно. Они на обеих руках и только на руках. Он симулирует хромоту, но, как ты уже заметила, он может двигаться так же быстро, как змея, если захочет. Кто сделал это с тобой, Хамед? И когда, и почему?

Тонкие губы скривились в тихом рычании.

– Рискну предположить, Эмерсон, – ответила я. – Шрамы старые – десять или более лет. Хамед участвует в торговле древностями много дольше. Мы знаем, кто контролировал торговлю в Луксоре в то время, и мы знаем, как он контролировал её.

– Молодец, Пибоди. Единственный оставшийся вопрос – почему?

– Очевидно, он пытался обмануть Риччетти, – пожала я плечами. – Он должен был поступить именно так, а Риччетти – именно так отреагировать. Детали важны? Ради всего святого, поехали, Эмерсон.

– Хм, да, конечно. Я не могу больше терпеть его зловоние. Идём, Абдулла.

Я оглянулась на дом. Лейла стояла в дверном проёме, положив руку на бедро. Она широко улыбнулась и подняла руку на прощание.

– Думаю, богатая вдова, – сказал Эмерсон, наблюдавший за обменом любезностями. – Дом должен быть её собственным, и у неё достаточно характера, чтобы запугивать Хамеда. Интересно, сколько ей известно о его деятельности?

Я крепко сжала его руку.

– Не достаточно, чтобы оправдать твой визит.

– Откуда ты знаешь, сколько... О, – замялся Эмерсон. – Я понял тонкий намёк, Пибоди. Или это была угроза? Излишне, уверяю тебя. Где этот кот?

– Охотится, – ответила я, когда Анубис рысью подбежал с жирной крысой во рту. Он уронил её у ног Эмерсона.

– Самый деликатный из вас, – сказал последний, подбирая крысу за хвост и передавая её Абдулле. – Подожди, пока мы уйдём, прежде чем выбросить её, Абдулла, невежливо быть неблагодарным.

– Тьфу, – сжал губы Абдулла.

Эмерсон усадил кота себе на плечо, и я заметила:

– Этот парень – пожалуй, его можно назвать одним из головорезов – несомненно, вёл себя очень странно. Как тебе удалось довести его до такого невероятного ужаса?

– Не мне, – ответил Эмерсон. – А тебе. Или, выражаясь точнее, этому твоему нелепому зонтику. Разве ты не знаешь, что он считается невероятно сильным магическим оружием?

– Вечно ты шутишь.

– Ты стала легендой при жизни, Пибоди, – торжественно произнёс Эмерсон. – Истории рассказываются и повторяются вокруг деревенских костров, с каждым повторением усиливая производимый эффект. Легенды о великой и грозной Ситт Хаким, чей могучий зонт способен поставить сильных людей на колени и заставить умолять о пощаде. За это следует поблагодарить наших верных людей, – добавил он со смехом. – Особенно Дауда; он лучший рассказчик в семье.

– Просто нелепо, – фыркнула я.

– Но полезно. – Эмерсон согнал с лица улыбку. – Не слишком полагайся на эту легенду, дорогая. В неё верят только самые суеверные и наименее искушённые местные жители.

Я обернулась, чтобы посмотреть на Абдуллу, который топал позади нас, бормоча про себя. Похоже, что он до сих пор злился, потому что ему не разрешили изуродовать Хамеда. Поймав мой взгляд, он застенчиво признался:

– Это правда, Ситт. Дауд не верит в истории, а рассказывает их только потому, что он большой лжец и любит всеобщее внимание.

Когда мы уселись на коней, Эмерсон застыл на несколько мгновений, не отрывая взгляд от холмов на севере. Тоска на его лице была такой же острой, как и у влюблённого, наблюдающего за недостижимой возлюбленной, но, обладая благородной душой, он поступился стремлением ради долга.

– Возвращайся к могиле, Абдулла, и пусть начинают работать. Я присоединюсь к тебе, как только смогу.

– Мальчик… – начал Абдулла.

– Я позабочусь о нём. – Эмерсону не нужно было спрашивать, какого мальчика он имел в виду. – Отдай мне статуэтку, Абдулла, и отправляйся.

Только забота о коне, находившемся не в лучшем состоянии, помешала Эмерсону вынудить его к галопу. Он чуть ли не дрожал от отчаяния, потому что на горизонте виднелся долгожданный объект его поиска, и ему не терпелось начать работу над ним. Я разделяла его грусть, но археологическая лихорадка, как у меня, так и у мужа, уступила место более священным узам. Спокойно передвигаясь бок о бок, мы обсудили наши ближайшие планы и выработали стратегию.

Вначале, конечно же, мы отправились к Рамзесу, которого нашли сидящим в постели и дающим Давиду урок древнеегипетского языка.

– Господь Всемогущий, Рамзес, ты должен отдыхать! – воскликнула я, а Давид ретировался в угол, сжимая тетрадь и карандаш. – Где Нефрет?

– Готовит куриный суп, – ответил Рамзес. – Я не хочу клятый куриный суп, мама, я хочу яйца и бекон. Она не давала мне завтракать, только...

– И абсолютно правильно, – прервала я. – Как видишь, Эмерсон, твой сын в хорошей форме. Беги, дорогой. Я знаю, как ты жаждешь исследовать свою драгоценную гробницу.

– Как и ты. – Эмерсон потянул меня к двери. – Спасибо, дорогая. Я не забуду твою благородную жертву, и всё подробно расскажу сегодня вечером.

Стремление к долгу (и, конечно, материнская привязанность) не помешало моим мыслям блуждать в течение всего напряжённого дня. О, как заманчивы были изображения, заполнявшие мозг – завораживающие обломки, покрывавшие комнату плотным слоем мусора, раскрашенное изображение под ковром из летучих мышей – и это тёмное, неизведанное отверстие в стене.

Если Эмерсон пройдёт через эту дыру без меня, я его убью, подумала я.

Я вызвала доктора из Луксора – с улыбкой вспоминаю, как был ошеломлён Эмерсон, когда я высказала своё намерение – и скромно приняла его поздравления по поводу профессионализма принятых мной мер. Осталось совсем немного, заявил он. По моей просьбе и вопреки категорическому нежеланию Рамзеса он наложил несколько швов на разрез. Оставив Рамзеса мятежно созерцать большую миску куриного супа, я направилась искать Гертруду. Её не было ни на верхней палубе, ни в салоне, поэтому я постучала в дверь её каюты.

После того, как я назвалась, последовали долгая пауза и множество шелестящих, торопливых звуков. Наконец она открыла дверь.

– Извините, что заставила вас ждать, миссис Эмерсон. Я была… я не была одета должным образом.

Оставалось только предположить, что она полностью разделась, так как то, что она на себя набросила, было свободным халатом. Сморщив нос от сильного запаха благовоний, я спросила:

– Почему вы прячетесь в комнате в такой прекрасный день?

– Я занималась… пыталась заниматься. – Она откинула прядь каштановых волос со щеки. – Не могу перестать думать о прошлой ночи. Искренне сожалею...

– Ещё больше причин выйти на солнечный свет и свежий воздух, – бодро перебила я, потому что не желала слышать повторных оправданий и извинений. – Нет смысла киснуть в комнате. Захватите на палубу книгу и попросите Махмуда принести вам чайник чая.

– Да, это... это хорошая мысль. – Она беспомощно оглянулась через плечо. Я тоже. Она не занималась: книги на столе были закрыты и сложены в аккуратную стопку, а верхнюю книгу покрывал тонкий слой мелкой песчаной пыли, которая в этой местности быстро скапливается на всех плоских поверхностях. Кроме того, она также не отдыхала на кровати. Покрывало осталось несмятым, подушки – взбитыми.

Гертруда промямлила:

– Надеюсь, вы не посчитаете, миссис Эмерсон, что я пренебрегаю своими обязанностями. Я хотела посмотреть, что могу сделать для Рамзеса, но Нефрет не пустила меня в свою комнату, и когда я спросила, не хочет ли она позаниматься, она ответила, что занята.

– Всё в порядке, Гертруда. – Интересно, что ещё ей заявила Нефрет? – В ваши обязанности не входит ухаживать за больными, и сейчас не время беспокоиться об уроках.

Однако я решила, что мне лучше вывести Нефрет из комнаты Рамзеса, потому что он никогда не успокоится, если ему прикажет она. Мои предчувствия оказались точными, а появление – удачным: Рамзес, сжав губы и вытаращив глаза, сопротивлялся попыткам Нефрет «уложить его». Я уложила его и забрала с собой Нефрет. Увидев, что Гертруда выполнила мои приказы и оказалась на верхней палубе с книгой в руке и невидящим взглядом, устремлённым на горизонт, мы удалились в салон.

Я ожидала, что Нефрет будет жаловаться на упрямство Рамзеса и отсутствие признательности, но у неё на уме было нечто более серьёзное:

– Я не хотела расспрашивать тебя перед Рамзесом, тётя Амелия, это могло расстроить его; но не расскажешь ли, что произошло сегодня утром в доме жестокого хозяина Давида?

– Как ты узнала, где мы были?

На её губах заиграла волнующая лёгкая улыбка.

– Я хорошо знаю профессора, тётя Амелия, и уже видела подобное выражение в глазах других мужчин. Когда-то вы сказали, что у меня больше опыта в подобных вопросах, чем у моих английских ровесниц.

– О, – замялась я. – Ну, Нефрет, профессор не похож на других людей, он намного превосходит их, и он не будет... Он не стал... О Боже! Ладно, я расскажу тебе обо всём. И нет никаких причин, по которым Рамзес не должен знать; его не так-то легко расстроить.

Когда я закончила, она задумчиво кивнула.

– Да, возможно. Мужчина стоял у кровати, когда я впервые увидела его, и, возможно, меня разбудил какой-то слабый звук – то ли он споткнулся, то ли наткнулся на что-то. Он не трогал меня, пока я не подала голос. Можно увидеть статуэтку Тетишери, которую вы нашли?

Резкая смена темы на мгновение лишила меня дара речи.

– Да, конечно. Но ты не хочешь больше говорить о… о том, что случилось?

– Какой в ​​этом смысл? Фактов, которые мы знаем, немного, и их можно интерпретировать несколькими различными способами. Если вы с профессором считаете, что старик говорил правду...

– Во всяком случае, об этом, – пробормотала я. – Его ужас казался подлинным – и, уверяю тебя, вполне обоснованным. А вот в остальном я не уверена.

Затем я пошла за Тетишери, оставленной Эмерсоном в нашей комнате. Разговор убедил меня, что Нефрет не скрывает страхов по поводу фактов, о которых вынуждена говорить. Я внимательна, и пристально наблюдала за девушкой, когда она говорила об этом неприятном приключении; ни дрожи, ни изменения голоса или цвета лица. Я верю в подсознание, но только до определённого момента.

Поскольку у меня не было возможности присмотреться к статуе, мы вместе осмотрели её и сравнили с фотографиями в Британском музее. Они оказались идентичными. Именно Нефрет указала, что даже разрыв в иероглифической надписи на основании абсолютно точно скопирован.

Я оставила её изучающей – с моего позволения – мой перевод «Пруда гиппопотамов» и приступила к своим обязанностям. Домашние мероприятия – заказ еды, проверка запасов, мытьё лошадей – заняли несколько часов; когда, чуть ли не к вечернему чаепитию, я вернулась в комнату Рамзеса, то обнаружила, как и ожидала, что Нефрет вернулась к тому, что считала своим долгом. Однако атмосфера была на удивление сердечной. Селим свернулся калачиком и крепко спал. Бастет лежала у подножия кровати, а Рамзес, опираясь на подушки, будто молодой султан, держал статуэтку Тетишери. Фотографии оригинала лежали рядом с кроватью, и все трое явно сравнивали их.

– Я рассказала Рамзесу и Давиду, – быстро промолвила Нефрет. – Ты сказала, что не возражаешь.

Я не упоминала про Давида. Однако для возражений не имелось ни единой разумной причины. По жесту Рамзеса парень принёс мне стул, и я уселась.

– Это твоя работа, Давид? – спросила я.

– Нет, мэм.

Рамзес и/или Нефрет, должно быть, учили его манерам так же, как английскому – и Бог знает чему ещё. В данном случае запаса английских слов явно не хватило; после нескольких неудач он бросил попытки и взволнованно перешёл на красочный арабский:

– Я не могу так ​​хорошо работать, Ситт – пока нет. Её сделал Хамед задолго до того, как ему повредили руки. Он был мастером, лучшего нигде не найти. Он не мог показать мне, но мог объяснить, что делать, и исправить меня, когда я ошибался.

– Думаю, с помощью палки, – сухо заметила я.

– Так учат. – Через мгновение он добавил совершенно другим голосом: – Я думал, что это так.

– И всё же, – вмешался Рамзес, который молчал дольше, чем я ожидала, – вы нашли её, если рассказ Нефрет о событиях точен.

– Уверена, что так и есть, – быстро сказала я.

– Конечно, – подхватил Рамзес почти так же быстро. – Я не хотел предполагать что-либо, кроме неизбежных и неосознанных неточностей, которые появляются, когда история переходит от одного рассказчика к другому. Как я уже упоминал, её нашли в тайнике вместе с другими подлинными древностями. Почему ты считаешь, что она не такая?

Он смотрел на Давида, а не на меня. Я собиралась перевести или, по крайней мере, предоставить более понятную версию комментария Рамзеса, когда Нефрет нетерпеливо вмешалась:

– Рамзес, не глупи. Оригинал находится в Британском музее, так что это должна быть копия.

– Тогда Хамед изготовил её более десяти лет назад, – сказал Рамзес. – Мистер Бадж купил другую статуэтку в 1890 году, если я правильно помню.

Давид понял – первое предложение, по крайней мере. Он нетерпеливо кивнул:

– Много лет, да. Он не может работать много лет. Когда я пришёл к нему, его руки уже были повреждены. Но он был мастером, он научил меня.

Обучение Хамеда не могло бы иметь такого успеха, если бы мальчик с самого начала не обладал исключительным талантом. Изготовление и продажа подделок – наиболее распространённое занятие жителей Луксора и близлежащих деревень. Должно быть, Хамед однажды наткнулся на мальчика, когда тот пытался изобразить подделку, и осознал его неразвитые способности.

А кто лучше Хамеда мог такое увидеть? Он был мастером-самоучкой, недобросовестным, но мастером; лишить его способности заниматься своим ремеслом – вот наиболее жестокое наказание, которое способен придумать любой садист. Достаточно было изуродовать руки.

Эмерсон вернулся раньше, чем я ожидала. Я знала, чем вызвано это отклонение от его обычных привычек, и когда он ворвался в комнату Рамзеса, прямо в мятой рабочей одежде и пыльных ботинках, то мгновенно выразил свои чувства характерным образом:

– Зачем, к дьяволу, вы все тут собрались? Рамзес должен отдыхать. Это похоже на… на оргию!

Давид оказался единственным, кто отступил перед пылающим синим взглядом Эмерсона и нахмуренными бровями. Селим восхищённо уставился на вошедшего, а я спокойно ответила:

– Переоденься, дорогой, и мы вместе пойдём пить чай. Доктор сказал, что сегодня вечером Рамзес может ненадолго встать с постели, если будет осторожен.

С некоторым смущением Эмерсон взял печенье с тарелки, предложенной Нефрет, и позволил мне вывести его из комнаты.

– Итак? – настоятельно спросила я.

– Что – итак? – Эмерсон закрыл дверь и двинулся ко мне.

– Ты ужасно пахнешь летучими мышами, милый, – уклонилась я от его объятий.

– Я? Да, наверно. Извини, Пибоди. Сама знаешь, к запаху привыкают. – Стоя перед умывальником, он начал исправлять возникшие трудности, и когда он приступил к омовению, я ответила на вопросы о визите врача и сообщила, что рассказал Давид о статуе Тетишери.

– Не слишком-то много это добавило к тому, что мы уже знаем, – проворчал Эмерсон. – Я хотел бы задать этому молодому человеку несколько вопросов. Помнишь статую, которую мы нашли вчера в прихожей – богиню-гиппопотама?

– Трудно забыть. Ты узнал, как она туда попала?

– У меня есть теория или две, но не было возможности исследовать ни одну из них. Чертовски непродуктивно... Где, к дьяволу, мои чистые рубашки?

Они лежали там, где и всегда – в верхнем ящике бюро. Я достала одну и, когда он повернулся, чтобы взять её, у меня перехватило дыхание.

– Непродуктивно, вот как? Что произошло?

– Очень мало. Я же говорил... Ах, это... – Он посмотрел на темнеющий синяк на груди. – Мне жаль разочаровывать тебя, милая Пибоди, но никто не пытался меня убить; просто случайность, во многом из-за моей неуклюжести. Видишь ли, я стоял на верёвочной лестнице, бил молотом по скале чуть ниже входа...

– Эмерсон, во имя Неба! Зачем заниматься такой ерундой?

– Совсем не ерундой. – Он оттолкнул мою руку и закончил застёгивать рубашку. – Как тебе известно, вход очень узкий; кроме личных неудобств, мы не можем пронести через эту трещину ни один крупногабаритный предмет, даже корзину. Его требовалось расширить, и это вполне очевидно легло на мои плечи. Проклятая кувалда отскочила назад под неожиданным углом, вот и всё.

И исчез за дверью, прежде чем я успела ответить. Я последовала за ним в комнату Рамзеса.

– Почему бы не принести чай сюда? – спросил он. – Рамзес, кажется, удобно устроился.

– Слишком удобно, – ответила я, с тревогой изучая сцену, выглядевшую похожей на оргию больше, чем когда-либо. Нефрет сидела на краю кровати, Селим проснулся и жадно смотрел на печенье, которое законы Рамадана не позволяли ему есть, а голова Бастет утонула в миске с куриным супом. Анубис сидел на окне, наблюдая за Бастет и облизывая усы.

– Ему придётся ненадолго встать с кровати, – продолжила я. – Чтобы перестелить простыню и вытрясти её от крошек. Кроме того, невежливо игнорировать Гертруду.

– Хм, – протянул Эмерсон. – Раз ты так говоришь, Пибоди... Но сначала... – Он повернулся к Давиду, присел на корточки у подножия кровати и обратился к нему по-арабски. – Хамед сказал мне, что человек, который пришёл сюда прошлой ночью, не причинил никакого вреда девушке. Он пришёл за тобой, потому что Хамед купил тебя.

– Он солгал. – Но мальчик избегал встречи с глазами Эмерсона.

– В соответствии с английским законодательством покупка и продажа людей невозможна, – согласился Эмерсон. – Но есть более старые законы, и есть те, кто ставит их выше нынешних. Хамед не имеет претензий к тебе, пусть даже ты ему не веришь. А ты?

Последние два слова хлестнули, будто пощёчина. Мальчик вздрогнул – и я тоже. Как я могла быть настолько слепой? Существует лояльность, основанная на рабстве – полная обид и ненависти, но признанная теми, кто верит в этот кодекс. И для них она может заменить все другие обязательства.

– Отец… – начал Рамзес.

– Помолчи, Рамзес. Давид?

Мальчик покачал головой.

– Нет. Нет, Отец Проклятий. Клянусь Ситт Мириам, её Сыном[140], святыми...

– Хорошо, – кивнул Эмерсон. – Я верю твоим словам. Ты когда-нибудь изготавливал для Хамеда статую богини-гиппопотама?

Он не знал, что был недобрым. Эмерсон не способен на преднамеренную жестокость по отношению к ребёнку. Но грубые вопросы тяжело давались мальчику, привыкшему к ударам и ругательствам и ещё не научившемуся доверять. Глаза Давида потупились, и его невнятный ответ был едва слышен:

– Айва[141]. Я не знал...

– Прекрати издеваться над ребёнком, Эмерсон, – прервала я.

– Издеваться? – Эмерсон повернулся ко мне лицом, голубые глаза блестели от негодования. – Дьявол, Пибоди, как ты можешь предполагать, что я способен на такое?

Давид не испытывал благодарности за моё вмешательство. Подарив мне укоризненный взгляд, он расправил плечи и заговорил, как мужчина.

– Я сделал её. Я сделал две. Таурт, госпожа родов. Это была хорошая работа.

– Отличная работа! – воскликнула я. – Значит, та статуя, которую мы нашли в гробнице, тоже подделка?

– Довольно, – сказал Эмерсон, протягивая руку за трубкой. – Я внимательно рассмотрел её сегодня днём. Ты знаешь, как она там оказалась, Давид?

Мальчик покачал головой, а я удивилась:

– Как он мог? Он находился здесь и был слишком болен, чтобы двигаться, когда туда поставили эту проклятую штуку. Эмерсон, брось трубку. Забери их с Рамзесом на палубу. Чай вскоре будет готов.

Рамзес настаивал на том, что он может идти – и это соответствовало истине – но, поскольку Эмерсон преисполнился решимости, он с негодованием подчинился тому, что его понесли на руках. Кроме того, ему пришлось терпеть дальнейшие перебранки с Нефрет, которая, дай ей волю, закутала бы его в шерстяные покрывала с ног до подбородка, а также с Гертрудой.

Однако после надлежащих изъявлений заинтересованности Гертруда перенесла своё внимание на Нефрет. Я не сомневалась в том, что её заботливость была подлинной, но изрядно раздражающей и совершенно ненужной, и в конце концов мне пришлось прервать мисс Мармадьюк, прежде чем Нефрет разразится грубостями.

– Возьмите ещё бутерброд, Гертруда, пока профессор Эмерсон рассказывает нам о могиле. У нас ещё не было возможности обсудить итоги дня.

Эмерсон был первым, кто согласился с тем, что об этом почти не говорили.

– Я решил последовать совету Рамзеса и расширить нижний проход, – объяснил он. – Опасность падения камней слишком велика. Мы не можем использовать взрывчатку, поэтому это займёт определённое время.

Рамзес выразил своё удовольствие услышанными сведениями и заявил о своём намерении «вернуться на работу», как он выразился, к тому времени, когда фактически начнётся работа над самой могилой.

– Но, – продолжил он, не давая никому возможности для комментариев, – меня интересует именно та статуя, о которой ты упоминал, отец. Обозначали ли твои недавние вопросы, что статуэтки не было в гробнице, когда ты с мамой впервые… э-э… навестили грабителей? Возможно, вы не заметили этого, будучи озабочены взаимной безопасностью. Альтернатива, как мне вряд ли нужно указывать…

– Ты слишком много говоришь, Рамзес, – прервала Нефрет. – Уверена, что в твоём состоянии это тебе вредит.

– Совершенно верно, – согласилась я, пока Рамзес пытался придумать, как ответить на это неискреннее замечание. – В первый раз статуэтки там не было. Можете мне поверить, я бы её не пропустила. И вряд ли стоит указывать альтернативу. Но не пойму, как её могли доставить туда, при выставленной нами охране. Если только…

– Искренне надеюсь, – процедил Эмерсон, стиснув зубы на черенке трубки, – что ты воздержишься, Амелия.

– ... если нет другого пути в гробницу. Секретного прохода.

– Чепуха, Амелия.

– Как ты можешь быть уверен? Мы не очистили преддверие. Вход может быть спрятан под обломками.

– Потому что... О, да зачем сейчас пытаться искать причину? Проклятая вещь вышла из лавки Хамеда, но почему она оказалась в гробнице и как она там оказалась, сейчас, невозможно определить. Я отказываюсь от дальнейших обсуждений. Что это, последняя почта? – Эмерсон швырнул трубку на блюдо, засыпав пеплом оставшиеся бутерброды, и потянулся к бумагам и конвертам на соседней скамье. – Что-нибудь интересное?

– В моих сообщениях – нет. Больше ничего не могу сказать, потому что я не открываю письма, адресованные другим.

За этим мягким упрёком последовало неловкое молчание. Мисс Мармадьюк заговорила о прекрасной погоде и красоте заката. Я отвечала автоматически – эти предметы не требовали полной концентрации моего разума – и наблюдала за Эмерсоном, разрывавшим конверт, который ранее привлёк моё внимание. Только это письмо обещало возможность какого-то интересного развития событий, потому что доставил его посыльный, а почерк был незнакомым. Поделится ли муж со мной? Почтит ли меня своим доверием?

Он не собирался этого делать. Единственной видимой реакцией стала мелкая дрожь красивого изогнутого подбородка и движение руки, державшей письмо. Он собирался положить его в карман. Я протянула руку и забрала письмо.

Прочитав сообщение, я сказала стюарду:

– Передайте повару, что нас с профессором за обедом не будет.

Эмерсон выпалил в пространство, не обращаясь ни к кому лично:

– Ад и проклятие!

Когда Дауд оттолкнулся от берега, Эмерсон раздражённо сказал:

– По крайней мере, ежедневный перерыв начинается раньше, чем обычно. Возможно, я смогу наконец-то спать всю ночь.

– Как ты думаешь, что он хочет? – спросила я, поправляя кружевной шарф на волосах.

– Амелия, с тех пор, как ты прочитала эту записку, ты уже двадцать раз спрашиваешь одно и то же. Какой смысл в пустых размышлениях? Мы скоро узнаем ответ от самого Риччетти.

– Но, Эмерсон, ты знаешь, что это неправда. Он нагородит горы лжи, чтобы ввести нас в заблуждение. Запутать нас – вот для чего он нас пригласил.

Я была включена в это приглашение. Осознание этого вполне оправдало меня за чтение чужого письма – ведь если бы я этого не сделала, Эмерсон ни словом бы мне не обмолвился.

Сам Эмерсон продолжал дуться и не отвечал, поэтому я продолжила:

– Не правда ли, странное совпадение, что Риччетти появился в Луксоре сразу после того, как мы нашли статую гиппопотама? Возможно, именно таким причудливым способом он решил объявить о своём прибытии.

Как я и ожидала, эта речь вызвала ярость Эмерсона, а с разозлившимся мужем, по моему опыту, легче иметь дело, чем с надутым.

– Ты чертовски увлечена любопытными совпадениями, Амелия! Возможно, он здесь уже несколько недель. Что касается мистического значения гиппопотамов, могу только предположить, что перевод сказок ударил тебе в голову. Почему, к дьяволу?..

И так далее. Спор помог ему остаться оживлённым и счастливым во время путешествия. Я прислонилась к его плечу и наслаждалась видами.

Риччетти пригласил нас пообедать с ним в Луксоре. Когда мы приехали, он был уже на месте, в центре взоров присутствующих. Если бы не официанты в фесках и красных туфлях, обеденный салон Луксора мог располагаться в любом английском отеле – дамастовые скатерти и салфетки, хрустальные бокалы и изящный фарфор, а также посетители в традиционных европейских вечерних нарядах. Риччетти выделялся в этом окружении, как канюк в клетке с воробьями. Присутствие двух охранников, стоявших за ним неподвижно, как статуи, придавало особенную экзотическую окраску всей сцене. Ему отвели один из лучших столиков в углу возле окон, и, увидев нас, он поднял руку в знак приветствия. Глаза не отрывались от нас, словно ведомые пружиной.

Лекция, прочитанная мне по дороге, привела Эмерсона в (относительно) дружелюбное настроение. Он позволил Риччетти завершить свои извинения передо мной за неспособность подняться («Немощи моего возраста, миссис Эмерсон»), прежде чем поставить локти на стол и заметить:

– Давайте перейдём к делу, Риччетти. Я не собираюсь преломлять с вами хлеб или позволять моей жене оставаться в вашем присутствии дольше, чем это необходимо. Амелия, не прикасайся к вину!

– Но, друзья мои! – воскликнул Риччетти. – Как я могу предложить тост за ваш успех, если вы не поднимете бокалы вместе со мной?

– Итак, вы знаете, что мы нашли гробницу, – резюмировала я.

– Весь Луксор знает. Конечно, это не стало для меня неожиданностью. Я был уверен в ваших способностях.

– Вы пригласили нас не для того, чтобы поздравлять, – огрызнулся Эмерсон. – Что дальше?

– Вот что, Эмерсон, – вмешалась я, – я полностью согласна с тобой в том, что нет нужды длить нашу беседу без необходимости, но ты не задаёшь правильные вопросы. Синьор Риччетти будет болтать только о возобновлении старых знакомств и об удовольствии пребывать в нашей компании. Позволь мне справиться с этим. Синьор, как долго вы находитесь в Луксоре?

Риччетти слушал с интересом. Затем зубы ящера оскалились в широкой саркастической усмешке:

– Я бы не солгал, миссис Эмерсон, если бы заявил, что мне очень нравится удовольствие пребывать в вашей компании. Как я могу отказаться поиграть в вопросы и ответы с такой очаровательной дамой? Я прибыл сюда восемь дней назад на пароходе Кука «Рамзес». Я нашёл имя особенно символичным.

– А что у вас... Нет, это недостаточно конкретно. Вы встречались с Али Мурадом?

– Я посетил его магазин во вторник на той неделе. Я всегда навещаю торговцев антиквариатом в надежде пополнить свою скромную коллекцию.

– У вас есть коллекция древностей?

– Несколько незначительных пустяков. Когда-нибудь, если вы окажете мне честь, я бы хотел показать их вам.

– Будь я проклят… – начал Эмерсон.

– Тише, Эмерсон. Признаюсь, я отошла от темы. Вернёмся обратно. Вы знаете, синьор, что мистер Шелмадин мёртв?

Риччетти обнажил ещё несколько зубов.

– Моя дорогая миссис Эмерсон, именно я позволил себе сообщить вам об этом факте – вернее, отправить вам вырезку из каирской газеты. Я был уверен, что ваша сообразительность поможет прийти к неизбежному выводу.

– Вы убили его?

Риччетти, казалось, получал огромное удовольствие. Его челюсти расширились, демонстрируя невероятную коллекцию зубных протезов.

– Нет, миссис Эмерсон, не я.

Я попробовала изменить тактику.

– С тех пор, как вы в Луксоре, вы посещали Абд эль Хамеда?

– Увы, – лицемерно вздохнул Риччетти. – Я не смог навестить своего старого друга Хамеда. Мои усиливающиеся недомогания, миссис Эмерсон…

– Это ваши люди оставили статую богини-гиппопотама в могиле?

Глаза Риччетти расширились, и я на мгновение подумала, что застала его врасплох. Затем он разразился смехом. Стаканы на столе задрожали, и к нам обернулись все, сидевшие в салоне.

Риччетти хохотал до слёз. Вытерев их салфеткой, он ахнул:

– Ah, bravissima! Che donna prodigiosa![142] Эмерсон, старый дружище, она великолепна. Я поздравляю вас.

– Ещё одна такая ссылка на мою жену, – процедил сквозь зубы Эмерсон, – и я сшибу вас со стула.

– Mille pardone![143] Я неправильно понял. Британское чувство юмора всегда было для меня загадкой. – Теперь он не смеялся. – Позвольте мне уточнить ваш вопрос, миссис Эмерсон. Вы, кажется, предполагаете, что кто-то не так давно – скажем так, внёс? – статуэтку в могилу. Уверяю вас, это был не я. Меньше всего я думал о том, чтобы вмешиваться в вашу работу.

– Полная чушь! – взорвался Эмерсон. – Мне известна ваша настоящая причина приезда в Луксор, Риччетти. Вы намерены восстановить здесь полный контроль над рынком древностей. Вы потеряли его десять лет назад благодаря другому, более умелому игроку. Он ушёл, и место снова вакантно. Я не уверен, есть ли у вас конкуренты, а если да, то кто они; честно говоря, мне наплевать. Но я раздавлю любого, включая вас, кто попытается навредить моей семье и моим друзьям или помешать моей работе.

Зубы Риччетти исчезли за сжатыми губами, едва разжавшимися, чтобы выплюнуть слова:

– Сколько у вас друзей, Отец Проклятий?

– О Боже, – отмахнулся Эмерсон. – У меня нет времени, чтобы обмениваться с вами загадочными намёками. Если у вас есть какие-то здравые предложения... Думаю, что нет. Нам пора, Амелия.

Когда мы вышли на улицу, Эмерсон энергично встряхнулся.

– Находясь в присутствии этого мерзавца, я всегда чувствую себя так, словно меня покрывают ползающие насекомые, – отметил он. – Не зайти ли нам к Рормозеру выпить бокал пива и поужинать? Я малость проголодался.