Пруд гиппопотамов

5. РОКОВОЕ ПАДЕНИЕ ФЕЛЛАХА

– Я прошу прощения, Рамзес, – вздохнула я. – Я была потрясена, и на мгновение мне отказал здравый смысл. Мне отлично известно, что ты никогда не унизишься до такого варварства, чтобы носить нож или применить его против живого существа.

– Извинение получено и принято, мама. Хотя, честно говоря...

Эмерсон заглушил конец фразы, прижав ткань к лицу.

– Держи покрепче, Рамзес, это остановит кровотечение.

Я пристально взглянула на Рамзеса. Поверх ткани виднелись только растрёпанная копна кудрей и пара широких чёрных глаз. «Честное признание», которое он намеревался совершить, могло быть комментарием о моей собственной привычке носить нож (хотя это совсем другое дело) или сообщением о том, что я предпочла бы не слышать, поэтому я не настаивала на продолжении. Заметив, что кровотечение из носа, похоже, является чуть ли не единственным повреждением, я обратила своё внимание на другого мальчика, которому досталось гораздо сильнее.

Эмерсон отнёс Давида в комнату Рамзеса и уложил его на кровать. Я не стала миндальничать со своей третьей пациенткой: вначале как следует похлопала по щекам, пока она не пришла в себя, а затем, подталкивая, направила её в комнату и приказала оставаться там, пока я не вернусь. В каюте Рамзеса было неудобно, так как в неё набилось пять человек. Абдулла появился как раз вовремя, чтобы увидеть, как Эмерсон поднимает обмякшее, истекавшее кровью тело мальчика. Хотя с его губ не сорвалось ни единого звука, он последовал за нами в каюту, и у меня не хватило духу отослать его. Он отступил в угол, где стоял, будто монументальная статуя, сложив руки на груди, с невозмутимым лицом.

– Как он? – спросил Эмерсон, наклонившись над кроватью.

– Если в буквальном смысле – кровавая мешанина, – ответила я. – Недоедающий, искусанный блохами, избитый и грязный. Нож нападавшего нанёс две раны. Та, что на спине, неглубока, но рану на виске нужно зашить. И лучше сейчас, пока он без сознания. Принеси тазик чистой воды, Нефрет, будь любезна.

Она повиновалась быстро и деловито, сливая кровавую воду в кувшин с помоями и ополаскивая тазик перед тем, как снова наполнить его.

– Что ещё я могу сделать? – спросила она.

Её голос был спокоен, руки тверды, лицо приобрело обычный цвет. Не было ни малейшей опасности, что она упадёт в обморок при виде крови.

– Можешь осмотреть Рамзеса, – сказала я.

Рамзес вскочил на ноги и отступил назад, кутаясь в разорванные остатки своего одеяния.

– Меня не нужно осматривать, – процедил он, леденящее достоинство слов несколько размывалось при взгляде на испачканное кровью лицо и порванную одежду. – Я вполне способен позаботиться о себе, если возникнет необходимость, а это не так, поскольку единственное повреждение нанесено моему носовому придатку.

– М-м, да, – согласился Эмерсон, рассеянно выслушав откровенное признание. – Я должен показать тебе, как защищаться от подобного удара, Рамзес. Твой нос кажется особенно...

– Не сейчас, Эмерсон, ради Бога, – прервала я. – Оставь его, Нефрет.

Нефрет загнала Рамзеса в угол.

– Я только хочу помочь ему, тётя Амелия. Он ведёт себя, как глупый несмышлёныш. Я давно привыкла к виду…

– Оставь его, я сказала. Поднеси лампу поближе, я ничего не вижу и не могу втянуть нитку в иглу. Рамзес, вымой лицо и расскажи мне, что случилось.

– Я был начеку, как велел отец, – приступил к объяснениям Рамзес. – Я полагал, что он хотел, чтобы я присматривал за Давидом. Он следил за нами весь день.

– Как? – воскликнула я.

– Он пытался, как говорится, затеряться в толпе. Попытка была неудачной, поскольку я не терял бдительности. Я считал возможным, что его послал шпионить за нами Абд эль Хамед. – Рамзес закончил омовение – более или менее качественное – скромно поправил халат и уселся по-арабски на корточки у края кровати. – После того, как я погасил лампу, мы с Бастет заняли позицию у окна. Ночь была тиха, воздух свеж и прохладен; мои чувства обострились до предела, так как меня вынудили отправиться на отдых задолго до того времени, к которому я привык. И могу ли я отметить, касаясь этого вопросу...

– Нет, не можешь, – бросила я, не поднимая глаз.

– Да, мама. Как я уже сказал, я сидел у окна, и, хотя мой разум был занят философскими вопросами, которые я хотел бы развить, если бы поверил, что мне позволят это сделать, они ничуть не помешали моей сосредоточенности. Именно Бастет предупредила меня о появлении злоумышленника, как я и ожидал, поскольку её чувства острее, чем у любого человека. Приглушённое рычание и вставшая дыбом шерсть вдоль позвоночника насторожили меня. Вскоре я был вознаграждён, увидев, как над фальшбортом появилась голова. За головой последовало тело, когда человек поднялся на палубу, и тогда я узнал Давида, и, хотя я ожидал, что это будет он, я не был настолько опрометчив, чтобы прыгнуть…

– Рамзес, – прервала я.

– Да, мама. Давид – я узнал его по очертаниям и по тому, как он двигался – подкрался к каютам. Я оставался неподвижным, так как боялся, что поспешные действия могут позволить ему ускользнуть от меня. Ожидая момента, когда он окажется в пределах досягаемости, я несколько удивился, увидев, как появляется другая голова и другое, более громоздкое, тело перебирается через планшир. Столкнувшись, как казалось, с двумя противниками, я обдумывал свои действия, когда второй человек прыгнул вперёд, и лунный свет блеснул на предмете в его поднятой руке. Я спас жизнь Давиду, – произнёс Рамзес без ложной скромности, – потому что мой предостерегающий крик позволил ему отпрянуть в сторону, так что нож скользнул по спине, а не вошёл в сердце. Я ожидал, что нападавший убежит, услышав мой голос, но он наклонился над Давидом, упавшим на палубу, и ударил снова. Поэтому я выпрыгнул из окна и схватился с этим типом.

– Боже мой, Рамзес! – воскликнула я. – Это было смело, но очень глупо.

Рамзес пришёл к выводу, что было бы целесообразно пересмотреть своё заявление.

– Э-э… выражение «схватился» не совсем точно, мама. Парню удалось нанести один удар – по моему носу, как ты видишь – прежде чем я... э-э... ударил его ногой.

– Куда? – невинно поинтересовалась Нефрет.

– Перестань дразнить его, Нефрет, – приказала я. – Отличная работа, Рамзес. Обычно я порицаю любое отклонение от правил цивилизованного боя, если таковое случается, но когда один из противников – крупный мужчина с ножом, готовый убивать, а другой меньше…

– Прошу прощения, мама, – покраснел Рамзес. – Ты хочешь, чтобы я продолжил свой рассказ?

– Не сейчас, – вмешался Эмерсон. – Мальчик не спит, Амелия.

Когда я повернулась к Давиду, то увидела, что его глаза открыты.

– Я собираюсь очистить и зашить рану на твоей голове, – сказала я на своём лучшем арабском языке. – Будет больно.

– Нет, – процедил мальчик сквозь стиснутые зубы. – Мне не нужна твоя помощь, Ситт. Отпусти меня.

– Почему ты пришёл к нам, Давид? – спросил Эмерсон.

– Мой дорогой, ты не должен допрашивать его сейчас; ему больно и он нуждается…

– Я не намерен ссориться ни с твоей медицинской этикой, ни с твоими альтруистическими намерениями, – ответил Эмерсон, так же, как и я, перейдя на английский. – Можешь закормить его лекарствами, перевязать и прошить его в своё удовольствие, но сначала важно выяснить причину, по которой он подвергся нападению, и принять необходимые меры, чтобы предотвратить причинение дальнейшего вреда ему – или одному из нас. Ну что, Давид? Ты слышал мой вопрос.

Последнее предложение снова прозвучало на родном языке Давида, но я заподозрила, увидев сжатые губы мальчика, что он понял хотя бы часть предыдущей беседы. Абдулла, конечно, понял её целиком.

Эмерсон не повторил вопрос; он стоял в ожидании, неколебимый, как судья. Затем Рамзес приподнялся на колени, и глаза Давида обратились к нему. На мгновение у меня появилось странное впечатление, что я вижу, как мой сын отражается в зеркале, которое показывало его не таким, каким он был на самом деле, а таким, каким он мог бы стать, подвергаясь жестокому обращению и испытаниям бедности. Его глаза и глаза Давида были почти идентичны по цвету и расстановке, с той же бахромой густых тёмных ресниц.

Ни один не проронил ни слова. Через мгновение Рамзес вновь уселся на корточки, и Давид посмотрел на Эмерсона.

– После того, как ты ушёл, Абд эль Хамед попытался меня избить, – пробормотал он. – Я вырвал палку из его рук и убежал.

– Он и раньше избивал тебя, – сказал Эмерсон.

– Да. Я и раньше сбегал.

– Но до этого ты всегда возвращался, – констатировал Эмерсон.

– Ему больше некуда было идти! – воскликнула Нефрет. – К чему продолжать, профессор? Очевидно, что он...

– Нет, моя дорогая, совсем не очевидно, – последовал ласковый, но твёрдый ответ. – Он мог вернуться в семью своей матери. Разве это не правда, Абдулла?

Абдулла кивнул, но его лицо осталось настолько мрачным, что лишь тот, кто знал его так же хорошо, как я, ощутил бы более нежные чувства, которые ему было стыдно проявить. Я понимала, почему Давид, знавший семью своей матери только по горьким речам своего отца, не хотел искать убежища в этой семье. И всё, с чем столкнулся мальчик за минувший день – нежная забота Нефрет, интерес и предложение помощи со стороны Эмерсона, даже вульгарная, мальчишеская драка с Рамзесом – не одно событие, но сочетание всего происшедшего, возможно, повлияло на его решение, пусть даже сам Давид и не осознавал этого.

– Хм-м, – фыркнул Эмерсон, знавший Абдуллу не хуже меня. – Итак, ты решил принять моё предложение о помощи. Почему ты ждал до ночи?

– Я не пришёл просить о помощи, – надменно произнёс Давид. – Я думал о том, что ты сказал – весь день, когда я прятался в холмах, я думал об этом, и я думал, что снова увижу инглизи и снова поговорю с ними, а затем, возможно... Но было бы глупостью приходить открыто при дневном свете; я знал, что Абд эль Хамед будет искать меня, пытаясь поймать и вернуть обратно. Но не предполагал, что он пойдёт на такие меры...

– Ты не знаешь, почему он предпочёл бы увидеть тебя мёртвым, чем дать тебе сбежать?

– Не знаю. Может, и не Абд эль Хамед. Я не знаю, ни кто это был, ни почему...

Его голос стал хриплым и слабым. Я твёрдо вмешалась:

– Достаточно, Эмерсон. Я собираюсь зашить этот разрез, а потом мальчик должен отдохнуть. Держи его. Рамзес, сядь ему на ноги.

Но прежде чем большие коричневые руки Эмерсона успели сомкнуться на костлявых плечах мальчика, его оттолкнули, и Абдулла занял его место.

Набравшись значительного опыта с Эмерсоном, я довольно аккуратно справилась с зашиванием раны. Давид не издал ни единого стона и не шелохнулся; находясь перед глазами своего деда, он бы не вскрикнул, даже если бы ему ампутировали ногу. К тому времени, как я закончила, он был в полуобморочном состоянии, а лоб Абдуллы обильно покрылся потом.

Мне не терпелось потрудиться над мальчиком с мылом и щёткой, но я решила избавить его от лишних усилий, пока он не отдохнёт. Несколько капель лауданума[111] (Давид был слишком слаб, чтобы сопротивляться) уверили меня в полноценности ожидаемого отдыха. Затем я приказала другим отправляться к себе.

– Но это и есть моя каюта, – возразил Рамзес.

– Верно. Можешь устроиться на диване в салоне.

– Если ты согласишься с моим предложением, мама, я предпочёл бы спать здесь, на полу. Таким образом…

– Тебе не нужно указывать на преимущества этого предложения, – резко прервала я (поскольку во вступительном предложении мне послышался оттенок сарказма). – Удачная мысль. В моём шкафу есть лишние одеяла. Разбуди меня, если будут какие-то изменения.

– Да, мама.

Я подождала, пока Нефрет ушла, а Эмерсон удалился вместе с Абдуллой, и только потом спросила:

– Тебе было больно, Рамзес? Будь откровенен, прошу. Если отрицание не соответствует действительности, то это глупость, а не отвага.

– Мне не было больно. Спасибо за вопрос.

– Рамзес…

– Да, мама?

Он напрягся, когда я обняла его, но не от боли, и через мгновение неуклюже обнял меня в ответ.

– Спокойной ночи, Рамзес.

– Спокойной ночи, мама.

Эмерсон ждал в коридоре.

– Что сказал Абдулла? – спросила я.

– Ничего. Он до умопомрачения переживает за мальчика, но слишком горд, чтобы признать это. Чёртов упрямый старый дурак; он ведёт себя скорее, как англичанин, чем египтянин! Арабы обычно не так сдержанно выражают свои эмоции. Если бы ранее он проявил бо́льшую привязанность к мальчику, Давид мог бы пойти к нему, а не сюда. Я готов принять объяснения Давида до определённого момента, но они не могут объяснить жестокость нападения на него. И я прошу тебя, Пибоди, не начинай выдумывать теории! У меня нет настроения выслушивать их, и я хочу поближе взглянуть на этот фрагмент настенной росписи. Дауд отнёс его в нашу комнату.

– Надеюсь, Дауд не вернулся в Гурнех? Я хочу, чтобы он...

– Ты считаешь меня полным идиотом? Он на палубе, за окном Рамзеса. Знаешь, Пибоди, сегодня вечером Рамзес показал себя молодцом, согласна? Надеюсь, ты сказала ему об этом.

– Мне не нужно было говорить ему об этом. Я только взгляну на Гертруду и присоединюсь к тебе.

Гертруда спала или притворялась спящей. Я направилась в нашу комнату.

– Она спит.

– Или притворяется спящей.

– Ах, – улыбнулась я, расстёгивая жакет. – Значит, и тебе в голову пришла такая возможность?

– Конечно. Сейчас я готов заподозрить всех и во всём. Что она делала на палубе в обмороке?

– Полагаю, она будет утверждать, что её разбудил предостерегающий крик Рамзеса, и что вид крови заставил её упасть в обморок. Я считаю, что мы должны уволить её. Либо она шпионка, и в этом случае опасна, либо невиновна, и тогда представляет собой досадную помеху.

Сняв верхнюю одежду, я надела халат прямо на бельё, чувствуя, что разумно быть готовой к действиям на случай, если меня вызовут ночью. Однако Эмерсон не обратил внимания на эту деятельность, которая обычно очень сильно интересовала его. Он наклонился над столом, изучая фрагмент росписи.

– Посмотри, Пибоди.

– О Боже! – воскликнула я. – Это король, Эмерсон, а не наша королева Тетишери. Немес[112] на голове и урей[113] на лбу…

– Именно. От картуша остались только следы, но, вероятно, это – муж Тетишери. Он будет изображён в её могиле, и, вероятно, там же появится и её внук Ахмос, если она доживёт до его правления и будет похоронена им.

– Конечно! – Я наклонилась, чтобы повнимательнее рассмотреть. – Красиво, правда? Я понятия не имела, что художники того периода были настолько опытными.

Эмерсон нахмурился и провёл пальцами по щеке.

– Я тоже. Это заставляет меня задуматься: если... О, дьявол, Пибоди, я не могу докучать тебе лекцией в такой поздний час. Сам факт того, что я не узнаю́ этот фрагмент, является достаточным доказательством того, что он исходит из необнаруженной гробницы.

– Конечно, дорогой. Смеем ли мы надеяться, что остальная часть гробницы украшена таким же образом?

– Неизвестно. Тем не менее, это, безусловно, часть большой картины. Ты искала то, что пробудит Эвелину? Я думаю, что это лежит перед нами.

– То есть, Эмерсон? – вскрикнула я. – Что ты имеешь в виду?

– Мы должны начать собирать команду, Пибоди. И нам необходим художник. Картер – превосходный копировальщик, но он не может быть освобождён от других обязанностей. Нам нужна Эвелина, и настало время возобновить карьеру, от которой она отказалась, когда вышла замуж за Уолтера[114]. Он нам тоже понадобится: обнаружатся надписи, а возможно, и папирусы. – Эмерсон зашагал по комнате, сверкая глазами. – Утром я отправлю телеграмму.

– Значит, ты предлагаешь это по собственным эгоистичным причинам?

Эмерсон остановился и серьёзно посмотрел на меня.

– Несмотря на то, что я считаю, что Эвелина обладает редким талантом проникновения в дух и в детали египетской живописи, сейчас ей требуется именно это – отвлечение внимания, тяжёлая работа, похвала. Однако она не согласится, если мы не убедим её, что она оказывает нам услугу. И убедить её в этом должна ты.

Слёзы восхищения затуманили мои глаза, когда я с любовью взглянула на Эмерсона. Он такой большой и громогласный, что даже я иногда забываю чувствительность и восприимчивость, которые он хранит глубоко в душе. Мало кто из мужчин так точно понял бы потребности женщины. (Безусловно, Эмерсону часто приходилось напоминать о моих потребностях, но его можно простить за веру в мою уникальность.) Он попал в самое яблочко. Тяжёлая работа, заслуженная признательность, проявление её данного Богом таланта и постоянная угроза опасности для остроты ощущений – вот что требовалось Эвелине, вот чего она тайно жаждала. Я вспомнила некий большой чёрный зонтик. Никто не знал, что Эвелина умеет с ним обращаться, пока она не пустила его в ход, чтобы обезоружить и поймать грабителя[115].

– Эмерсон, ты уловил самую суть, – призналась я. – Утром отправимся на телеграф вместе. Даже если мы не найдём гробницу...

– Мы найдём её, Пибоди.

– Как?

– Уже поздно, дорогая. Идём спать.

Я пробудилась на рассвете, воодушевившись, помимо своей обычной энергии, удивительными событиями, ожидавшими меня. Враги, приближающиеся со всех сторон, страдающий пациент, ожидающий моего внимания, Эвелина, которую нужно убедить – и королевская гробница, которую предстоит найти и спасти. Нам, вероятно, придётся сражаться с половиной населения Гурнеха, если – когда! – мы найдём её. Перспективы вырисовывались поистине восхитительные.

Оставив спящего Эмерсона, я поспешила в комнату Рамзеса, где обнаружила, что мальчишки не спят, и тихим голосом завела беседу – если её можно было назвать беседой, поскольку, по сути, говорил один Рамзес. После осмотра пациента я решила, что первым делом нужно его накормить. И попросила Рамзеса принести поднос. Это, казалось, изрядно удивило Давида. Видимо, он не привык к тому, что его обслуживают. Он ел с хорошим аппетитом, и когда он закончил, я объяснила, как намереваюсь поступить дальше.

После непродолжительной оживлённой дискуссии Рамзес предложил предоставить эту работу ему. Сначала я возражала на том основании, что Рамзесу ещё предстоит продемонстрировать собственную способность мыться, а тем более мыть других, но выражение лица Давида предупредило меня, что он будет драться, как тигр, если я продолжу настаивать. Желательный эффект могли дать только полное погружение в воду и длительное вымачивание, поэтому я предоставила Давида нежной заботе Рамзеса и отправилась завтракать.

Остальные к тому времени уже собрались, и после того, как я доложила о состоянии своего пациента, Гертруда нерешительно промолвила:

– Я хочу извиниться, миссис Эмерсон, за своё трусливое поведение вчера вечером. Я испытала невероятное потрясение, увидев эту ужасную сцену. Но мне следовало бы лучше контролировать себя. Я обещаю, что в следующий раз подобного не произойдёт. Профессор рассказал мне о бедном мальчике. Мне посидеть с ним сегодня, пока вы занимаетесь археологическими делами?

– Не обязательно, – ответил Эмерсон. – Сегодня мне понадобится ваша помощь, мисс Мармадьюк. Собирайте вещи, после завтрака мы переедем в Луксор.

– Подозрительно, – пробормотала я после того, как она ушла. – Очень подозрительно, Эмерсон.

– Тебе всё кажется подозрительным, Пибоди.

– Я не доверяю этой женщине, – заявила Нефрет. – Вечером она поднялась на палубу до меня. Что она там делала?

– Не знаю. А что она делала? – спросил Эмерсон, облокотившись на стол.

– У неё не осталось времени, чтобы что-то сделать – я почти наступала ей на пятки. Как только она увидела меня, сразу же закричала и упала. Но если бы я не пришла в этот момент, кто знает, что могло бы произойти? – Глаза Нефрет сверкнули. – Не оставляйте её одну с Давидом, профессор. Её предложение посидеть с ним крайне подозрительно.

Эмерсон перевёл взгляд с Нефрет на меня и обратно на Нефрет.

– Кажется, я слышу эхо, – пробормотал он. – И начинаю задумываться, достаточно ли я силён, чтобы справиться сразу с двумя. Ну да ладно. Man tut was man kann[116]. Полагаю, Рамзес разделяет ваши сомнения по поводу мисс Мармадьюк? Да, естественно. Ну, о Давиде можете не беспокоиться. Один из наших людей останется на страже, и пока я не буду уверен в мотивах мисс Мармадьюк, не перестану внимательно следить за ней. Для чего, по-вашему, я пригласил чёртову бабу составить нам компанию?

Когда я вернулась в каюту Рамзеса, то застала Давида в постели, одетым в одну из галабей Рамзеса. У него был вид человека, только что подвергшегося самым изощрённым пыткам, и он не возражал, чтобы я его осмотрела – конечно, с должным вниманием к его достоинству. Синяки, порезы и царапины требовали лишь минимального внимания, но нагноившийся палец на ноге после мытья выглядел ещё хуже. Ноготь отсутствовал, и инфекция была глубокой. Пока я чистила и перевязывала его, Эмерсон стучал в дверь, требуя, чтобы я поторопилась.

Я велела ему войти.

– Я почти готова, Эмерсон. Давид, я хочу, чтобы ты принял это лекарство.

– Лауданум? – Положив руки на бёдра, Эмерсон косо посмотрел на меня. – Ты уверена, что это разумно, Пибоди?

– Он испытывает сильную боль, хотя и не признаётся в этом, – ответила я. – Ему нужно отдохнуть.

– Нет! Не нужно… – Давиду пришлось замолчать, так как я пальцами зажала ему нос и аккуратно залила жидкость в глотку.

– Не волнуйся, – улыбнулся Эмерсон. – Один из твоих дядей, или двоюродных братьев, или, к дьяволу, ещё кто-то, будет начеку. Здесь ты в безопасности. Есть что-нибудь ещё, что ты хочешь мне сказать?

– Нет, Отец Проклятий. Не знаю…

– Мы поговорим позже, – сказал Эмерсон. – Пошли, Пибоди. Рамзес?

– Уверен, – сказал Рамзес, как только я закрыла дверь, – что ты дала ему лекарство не потому, что подозреваешь, будто он попытается убежать, мама. Этого не случится.

– Полагаю, он дал тебе слово, – саркастически хмыкнула я.

– Да. И, – продолжил Рамзес, – я обещал, что, если он останется с нами, я научу его читать иероглифы.

Времени для продолжения разговора не оставалось. Гертруда и Нефрет уже ждали, и Эмерсон столкнул нас всех в шлюпку.

Рамзес начал читать лекции ещё в храмах Луксора и во время путешествия разговаривал без перерыва. Это дало мне возможность собраться с мыслями, которые следовало упорядочить. Как мы были заняты, и сколько дел предстояло сделать! Выявление потенциального убийцы Давида имело первостепенное значение не только для предотвращения дальнейших нападений, но и для выяснения, почему кто-то так намеревался заставить его замолчать. Эти сведения можно было получить от самого мальчика, если он захочет говорить – и если он знает.

Прежде всего мы отправили телеграммы Эвелине и Уолтеру. Читая через плечо Эмерсона написанные им строки, я шёпотом пробормотала:

– Эмерсон, ты действительно считаешь разумным сообщать, что мы нашли неизвестную королевскую гробницу? Я не сомневаюсь, что содержание этого послания молниеносно разлетится по всему Луксору и чуть ли не сразу же окажется в Каире. Каждый вор из Гурнеха встанет у нас на пути, а месье Масперо очень рассердится на нас за то, что мы немедленно не сообщили ему, и кроме того...

– Составь телеграмму собственноручно, Пибоди, и оставь меня в покое, – властно нахмурился Эмерсон.

Так я и сделала. Меня осенила мысль, объяснявшая его поведение. Я бы и раньше подумала об этом, если бы считала, что Эмерсон способен на такую ​​невероятную утончённость.

Телеграфная контора находилась рядом с отелем «Луксор», и Эмерсон предложил выпить кофе в саду отеля. Подобная неторопливость была настолько ему не свойственна, что я поняла: он что-то замышляет – как оказалось, многое.

– В этот час здесь не так много людей, – заметил он, разглядывая одиноких туристов, сидевших за другими столами.

– Большинство из них уже отправились в Карнак или на Западный берег, – объяснила я, устраивая зонтик на спинке стула. – Только лентяи, которые больше заинтересованы в бесцельном времяпрепровождении, чем в новых впечатлениях, просыпаются так поздно.

– Прекрасное место, – мечтательно произнесла Гертруда. – Что это за пурпурные цветы, вьющиеся каскадом по стене позади нас, миссис Эмерсон?

– Бугенвиллия, – ответила я (ботаника – моё любимое занятие). – Климат тропический; это позволяет выращивать и такие экзотические цветы, и цветы, знакомые нам по английским садам.

Эмерсон наблюдал за появлявшимися и уходившими людьми. Затем нетерпеливо перебил меня:

– Ты не возражаешь, Пибоди? Настало время рассказать мисс Мармадьюк и детям о наших планах.

– Продолжай, дорогой, – согласилась я, размышляя, какими окажутся «наши» планы с двойным дном.

Ходить вокруг да около не в привычках Эмерсона.

– Я знаю точное местоположение гробницы, – начал он.

Нефрет и Гертруда ответили восхищёнными восклицаниями, которые джентльмен ожидает от женщин, когда ему случается произвести на них впечатление. Рамзес ответил вопросом.

– И как ты узнал это, отец, если мне разрешено задать вопрос?

– У меня свои методы, – ответил Эмерсон, пытаясь выглядеть таинственно. – А вот где она... Узнаете завтра утром, когда я приведу вас к ней. В данный момент, мисс Мармадьюк, я единственный человек, которому известно точное местоположение. Даже миссис Эмерсон не удостоилась моего доверия по той простой причине, что знание может поставить её под угрозу. Вы слишком неопытны и не можете понять, как далеко способны зайти местные воры, чтобы узнать такую ​​тайну.

Гертруда наклонилась вперёд, сложив руки, словно в молитве.

– Но, конечно же, чем больше людей, которые осведомлены…

– Я предпочитаю быть единственным рискующим, – героически заявил Эмерсон. – Вы не можете предполагать, что я подвергну опасности свою жену или невинных малолетних детей, поделившись такими смертельно опасными сведениями.

Ни один человек, знавший меня, не мог бы поверить в такую ​​идиотскую речь, и попытка Рамзеса выглядеть невинно была отнюдь не убедительной. Гертруда, возможно, продолжала бы настаивать, если бы её не отвлекло восклицание Нефрет. Всего лишь сдавленное «О!», но достаточно отчётливо произнесённое, чтобы привлечь внимание к человеку, чья внешность вызвало это восклицание к жизни.

Он заметил нас и приблизился, держа шляпу в руке, на лице сияла улыбка.

– Какое неожиданное удовольствие! – воскликнул он. – Доброе утро, профессор и миссис Эмерсон – мисс Форт – мастер[117] Эмерсон. Не смею надеяться, что вы меня помните…

– Доброе утро, сэр Эдвард, – ответила я, изо всех сил наступив Рамзесу на ногу. Мой удар выбил из него угрюмое: «Сэр» – я и не ожидала такого результата. Приветствие Нефрет состояло из улыбки и ямочки на щеках.

Эмерсон оглядел гостя с макушки до носков блестящих сапог.

– Доброе утро. Кажется, мы встречались в прошлом году. Вы были в экспедиции Нортгемптона.

– Я польщён, сэр, что помните такую ​​мимолётную встречу.

– Вы – археолог? – удивлённо воскликнула я.

Молодой человек добродушно рассмеялся.

– Я не заслуживаю этого почётного титула, миссис Эмерсон, хотя и хотел бы. Лорд Нортгемптон – родственник моей матери, или, другими словами, я прихожусь ему отдалённым родственником. Он был настолько добр, что в прошлом сезоне нанял меня в качестве фотографа.

Как горько я раскаивалась в том, что пощадила заботливого опекуна Нефрет, не осведомив его о скандальном поведении девушки с этим мужчиной! А теперь слишком поздно; расчётливое выражение лица Эмерсона полностью прояснило его намерения. Я задумалась: не пришёл ли он в сад в надежде встретиться с сэром Эдвардом? Он мог бы устроить так, чтобы знать обо всех новоприбывших в Луксор. (Я искренне сожалела, что мне не пришло в голову то же самое. Стервятники слетались...)

Сэр Эдвард остался стоять, держа шляпу в руке. Эмерсон жестом предложил ему присесть.

– Ваш автомобиль… – начал он.

– Не мой, сэр; это собственность друга, который иногда позволяет мне пользоваться им. Мы, бедные родственники…

– Да, да, – перебил Эмерсон. – Как вы думаете, каковы шансы раздобыть такой автомобиль в Луксоре?

– Всемогущий Боже, Эмерсон! – воскликнула я. – Какая нелепая идея! Даже если бы ты мог раздобыть его, что нам с ним здесь делать?

Сэр Эдвард посмотрел на меня. Похоже, он пытался составить ответ, который не оскорбил бы ни одну из сторон.

– Конечно, для путешествий по пустыне понадобятся специальные шины. Но эти автомобили достаточно выносливы. В прошлом году «Стэнли Стимер» поднялся на вершину горы Вашингтон[118].

– Возможно, названной в честь члена вашей семьи? – спросила я с простительной степенью сарказма.

– Возможно, – последовал спокойный ответ. – Первый американский президент произошёл от…

– Вернёмся к теме автомобиля, – снова перебил Эмерсон.

– Эмерсон, – резко заметила я, – ты забыл правила приличия. Кажется, мисс Мармадьюк ещё не представлена ​​джентльмену.

Знакомство состоялось с заметным отсутствием взаимного интереса. Весьма подозрительно – или нет? Мисс Мармадьюк не относилась к дамам, способным привлечь интерес неимущего младшего сына[119]. Сэр Эдвард, однако, относился к тем джентльменам, которые могли заинтересовать любую женщину. Я пришла к выводу, что подозрительна только реакция Гертруды.

– Значит, вы были в Дра-Абу-эль-Нага с мистером Ньюберри, – продолжила я, надеясь отвлечь Эмерсона от машины.

Мне удалось – на мгновение.

– Вы присутствовали, когда произошёл смертельный несчастный случай? – спросил Эмерсон.

– Несчастный случай? – Сэр Эдвард выглядел изумлённым не меньше меня. Я впервые слышала об этом. – Не было серьёзных несчастных случаев, профессор. Нам очень повезло в этом отношении.

– Один из ваших рабочих упал со скалы и разбился, – заметил Эмерсон. – Я бы назвал это несчастным случаем со смертельным исходом.

– Ах, это. – Лицо молодого человека прояснилось. – Да, конечно. Но такое случается. Нет, всё верно, но в тот день меня там не было, и точную дату я не помню. Это правда, сэр, что в этом году вы планируете работать в том же месте?

– Как вы узнали об этом? – спросил Эмерсон.

– От мистера Ньюберри, – последовал быстрый и лёгкий ответ. – Он был очень добр ко мне в прошлом году, и я позвонил ему, прежде чем покинуть Каир. Видите ли, я ищу работу, и надеялся, что он даст мне рекомендации.

Эмерсон открыл рот. Я поспешно вмешалась:

– Как долго вы останетесь в Луксоре, сэр Эдвард?

– На всю зиму, если мне повезёт найти работу. Мы, бедные родственники, должны зарабатывать на жизнь.

На этот раз я не смогла опередить Эмерсона, поскольку его рот оставался открытым:

– Да, я планирую работать в Дра-Абу-эль-Нага. Если завтра вечером вы пообедаете с нами на нашей дахабии, возможно, нам найдётся, что обсудить.

Сэр Эдвард восторженно рассыпался в благодарностях, и я посмотрела на Эмерсона:

– Нам пора идти, Эмерсон. Если ты не собираешься впустую потратить утро. Вам тоже, сэр Эдвард, не следовало бы тратить время попусту.

– Но моя дорогая миссис Эмерсон, я встал на рассвете. – Он не удосужился скрыть веселье. – И уже обошёл магазины антиквариата; как вы знаете, его светлость является коллекционером, и я надеялся найти что-то, что его заинтересует. Однако лавка лучшего из торговцев была закрыта – как мне сказали, на неопределённый срок.

– Что?! – вскочил Эмерсон, опрокинув стул. – Вы говорите об Али Мураде?

– Ну да.

– Будь оно всё проклято! – завопил Эмерсон. Бедные цветы задрожали и обсыпали нас фиолетовыми лепестками. – Вперёд, Пибоди. Пошевеливайся!

– Вы должны извинить нас, сэр Эдвард, – вздохнула я.

– Надеюсь, я не сказал ничего лишнего?

– Ну, да, это так, но вам не следовало ожидать от него ответа, – призналась я.

Сэр Эдвард галантно помог Нефрет подняться со стула. Она была достаточно осторожна, чтобы не встречаться с ним взглядом, даже когда он с улыбкой вытащил из её волос упавший цветок и пробормотал извинения. Я успела заметить, как он нежно сунул крошечный цветок в карман жилета. И убедился, что Нефрет тоже это видела.

К счастью, я знал, куда направляется Эмерсон, так как он уже успел скрыться из вида. Догнав его, мы обнаружили, что он пинает закрытую дверь дома Али Мурада.

– Продолжай, Эмерсон, если таким образом ты успокаиваешь нервы, – заметила я. – А с иной целью в дверь стучать бессмысленно. Нам следовало предвидеть события.

– По крайней мере, их следовало предвидеть мне, – процедил Эмерсон. – Старый негодяй хитрее, чем я думал.

– И преступнее, Эмерсон.

– Возможно, Пибоди, возможно.

– Но может ли страх перед нами объяснить его бегство? У нас уже есть фрагмент и необходимые тебе сведения; так почему Мурад решил спрятаться от нас?

Эмерсон громко выругался.

– Господи, Пибоди, ты снова права. Единственным сообщником, которого он назвал, был Абд эль Хамед. Что для Али Мурада не представляло никакой опасности: мы и так подозревали Абд эль Хамеда и могли узнать его имя из любого другого источника. Нет. Если Мурад скрылся, то потому, что он боится кого-то другого. Нам лучше поговорить с Абд эль Хамедом. Если Али Мурад предупредил его, он тоже может скрыться

– Или закрыть рот на замок, – подхватила я.

– Всегда надейся на лучшее, Пибоди. Скорее, нам надо вернуться к лодке.

Я не была бы излишне огорчена, обнаружив Абд эль Хамеда «валяющимся в собственной крови»[120]. Однако, когда мы добрались до его дома, он сидел на скамейке во дворе, наслаждаясь солнцем и куря кальян. Абд эль Хамед так нарочито демонстрировал непринуждённость, что я заподозрила: его предупредили, и он ожидал нашего появления.

Эмерсон быстро оборвал бессмысленные приветствия.

– Ты ещё здесь? Али Мурад мудрее тебя; он скрылся.

Хамед изобразил преувеличенное удивление:

– К чему скрываться, о Отец Проклятий? Без сомнения, Али Мурад наслаждается заслуженным отдыхом. Увы, я не могу позволить себе такую ​​роскошь.

– Тогда я напрасно спешил, чтобы предупредить тебя, – ответил Эмерсон. – Но, может быть, ты не знаешь, что мальчик всё ещё жив.

Удар попал в самый центр мишени. Отвратительное лицо Хамеда было приучено к обману, но стержень кальяна выскользнул из руки.

– Твой слуга проявил небрежность, – продолжал Эмерсон. – Не затрудняй себя отправкой другого. Давид рассказал мне всё, что знал, и я посчитаю личным оскорблением, если на него нападут, когда он находится под моей защитой.

Хамед пришёл в себя.

– Я ничего не знаю об этом. Я никого не посылал за мальчишкой. Он убежал от меня. Он лжец, неблагодарный, вор...

– Хватит, – прервала я. – Эмерсон, мы не будем обыскивать дом?

– Зачем беспокоиться? – Эмерсон улыбнулся Хамеду, который трепыхался, как обезглавленная курица. – Нам предстоит ещё многое сделать, прежде чем завтра утром мы начнём работать над гробницей. – Порывшись в кармане, он швырнул старику монетку. – Отдыхай, Хамед.

Сопровождаемые обычной любопытствующей толпой, в том числе козой и несколькими курицами, мы спустились с холма и направились к дому, где остановились наши люди. Первым нас встретил Селим, тут же нетерпеливо выпаливший вопрос:

– Правда ли, Отец Проклятий, что ты нашёл гробницу? Где она? Когда мы начнём?

Эмерсон нахмурился, но я видела, что он был чрезвычайно доволен собой. Он бросил на меня многозначительный взгляд, прежде чем громко возвестить:

– Это секрет, Селим, известный только мне. Пусть все зайдут в дом. Мудрый человек не станет сообщать о своих тайнах всему свету.

Беседа не заняла много времени, поскольку Эмерсону (как я и подозревала) нечего было сказать. Он поджимал губы, выглядел таинственным и бросал смутные намёки. Однако мужчины были очень впечатлены. После того, как Эмерсон приказал им быть готовыми через день-другой, мы отправились обратно. Задержавшись за дверью, чтобы завязать шнурки, я услышала, как один из рабочих благоговейно произнёс:

– Только Отец Проклятий мог узнать такой секрет.

– Нет, это магия Ситт Хаким, – настаивал Селим.

– Или магия её сына. Всем известно, что он разговаривает с афритами и демонами...

Я не стала повторять этот диалог Эмерсону.

– Что теперь? – спросила я, догнав его.

– Обед, – ответил Эмерсон. – Позвольте мне помочь вам усесться на осла, мисс Мармадьюк.

Воодушевлённая его любезностью, мисс Мармадьюк призналась:

– Я очарована, но сбита с толку вашей деятельностью сегодня утром, профессор. Не могли бы вы объяснить мне, почему так поспешно отправились в тот дом в Луксоре и что сказали этому отвратительному старику?

Эмерсон приступил к объяснениям. Мне никогда не приходилось слышать такой неубедительной смеси лжи и полуправды, но я знала Эмерсона лучше, чем Гертруда. После бессмысленной болтовни о грабителях гробниц, королевском тайнике в Дейр-эль-Бахри и других не связанных с этим делах, он мельком проронил:

– Я подозревал, что именно Хамед послал убийцу к Давиду. Мальчик знал слишком много – и теперь он рассказал мне всё, что знал.

– Значит, вы войдёте в гробницу завтра утром? Как захватывающе! Не могу дождаться. – Она подняла сияющие глаза на Эмерсона.

Нефрет, трусившая за мной, пробормотала что-то себе под нос. Я решила не обращать внимания.

Мне казалось, что Эмерсон упустил из виду одну потенциальную опасность, но когда я осмотрела своего пациента, то обнаружила, что беспокоиться по этому поводу, к сожалению, не требуется. За обеденным столом я честно известила всех, что Давид слишком болен, чтобы его допрашивать.

– Я опасалась, что так случится. Здесь в воздухе витает инфекция, а нога мальчика гноится уже несколько недель. Его лихорадит, он в полубессознательном состоянии. Я намерена постоянно усыплять его, прерываясь только на приём жидкости.

После обеда я поспешила к мальчику, потому что была искренне обеспокоена его состоянием. Вскоре Эмерсон присоединился ко мне:

– Молодец, Пибоди. Мармадьюк не побеспокоит его, если считает... О, тысяча чертей! Ты говорила правду. Он не на шутку разболелся.

Отжав ткань, я протёрла лицо и костлявую грудь мальчишки.

– Уверена, что он выкарабкается, Эмерсон. Я успешно справлялась и с более безнадёжными случаями.

– Мне ли это не знать, Пибоди? – Эмерсон положил мне руку на плечо. – Хотя я всегда придерживался мнения, что твои успехи обусловлены не столько медицинским мастерством, сколько упорной решимостью. Ни у кого не хватит смелости умереть, когда ты их лечишь.

Я собиралась столь же любезно ответить ему, но тут в комнату проскользнул Рамзес.

– Теперь мы можем поговорить, – прошептал он. – У Нефрет – урок литературы с мисс Мармадьюк.

– Как предусмотрительно со стороны Нефрет подумать об этом, – одобрила я.

– Это было моё предложение, – возразил Рамзес. – Составленное таким образом, что никто не мог отказаться. Отец…

– О Господи! – воскликнула я. – Теперь она будет планировать, как отомстить тебе. Рамзес, я бы хотела, чтобы ты попытался поладить с Нефрет. Сестра и брат…

– Нет, – прервал Рамзес, – она – не моя сестра. – И, не давая мне времени ответить, повернулся к Эмерсону. – Отец, ты пока что не соизволил почтить меня своим доверием, но, полагаю, я разгадал твои намерения. На самом деле ты не нашёл гробницу. А надеешься сделать это сегодня вечером, следуя за ворами, которым известно её местонахождение.

– Я собирался сказать тебе, – смиренно согласился Эмерсон. – Поскольку я считал само собой разумеющимся, что ты всё равно всё узнаешь. Вот мой план...

Низкий стон моего пациента привлёк к нему всеобщее внимание. Он слабо шевелился, его глаза были полуоткрыты, но когда я заговорила с ним, ответа не последовало, а вода, которую я поднесла к его губам, потекла по подбородку.

– Он должен выпить воду, – пробормотала я. – Обезвоживание – самая большая опасность. Эмерсон, держи...

– Дай мне попробовать, мама. – Рамзес взял у меня чашку.

Он что-то прошептал Давиду на ухо. Результат потряс всех. В тусклых глазах зажёгся проблеск разума, опухшие губы послушно раздвинулись. И Давид начал пить, поддерживаемый сильной рукой Эмерсона.

– И ещё немного лауданума, – сказала я, растворив дозу в оставшейся воде. Давид послушно выпил всё до конца.

– Отлично! – воскликнула я, когда Эмерсон опустил мальчика на подушку. – Как тебе это удалось, Рамзес? И, пожалуйста, не убеждай меня, что ты загипнотизировал его или угрожал ему.

– Я спас ему жизнь, – констатировал Рамзес. – Мы братья по крови. Или будем, как только он сможет сэкономить достаточно этой жидкости, чтобы пройти соответствующую церемонию[121]. Я не считаю, что в настоящее время она целесообразна.

– Совершенно верно, – заметил Эмерсон, наблюдая, как я заменяю на столе бутылку с лауданумом. – Э-э… Пибоди…

– Обязательно возьми бутылку, Эмерсон.

– Я бы предпочёл, чтобы этим занялась ты, Пибоди. Только не переусердствуй, ладно? Мы хотим, чтобы мисс Мармадьюк сегодня хорошо выспалась, а не находилась в ступоре несколько дней. И, Рамзес...

– Да, отец?

– Немедленно выбрось это из головы. Я строго запрещаю.

– Но, отец, если Нефрет проснётся, когда мы соберёмся, она будет настаивать на том, чтобы сопровождать нас! Вы, конечно, не хотите, чтобы женщина... – Он захлебнулся и испуганно взглянул на меня. – Молодая женщина, девушка, вообще-то…

– Это решение твоей матери, – резюмировал Эмерсон. – Но я уверен, что знаю, что она скажет.

– Именно, Эмерсон. Она может быть молодой, может быть женщиной, но, несмотря на эти ужасающие недостатки, она продемонстрировала свою способность позаботиться о себе. И о других. – Удар ниже пояса: Рамзес не любил вспоминать о том случае, когда Нефрет уберегла его от беды[122], но я чувствовала, что его нужно поставить на место. Не обращая внимания на его укоризненный взгляд, я продолжила: – Она – одна из нас.

– Все за одного и один за всех, – оживлённо согласился Эмерсон. – Ты можешь возражать, сколько захочешь, Рамзес; я годами пытался удержать твою мать подальше от подобных дел, и мне ни разу не удавалось. Я думаю, что Нефрет из той же породы. Итак, Пибоди, ты позаботишься о том, чтобы мисс Мармадьюк сегодня вечером уснула покрепче?

– Если ты считаешь это необходимым. Обычно она отходит ко сну довольно рано.

– Я хочу быть уверен, что она уляжется в постель как можно раньше, да там и останется. – Эмерсон провёл пальцем по расщелине в подбородке. – Она действительно может быть такой же глупой и безвредной, какой кажется, но факт остаётся фактом: именно она обратилась к нам, а не наоборот. Хотя в то время у нас не имелось никаких поводов для подозрений.

– Безусловно. Но ситуация изменилась, и я согласна, что мы не должны рисковать. Когда ты хочешь выйти?

– Сразу после наступления темноты, если удастся. Воры поступят точно так же: впереди у них долгая ночная работа.

Я закончила обтирать Давида и накрыла его лёгкой простынёй.

– Ты действительно думаешь, что воры сегодня ночью вернутся к могиле?

– Если нет, мы ничего не потеряем, – ответил Эмерсон. – Но весьма вероятно, что они поверят моему утверждению, будто я знаю местоположение, и они захотят изъять из гробницы как можно больше, прежде чем мы приступим к работе. Мы приложили массу усилий, чтобы разворошить осиное гнездо, Пибоди, угрожая и путая карты. В результате я мог бы узнать правду сразу из нескольких источников.

– Исключительно изобретательно, отец, – заявил Рамзес самым что ни на есть покровительственным образом. – Мама, если у тебя есть другие дела, я немного посижу с Давидом.

Я поблагодарила его. Но захватила с собой бутылку лауданума.

Поскольку время имело первостепенное значение, я решила не подливать лауданум в кофе мисс Мармадьюк, как намеревалась изначально. Для ужина я выбрала изысканное бургундское вино; вязкая чёрная жидкость хорошо растворилась, а вино было достаточно тёмным, чтобы скрыть изменение цвета. Мисс Мармадьюк не хватало знаний, чтобы понять, что никогда нельзя подавать бургундское с курицей, но вино ей, безусловно, понравилось. Мне пришлось поддержать её, когда она встала из-за стола, бессвязно извиняясь за необычайную усталость.

Всё было готово к путешествию. Дауду и Селиму выпало сопровождать нас, а Абдулле – оставаться на страже на дахабии. Ему не пришлось по вкусу оставаться в стороне от событий, но если мы столкнёмся с неприятностями, лучше, чтобы нам помогали те, кто помоложе и попроворнее. Мы собрались на палубе в ожидании возвращения Дауда из предварительной разведки. Нашему отбытию полагалось остаться незамеченным.

– Всё ясно? – приглушённо произнёс Эмерсон. – Они пройдут одним из двух путей – по горной тропе со стороны Дейр-эль-Бахри или у подножия холма с севера. Рамзес, ты, Нефрет и Дауд пойдёте по северному маршруту. Запомните: не вмешиваться ни при каких обстоятельствах. Держите их в поле зрения, но не попадайтесь на глаза. Если они войдут в гробницу, отметьте это место и присоединяйтесь к нам. Мы будем…

– Я знаком с местностью не хуже тебя, отец, – перебил Рамзес. – И ты уже три раза объясняешь один и тот же план. Дауд вернулся. Он зовёт нас.

Тесной группой мы спустились по трапу и укрылись в тени пальм. И принялись за маскировку – галабеи, подобные тем, которые носили жители деревни, тряпки, намотанные на головы, и шарфы, закрывающие нижнюю часть лица. Должна признаться, что из Нефрет не вышло убедительной арабки, даже когда она скрыла свои яркие волосы.

Хотя по европейским меркам было ещё слишком рано, жители Западного берега придерживались деревенского распорядка, вставая с солнцем и отправляясь на отдых с закатом. Большинство из них. Те, с которыми мы надеялись встретиться, работали исключительно по ночам.

Мы пересекали зелёные обрабатываемые поля, избегая скоплений убогих хижин и встречая по пути только любопытных коз и тявкающих собак. Луна была полна лишь наполовину, но давала достаточно света, чтобы мы могли видеть дорогу. Сияние звёзд освещало бледные колоннады храма Дейр-эль-Бахри, а в окнах дома экспедиции Фонда исследования Египта, где нынче пребывал наш друг Говард, мерцал свет лампад. Мы старались держаться от этого дома как можно дальше: если бы Говард знал о наших намерениях, он бы, естественно, их не одобрил – прежде всего из-за опасности для нас самих.

А если план Эмерсона удастся, опасности не избежать. Гурнехцы нападали на археологов и раньше, а такие, как Риччетти, отнюдь не отличаются щепетильным отношением к человеческой жизни. После того, как мы пересекли открытый участок пустыни и начали восхождение на утёс, я рискнула заговорить.

– Ты думаешь, что они пойдут по этому пути.

– А как ты считаешь, почему я послал Рамзеса и Нефрет в другом направлении? Тот маршрут слишком далёк для мужчин, за которыми мы охотимся. Они придут из Гурнеха, а гробница должна быть расположена высоко в горах, поскольку нижние склоны уже расчищены археологами – если можно назвать Мариетта археологом…

– Эмерсон!

– Да, да. Дай-ка мне руку, Пибоди; этот участок довольно крутой. – Он вытащил меня на уступ и продолжил: – Как тебе прекрасно известно, Пибоди, я наговорил массу полнейшей чуши. Я действительно уверен, что воры вернутся сегодня вечером к могиле, но территория слишком велика, и без более конкретных сведений, чем заумные научные подсказки, которые я обсуждал с тобой несколько дней назад, мы могли бы бродить по этим холмам всю ночь и никого не найти – тем более, что разыскиваемые будут скрываться от посторонних взоров. К счастью, у меня есть более конкретные сведения. Помнишь, как я расспрашивал сэра Эдварда о гибели рабочего во время прошлогодних раскопок, которые проводил Нортгемптон? К тому времени я уже выяснил правду у Ньюберри. Как и сэр Эдвард – типичный английский сноб, высшей пробы! – Ньюберри не считал роковое падение феллаха важным, но когда я принялся за расспросы, смог приблизительно объяснить мне, где произошёл так называемый несчастный случай. Он до сих пор не знает, почему меня это заинтересовало, – добавил Эмерсон со злобным смешком.

– А я знаю.

– Безусловно, Пибоди.

– Вот почему ты так хотел увидеть мистера Ньюберри! Но почему... почему ты не сказал об этом и почему не упомянул эту тему во время званого ужина?

– Потому что, – ответил Эмерсон, одарив меня ​​улыбкой, которая вынуждает жён применить насилие, – я уже беседовал с ним. Обдумав все за и против, я решил побеседовать с ним наедине. Я слышал о смерти рабочего, но тогда не обратил на это внимания; только после того, как я понял, что за гробницей охотится множество людей, мне пришло в голову, что случившееся может иметь существенное значение.

– Человек оказался слишком близко к могиле, – подытожила я. – Или наткнулся на воров в разгар их работы. Чудесно, Эмерсон. Значит, тебе известно местоположение?

– В общих чертах. Нам лучше замолчать. Ты идёшь, Селим?

Достигнув вершины, мы остановились, чтобы отдышаться. Позади и ниже виднелась узкая полоска зелёного цвета, граничившая с Нилом. Впереди на сотни миль простиралась земля, бесплодная, как мёртвый мир. Расщелины и вади[123], каньоны и глубокие долины изрезали поверхность плато.

Склоны покрывали пересечения путей, некоторые из которых были проложены ещё в незапамятные времена. Одна из древнейших троп идёт из Долины Царей[124] в Дейр-эль-Бахри и продолжается на юг вдоль хребта в сторону Рамессеума и Мединет-Абу. Мы направились на север, следуя менее определённому маршруту, шедшему то вверх, то вниз по склону. Несмотря на свои размеры, Эмерсон прыгал по горным тропкам не хуже козла и, казалось, был знаком с каждым дюймом дороги, поскольку всегда выбирал самый простой путь.

Когда он остановился, мы оказались чуть ниже вершины холма, круто обрывавшегося книзу, в дикой местности с разбитыми грядами, каньонами и расщелинами позади и впереди. Мы уселись в тени каменной груды, и я пустила по кругу фляжку. Глаза Селима блестели. Я знала, что его быстрое дыхание не связано с утомлением. Именно я предложила, чтобы нас сопровождал Селим, а старший и более спокойный Дауд остался присматривать за детьми. Рамзес мог обвести бедного Селима вокруг пальца – да и я тоже. Я улыбнулась ему и поднесла палец к губам. В ответ он энергично кивнул.

Вскоре Эмерсон начал ёрзать. Я знала, что так и будет. Ожидание – это не то, что ему удаётся. Я придвинулась к нему поближе и какое-то время молчала, но нам повезло, что не пришлось долго ждать. Луна зашла, и склон покрыла тень. Один из приближавшихся, должно быть, споткнулся или ударился ногой. Непроизвольный крик боли был достаточно громким, чтобы преодолеть разделявшее нас расстояние.

Эмерсон начал подниматься.

– Прокля…

Я захлопнула ему рот обеими руками. Через мгновение Эмерсон утих, и я почувствовала, что руки можно убрать без опасений.

– Тс-с! Слушай, – выдохнула я.

Шорох голосов и звуки движения продолжались, и в конце концов мои напряжённые глаза разглядели – не отдельные фигуры, а движущуюся часть тьмы. Сколько их там было? Явно больше, чем один или два. Казалось, они спорят. Постепенно их голоса повысились, и резкий шёпот пронзил тишину ночи:

– Я говорю вам, он солгал! Что Гений сделает с нами, если узнает…

Шипящее возражение заглушило его голос. И всё погрузилось в молчание; временное соглашение было достигнуто. Затем последовали звуки потаённого движения. Камешки катились и гремели; что-то скрежетало по скале.

Эмерсон больше не мог этого выносить; он приподнялся на одно колено. Я вцепилась в его тюрбан и прижала рот к его уху:

– Эмерсон, подожди, пока они все не войдут в гробницу. Тогда мы можем уползти...

– И позволить им ограбить МОЮ гробницу? – Его яростный шёпот отозвался эхом, будто отдалённый голос возмущённого божества. Он повернул голову, оставив тюрбан в моих руках, и вскочил на ноги. Стянув халат через голову, он бросил его мне. – Вы с Селимом уходите и приведите Картера.

– Эмерсон! Возьми хотя бы мой… – Но когда я освободилась от запутанных складок его одежды, он уже был вне пределов досягаемости. С пистолетом в руке, я бросилась вслед так быстро, как только могла. Селим, задыхаясь от волнения, наступал мне на пятки.

Я догнала Эмерсона; он стоял на уступе примерно десятью футами ниже тропы. Уступ был настолько мал, что носки ботинок торчали над пустым пространством, тёмным и узким, как глотка крокодила.

– А, вот и ты, Пибоди, – заметил он. – Подожди минутку, я сейчас вернусь.

И без дальнейших церемоний встал на колени, обеими руками схватился за выступ скалы и погрузился в расщелину.

Молчание и осторожность больше не требовались. Эмерсон либо спускался в гробницу, либо проходил мимо неё по пути на дне ущелья, недвусмысленно сообщая о себе всем, кто находился неподалёку.

Хотя каждая мышца и каждый нерв вопили о необходимости немедленно действовать, я заставила себя быть спокойной. После долгих лет жизни с Эмерсоном я привыкла к подобным ситуациям. Сняв собственную одежду, я отбросила её в сторону. Затем легла на землю и зажгла свечу.

Склон не был обрывистым; в обычных обстоятельствах я бы запросто с ним справилась, используя свой верный зонтик в качестве палки. Но в нынешних обстоятельствах, когда промах мог отправить меня в бездонную пропасть, я решила не рисковать. С сожалением отложив в сторону зонтик и свечу, я велела Селиму сесть на край уступа и протянуть мне руку. Абдулла бы поспорил со мной (правда, недолго). Селим никогда не спорил со мной, но сделал бы это, если бы посмел. Наши лица находились совсем близко друг к другу, когда я начала спуск, цепляясь за его руку; его глаза так расширились, что глазные яблоки блестели, будто голубиные яйца.

Мои ноги не совсем доставали до выступа, но пришлось отпустить руку Селима, потому что его голова, плечи и рука опасно свисали над краем. Я испытала жуткое ощущение в тот миг, когда один ботинок соскользнул; царапанье металла по камню эхом отразилось в приглушённом крике Селима.

– Успокойся, Селим, – прошипела я. – Я на выступе, всё в порядке.

– О Аллах! Ситт Хаким…

– Тс-с!

Я не так уж опасалась быть обнаруженной – хотя, если Эмерсон оказался в руках банды отчаянных грабителей гробниц, неожиданность могла стать моим лучшим оружием, когда я нападу – но необходимо было прислушиваться к происходящему. Я не видела под ногами ничего, кроме темноты. Но могла слышать звуки. Яма была не бездонной, но достаточно глубокой; шумы доносились слабо, и их характер невозможно было определить. Стоны смертельно раненого человека? Падение трупа – трупа Эмерсона? Мои руки так тряслись, что пришлось истратить три спички, прежде чем я смогла зажечь другую свечу.

Верёвка была обвязана вокруг выступающего скалистого отрога и исчезала во тьме, как и Эмерсон. Встав на колени, я исследовала её. Пряди были мягкими; ничей вес не натягивал их. Живой или мёртвый, павший или победоносно достигший своей цели – Эмерсон не держался за верёвку. Осознав это, я погрузилась в темноту.

Я преодолела первые несколько футов быстрее, чем планировала, но, наконец, обхватила коленями чёртову связующую нить и смогла действовать более осознанно. Спуск оказался длинным – более девяноста футов, как мы обнаружили позже. Звуки, доносившиеся ранее, больше не были слышны. О Боже, подумала я, неужели я опоздала?

Тьма была непроницаемой. Я пропустила бы вход в гробницу, если бы верёвка не заканчивалась прямо под ней. Это стало полнейшей неожиданностью, и в течение нескольких жутких минут я держалась только руками. Но тут носок моего ботинка обнаружил трещину, и глаза увидели слабое свечение. Крайне слабое, но яркое, как маяк, для глаз, привыкших к полной темноте.

Вход в гробницу вырезали в стороне от оврага. Его площадь составляла около шести футов, но весь он был заполнен щебнем, за исключением узкого туннеля, вырытого ворами. Свет шёл из дальнего конца туннеля. С помощью дыр в скале, которые, как я полагала, были не естественными, а искусственными, я попала в туннель. Ползя как можно быстрее, я лишь смутно ощущала острые камни, обдиравшие руки и колени.

Я неожиданно оказалась в маленькой, плохо освещённой комнате. Прежде чем я смогла разобраться в деталях, меня схватили, подняли на ноги и заключили в тесные объятия, прижав мои руки к бокам.

Хотя мой разум пожирала археологическая лихорадка, в тот момент я не замечала никого и ничего, кроме Эмерсона. Он жив! Он стоит, целый и невредимый! Но крайне обозлённый, и не без причины. Человек в халате и тюрбане, чьё лицо скрывал шарф, держал пистолет, прижатый к голове моего мужа.

– Проклятье, Пибоди, – начал Эмерсон. – Я же говорил тебе…

Человек отвёл руку и ударил. Вскользь, но я тревожно вскрикнула:

– Держи себя в руках, Эмерсон! Не рискуй ещё одним ударом по голове.

Эмерсон был слишком взбешён, чтобы прислушаться к этому прекрасному совету.

– Убери от неё руки, ты… ты...

Он остановился, потому что мужчина, державший меня, немедленно повиновался – не команде Эмерсона, но кивку человека с пистолетом. Я не представляла для них угрозу: мой собственный пистолет покоился в кармане, и я не осмелилась бы воспользоваться им, когда другое оружие прижато к виску Эмерсона.

Тот, кто держал меня, был одет точно так же, как и первый, и был ещё третий, столь же неузнаваемый в халате, тюрбане и шарфе. Но где же остальные? Я ошиблась насчёт их численности?

Успокоившись относительно безопасности Эмерсона (по крайней мере, на данный момент), я получила возможность осмотреться. Трудно было разобрать детали, поскольку единственный свет исходил от фонаря европейского образца, который держал третий грабитель, но я видела достаточно, чтобы мой профессиональный азарт разгорелся вовсю. Каменная крошка и фрагменты других материалов покрывали часть пола; в некоторых местах мусор убрали или отодвинули в сторону. В дальнем конце комнаты он был сложен высокой грудой, на полпути к дверному проёму в стене. Обрамлённое тяжёлой перемычкой и исписанными косяками отверстие было заложено тщательно вырезанными камнями. Тёмный квадрат, выделявшийся на ровной поверхности, показывал, где убрали один из камней. Это свидетельство проникновения грабителей в дальние комнаты – а возможно, и в саму погребальную камеру – было немного обескураживающим, но то, что я увидела на стене слева от двери, заставило меня затаить дыхание. Стены гробницы были расписаны!

Насыпи, сколы и глубокие тени скрывали большинство окрашенных поверхностей. Слабое свечение фонаря освещало, и тускло, только одну часть единственной сцены – голову и верхнюю часть тела женщины и руки, которые она подняла к плечам. Часть иероглифической надписи обозначала её имя; я могла разглядеть изогнутую форму картуша, но не отдельные знаки. Однако я знала её так же твёрдо, как если бы встретила старого друга. Крыло короны-коршуна, такой же, что была изображена на статуе, обрамляло знакомый профиль.

Я импульсивно шагнула вперёд. Рычание Эмерсона и поднятая рука одного из мужчин напомнили мне, что в настоящее время археологические исследования не совсем уместны. После обмена взглядами и кивками тот же человек, чей жест остановил меня, заговорил хриплым, явно изменённым шёпотом:

– Тебе не причинят вреда, если ты не будешь сопротивляться. Заведи руки за спину. – Он обращался к Эмерсону, глядевшему на него.

– Я считаю, Эмерсон, что мы должны выполнить то, что он просит, – сказала я. – Альтернатива будет намного хуже, и я не понимаю, как даже ты сможешь помешать им осуществить свои намерения.

Логика моих слов являлась неоспоримой, но не могу припомнить, когда ещё я видела Эмерсона таким раздражённым. Он изрыгал грохочущий поток проклятий, пока нам связывали руки и ноги. Эмерсон упорно настаивал на том, чтобы остаться в вертикальном положении, но один из мужчин достаточно мягко опустил меня вниз и усадил. Закончив работу, они уползли один за другим в туннель. Оставив нам лампу. За что я была благодарна.

– Надеюсь, у Селима хватило ума побежать за помощью, – встревоженно пробормотала я. Лицо Эмерсона побагровело, он напрягался в попытках разорвать верёвки. В перерывах между усилиями он прохрипел:

– Не думаю... он мог бы услышать нас... если бы мы позвали его.

– Скорее всего, нет. Но он, в конце концов, найдёт нас, благо видел, как я спускаюсь. Хватит сопротивляться, Эмерсон, ты попросту выбьешься из сил.

– Я хочу выбраться из этого проклятого места, – угрюмо буркнул Эмерсон. – Разве ты не захватила нож, Пибоди?

– Да, дорогой, захватила, и в этот самый момент пытаюсь достать его. Успокойся.

Через мгновение Эмерсон сказал совершенно другим голосом:

– Они не могли забрать ни мумию, ни её саркофаг, Пибоди. Этот дверной проём должен вести в погребальную камеру, но отверстие шириной всего в 18 дюймов.

– Я заметила. А рисунки – о, Эмерсон, мы в усыпальнице Тетишери! Я узнала бы её где угодно. Как захватывающе! А, вот и нож. Я просто прыгну к тебе и... Господи Всеблагий, в этом отвратительном мусоре трудно удержаться на ногах! Кажется, я только что наступила на кость.

Голова Эмерсона резко обернулась к входному туннелю. Повернувшись, он крепко прижал свои связанные руки к моим, и после некоторой возни лезвие ножа оказалось между его запястьями.

– Поскорее разделайся с этими проклятыми верёвками, Пибоди. Они возвращаются.