Пруд гиппопотамов

11. Я ЗНАЛА ЗЛОДЕЕВ, КОТОРЫЕ БЫЛИ ИДЕАЛЬНЫМИ ДЖЕНТЛЬМЕНАМИ

Заявление Эмерсона, сделанное в тот вечер в присутствии всей семьи, вызвало общее одобрение. Его аргументы выглядели неопровержимыми. Содержимое погребальной камеры, каким бы оно ни оказалось, должно быть изъято и храниться в безопасности, прежде чем произойдёт ещё одно нападение на нас или на наших верных людей.

Мы напоминали небольшую группу заговорщиков, тесно сгрудившись за столом на верхней палубе, и свет единственной лампы отбрасывал зловещие тени на наши напряжённые лица. Первыми словами Эмерсона – ещё до того, как он объявил о своём намерении – стали предупреждения о том, что планы должны храниться в тайне.

– Во всяком случае, насколько это возможно, – неохотно добавил он. – Если бы я имел возможность поступать по-своему, то не доверился бы никому, кроме нас и рабочих. Но не вижу возможности держать сэра Эдварда на расстоянии.

– Ты подозреваешь его? – спросила Эвелина.

– Нет. – Глаза Эмерсона блеснули, когда он бросил взгляд на меня. Я довольствовалась фырканьем, и Эмерсон продолжил: – У меня нет оснований полагать, что он является кем-то, кроме того, кем себя называет, и если я уволю его сейчас, без уважительной причины, это вызовет подозрения и оправданное возмущение. Я предостерегаю его, как и вас, чтобы никто не проронил посторонним ни единого слова о том, чем мы занимаемся. Включая Вандергельта, Амелия. И твоего дружка О’Коннелла.

– К счастью, в настоящее время Кевин страдает от расстройства пищеварения, поэтому некоторое время нам не придётся беспокоиться о нём. Но Сайрус...

– Никому! – Кулак Эмерсона с силой опустился на стол. Мы все подскочили, и я успела поймать качнувшуюся лампу. – Может быть, до сих пор в гробнице действовал только местный талант, но сегодняшняя попытка была необычно смелой. Это говорит о том, что существуют какие-то неизвестные главари, руководящие операцией.

– Риччетти, – сказала я.

– Вполне возможно. Если у него есть осведомители и союзники среди жителей деревни – а я в этом не сомневаюсь – секретность необходима.

– Должен ли я понимать, – спросил Рамзес, – что Давид – один из тех, кто включён в твой запрет?

Эмерсон по своей природе справедливый человек. Он колебался – но недолго – прежде чем ответил:

– Особенно Давид.

К моему удивлению, в защиту мальчика выступили не Рамзес и даже не Нефрет, хотя она прикусила губу и посмотрела на своего приёмного отца не очень-то дружелюбно. Тихий голос принадлежал Эвелине:

– Я уверена, что ему можно полностью доверять, Рэдклифф. Я много и долго разговаривала с ним. Он милый мальчик, заслуживающий лучшей жизни, чем страдания, которые ему пришлось испытать, и он предан всем вам.

Голос Эмерсона смягчился, как всегда, когда он говорит со своей невесткой.

– Эвелина, твоё доброе сердце заслуживает уважения, и я понимаю, почему именно сейчас... э-э, хм-м… Имей в виду, что мальчик провёл бо́льшую часть своей жизни под опекой известного вора и мастера подделок. Первое впечатление…

– Прекрати эту покровительственную манеру, Рэдклифф.

Реплика поразила всех не хуже звука пощёчины. Никогда я не слышала, чтобы Эвелина говорила с кем-то, а тем более с Эмерсоном, таким тоном.

Эмерсон опомнился раньше всех остальных, и ответ сделал ему честь. (Хотя я и не ожидала ничего другого.) Он громко рассмеялся и хлопнул себя по колену.

– Точно в цель! Прими мои извинения, Эвелина, но уверяю тебя, я не имею ничего против Давида. Всемогущий Боже, Вандергельт – один из моих самых старых друзей, и я полностью ему доверяю, но не хочу вовлекать его. Если бы ещё нам удалось избавиться от этой клятой Мармадьюк!

– Вот как! – воскликнула я. – Итак, ты согласен со мной, что она авантюристка и шпионка!

– Нет, Амелия, отнюдь. Я полагаю, что она – полоумная романтическая особа, от которой О’Коннелл с лёгкостью добьётся правды несколькими цветистыми комплиментами.

– Что ж, для этого есть основания, – призналась я. – Не беспокойся, дорогой, я придумаю способ…

– Заранее дрожу от этой мысли, – с чувством произнёс Эмерсон. – Оставь это мне, Пибоди. Она умеет управляться с пишущей машинкой?

– Да, думаю, да.

– Тогда я заставлю её заняться расшифровкой рукописи моей «Истории». Это займёт её и удержит подальше от гробницы.

– Да, безусловно, – согласилась я. – Каков объём рукописи – шестьсот с лишним страниц? И твой почерк, любимый... Отличная идея.

– Итак, всё решено. Мы начнём завтра.

– Требуется ещё один-два дня, чтобы закончить с кусочками окрашенной штукатурки, которую мы извлекли из входного коридора, – вмешался Уолтер. – К сожалению, большинство из них слишком малы, чтобы их можно было использовать, но я нашёл часть картуша, которая, как я считаю, очень заинтересует тебя, Рэдклифф.

– Это подождёт, Уолтер. Мне нужна каждая пара рук, особенно твоя. – Уолтер выглядел довольным, и Эмерсон, с характерной для него резкостью, не преминул испортить комплимент, добавив: – Похоже, ты ещё забыл не всё, что знал о технике раскопок.

Я зевнула, и Эмерсон, всегда такой внимательный ко мне, мгновенно сменил тон на дружелюбный:

– Устала, Пибоди? Да, всем нам пора спать.

– Ты всё равно захочешь встать на рассвете, – ответила я. – Вот что, Эмерсон, как насчёт места хранения? Салон уже полон подносов и корзин с обломками, и я категорически отказываюсь делиться своим жильём с этой мерзейшей мумией.

– Да, нам придётся поломать голову, – признался Эмерсон. – Я думал о временном хранении в преддверии, но зловоние этой штуки настолько сильно, что отравит воздух. Рядом находятся десятки заброшенных гробниц; заполним некоторые из них. И отдельную – для нашего пахучего друга.

Я покинула палубу последней. Возможно, у меня разыгралось воображение, но мне показалось, что у самого конца перил что-то движется, некая еле заметная тень. Как будто там что-то висело, будто гигантская летучая мышь, а затем бесшумно спустилось.

Как я уже упоминала, верхняя палуба была образована потолками нижерасположенных кают. В том месте, где мелькнула тень, комнату занимали Рамзес и Давид.

Я была не единственной, поднявшейся до рассвета. Уолтер уже сидел в салоне, перетасовывая кусочки штукатурки в свете лампы. Он с виноватым видом поднял глаза, когда я открыл дверь.

– О, это ты, Амелия. Я решил несколько минут поработать до завтрака. Картуш, о котором я говорил прошлой ночью – я совершенно не ожидал найти его в этом контексте. Уверен, что здесь написано имя...

– Завтрак подан, – заявил Эмерсон за моей спиной. – Запри поднос в шкафу, Уолтер, и ступай наверх.

В ожидании, когда другие присоединятся к нам, некоторое время мы с Эмерсоном сидели в тишине, наблюдая, как небо становится ярче, и свет медленно ползёт по склонам западных скал. Эмерсон вздохнул.

– У меня появились новые мысли, Пибоди. Не приходило ли тебе в голову – конечно, так оно и было! – что меня пытаются заставить поступать именно так, как хочет наш неизвестный противник?

– Я, безусловно, думала об этом, Эмерсон. Вчерашняя попытка проникновения была безрассудной и случайной, если они действительно намеревались войти в погребальную камеру. Возможно, наш враг становится нетерпеливым. Если мы очистим лестницу, то избавим его от необходимости выполнять лишнюю работу.

– Мне не нравится, когда мной пытаются манипулировать, – пробормотал Эмерсон.

– Безусловно, дорогой. Но сейчас я не вижу, какой у тебя имеется выбор.

Появление Махмуда с завтраком завершило дискуссию. Следующим появился Рамзес. Он был достаточно мудр, чтобы дать Эмерсону выпить чашку кофе, прежде чем поднять тему, которая, как он знал, вызовет раздражение, и мы продолжали её обсуждать, когда на палубу поднялись остальные.

– Рамзес прав, Эмерсон, – настаивала я. – Давиду лучше пойти с нами.

– Я буду держать его при себе, – твёрдо заявила Эвелина. – Он не сможет наблюдать за вашей работой.

– А сумеешь убрать от меня и эту девицу Мармадьюк? – смиренно спросил Эмерсон. – У меня нет времени избавляться от неё, и мне нужно найти какую-нибудь чёртову пишущую машинку.

– Конечно, – согласилась Эвелина. – Предоставь это мне, Рэдклифф.

Разумеется, тем утром я была не единственной, кто чуть ли не дрожал от волнения, предвкушая надвигающиеся события. Даже глаза Эмерсона сияли ярче обычного. Мы, археологи, превосходим обычное человеческое стадо в том, что ценим знания как таковые, но всё-таки мы люди, и мысли о том, что нас может ожидать за запечатанной дверью, могли пробудить даже самое слабое воображение.

Но никаких предвкушений и волнений нельзя было прочесть на лице ожидавшего нас бедного Абдуллы. Огорчение и стыд заставили это лицо вытянуться, и, судя по обескураженным взглядам рабочих, я поняла, что им долго читали нотации о неспособности справляться со своими обязанностями.

Эмерсон не терял времени на лишние обвинения. (Ему редко приходится повторять нравоучения, так как он с самого начала всё высказывает в лицо.) После того, как Эвелина отошла с Давидом в сторону, положив руку ему на плечо, Эмерсон отвёл бригадира в сторону и рассказал ему о наших намерениях.

Лицо Абдуллы прояснилось от подобного свидетельства доверия. Он так забылся, что прервал наставления Эмерсона о молчании.

– Наши губы запечатаны, Отец Проклятий. Мы не подведём тебя снова.

– Это была не твоя вина, Абдулла, – сказала я, похлопывая его по руке.

– Ещё как твоя, – закрыл обсуждение Эмерсон. Он достал часы. – Где остальные? Я не могу их ждать. Пришли ко мне сэра Эдварда, как только он появится, Эвелина, и держи эту утомительную женщину подальше. Остальные пойдут со мной.

И двинулся вверх по лестнице.

По моему настоянию мы прервались на ланч. Воздух сгустился от гипсовой пыли, и гуано летучих мышей от наших движений поднялось в воздух. Дыхание Уолтера стало неровным, и даже сэр Эдвард демонстрировал признаки недомогания. Нефрет я отослала пораньше, несмотря на бурные возражения.

Она подбежала ко мне, когда я спустилась с последней ступеньки.

– Тётя Амелия, ты выглядишь ужасно.

– Правда? Тогда мне лучше немного привести себя в порядок, прежде чем мы примкнём к остальным.

Все воспользовались вёдрами с водой и полотенцами, а затем удалились в тень. Зная, что Эмерсон откажется возвращаться на «Амелию» до наступления темноты, я захватила корзины для пикника, и мы с удовольствием поглощали еду, а тем более напитки. Было интересно наблюдать, как разделилась наша группа. Я присоединилась к Гертруде за переносным столиком, мужчины расселись по разным камням, а дети отправились к Давиду, устроившемуся в яме. Эвелина была с ним; когда она заняла своё место за столом, я увидела у неё в руках блокнот. Я попросила посмотреть, что там, и она передала его мне с лёгкой загадочной улыбкой.

– Даёшь уроки рисования? – спросила я, листая страницы с нарастающим изумлением.

– Скорее, беру. Какой талант у мальчика, Амелия! Конечно, он ничего не знает об условностях западного искусства, но быстро учится – и он даёт мне новое понимание египетского искусства. Уверена, что он мог бы помочь мне с копированием.

– Это подождёт, пока мы не закончим очистку преддверия. – Я бросила предостерегающий взгляд в сторону Гертруды.

Сегодня утром она выглядела не лучшим образом, глаза затуманились, а мысли явно витали в облаках. Поймав мой взгляд, она прочистила горло и нерешительно начала:

– Я думала, миссис Эмерсон, о любезном приглашении мистера Вандергельта. Я хотела бы принять его, но не думаю, что это будет правильно.

– Почему нет? – спросила я, беря второй бутерброд.

– Быть ​​единственной женщиной в доме?

– Подобные старомодные понятия устарели, Гертруда. На дворе двадцатый век. Надеюсь, вы не подозреваете мистера Вандергельта в недостойных намерениях.

– О нет! Только... Мне было бы намного удобнее, если бы миссис Уолтер Эмерсон тоже жила там. Или Нефрет.

Эмерсон закончил есть. И подошёл к нам как раз вовремя, чтобы услышать последние фразы.

– Вы будете в полной безопасности с Вандергельтом, мисс Мармадьюк, – уверил он. – Ты случайно не знаешь, где я могу достать пишущую машинку?

– Если подумать, – ответила я, – она, вероятно, найдётся у Сайруса. Ты же знаешь, как эти американцы помешаны на технике.

– Отлично! – Эмерсон одарил меня одобрительной улыбкой. – Тогда всё решено. Днём вы можете упаковать свои вещи, мисс Мармадьюк, и к вечеру уже находиться в замке. Позже я подойду к вам с рукописью и скажу, что мне требуется. Можете уезжать прямо сейчас. Я прикажу кому-нибудь из рабочих отвезти вас в Луксор. Закончила, Пибоди? Идём, идём.

И умчался прочь, оставив Гертруду сидеть с открытым ртом. Я изложила объяснения, упущенные Эмерсоном – он предполагает, что другие люди думают так же быстро, как мы с ним – и отправила Гертруду вместе с Селимом.

– Как хорошо, что её убрали с дороги, – сказала я Эвелине. – Теперь можем говорить свободно.

Звучный рёв Эмерсона достиг наших ушей. Эвелина засмеялась.

– Мы вообще не можем говорить, Амелия. Я умираю от любопытства, желая узнать, что вы нашли, но тебе лучше уйти, прежде чем Рэдклифф начнёт ругаться.

Остальные уже подчинились призыву. Следуя за ними, я увидела, как Эвелина вернулась к тому месту, где сидел Давид.

Когда Эмерсона наконец убедили остановиться, барьер исчез, и бо́льшую часть упавших камней убрали со ступенек. Вид того, что лежало внизу – вырубленная в скалах лестница, нырявшая вниз под крутым углом, низкая неровная крыша – не был чем-то тревожащим или необычным, но я заметила, что наши рабочие с готовностью исчезли, как только Эмерсон разрешил им. Абдулла, должно быть, рассказал им о мумии. Как я могла обвинить мужчин в том, что они боятся такого предзнаменования, если оно затронуло даже меня?

– Этого будет достаточно. – Эмерсон вытер влажный лоб грязным рукавом. – Завтра нам понадобится побольше досок, Абдулла, чтобы закончить крепление крыши. Мне не нравится, как она выглядит.

– Будет так, как ты сказал, Эмерсон. И тогда ты возьмёшь... – Его рука как-то странно, судорожно дёрнулась, как будто он не хотел даже указывать на мумию, а тем более называть её.

– Да. – Эмерсон посмотрел на меня. – Иди, Пибоди, я тебя догоню.

Нефрет и Рамзес уже покинули гробницу вместе с Уолтером. Я позволила сэру Эдварду предложить мне руку.

– Вы, должно быть, очень устали, – промолвил он сочувственно.

– Не больше, чем вы, я думаю. – Он был совсем не похож на элегантного джентльмена, которого я когда-то встретила: одежда покрылась пятнами и была измята, а волосы побелели от пыли. Из грязи, измазавшей лицо, весело глядели два синих глаза с красными ободками.

– Я считал себя мастером раскопок, – признался он. – Но по сравнению с вашим мужем Ньюберри и Шпигельберг[186], с которыми я работал в прошлом сезоне – жалкие дилетанты.

– Он будет работать в том же темпе, пока мы не закончим, и вы это знаете. Сможете вынести?

– Я лучше рухну замертво, чем признаю поражение, – ответил он со смешком. – Однако меня беспокоит мистер Уолтер Эмерсон. Если я могу как-то – конечно, с предельной тактичностью – помочь ему...

– Потребуется значительная степень тактичности. Но я благодарю вас и буду иметь это в виду. Вы решили принять приглашение мистера Вандергельта остановиться у него?

Мои колени подкосились, когда я ступила на землю. Не из-за усталости – я наступила на гальку. Мужская рука помогла мне удержать равновесие.

– Я бы предпочёл остаться в отеле, если вы с профессором не возражаете.

– Я не возражаю, – подтвердил Эмерсон. – Если тебе нужна рука, Амелия, обопрись на мою.

Сэр Эдвард поспешил к ведру с водой, а я заметила:

– Эмерсон, ты должен перестать подкрадываться к людям таким образом. Это не только грубо, это нервирует.

– Я хотел услышать, что он так нежно шепчет тебе на ухо, – буркнул мой муж.

– Он не шептал, и вовсе не нежно. Хотя и интересно. Я ожидала, что они с Гертрудой захотят остаться вместе.

– Ты ошиблась, Пибоди. Случается и такое.

Ещё раньше я заметила, что Уолтер не очень хорошо выглядел, но не восприняла это всерьёз до тех пор, пока обеспокоенность не высказал сэр Эдвард. Даже на меня негативно повлияли тяжёлые нагрузки, скверный воздух и тошнотворное зловоние, доносившееся с подножия лестницы. Он повеселел – как и мы! – после купания и смены одежды, но когда мы встретились за ужином, я присмотрелась к своему зятю и не обрадовалась увиденному. Однако воздержалась от комментариев, пока Эмерсон не сообщил нам, что отныне он хочет ночевать у могилы, а Уолтер не стал настаивать на том, что намерен разделить с ним эту обязанность.

– Тебе не следует покидать... покидать судно каждую ночь, – сказал он, предусмотрительно не глядя на меня. – Мы займёмся этим по очереди, Рэдклифф, как обычно.

– Я не понимаю, почему кому-то из вас следует находиться там, – удивилась я. – Абдуллу не обманут во второй раз, и я считаю высокомерием и предубеждением мнение, будто присутствие одного англичанина предотвратит то, что не в состоянии предотвратить пятеро преданных египтян.

Я надеялась, что это прозвучит убедительно, и мне не придётся выражать свою уверенность в том, что Уолтер не справляется с работой, поскольку это только придаст ему ещё больше решительности доказать противное. Не обращая внимания на мои тонкие намёки, Эмерсон сорвал мой план, громко объявив, что он говорит не об англичанах вообще, а о себе в частности, и что, если кто-то сомневается в его способностях, он может предоставить письменные показания большинства жителей Египта.

В конце концов, мне пришлось открыто заявить Уолтеру, что он не в форме, Уолтер с негодованием отрицал это, и я отправила его прямо в кровать.

После того, как Эмерсон ушёл, неся рукопись, которую намеревался оставить мисс Мармадьюк, прежде чем идти к могиле, я вернулась в салон. Я осталась в одиночестве: Нефрет и Рамзес были в комнате последнего с Давидом, которому, как я предполагала, давали урок английского, древнееврейского или астрономии, а Эвелина взялась за поднос Уолтера. Я хотела отвлечься, работая над переводом, но слова не задерживались у меня в голове, и в конце концов я сдалась, наблюдая, как луна поднимается над скалами, и стараясь не думать об Эмерсоне.

Я договорилась с Ибрагимом, одним из племянников или двоюродных братьев Абдуллы – трудновато было понять, кто кем кому приходится – что он устроится на небольшом расстоянии от лагеря и немедленно сообщит мне, если что-нибудь случится. (Я не упомянула об этом Эмерсону во избежание возмущённых замечаний о няньках.) После этого мне чуть полегчало, но ненамного. Наши враги были хитры и беспринципны.

Дверь открылась, и вошла Эвелина.

– Если ты работаешь, я не буду тебе мешать, – тихо сказала она.

– Ты – та, кого я больше всего хочу увидеть, – ответила я, удивлённо осознавая, что это правда. – Или, по крайней мере…

– Я понимаю. Бесполезно просить тебя не беспокоиться о нём.

– Нет. Надеюсь, ты не беспокоишься об Уолтере. По-моему, его недомогание банально связано с истощением.

– Он спит, – снисходительно бросила Эвелина. Она села и расправила юбки. Свет лампы окружал ореолом её золотые волосы. – Хотела бы я что-нибудь сделать. Если бы только я была мужчиной!

– Ну, я бы не сказала, что у мужчин имеются все преимущества. Бедные существа, им особенно не хватает определённых интеллектуальных качеств.

Сжатые губы Эвелины раскрылись в улыбке.

– Это не общепринятый взгляд, Амелия. Разве мужчины не должны руководствоваться разумом, а женщины – иррациональными эмоциями?

– Ах, но кто определяет эти взгляды? Мужчины, дорогая моя – мужчины! Берут во внимание одни лишь факты. Я несколько недель пыталась убедить Эмерсона рационально взглянуть на ситуацию, но он не позволяет себе признать факты, а тем более – прийти к логическим выводам из них. Таким, что были бы очевидны для любой женщины.

– Возможно, не для меня, – улыбнулась Эвелина. Казалось, ей стало легче. Теперь руки свободно лежали на коленях, а напряжённые плечи расслабились.

– Ты несправедлива к себе. Не помню, упоминала ли я раньше об этом, Эвелина, но я исключительно высоко ставлю твои способности к рациональному мышлению. Я уверена, что, действуя совместно, мы сможем понять, кто наши враги, и принять решение о наилучшем способе защиты.

– Мои способности, какими бы они ни были (и боюсь, что любовь заставляет оценивать их слишком высоко), в твоём распоряжении, Амелия, милая. Ты уже рассказывала мне вкратце о том, что произошло. Не хочешь ли ещё раз обсудить это в подробностях?

Ей было не очень-то интересно слушать мой рассказ; она надеялась занять мой разум, чтобы я не беспокоилась об Эмерсоне. Но мои слова, вне зависимости от ситуации, не были пустыми комплиментами. Я немедленно приступила к повествованию, начиная с визита мистера Шелмадина. Эвелина слушала молча, и хочу заметить, что было приятно поговорить с кем-то, кто не перебивает тебя каждые тридцать секунд.

Когда я закончила, она вытащила лист чистой бумаги и взяла ручку.

– Мне легче всё держать в голове, когда я записываю. Не возражаешь?

– Ни в коем случае. Я сама иногда так делаю, хотя обнаружила, что моим умственным процессам не всегда удаётся упорядочить подобное разнообразие.

– Твои умственные процессы слишком сложны, – серьёзно согласилась Эвелина. – Давай-ка посмотрим, смогу ли их обобщить я. – Она написала несколько имён. – Это, если я правильно поняла, люди, в чьей честности ты не уверена.

– Очень изящный способ выражаться. Надо добавить ещё одно имя, Эвелина. Я тоже люблю мальчика, но мы не можем полностью очистить его от подозрений.

– Да, конечно. – Твёрдой рукой она добавила имя Давида в список и взяла ещё один лист бумаги. – Давай начнём с предположения – которое кажется мне разумным – что существуют две разные группы воров. Кто есть кто?

К тому времени, когда мы закончили, бумага была полностью исписана и исчёркана.

– Ну, – протянула я с сомнением, – не могу сказать, что мои мысли прояснились.

– Но мы начали. – Говоря, она одновременно указывала ручкой. – Риччетти – глава одной из таких групп. Шелмадин был его человеком. Ужасный старик в Гурнехе – Абд эль Хамед – связан со второй группой. Назовём их А и Б, чтоб было легче различать.

– Легче воспользоваться отличительными именами, – возразила я. – Дай-ка подумать. Нефрет называет Риччетти «Человеком-Гиппопотамом», и, несомненно, у него существует определённое сходство с этим зверем. Предположим, мы назовём его банду Гиппопотамами, а другую – Шакалами.

Эвелина засмеялась.

– Это, безусловно, отличительные имена. Тогда мы можем предположить, что Абд эль Хамед – Шакал. Ненависть к человеку, искалечившему его руки, должна быть невероятной. И если это так, то Давид... О, Амелия, я не могу поверить, что мальчик предаст тебя. Любого из вас!

– Было бы серьёзной ошибкой полагать, что мы сможем понять его мотивы, – отрезвляюще возразила я. – Старый, давно устоявшийся страх может оказаться сильнее новой верности. Если Давид виновен, он работает на Абд эль Хамеда. А другие?

Эвелина покачала головой.

– Я не знаю, какие выводы вытекают из этого списка. Должен быть причастен торговец древностями в Луксоре, но его могла запугать любая группа – они кажутся одинаково беспринципными. Мне трудно представить себе такого джентльмена, как сэр Эдвард, получающим приказы от такого человека, как Риччетти...

– Я знала злодеев, которые были идеальными джентльменами. И существуют европейцы, англичане и американцы, по шею увязшие в уловках с нелегальными древностями. Оставь его в списке сомнительных. Что насчёт мисс Мармадьюк?

– На первый взгляд, она является идеальным примером определённого типа английской старой девы, – задумчиво произнесла Эвелина. – Может, слишком идеальным? Я много беседовала с ней, и она не вызвала у меня подозрений. Есть только одна вещь, которая заставляет меня задуматься, и это – чрезмерный, тебе не кажется? – интерес к Нефрет.

– Как будто она знала, что девушке угрожает какая-то особая опасность, – с беспокойством согласилась я. – Да, похоже, чрезмерный. Она не раз предлагала, чтобы Нефрет находилась в большей безопасности под её опекой.

– Она может оказаться всего лишь суеверной и причудливой. У бездетных женщин иногда проявляются сильные привязанности к симпатичным молодым существам, находящимся на их попечении. Особенно к девушкам.

– К Рамзесу, конечно, Гертруда сильной привязанности не проявила, – согласилась я, одновременно смеясь и зевая. – Эмерсон сказал бы, что мы единственные с причудами, Эвелина. Наши блестящие выводы основаны на крайне сомнительных доказательствах.

– От нас зависит получить дополнительные доказательства, – ответила Эвелина. – Но ты устала, Амелия; сможешь уснуть?

– Да. – Это не было правдой, но она также нуждалась в отдыхе, и я знала, что она будет сидеть со мной всю ночь, если почувствует, что нужна мне.

Я оставила её у двери её комнаты, поцеловав и пожелав спокойной ночи. Но после того, как эта дверь закрылась, я пошла не к себе. Звук тихого дыхания и вид лёгкой фигурки, свернувшейся под одеялами, должны были успокоить меня, но я не выходила из комнаты, пока не склонилась над кроватью и не убедилась, что фигурка на самом деле принадлежит Нефрет.

Разговор с Эвелиной резко усилил опасения, которые я ранее пыталась отрицать. В дополнение к упомянутому пункту – неестественное беспокойство Гертруды – существовал ещё один, более тревожный признак опасности для Нефрет. Извинения Абд эль Хамеда лились гладко и выглядели разумно, но от неприятного факта никуда не деться: злоумышленник проник в комнату Нефрет, и именно девушку он схватил за руки.

Я долго лежала без сна, и не только страх за Эмерсона отгонял от меня Морфея[187].

Утром мы не стали задерживаться за завтраком. Оказавшись у могилы, я сразу поспешила подняться по лестнице. Войдя в преддверие, я увидела Эмерсона, сидевшего на полу с опущенной головой, и Абдуллу, склонившегося над ним.

– Что теперь? – спросила я с удивительным спокойствием.

Эмерсон поднял голову, показывая лицо, выглядевшее более нездоровым, чем раньше.

– С добрым утром, дорогая. Надеюсь, ты хорошо выспалась.

– Ты болен? Тебя избили?

Он оттолкнул нас с Абдуллой и вскочил со всей своей прежней энергией.

– Затошнило, и не более того. Я только что закончил закреплять крышку на гробе этой мумии, и зловоние было ужасающим.

– А в этом была необходимость? – не уступала я.

– Полагаю, мне следовало подождать, пока этим займёшься ты, – мягко ответил Эмерсон. В комнату вошли рабочие, и он рассеянно поприветствовал их, продолжая: – Так, Абдулла, давай уберём отсюда этот ужас. Пусть Дауд или Али помогут мне. Я мог бы нести её сам, но не хочу трясти гроб.

Абдулла скрестил руки и не сдвинулся с места.

– Я буду твоими руками, Эмерсон.

Эмерсон дёрнул себя за подбородок и задумчиво посмотрел на реиса. Затем улыбнулся и похлопал старика по плечу.

– Вот как? Мы с тобой, Абдулла, как и раньше. Пибоди, отправляйся вниз и разгони местных жителей. Стоит им краем глаза заметить гроб – и сплетен не оберёшься. Остальные – убирайтесь, вы будете только мешать.

– Минутку, – вмешалась я. – Нужно защитить дыхательный аппарат. Ты должен был сделать это раньше. Где твой платок, Эмерсон?

Глупый вопрос. У него никогда их не бывает. Пока он шарил в карманах, Уолтер достал свой, и Эмерсон обвязал себе рот. Абдулла замотал шарфом нижнюю часть лица, и затем они начали спускаться по ступенькам. Обоим пришлось наклониться: они были высокими, а крыша – низкой.

С помощью моего верного и волшебного зонтика я разогнала местных жителей по просьбе. Пришлось преследовать их, отгоняя подальше, и когда я вернулась, то увидела Эмерсона на лестнице. Он держал на плече передний конец; Абдулла держал его сзади, не наклоняя.

Выйдя на поверхность, они быстро и без колебаний подошли к месту, которое Эмерсон выбрал заранее – впадина, вход в гробницу, наполовину забитый обломками. Для гроба вполне достаточно места.

Наблюдавшие настороженно отходили прочь с пути Эмерсона. Нефрет, стоявшая рядом со мной, тихо спросила:

– Это то, что имел в виду профессор, тётя Амелия, когда сказал: «Вот как?» И почему Абдулла настоял на том, чтобы помочь ему?

– Частично из-за гордости Абдуллы, поставленной ​​на карту, Нефрет. Он не желает признаваться, что стареет. Но боюсь, что ты права; рабочие, возможно, возражали или отказывались прикасаться к гробу. Боже, надеюсь, что у нас не возникнет очередная проблема с проклятиями, иначе хлопот не оберёшься.

– Это дало бы Рэдклиффу шанс выступить с исполнением своих знаменитых заклинаний[188], – вставил Уолтер. Ночной отдых принёс ему пользу, а воспоминания вернули румянец на щёки. – Простите, дамы, я пойду и помогу им закрыть яму. Лучше выполнять работу самому, чем рисковать категорическим отказом.

Рамзес уже стоял рядом с отцом, помогая ему с Абдуллой засыпать гроб песком. Через некоторое время к ним присоединился Селим, важничая и презрительно улыбаясь остальным. Когда все приступили к работе, Эмерсон с Уолтером вернулись к нам. Очевидно, они спорили, потому что лицо Уолтера вспыхнуло, и я услышала его слова:

– Ни при каких обстоятельствах я не позволю, Рэдклифф.

– Не позволишь? – переспросил Эмерсон. – Я не знаю, как ты держал её под контролем все эти годы, Уолтер – у меня это никогда не получалось – но боюсь, что твоя домашняя тирания закончена. Давай проверим. Я скажу ей, что намерен сделать, а ты запретишь ей это, а потом посмотрим, что получится, а?

– В чем разногласия, джентльмены? – спросила я.

– Мне нужен подробный чертёж, прежде чем мы разрушим дверной проём, – последовал ожидаемый ответ. – Даже с отражателями может быть недостаточно света для фотографии и... где, к дьяволу, сэр Эдвард? Он уже должен находиться здесь.

– Послушай, Рэдклифф, – начал Уолтер.

– Проклятье, Уолтер, ты перестанешь издеваться надо мной? В конце концов, – обиженно добавил Эмерсон, – я проявил достаточно внимания, чтобы не просить Эвелину сделать набросок, пока эта дрянь оставалась на месте, хотя следовало поступить именно так.

Он ушёл, не дожидаясь ответа Уолтера. Я похлопала его по руке.

– В твоей заботе нет необходимости, Уолтер.

– Хм-м, – протянул Уолтер, точь-в-точь как брат.

Эвелина, естественно, мгновенно согласилась на просьбу Эмерсона, и была ей очень рада. Она сидела с Давидом, наблюдая, как он работает над скульптурной головой. Я задержалась ровно настолько, чтобы похвалить его, потому что головка получалась очень симпатичной. Он ответил долгим мрачным взглядом, и я чувствовала этот взгляд на себе, когда уходила.

Остальные уже были на месте. Когда я спустилась по ступенькам, все работали, не покладая рук. После извлечения гроба нашлось несколько предметов, в беспорядке разбросанных по полу позади него. Эвелина делала быстрый набросок их относительного расположения, а Нефрет записывала числа и описания, которые диктовал Эмерсон.

– Подношение еды, – объяснил Рамзес, прежде чем я успела спросить. – Кувшины с маслом и вином, большинство из которых разбиты, мумифицированный кусок мяса.

– Для нашей мумии?

– Они бы ей не пригодились, – ответил Эмерсон, не поднимая глаз. – Четыре с половиной сантиметра, Нефрет. Безымянный дух не мог принимать участие в подношениях. И пять сантиметров в поперечнике.

Услышав шаги по внешней лестнице, я вернулась в преддверие. Это оказался сэр Эдвард с камерой в руке.

– Я проспал – mea culpa[189], миссис Эмерсон, признаюсь. Я поздно начал проявлять пластинки. А потом паром сел на песчаную отмель.

– Всегда так, когда спешишь, – сказала я. – Неважно, сэр Эдвард, Эмерсон занимается набросками.

– Мне действительно очень жаль, – начал молодой человек, а затем замолчал, взглянув вниз мимо меня. – Гроб уже вынесли? Вы усердно потрудились.

Я думала, что Эмерсон будет слишком занят, чтобы заметить моё отсутствие, но ошиблась.

– Пибоди! – крикнул он. – Принеси несколько корзин, и шевелись быстрее!

Сэр Эдвард вежливо забрал их у меня.

– Очаровательно, – улыбнулся он. – Я имею в виду его обращение к вам по девичьей фамилии.

– Это одобрительное прозвище, – объяснила я. – Знак профессионального равенства и уважения.

– Так я и думал. Пожалуйста, позвольте, я пойду впереди; ступени очень неровные.

Эмерсон забрал корзины у сэра Эдварда, не поднимая глаз.

– Этого не избежать, Эвелина, – проворчал он. – Проклятье! Я никогда не прощу себе! Рамзес, ты закончил нумерацию объектов?

– Это единственное, что осталось сделать, Эмерсон, – успокоила его я.

Он фыркнул и быстро, но деликатно, как и всегда в подобных случаях, стал укладывать предметы в корзины.

Затем наступил момент, которого мы все ждали. Без единого слова Абдулла передал долото и молот Эмерсону. Без единого слова Эмерсон жестом приказал нам отойти.

Древняя грязевая штукатурка рассыпалась и падала на пол под точными, тяжёлыми ударами. Затем Эмерсон передал инструменты Абдулле, а тот вложил рычаг в протянутую руку Эмерсона. Эмерсон вставил его в щель и нажал. Под рубашкой, пропитанной потом, напряглись и выступили мускулы спины.

Жуткий пронзительный стон, напоминавший крик животного, которому причинили боль, стал первым признаком успеха. Пока я не увидела тень вдоль края блока, я не могла сказать, что он сдвинулся. Тень медленно удлинялась. Эмерсон сдвинул руку и впервые заговорил:

– Двенадцать дюймов. Будь готов, Абдулла.

Руки реиса уже лежали под передним краем блока. Сэр Эдвард мягко убрал меня с дороги. Он беззвучно проскользнул мимо меня, его глаза дико блестели. Опустившись на колени, он положил обе руки под камень.

– Чёртов дурак, – отчётливо сказал Эмерсон. – Не пытайтесь удержать его, позвольте задней поверхности скользить вниз, а затем уберите пальцы. Когда я скажу... Давайте!

Камень рухнул. Абдулла был медленнее молодого человека, но зато точно знал, что делать. Именно его умение позволило в первую очередь упасть на землю заднему краю блока, так что у сэра Эдварда осталось время убрать руки. Блок с глухим стуком свалился на пол.

– Чертовски глупо, – проворчал Эмерсон, честно добавив: – Я тоже виноват. Если бы я так дьявольски не спешил... Извини, Пибоди. Просто подай мне эту свечу, ладно?

Я почти не обращала внимания на его сквернословие. Наступил решающий момент. Впервые – одним Небесам известно, за сколько веков – свет проникнет в вечную тьму гробницы, и мирской взгляд осквернит отдых царских мертвецов. Но их ли? Увидим ли мы блеск золотых украшений, массивный нетронутый саркофаг – или только разбросанные обломки и изуродованные куски костей? Пламя дрогнуло, когда я передала Эмерсону свечу, и слёзы затуманили взор. Из всех, стоявших рядом, муж вызвал меня, чтобы я первой разделила с ним этот миг.

Он сунул руку внутрь. Пламя замерцало, стало синим, а затем погасло. Но до того, как оно умерло, я увидела то, на что не смела надеяться. Да, хаотическое нагромождение сгнившего дерева и упавшего камня, но короткий свет вызвал сотню золотых искр, озаривших возвышавшийся над мусором мощный каменный прямоугольник – саркофаг с массивной крышкой, не сдвинутой с места.

Вокруг корзин для пикника собралась здравомыслящая группа. Можно было предположить, увидев наши мрачные лица, что мы нашли разграбленную пустую комнату вместо открытия, которое прогремело бы по коридорам истории египтологии. Масштабы находки и огромная ответственность за неё отразились на всех нас – прежде всего на Эмерсоне, который сидел, закрыв лицо руками и склонив голову. Раздав чай и бутерброды всем остальным, я коснулась его плеча.

– Сыр или огурец, Эмерсон?

Он опустил руки. Его лицо было измученным.

– Я не могу, Пибоди.

– Я знаю, дорогой, – сказала я сочувственно. – И не думаю, что смог бы.

– Это рискованно. – Он схватил мои руки и сжал их. Если бы этот миг был не так переполнен эмоциями, я бы вскрикнула. – Чем дольше мы тянем с извлечением из гробницы предметов, особенно мумии, тем выше вероятность нападения. Но если ты пострадаешь из-за моей фанатической привязанности к профессиональным стандартам...

Его голос прервался, и он пристально посмотрел мне в глаза.

Казалось, мы были одни, «и никто не слышал, и никто не видел», если цитировать древнеегипетский источник. Моё сердце разрывалось от чувств. Опасность для других была велика в той же степени, но колебаться его заставляла именно угроза мне – мне, царившей в его мыслях. В нашем браке встречалось много трогательных моментов, но ни одного такого болезненно-острого, как этот. Я осторожно подбирала слова.

– Господи, Эмерсон, к чему такая суета на пустом месте! Если бы ты нарушил собственные профессиональные стандарты, мне пришлось бы очень серьёзно поговорить с тобой. Можешь идти и рассказать Абдулле об изменении плана.

Эмерсон откинул назад плечи и глубоко вздохнул. Его глаза засверкали, твёрдые губы изогнулись, лицо стало лицом горячего молодого учёного, впервые покорившего моё сердце и заручившегося беззаветной преданностью в некрополе Амарны[190]. Ещё раз мучительно сжав мои руки, он отпустил их и резко встал:

– Ты права, Пибоди. Сооруди мне несколько бутербродов, ладно?

Я потёрла онемевшие пальцы и посмотрела на собравшихся, следивших за нами с неприкрытым интересом. По большей части на лицах читались одобрение и понимание, но лоб Уолтера омрачала тень.

Сэр Эдвард, глядя мне прямо в глаза, заговорил первым:

– Прошу прощения, миссис Эмерсон, но боюсь, что упустил смысл этого обмена. Если это не касается личных вопросов, которые вам не хотелось бы обсуждать...

– Мы с мужем не имеем привычки публично обсуждать личные вопросы, сэр Эдвард. – Я смягчила невысказанный упрёк дружеской улыбкой и объяснением. – Мы решили очистить гробницу как можно быстрее, прежде чем грабители смогут добраться до неё. Работа оказалась бы относительно простой, если бы эта гробница была похожа на большинство других – полностью опустошённая, за исключением разных мелких предметов. Но сейчас... Обломки, которые вы видели, сэр Эдвард, – это остатки оригинальной могилы королевы. Деревянные части сгнили и развалились, изрядно перепутавшись между собой. Часть потолка, кажется, рухнула, раздавив другие предметы. Если мы переложим всё в корзины, любая надежда на восстановление оригинального убранства будет потеряна. А наше открытие уникально – первая, и, пожалуй, единственная королевская гробница, в которой содержится хотя бы часть оригинального оснащения. Было бы преступлением против египтологии игнорировать малейшую подсказку. Надлежащие процедуры потребуют не дней, а месяцев, если не лет.

– Да, понятно. Я слышал о дотошном соблюдении стандартов профессором. – Но брови сэра Эдварда по-прежнему хмурились.

– Будьте откровенны, сэр Эдвард, – призвала я. – Если вы не полностью понимаете, задавайте вопросы, и я уточню.

– Ну, тогда, мэм, с вашего разрешения, я буду откровенен. Что беспокоит профессора? Я знаю, что местные воры крадут всё, что смогут, но неужели он боится пёстрого сборища босоногих арабов?

Среди собравшихся пробежала волна негодования. Уолтер стремительно вскочил, сверкнув глазами, и Рамзес начал:

– Слово «боится», сэр, по отношению к моему отцу…

– Хватит, хватит, – прервала я, дав знак Уолтеру снова усесться. – Я считаю, что вопрос был выражением не оскорбления, а недоверия. Мой муж, сэр Эдвард, абсолютно бесстрашен – что касается его самого. Но сейчас мы имеем дело не с пёстрым сборищем босоногих арабов, а как минимум с двумя бандами безжалостных, хорошо организованных преступников.

Сэр Эдвард вытаращил глаза. Я продолжала объяснять (поскольку, как, возможно, понял Читатель, я приняла решение о новой стратегии, детали которой станут понятны по мере продвижения). Ошеломлённое выражение лица молодого человека сменилось проблесками разума, когда я упомянула Риччетти.

– Я слышал об этом типе, – признался он. – И несколько грязных историй, связанных с ним. Если он – один из причастных...

– Он возвращается. Прекращаем беседу, – перебила я, увидев возвращение Эмерсона.

Сэр Эдвард кивнул, едва успев бросить:

– Можете положиться на меня, миссис Эмерсон. Во всех отношениях и в любое время.

Эмерсон снова стал прежним: весёлым, восторженным и властным. И начал громогласно излагать инструкции.

– Мне нужна сотня фотографий этой комнаты, прежде чем мы прикоснёмся хоть к чему-нибудь. Нет, я не снял запрет на искусственное освещение, мы будем использовать отражатели. Я уже справлялся с подобным раньше при почти столь же сложных условиях. Необходимо, чтобы вы, сэр Эдвард, находились над саркофагом вместе со своим снаряжением. Немедленно возвращайтесь в Луксор и захватите побольше пластин, иначе вам не хватит. И побольше отражателей.

– Пусть он закончит ланч, Эмерсон, – вмешалась я. – Уже не нужно спешить.

– Спасибо, миссис Эмерсон, но я закончил. – Сэр Эдвард поднялся. – Простите, сэр, но если я могу спросить... Мне казалось, вы не хотите, чтобы кто-нибудь двигался в комнате. Я не понимаю, как достичь саркофага, не пробираясь сквозь обломки.

Эмерсон задумчиво смерил его взглядом.

– Как вы смотрите на трапецию[191]?

– Он пытается шутить, – объяснила я удивлённому молодому человеку.

– Я думал о ​​возможностях, – спокойно продолжал Эмерсон. – И считаю, что мы можем установить пандус от дверного проёма до вершины саркофага. Вам следует быть осторожным, сэр Эдвард: если вы поскользнётесь и упадёте на мои древности, я убью вас.

– Да, сэр. Я вернусь, как только смогу, профессор.

Эмерсон, пожирая бутерброды с огурцом, махнул ему рукой. Эвелина, бросив взгляд на одинокую фигурку, сидевшую со скрещёнными ногами в тени, сказала:

– Я возьму ланч для Давида и посижу с ним.

– Приведи его сюда, – приказал Эмерсон.

– Но ты говорил… – начал Рамзес.

– Сейчас не осталось надежды сохранить этот секрет, – перебил Эмерсон. – Если бы мы действовали согласно первоначальному плану, то могли бы сохранить тайну в течение дня или около того, но наша предстоящая деятельность, несомненно, будет замечена. Я сам скажу мальчику – столько, сколько необходимо.

Рамзес вскочил.

– Я приведу его, тётя Эвелина.

Отдаю должное Эмерсону за бо́льшую хитрость, чем я ожидала от него. Он изложил Давиду дело таким образом, чтобы тот считал, будто является одним из немногих избранных, заслуживающих нашего доверия. Высказывания Эмерсона, хотя и малость витиеватые, были шедевром убедительной риторики:

– По-прежнему витает опасность, над тобой и над нами. Но прогони страх прочь. Я буду защищать тебя, как собственного сына. И ты будешь присматривать за ним – за своим братом и своим другом. Разве не так?

Давид двинул рукой в ​​любопытном жесте; я не поняла – то ли в христианском крестном знамении, то ли в классическом арабском приветствии. Он ответил по-английски:

– Это так, Отец Проклятий.

– Хорошо, – заключил Эмерсон на том же языке. Поднявшись на ноги и положив руки на бёдра, он оглядел нас одного за другим и улыбнулся. – Ну что ж, начнём.