Пруд гиппопотамов

1. БЕДА С НЕВЕДОМЫМИ ВРАГАМИ В ТОМ, ЧТО ИХ ЧРЕЗВЫЧАЙНО СЛОЖНО РАСПОЗНАТЬ

Через открытые окна бального зала мягкий ночной бриз Египта охлаждал покрасневшие лица танцоров. Шёлк и атлас светились; сверкали драгоценности; золотая тесьма блестела; звуки сладкой музыки наполняли воздух. Новогодний бал в «Шепард-отеле» всегда становился выдающимся событием в высшем обществе Каира, но угасание нынешнего декабрьского дня значило больше, нежели обычно. Не прошло и часа, как куранты возвестили начало нового века: первого января тысяча девятисотого года[19].

Закончив энергичный шоттиш[20] в компании капитана Картера, я отыскала тихий уголок за пальмой в горшке и предалась тем же размышлениям, что и любой серьёзный человек на моём месте в аналогичной ситуации. Что принесут следующие сто лет в мир, где до сих пор страдают от всех древнейших болезней человечества – нищеты, невежества, войн, угнетения женского пола? Несмотря на то, что я оптимистка и одарена превосходным воображением (чрезмерно живым, по словам моего мужа), я всё же не могла предположить, что никакое столетие не в состоянии решить эти проблемы. Но была уверена, однако, что мой пол, наконец, достигнет справедливости, в которой нам так долго отказывали, и что и я сама доживу до этого славного дня. Карьера для женщин! Голоса за женщин![21] Женщины-адвокаты и женщины-хирурги! Женщины-судьи, законодатели, лидеры просвещённых наций, где женщины будут стоять с мужчинами плечом к плечу и спиной к спине!

Я чувствовала, что заслуживаю некоторого уважения, если говорить о достижениях, которые ожидала увидеть с полной в том уверенностью. Ибо лично преодолела один из барьеров: став первым среди сестёр по полу полевым археологом в Египте, я доказала, что «заурядная» женщина может переносить те же опасности и неудобства и соответствовать тем же профессиональным стандартам, что и мужчина. Искренность и любовь заставляют меня признать, что я никогда не смогла бы этого достичь без искренней поддержки замечательного человека – Рэдклиффа Эмерсона, самого выдающегося египтолога как этого, так и любого иного столетия, и моего преданного супруга.

Хотя комната была заполнена людьми, мои глаза притягивало к нему, как магнитом. Эмерсон выделялся в любой группе. Великолепный рост и спортивная фигура, точёные черты лица и ярко-голубые глаза, тёмные волосы, обрамлявшие интеллектуальный лоб, – но я могла бы занять несколько страниц, описывая исключительные физические и умственные данные Эмерсона. Я смиренно признавала благословение Небес. Что я сделала, чтобы заслужить привязанность подобного человека?

Вообще-то, на самом деле довольно много. Я первой готова заявить, что не обладаю особой привлекательностью (хотя, когда мы находимся наедине, Эмерсон положительно отзывается о некоторых особенностях строения моего тела). Жёсткие чёрные волосы и серые глаза со стальным оттенком, больше свидетельствующие о достоинстве, а не изяществе, фигура неопределённых размеров – не те качества, которые способны завоевать сердце мужчины. И всё же я завоевала сердце Рэдклиффа Эмерсона, да не один, а два раза[22]; да, я стояла рядом с ним и сражалась на его стороне во время невероятных приключений, так часто прерывавших нашу профессиональную деятельность. Я спасала его от опасностей, выхаживала при болезнях и травмах, подарила ему сына...

И вырастила этого сына до его нынешнего возраста – двенадцати с половиной лет. (С Рамзесом в счёт идут месяцы, если не дни.) Хотя я встречалась с бешеными собаками, Гением Преступлений и убийцами обоих полов, но считаю воспитание Рамзеса своим наиболее выдающимся достижением. Когда я вспоминаю то, что творил Рамзес, и то, что другие люди (зачастую оправданно) пытались сотворить с Рамзесом, то чувствую некоторую слабость.

Именно с Рамзесом и его приёмной сестрой Нефрет болтал теперь Эмерсон. Золотисто-рыжие волосы девочки и светлое лицо резко контрастировали с арабской смуглостью и мрачным обликом моего сына, но я с удивлением обнаружила, что теперь он не уступает ей в росте. Я даже не замечала, как он подрос за прошедшее лето.

Рамзес говорил. Как всегда. Я задавалась вопросом, что он мог сказать, чтобы вызвать такое грозное и хмурое выражение на лице Эмерсона, и лишь надеялась, что он не читает отцу лекцию по египтологии. Удручающе заурядный в других отношениях, Рамзес был чем-то вроде лингвистического гения, и с детства занимался изучением египетского языка. Эмерсон испытывает естественную отцовскую гордость за способности своего сына, но ему не нравится, когда их слишком навязчиво демонстрируют.

Я собиралась встать и подойти к ним, когда музыка заиграла вновь, и Эмерсон, ещё сильнее нахмурившись, отмахнулся от подрастающего поколения. И, стоило ему отвернуться, к Нефрет тут же подошло несколько молодых джентльменов, но Рамзес взял её за руку и повёл – или, если придерживаться точности, утащил её за собой. Разочарованные кавалеры со смущённым видом рассеялись, за исключением одного – высокого, хрупкого юноши со светлыми волосами, который, оставшись неподвижным, следил за движениями девушки прохладным оценивающим взглядом, приподняв брови.

Хотя манеры Рамзеса и оставляли желать лучшего, я не могла не одобрить его действий. Красивое лицо и изящная фигура девушки привлекали мужчин, как роза – пчёл, но она была слишком молода для поклонников, а тем более слишком молода для того, чтобы стать предметом восхищения светловолосого джентльмена. Я не встречала его, но слышала о нём. У милых дам из каирского европейского общества нашлось бы много чего сказать о сэре Эдварде Вашингтоне. Он происходил из респектабельной семьи, проживавшей в Нортгемптоншире, однако был младшим сыном[23], не имевшим перспектив на карьеру, но зато оказывавшим разрушительное воздействие на чувствительных молодых женщин. (Не говоря уже о чувствительных пожилых женщинах.)

Чарующая мелодия вальса Штрауса заполнили комнату, и я с улыбкой подняла глаза на графа Страдивари, который приближался ко мне с явным намерением пригласить меня на танец. Он был лысым, толстым коротышкой, не намного выше меня, но я люблю вальс, и уже собиралась прикоснуться к руке, протянутой ко мне, как граф мгновенно был уничтожен – удалён, заменён – ​​другим.

– Не окажешь ли ты мне честь, Пибоди? – спросил Эмерсон.

Эмерсон собственной персоной: никто больше не использовал мою девичью фамилию как ласковое и интимное обращение; но на мгновение я подумала, что заснула или грежу наяву. Эмерсон не танцевал. Эмерсон часто высказывался – как всегда, не стесняясь в выражениях – о нелепости любых танцев вообще.

Как странно он выглядел! Сквозь загар пробивалась мертвенная бледность. Сапфирово-голубые глаза потускнели, резко очерченные губы плотно сжались, густые чёрные волосы торчали во все стороны, широкие плечи напряглись, словно от удара. Он выглядел... он выглядел встревоженным. Эмерсон, который не боится ничего на земле, испугался?

Я взглянула, как загипнотизированная, в его глаза, и увидела искру, освещавшую их глубины. Я знала эту искру – порождение его характера, знаменитого характера Эмерсона, из-за которого восхищённые египтяне-рабочие наградили моего мужа прозвищем «Отец Проклятий». Лицо снова обрело естественный цвет; щель в выдающемся подбородке зловеще задрожала.

– Отвечай, Пибоди, – прорычал он. – Нечего сидеть столбом, уставившись в одну точку. Ты окажешь мне честь, чёрт побери?

Не скажу, что мне не хватает смелости, но для этого понадобилась вся смелость, которой я обладала. Я отнюдь не считала, что Эмерсон имеет хоть малейшее представление о том, как вальсировать. Вполне в его стиле предположить: если он решится что-то сделать, то осуществит это без необходимости обучения или практики. Но бледность его мужественного лица послужила доказательством, что эта идея испугала его чуть ли не больше, чем меня, и любовь восторжествовала над беспокойством о пальцах моих ног и хрупких вечерних бальных туфельках. Я положила руку на предложенную широкую мозолистую ладонь (он забыл надеть перчатки, но сейчас уж точно не время напоминать ему об этой маленькой ошибке).

– Спасибо, мой дорогой Эмерсон.

– О, – выдохнул Эмерсон. – Ты согласна?

– Да, дорогой.

Эмерсон глубоко вздохнул, расправил плечи и схватил меня.

Первые несколько мгновений оказались чрезвычайно болезненными, особенно для моих ног и рёбер. Я с гордостью могу заявить, что ни единый звук не вырвался из моих губ, и ни малейшие признаки страдания не омрачили безмятежность улыбки. Через некоторое время отчаянная хватка Эмерсона ослабла.

– Хм-м, – протянул он. – Не так уж и плохо, а, Пибоди?

Я сделала первый глубокий вдох, которым смогла насладиться с тех пор, как он схватил меня, и поняла, что моё мученичество вознаграждено. Эмерсон, несмотря на свои размеры, может двигаться с кошачьей грацией, когда пожелает. Воодушевлённый моим очевидным удовольствием, он тоже стал испытывать сходные ощущения и целиком погрузился в ритм музыки.

– Совсем неплохо, – повторил Эмерсон, улыбаясь. – Они сказали, что мне это понравится, как только я уловлю суть.

– Они?

– Рамзес и Нефрет. Знаешь, они брали уроки прошлым летом, и одновременно учили меня. Я заставил их пообещать хранить молчание. Хотел сделать тебе сюрприз, моя дорогая. Я знаю, как тебе нравятся такие вещи. И должен сказать, что это намного приятнее, чем я ожидал. Я полагаю, ты... Пибоди? Ты плачешь? Проклятье, я оттоптал тебе ноги?

– Нет, милый. – В шокирующем вызове обычаям я вплотную прильнула к нему, орошая слезами его плечо. – Я плачу, потому что невероятно тронута. Думать, что ты принёс такую ​​жертву ради меня...

– Лишь незначительная благодарность, моя дорогая Пибоди, за жертвы, которые принесла ты, и опасности, с которыми ты столкнулась из-за меня. – Слова прозвучали глухо, потому что его щека касалась моей макушки, а его губы прижимались к моему виску.

Запоздалое чувство приличия вернулось. Я поспешно отстранилась. Слегка.

– Люди смотрят, Эмерсон. Ты держишь меня слишком близко.

– Нет, ничуть, – возразил Эмерсон.

– Нет, – повторила я, бесстыдно уступая его объятиям. – Ничуть…

Эмерсон, «уловив суть», не позволил бы никому вальсировать со мной. Я отказалась от всех других партнёров не только потому, что знала, как это ему понравится, но и для того, чтобы иметь возможность отдышаться в промежутках между вальсами. Эмерсон вальсировал так же, как выполнял любую другую работу – с исключительным энтузиазмом. Крепость его объятий и энергия движений не раз сбивали меня с ног, так что мне требовалось некоторое время, чтобы прийти в себя.

Передышки дали мне возможность наблюдать за другими гостями. Изучение человеческой природы во всех её проявлениях – это то, что никто из разумных людей не должен игнорировать; и что может быть лучше, чем наблюдать в такой обстановке?

Я считала, что модные стили этого года приобрели изысканную красоту, отказавшись от чрезмерно пышных контуров, которые в прошлом искажали (и, увы, в скором времени снова принялись искажать) женскую фигуру. Юбки изящно спадали с талии, без обручей и турнюров; лифы были скромно драпированы. Чёрный пользовался популярностью у пожилых женщин, но насколько богатым было мерцание оттенков чёрного атласа тонкой тесьмы, паутинкой охватывавшей горло и локти! Сияние драгоценных камней и гагата, бледный блеск жемчужин достойно украшали владелиц. Как жаль, размышляла я, что мужчины позволили себя ограничить бессмысленными капризами моды! В большинстве культур, от древнеегипетских до сравнительно недавних времён, мужчина блистал не меньше женщины и, по-видимому, получал столько же удовольствия, сколько и она, приобретая как драгоценности, так и одежду, расшитую и отделанную кружевом.

Единственным исключением среди однотонности мужской одежды являлись блестящие униформы офицеров египетской армии. В действительности ни один из этих господ не был египтянином. Как и все другие области деятельности правительства, армия находилась под британским контролем и управлялась англичанами или европейцами. Униформа, означавшая принадлежность к нашим собственным вооружённым силам, выглядела попроще. В тот вечер военных было немало, и в своём воображении я, казалось, видела слабую тень, падавшую на эти покрасневшие от смеха молодые лица, украшенные лихо торчащими усами. Скоро они отправятся в Южную Африку, где бушует битва[24]. Некоторые никогда не вернутся.

Вздохнув и пробормотав молитву (всё, чем может помочь обычная женщина в мире, где судьбу молодых и беспомощных определяют мужчины), я вернулась к изучению человеческой природы. Те, кто не танцевал, сидели или стояли у стен комнаты, наблюдая за хитросплетениями котильона[25], или беседуя друг с другом. Многих из них я знала. Мне было интересно заметить, что миссис Арбутнот приобрела ещё несколько камней, и что мистер Арбутнот заманил в укромный уголок неизвестную мне молодую женщину. Я не видела, что он делал, но выражение лица молодой леди подсказывало, что в ход пошли старые уловки. У мисс Мармадьюк (о которой подробнее будет рассказано в дальнейшем) не было партнёра. Она сидела на краю стула, похожая на потрёпанную чёрную ворону, а по лицу блуждала тревожная улыбка. Рядом с ней, игнорируя её с ледяной неучтивостью, сидела миссис Эверли, жена министра внутренних дел. По выражению лица миссис Эверли, беседовавшей через голову мисс Мармадьюк с соседкой последней, я пришла к выводу, что женщина в чёрной вуали была Важной Персоной. Овдовела ли она недавно? Никакая меньшая потеря не могла бы вынудить к подобному строгому трауру; но если это так, что она делает в нашем обществе? Возможно, продолжала размышлять я, её потеря была не такой уж недавней. Возможно, как некая царственная вдова, она решила никогда не отказываться от видимых признаков скорби[26].

(Я воспроизвожу предыдущие абзацы, чтобы продемонстрировать Читателю, как много способен извлечь серьёзный исследователь человеческой натуры даже в такой легкомысленной общественной обстановке, как эта.)

Это было моё последнее появление в обществе перед долгим перерывом. Всего через несколько дней мы оставим комфорт лучшего отеля Каира для того, чтобы отправиться...

Ну, только Небеса и Эмерсон знали – куда. Одна из очаровательных привычек моего мужа – до самого последнего момента скрывать от меня, где в этом году мы займёмся раскопками. Это раздражало, но одновременно и заинтриговывало, поэтому я развлекалась, рассматривая возможности. Дахшур? Мы так и не закончили исследовать внутреннюю часть Ломаной Пирамиды, а надо признаться, что пирамиды – моя страсть. Однако Амарна устраивала меня ничуть не меньше, поскольку именно там произошли мои первые романтические встречи с Эмерсоном. В области Фив также имелись свои достопримечательности: королевские гробницы в Долине Царей, величественный храм королевы Хатшепсут...

Мои размышления были прерваны появлением Нефрет и Рамзеса. Девушка, пылая румянцем на розовых щеках, рухнула на стул рядом со мной и одарила сердитым взглядом своего приёмного брата, стоявшего со скрещёнными на груди руками и безразличным лицом. В этом году Рамзес перешёл на длинные брюки – внезапное удлинение нижних конечностей сделало это решение целесообразным с эстетической точки зрения, если не по каким-либо другим причинам. С курчавыми волосами, зачёсанными в какой-то буйно разросшийся хохол, он напоминал аиста-критикана.

– Рамзес заявляет, что я не могу танцевать с сэром Эдвардом! – воскликнула Нефрет. – Тётя Амелия, скажи ему…

– Сэр Эдвард, – начал Рамзес, выпятив дрожащий нос, – не подходит для Нефрет. Мама, скажи ей...

– Угомонитесь, вы оба, – отрезала я. – Я буду решать, кто является достойным кавалером для Нефрет.

– Хм, – отреагировал Рамзес.

Нефрет пробормотала что-то, чего я не поняла. Но предположила, что это одно из ругательств на нубийском языке, к которому она прибегала, когда гневалась. И её характер, и жара в комнате привели бы к тому, что любое другое женское лицо превратилось бы в уродливую потную красную маску, но Нефрет по-прежнему оставалась красавицей; васильково-голубые глаза злобно сверкали, а блеск пота, покрывавший кожу, заставлял её мерцать, словно освещая изнутри.

– Рамзес, – сказала я, – пожалуйста, пойди и пригласи мисс Мармадьюк потанцевать. Вежливо, потому что она будет вашим наставником.

– Но, мамочка… – голос Рамзеса сломался. Обычно мой сын умел контролировать неизбежные колебания от сопрано до баритона, сопровождающие юность мальчика; но в данном случае чувства заставили его потерять самообладание, и использование детской формы обращения, от которой Рамзес отрёкся совсем недавно, явилось ещё одним признаком возмущения.

– Кажется, у тебя нелады со слухом, Рамзес, – заметила я.

Лицо Рамзеса приняло свою обычную бесстрастность.

– Нет, мама, это не так, и я уверен, что ты осведомлена об этом. Я, безусловно, осознаю, что обязан подчиниться твоему приказу, несмотря на то, каким образом он был сформулирован, хотя и не могу не рассматривать использование слова «пожалуйста» в его контексте как бессмысленное…

– Рамзес, – громко прервала я, потому что прекрасно понимала, что он задумал; с него вполне станется бесконечно продолжать эту фразу, пока не станет слишком поздно, чтобы пригласить несчастную мисс Мармадьюк.

– Да, мама. – Рамзес повернулся на каблуках.

Хорошее настроение вернулось к Нефрет. Она рассмеялась и заговорщически пожала мне руку:

– Так ему и надо за дерзость, тётя Амелия. Мисс Мармадьюк – совершенный портрет старой девы!

Мне пришлось признать точность описания. Мисс Мармадьюк, по её собственному признанию, ещё не достигла тридцати лет, но выглядела несколькими годами старше. Будучи выше среднего роста, она привыкла сутулиться; каштановые волосы торчали клочьями из-за булавок и заколок, которые пытались справиться с беспорядком. Тем не менее, комментарий был грубым и недобрым, и я чувствовала себя обязанной указать на это:

– Комментарий был грубым и недобрым, Нефрет. Она простая и бедная, и с этим ничего нельзя поделать. Нам повезло найти её, так как тебе с Рамзесом не следует зимой пренебрегать своим образованием, и мы не смогли нанять подходящего наставника до того, как покинули Англию.

Нефрет поморщилась. Я продолжила:

– Я не хотела говорить этого в присутствии Рамзеса, поскольку он чрезмерно склонен считать себя всеведущим, но в данном случае вынуждена с ним согласиться. Сэр Эдвард обладает сомнительной репутацией в отношении женщин – особенно очень молодых женщин. Тебе всего пятнадцать, и ты особенно уязвима для подобных знаков внимания.

– Прошу прощения, тётя Амелия. – Она явно вышла из себя; её глаза пылали. – Мне кажется, я лучше разбираюсь в предмете, о котором ты упоминаешь, чем пятнадцатилетняя англичанка.

– Ты и есть пятнадцатилетняя англичанка, – ответила я. – А в определённом смысле тебе едва исполнилось два года. – Я остановилась, размышляя об этом поразительном факте. – Как интересно! Я никогда не думала о твоём положении с этой точки зрения, но она верна. Обычаи странного общества, в котором ты провела первые тринадцать лет своей жизни, настолько не похожи на обычаи современного мира, что тебе пришлось начинать всё сначала – и забыть многое из того, что ты знала, особенно об... э-э… определённых отношениях с лицами противоположного пола. Я всего лишь пытаюсь защитить тебя, дитя.

Её очаровательное личико смягчилось, и она снова взяла меня за руку.

– Я знаю, тётя Амелия. Мне жаль, если я была грубой. Я разозлилась на Рамзеса, а не на тебя; он относится ко мне так, как будто я – несмышлёныш, а он – строгий опекун. Я не буду издеваться над маленьким мальчиком!

– Конечно, он моложе тебя, – согласилась я. – Но в сердце он желает тебе только самого лучшего. Неужели ты и теперь продолжишь смотреть на него свысока?

Я не смогла сдержать улыбку, наблюдая, как Рамзес упрямо проводит мисс Мармадьюк через лабиринты танца. Она пыталась свести к минимуму свой рост, ссутулившись и наклонив голову, так что её высокий помпадур[27] постоянно утыкался в лицо мальчика. Гримасы, с помощью которых Рамзес героически контролировал свою потребность чихать, заставили меня подобреть к сыну. Он бы не вёл себя как джентльмен, если бы я не воспитала его надлежащим образом, но теперь, когда он закусил удила, то храбро преодолевал значительные трудности. У мисс Мармадьюк было не больше чувства ритма, чем у верблюда, а чёрное платье с длинными рукавами и высоким воротником совсем не годилось для бала.

Мои бальные платья обычно малиновые, так как это любимый цвет Эмерсона. Но то, что я надела в тот вечер, было совсем другого оттенка. Нефрет увидела, что выражение моего лица изменилось, и тихо прошептала:

– Ты думаешь о малышке.

Именно Нефрет я искала тем ужасным июньским утром, после того, как позвонил Уолтер. Телефон нам установили только месяц назад, и я не представляла, что он станет источником таких страшных новостей.

Роза, моя бесценная и мягкосердечная горничная, рыдала, закрыв лицо фартуком, а наш дворецкий Гарджери со слезами, застывшими в глазах, пытался успокоить её. Нефрет не было в доме. Когда я обыскала конюшни и сады, то поняла, куда она должна была пойти.

Некоторые могут подумать, что на территории тихого английского загородного дома подобный памятник выглядит довольно странно. В то время фальшивые руины и пирамиды вошли в моду, и многие богатые путешественники в Египет привозили оттуда стелы и саркофаги, чтобы украсить свою собственность. Однако небольшая кирпичная пирамида, расположенная на тихой лесной поляне, не была модным украшением. Её воздвигли над останками принца Куша. Он потерял свою жизнь в тщетной, но героической попытке вернуть Нефрет в её семью, и по просьбе его брата, завершившего это деяние триумфальной кульминацией, мы воздали доблестному юноше дань памяти в точности так, как было принято у его соплеменников. У основания памятника стояла маленькая молельня с резной перемычкой, диском, изображавшим солнце, и именами и титулами погибшего юноши. Нефрет время от времени навещала могилу; она хорошо знала Табирку, потому что он был её приятелем в юности[28]. Иногда и я сама добрый час тихо грезила возле пирамиды, в этом тихом месте, окружённом деревьями и полевыми цветами.

Нефрет сидела на каменной скамье возле молельни и плела цветочную гирлянду. Услышав, как я приближаюсь, она подняла голову. Очевидно, моё лицо отражало пережитое потрясение, потому что она сразу поднялась и подвела меня к скамье.

– Я отправляюсь в замок Чалфонт, – рассеянно промолвила я. – Я пыталась связаться с Эмерсоном и Рамзесом, но их не оказалось ни в лондонском доме, ни в музее, поэтому пришлось оставить им сообщение. Я не смею откладывать, я должна немедленно поехать к Эвелине. Ты поедешь со мной?

– Конечно, если ты хочешь.

– Может быть, это успокоит Эвелину, – вздохнула я. – Как ей выдержать такое? Я разговаривала с Уолтером...

Я бы и дальше сидела там в оцепенении и горе, если бы Нефрет не заставила меня встать и не повела к дому.

– Я помогу тебе собрать вещи, тётя Амелия. И, конечно, поеду вместе с тобой. Как это произошло?

– Внезапно и… слава Богу… мирно, – ответила я. – Она была совершенно здорова накануне вечером, когда Эвелина укладывала её в кроватку. А сегодня утром няня обнаружила…

Я разрыдалась. Тонкая рука Нефрет обхватила мою талию.

– Не печалься, тётя Амелия. Я попросила Табирку присмотреть за ней. Его храбрость так же сильна, как нежно его сердце; он защитит её от опасностей тьмы и благополучно проводит в объятия бога.

В то время я почти не обратила внимания на небольшую речь Нефрет, чувствуя только утешение, которое она принесла мне. Но, вспомнив этот разговор спустя некоторое время, я испытала странное чувство. Разве я рассказывала ей о смерти малышки? Я не помнила ничего подобного, и всё же Нефрет знала – знала раньше, чем я произнесла хоть слово. Ещё более тревожной была её ссылка на древнюю (и, безусловно, ошибочную) религию, от которой она предположительно отреклась. Не поэтому ли она тайком ушла в молельню близ могилы своего приёмного брата – чтобы прошептать молитвы и принести подношения старым богам, которым тайно поклонялась?

(Маленькие подношения, иногда оставляемые мной на алтаре, были просто символом уважения, и я считаю, что по этому поводу не требуется никаких объяснений. И я уверена, что аккуратно выстроенные в ряд бутылки с Лучшим Коричневым Тёмным Пивом Бикла, появились с той же целью. Кстати, не от Нефрет, так как покупка спиртных напитков была для неё невозможна. Равно как юридически невозможно и для Рамзеса, но у моего сына имелись свои методы – скорее всего, здесь приложил руку Гарджери, его преданный поклонник.)

Эвелина и её муж Уолтер, младший брат Эмерсона и тоже выдающийся египтолог, были нашими лучшими друзьями, а также нашими ближайшими родственниками. Они всецело посвящали себя своим детям, и я ожидала, что найду Эвелину в прострации. Но когда дворецкий Уилкинс, чьи глаза явно покраснели, объявил о нашем прибытии, она тут же спустилась к нам. И – по крайней мере, внешне – выглядела менее расстроенной, чем он.

– Нам повезло больше, чем большинству семей, дорогая сестра, – изрекла она с застывшей улыбкой. – Бог оставил нам пятерых здоровых детей. Мы должны смириться с Его волей.

Было трудно критиковать эту замечательную демонстрацию христианской силы духа, но к исходу лета я пришла к выводу, что Эвелина явно перегнула палку. Лучше слёзы и истерия, чем эта ужасная улыбка. Эвелина не носила траура и чуть ли не злилась, когда видела, что его ношу я. И когда после беспокойных совещаний с Эмерсоном и Уолтером я сказала ей, что мы решили остаться на зиму в Англии вместо того, чтобы, как обычно, отправиться в Египет, она впервые обратилась ко мне с горькими упрёками. Я непременно должна уехать. Я так плохо думаю о ней, что полагаю, будто она не может обойтись без моей поддержки? Я ей не нужна. И никто ей не нужен.

Включая её собственного мужа. Они с Уолтером теперь занимали отдельные спальные комнаты. Уолтер не стал бы говорить об этом со мной: он был слишком скромен и слишком верен Эвелине, чтобы жаловаться. Но в разговорах с Эмерсоном он сдерживался заметно меньше, а Эмерсон вообще никогда не отличался сдержанностью:

– Будь оно всё проклято, Пибоди, что за чертовщина? Она убьёт Уолтера; он преданно любит её и никогда не подумает о том, чтобы… э-э… уйти к другой женщине. У мужчин есть свои потребности...

– Полная чушь! – завопила я. – Что за идиотский бред! Если уж на то пошло, так и у женщин есть свои потребности, и уж тебе-то должно быть известно об этом лучше других... Эмерсон, немедленно отпусти меня! Я не собираюсь сейчас отвлекаться!

– Проклятье, – чертыхнулся Эмерсон. – Она делает это, чтобы наказать его. Как Лисистрата[29]. Пибоди, если бы ты когда-либо осмелилась провернуть со мной такой трюк…

– Но, дорогой, со стороны Эвелины это не уловка. Я сомневаюсь, что она сама знает, почему действует именно так. А вот я – знаю. Она злится – злится на Небеса. Она не может расквитаться с Богом и поэтому наказывает всех вокруг, а больше всего – себя. Она винит себя в смерти ребёнка.

– Не забивай мне голову своими псевдопсихологическими россказнями! – заорал Эмерсон. – Это абсурдно. Как она может обвинять себя? Врач сказал…

– Дух человека не рационален, Эмерсон, – поэтически произнесла я. – Я знаю, о чём говорю. Я сама зачастую испытывала угрызения совести за несуществующую вину, когда Рамзес попадал в неприятные ситуации, даже если это случалось из-за его собственных ошибок. Эвелина также чувствует вину и страх. И не хочет, чтобы у судьбы появились другие заложники.

– А, – кивнул Эмерсон. И призадумался. – Но, Пибоди, есть способы…

– Да, дорогой, я знаю. Оставим в стороне эффективность этих методов и невозможность в настоящее время обсуждать их с Эвелиной... Это всё не относится к делу, Эмерсон; нам сейчас нужны не практические решения, нам нужен способ разбудить её, а я… я не знаю, как это сделать. – Я отвернулась. На этот раз, когда Эмерсон обнял меня, я не протестовала.

– Ты что-нибудь придумаешь, Пибоди, – мягко сказал он. – Ты всегда что-нибудь придумываешь.

Но у меня ничего не вышло, и с того разговора прошло четыре месяца. Мы задержали отъезд на больший срок, чем обычно, в надежде увидеть улучшение, которое, увы, не наступило, а также и потому, что в этом году произошли некие изменения. Рамзес и Нефрет впервые должны были сопровождать нас, и я решила, что их образование не должно прерываться. Но найти репетитора любого пола оказалось намного сложнее, чем я ожидала. Большинство претендентов, с которыми я беседовала, отказалось от должности после того, как узнали, что им придётся провести зиму в палатке или египетской гробнице. (Несколько более стойких исчезли после разговора с Рамзесом.)

Поэтому, когда вскоре после нашего прибытия в «Шепард-отель» ко мне подошла мисс Мармадьюк, я расценила это, как неожиданный подарок судьбы. Её документы были безукоризненны, рекомендации исходили из самых высоких слоёв общества, а причина поиска работы только повышала ценность мисс Мармадьюк в моих глазах, поскольку, как она объяснила, во время туристической поездки, организованной компанией Кука[30], она просто влюбилась в Египет[31]. Услышав от общих знакомых о нашем скором прибытии и о том, что мы нуждаемся в наставнике для обучения детей, она отложила отъезд в надежде получить место у нас – и в надежде, как смущённо объяснила, узнать что-нибудь о древностях страны. Это порадовало Эмерсона, который при первой встрече отнюдь не пришёл в восторг. Он надеялся начать подготовку женщины-египтолога, но не мог найти подходящего кандидата. В то время женщин среди студентов было мало, так как большинство профессоров предпочли бы, чтобы в их классах находился маньяк-убийца, нежели женщина. Кроме того, у мисс Мармадьюк имелся некоторый секретарский опыт, и она была вполне готова разделить обязанности по оформлению документов, что требуется при всех археологических раскопках, если те проводятся по правилам.

(А тот факт, что Эмерсон не слишком увлёкся ею, стал дополнительным аргументом в её пользу. Эмерсон очень скромный человек. Он понятия не имеет о том, какое влияние оказывает на женщин.)

Когда начался следующий вальс, и Эмерсон подошёл ко мне, я встала ему навстречу, решив забыть о заботах, отдавшись удовольствию танца. Однако вместо того, чтобы вывести меня в круг танцующих, он взял меня под руку.

– Пойдёшь со мной, Пибоди? Мне очень жаль лишать тебя терпсихорианских[32] удовольствий, но я уверен, что, если предоставить тебе выбор, ты бы предпочла предложенную мной альтернативу.

– Эмерсон, милый!.. – воскликнула я, краснея. – То, что, очевидно, ты имеешь в виду, всегда приоритетно для меня, но разве дело не может подождать? Было бы неправильно оставлять детей без присмотра.

Эмерсон удивлённо посмотрел на меня, а затем рассмеялся.

– Это действие, безусловно, придётся отложить – хотя, дорогая моя Пибоди, надеюсь, что ненадолго. У нас назначена встреча. Она может оказаться пустой тратой времени, но есть шанс, что этот тип обладает полезными сведениями. Так что хватит вопросов, мы уже опаздываем. И не суетись из-за детей. Они достаточно взрослые, чтобы вести себя хорошо, а присутствие мисс Мармадьюк позволит соблюсти приличия. В конце концов, провалиться мне на этом месте, она здесь, чтобы присматривать за детьми.

– С кем мы собираемся встретиться?

– Я не знаю. Но, – продолжал Эмерсон, предупреждая возражение с моей стороны, – сообщение, которое я получил от него сегодня утром, содержало интригующие сведения. Зная, где я планирую раскопки в этом сезоне, он предложил…

– Выходит, он знает больше меня, – резко прервала я. – Когда ты решил это, Эмерсон, и почему совершенно незнакомый человек лучше знаком с твоими мыслями, чем твоя собственная жена и профессиональный партнёр?

Потянув меня вперёд, Эмерсон пересёк лестничную клетку и приступил к преодолению последнего лестничного пролёта.

– Будь я проклят, если знаю, Пибоди. Это-то и разожгло моё любопытство. Оставленное мне сообщение было вдвойне странным: автор, безусловно, умный и образованный человек, но явно встревожен, требует сохранения тайны и намекает на неназываемые, но ужасные опасности, угрожавшие ему. Его утверждение о том, что он знает местонахождение неразграбленной гробницы, несомненно, вздор…

– Что? – Вопрос прозвучал хрипло, потому что от стремительности мужа у меня перехватило дыхание. – Где? – выдавила я. Эмерсон остановился и укоризненно посмотрел на меня.

– Тебе не нужно кричать, Пибоди. В Фивах, конечно. Конкретно... но это то, что нам предстоит разузнать. Идём, дорогая, идём, иначе у нашего таинственного гостя могут возникнуть сомнения.

Перед дверью нашей гостиной стоял мужчина. Но не таинственный гость Эмерсона; он был одет в униформу, отличавшую служащих «Шепарда», и я узнала суфраги, дежурившего в ночные часы. Увидев нас, он вытянулся в струнку:

– Эмерсон-эффенди! Я всё сделал, как вы просили. Я охранял вашу дверь. Этот человек…

– Какой человек? – поинтересовался Эмерсон, озирая пустынный коридор.

Прежде чем Али успел ответить, из-за угла в коридоре возникла некая фигура. Посетитель двигался так же тихо, как призрак, на который был похож: покрытый от плеч до пяток складками из тёмной ткани, в широкополой шляпе, низко натянутой на лоб. Он остановился в нескольких футах[33] от нас. Ближайшая лампа находилась за ним, и я была уверена, что он сознательно выбрал именно эту позицию, чтобы поля шляпы скрыли его черты.

– Ах, – сказал Эмерсон, снова придя в хорошее настроение. – Вы джентльмен, который попросил о встрече? Я прошу прощения за опоздание; во всём виновата миссис Эмерсон. Надеюсь, вы не против, чтобы она присоединилась к нам?

– Ни в коем случае. – Комментарий был коротким, голос низкий и хриплый – явно изменённый.

Эмерсон открыл дверь.

– После тебя, моя дорогая Пибоди. И вы, сэр, входите.

Я оставила одну лампу горящей, потому что ряд неприятных событий научил меня, что неразумно входить в комнату без единого проблеска света. Лампа давала достаточно света, чтобы увериться, что меня не поджидают ни убийцы, ни грабители. Я собиралась нажать на выключатель, чтобы включить верхний свет, но гость схватил меня за руку. Я вскрикнула от неожиданности, а Эмерсон рявкнул:

– Что, к дьяволу…

– Мои искренние извинения, миссис Эмерсон. – Незнакомец выпустил мою руку – и как раз вовремя, потому что Эмерсон уже схватил его за воротник. – Я не хотел вас напугать. Пожалуйста, не включайте свет. Я смертельно рискую, приходя сюда. Позвольте мне сохранить анонимность, пока мы не достигнем соглашения – если это удастся.

– Проклятье! – воскликнул Эмерсон. – Я предупреждаю вас, мистер Салех... Ах, но могу ли я считать, что имя, которое вы назвали, действительно принадлежит вам?

– Этого достаточно в настоящее время. – Незнакомец отступил в тень и поднял руки к лицу. В молитве? Я так не думала. Мои конечности задрожали в волнении, будто предвкушая нечто.

Эмерсон издал громкий стон.

– О Всемогущий Боже! Очередное мелодраматическое развлечение? Похоже, мои надежды на один-единственный сезон заурядных археологических раскопок без вмешательства преступников оказались чрезмерны. Если бы я только знал... Ладно, чёрт вас побери, хуже уже не будет. Даже если бы я последовал своим инстинктам, которые советуют мне выбросить вас за дверь, прежде чем вы успеете произнести хоть слово, миссис Эмерсон будет настаивать на том, чтобы выслушать вас. Она помешана на мелодраме. Если вы удовлетворены маскарадом, мистер Кто-бы-вы-ни-были, присаживайтесь и начните говорить. Я терпеливый человек, но моё время ценно, и я сильно подозреваю, что меня ожидает...

– Он не может начать говорить, пока ты не замолчишь, Эмерсон, – прервала я. – Устраивайтесь в кресле, мистер… э-э… Салех. Могу ли я предложить вам что-нибудь выпить? Чай, кофе, бренди, виски?

– Виски. Благодарю вас.

Бормоча про себя, Эмерсон махнул мне в сторону дивана и подошёл к серванту. Игнорируя его недовольство, я уселась и принялась с любопытством изучать незнакомца. Чёрный плащ упал на пол; под ним оказалась обычная европейская одежда. Имя, которое наш гость назвал, было египетским, но тот факт, что он попросил алкоголь, означал, что наш посетитель не мусульманин – или, по крайней мере, не такой уж правоверный. Я не могла разглядеть его черты, так как маска из чёрного шелка покрывала всё лицо и была застёгнута – не пойму, каким образом – под подбородком. Отверстие, приблизительно овальное по форме, обнажало губы, и я предположила, что имелись и другие отверстия для зрения, хотя под шляпой не было видно даже блеска глазных яблок.

Эмерсон протянул мне стакан и предложил другой нашему посетителю. Он протянул руку, чтобы взять его.

Должно быть, гость следил за мной так же внимательно, как я его осматривала; видя, как я напряглась, он издал лёгкий кашляющий звук, очевидно, обозначавший смех:

– А вы сообразительны, миссис Эмерсон. Вот почему вы предложили мне угощение?

– Шансы ничтожны, – спокойно ответила я. – Но замаскировать руки сложнее, чем лицо. Можно скрыть пятна старости, но не выступающие вены, которые достаточно характерны. Шрамы, мозоли, родимые пятна, сама форма ладони и пальцев – или, как в вашем случае, некий предмет ювелирного искусства... Поскольку вы не озаботились снять кольцо до того, как пришли сюда, могу ли я считать, что вы не будете возражать, если я попрошу рассмотреть его более внимательно?

– Я собирался позволить вам сделать это в подтверждение истории, которую намерен рассказать. – Он снял кольцо с пальца и положил мне на протянутую ладонь.

Даже необразованный турист признал бы характерные черты. Во времена фараонов скарабеи были популярными амулетами, и на их плоскую нижнюю поверхность наносились иероглифическая надпись или имя. Точные копии – часть из которых честно провозглашались таковыми, а другие выдавались за истинные реликвии – продавались туристам сотнями. В данном случае скарабей был вырезан не из обычного фаянса или камня, но являлся или казался чистым золотом. Хвостовик прикреплялся к кольцу способом, знакомым мне по прежним примерам: витые золотые проволоки по обеим сторонам ободка позволяли скарабею вращаться в гнезде. Когда я перевернула его, то не удивилась, увидев имя, записанное иероглифами. Я знала это имя, но оно не было одним из тех, которые обычно встречаются на таких безделушках.

Я передала кольцо Эмерсону, он нахмурился и приступил к изучению. Тем временем мистер Салех начал говорить:

– Этот драгоценный камень передавался из поколения в поколение на протяжении более трёх тысяч лет. Это символ должности Верховного жреца Ка[34] царицы Тетишери, чьё имя вы видите на скарабее. Погибает только тело; бессмертный дух, Ка египтян, переходит из одного плотского обиталища в другое. В течение долгих веков моей священной обязанностью было обеспечить выживание и возрождение этой великой королевы. В моём первом воплощении я носил имя Гериамона из Фив и был её верным…

– Ад и проклятие! – Рёв Эмерсона заставил зазвенеть оконное стекло.

– Эмерсон! – воскликнула я. – Успокойся. И будь осторожен с кольцом, оно содержит двадцать два карата золота и довольно хрупкое.

– Пибоди, будь я проклят, если смирюсь с такими вещами. – Кровь, прихлынувшая к загорелому лицу, придала ему оттенок красного дерева, но он осторожно положил кольцо в мою руку, прежде чем сжать собственную в кулак и трясти им перед моим носом. – Реинкарнация! Либо он сумасшедший, либо выдумал эту сумасшедшую историю, чтобы скрыть более зловещий план! – Он вскочил и бросился на незнакомца.

Предупреждённый первым криком ярости Эмерсона, незнакомец также поднялся. Пистолет, появившийся у него в руке, мгновенно остановил даже моего стремительного мужа.

– Ад и проклятие, – повторил Эмерсон более мягким, но ещё более зловещим голосом. – Чего вы хотите? Если вы посмеете прикоснуться к моей жене...

– Я не собираюсь вредить никому из вас, – последовал быстрый ответ. – Я вооружён по другим причинам, но совсем не ожидал подобной реакции. Просто выслушайте меня. Разве от этого вам станет хуже?

– Продолжайте, – отрезал Эмерсон.

– То, что я сказал вам, правда. Это тело является лишь последним из многих, где обитала моя Ка. Можете верить этому или нет, мне безразлично. Я упомянул это только для того, чтобы объяснить источник знаний, которые собираюсь предложить вам. Я знаю местонахождение гробницы Тетишери. Я могу привести вас к ней – к могиле королевы, со всеми её сокровищами, оставшимися в неприкосновенности.

У Эмерсона перехватило дыхание. Он не верил в это – но как ему хотелось! Он не продал бы свою душу ни за богатство, ни за лицо, что бросило бы на путь скитаний сонмы морских судов могучих[35]p> – но за королевскую гробницу! Сам Мефистофель, возможно, не нашёл бы более соблазнительного предложения для сердца египтолога, даже для учёного, который ценит знания выше вульгарной славы. Вклад Эмерсона в область египтологии принёс ему признание коллег (и, к сожалению, также известную степень вульгарной славы), но ему ни разу не выпал случай совершить выдающееся открытие, о котором мечтают все археологи. Может ли это стать таким открытием?

– Где? – резко спросил он.

– Дра-Абу-эль-Нага[36]. – Незнакомец отступил назад и опустил пистолет. Как и я, он разглядел признаки не веры, но желания верить.

В те дни, когда у него была борода, Эмерсон в моменты глубоких размышлений обычно тянул или дёргал её. Избавившись от бороды по моему настоянию, он удовольствовался потиранием ямочки на подбородке.

– Логично, – пробормотал он. – Но если вы знаете хоть что-то о египтологии – а это, очевидно, так – то могли бы объяснить. Чёрт возьми, Салех, или кем бы вы ни были, что вы на самом деле ищете? Если вы знаете, где находится эта гробница, зачем предлагаете её мне?

– Если бы я сказал вам правду, вы бы мне не поверили. Нет, – я пыталась вернуть ему кольцо, – оно больше не принадлежит мне. Мой долг исполнен.

– Послушайте, – прорычал Эмерсон, сдерживаясь гораздо успешнее, чем я могла себе представить. – Если вы намекаете, что миссис Эмерсон – ваш преемник… будущее воплощение… о, дьявол!

– Вы, а не она, – последовал спокойный ответ.

Я затаила дыхание, ожидая угрожающего взрыва. К моему удивлению, Эмерсон успокоился, и искра веселья озарила его суровое лицо.

– Это более вероятная альтернатива, нежели другая. Как происходит передача личности и/или священного долга, мистер Салех? Надеюсь, вы не ожидаете от меня прохождения стандартных ритуалов очищения. Миссис Эмерсон не одобряет бороду, но я сомневаюсь, что она позволит мне побрить голову, и даже за честь быть Верховным жрецом Тетишери я не откажусь от ростбифа и… м-м… кое-чего другого.

– Издевательство – ваша защита от истины, профессор. Вы скоро узнаете, что наши судьбы предопределены; ваша судьба постигнет вас, и вы примете её. А до этого, раз уж вам так хочется, верьте, что я обратился к вам за помощью по чисто практическим причинам. Тайна не продержится долго. В течение тысяч поколений мы защищали гробницу от грабителей Гурнеха[37], от греческих, римских и византийских воров, от хищников Европы и Америки. Существуют пути, чтобы ввести искателей в заблуждение. Но если всё это не удаётся...

– Убийство? – выдохнула я.

– Когда безуспешно всё остальное. Однако нынче слишком много охотников за сокровищами, и их число продолжает расти. Иностранные археологи пчёлами роятся над обрывами западных Фив, а у фиванских воров заметно прибавилось работы. Если гробнице суждено быть обнаруженной, лучше пусть её найдут учёные, чем местные грабители; они уничтожат то, что не могут унести, продадут сокровища первому попавшемуся, разбросают их по всем сторонам земли. Вы дадите мне обещание, торжественную клятву. – Рука с оружием безвольно упала вниз; он шагнул ближе к Эмерсону. – Вы не позволите, чтобы мумия была осквернена. Вы сохраните её погребальное оборудование в целости и сохранности и отнесётесь к её останкам с почтением. Вы клянётесь?

Глубокий, торжественный тон прозвучал, будто молитва или проклятие. Эмерсон слегка поёжился, но смело взглянул Салеху в глаза.

– Я не могу поклясться, – произнёс он. – Если бы это было в моих силах, я бы поступил именно так, как вы просите, хотя, сказать по чести, мои мотивы не такие, как у вас. Такая находка была бы уникальной; научный принцип требует, чтобы она оставалась в неприкосновенности, охранялась и тщательно сберегалась. Ваша оценка верна: если расхитители могил найдут гробницу первыми, они разорвут мумию на части и уничтожат то, что не могут унести. Это была бы трагедия в научном плане... О Боже, почему я трачу время на бесполезные домыслы? Такой гробницы нет, и даже если бы она существовала, я не мог бы дать вам своего слова, ибо не мне принадлежит право окончательного решения.

– Вы сказали достаточно. Вы сказали правду. Мало кто поступит так. И ни один человек не будет сражаться так, как вы, чтобы сохранить её могилу.

– Верно, – вступила я в разговор, потому что Эмерсон молчал. – И знаешь, Эмерсон, существует хороший шанс, что мы сможем добиться успеха. Как лица, проводящие раскопки, мы можем высказать определённые претензии на содержимое гробницы; если мы откажемся от этих прав в пользу Музея[38] в обмен на обещание месье Масперо, что он будет хранить обнаруженные предметы все вместе...

– Пибоди, замолчи! – Эмерсон обернулся и бросил на меня недвусмысленный взгляд. Мой дорогой Эмерсон никогда не бывает красивее, чем когда приходит в ярость. Большие белые зубы оскалились, глаза светились, как восточное небо, когда приближение ночи окрашивает его тёмной лазурью, худые щёки вспыхнули. Безмолвно, с восхищением (и с невозможностью пересилить своим голосом его рёв), я пристально смотрела на него.

– Вы планируете целую кампанию на основе пустых фантазий, – с горечью продолжил Эмерсон. – Моё терпение иссякает, Салех. Я даю вам, – он достал часы, – ровно шестьдесят секунд. Если к концу этого времени вы не представите ничего более осязаемого, чтобы доказать свои заявления, я выгоню вас.

Салех вернул пистолет в карман. Затем хладнокровно уселся на стул и поднял свой стакан.

– Кольцо не является достаточным доказательством? – Эмерсон фыркнул, и Салех продолжил с иронией: – Похоже, не для такого прямолинейного разума, как ваш. Но что удовлетворило бы ваши требования?

– Точные указания, – быстро ответил Эмерсон. – Вход должен быть хорошо спрятан, иначе его бы уже давно нашли. В местности, о которой вы упомянули, множество акров[39] необработанного, разбитого грунта.

– Я так и думал, что вы скажете это. – Салех допил виски. Поставив стакан на стол, он полез в карман и достал свёрнутый листок бумаги. – Мне сказали... Я…

Голос прервался ужасным, дребезжащим бульканьем. Одной рукой Салех схватился за горло, другую сжал, смяв бумагу, которую держал. Эмерсон прыгнул вперёд, но опоздал; сильное судорожное движение выбросило гостя из кресла на пол.

– Отойди, Пибоди! – прорычал Эмерсон, усиливая предложение резким толчком. Я вовремя увернулась, чтобы избежать удара от лежавшего человека; его конечности дрожали от неконтролируемых, судорожных спазмов, дёргавших всё тело взад-вперёд, как будто Салех исполнял какой-то примитивный танец, распростёршись на полу. Эмерсон бросился на извивающееся тело и прерывал красноречивые проклятия лишь для того, чтобы отдать распоряжения: – Приведи доктора, Пибоди… сама, не посылай… проклятье!.. капитана Картрайта или… о, Всемогущий Боже!

Эмерсон всей своей невероятной мощью с трудом удерживал страдальца, чтобы предотвратить возможные повреждения не только предметами мебели, но и из-за насильственных спазмов собственных измученных мышц нашего гостя. Я не нуждалась в дальнейших наставлениях и бросилась прочь, подняв юбки.

К тому времени, когда смогла добраться до бального зала, я с трудом дышала и была в полном беспорядке. Люди отступали перед моим диким порывом. Сначала в комнате мелькали лишь разноцветные пятна; из-за огромного количества проклятых униформ я не могла найти ту, что мне требовалась. Вынудив себя успокоиться, я увидела капитана Картрайта, который вёл величественную престарелую даму в пурпурном плюше по лабиринтам котильона. Я бросилась к нему и схватила его за руку.

– Скорее со мной, капитан Картрайт! Катастрофа… отравление стрихнином... судороги...

– Боже мой! – воскликнула особа в пурпуре, и тогда я вспомнила, что она – жена начальника Картрайта. – Что это означает? Женщина сошла с ума или пьяна?!

Мы оказались в центре круга ошеломлённых лиц, потому что мой голос был достаточно пронзительным, чтобы привлечь внимание.

– Скорее! – трясла я капитана за плечи. – Он умирает! Моя гостиная…

– Да, конечно, миссис Эмерсон, – быстро ответил Картрайт. – Где ваш номер?

– Сюда, – послышался голос позади меня. И всё; когда Картрайт последовал за отозвавшимся, я увидела, что это был Рамзес. Он стремительно рассекал толпу, извиваясь, как угорь.

Теперь, когда на помощь уже поспешили, я почувствовала, что следует отдышаться, прежде чем торопиться назад. Медленно и глубоко дыша, я размышляла о появлении Рамзеса. Конечно, виной всему его ненасытное любопытство, но он мог хотя бы проявить любезность и предложить руку своей матери.

За него это сделал другой джентльмен. Мистер Дженкинс, помощник управляющего. Возможно, его побудило действовать желание положить конец беспорядкам, а не беспокойство обо мне. Танцы полностью прекратились, и люди злобно смотрели на меня.

– Что случилось, миссис Эмерсон? – спросил мистер Дженкинс, уводя меня из центра зала.

Понимая, что он не слышал моего призыва к капитану Картрайту, я решила не просвещать его. Лишняя суета ни к чему. Управляющие отелями не любят узнавать о погибших или умирающих гостях.

– Обо всём позаботятся, мистер Дженкинс, – ответила я, надеясь, что это соответствует истине. – Спасибо.

Тревожась о необходимости вернуться на место происшествия, я не могла с чистой душой последовать наверх, пока не буду уверена, что Нефрет, оставленная Рамзесом, находится в безопасности в компании мисс Мармадьюк. Но кресло этой дамы было занято кем-то другим, и когда я огляделась вокруг, то увидела Нефрет, одну и без сопровождения, входившую со стороны мавританского зала.

Её вид вызвал бы самые серьёзные подозрения в любой материнской груди – слабая улыбка, покрасневшие щёки, лёгкий беспорядок в волосах. Мавританский зал с его мягкими диванами и инкрустированной жемчугом мебелью – самая романтичная обстановка, какую только можно представить; машрабии[40] и раскрашенные арки прикрывают затенённые ниши, которые так привлекают влюблённых.

Пробормотав: «Великий Боже», я поспешила к ней. Когда она увидела меня, её лицо покрылось ещё более предательским румянцем.

– О, тётя Амелия… – начала она.

– Немедленно иди со мной.

– Я только...

– Не сейчас, Нефрет. Поторопись.

По счастливой случайности лифт ждал внизу. Я приказала служителю закрыть дверь и отвезти нас прямо на третий этаж. Присутствие других мешало беседе между мной и моей заблудшей подопечной; она стояла, глядя прямо перед собой, кусая губы и – я не сомневалась – изобретая алиби. Однако когда я заставила её чуть ли не бежать по коридору, до неё дошло, что моё волнение может быть вызвано более серьёзной причиной, чем её дурным поведением.

– Что случилось? – воскликнула она. – Что-то случилось? О Боже – только не профессор! – Ибо так она называла Эмерсона, который отрицательно отреагировал бы на то, что его зовут «дядя Рэдклифф». Он не любит своё имя, и это – одна из причин, почему я никогда не произношу его.

Только услышав вопрос Нефрет и волнение, заставившее её голос зазвенеть, я поняла, что Рамзес мог сделать такой же вывод, хотя и ошибочный. Не удивительно, что он так спешил.

– Чёртов мальчишка, – пробормотала я, – я бы успокоила его, если бы он подождал хоть минуту. Сам виноват.

Однако и он, и капитан ненамного опередили нас. Рамзес, обхватив руками плечи, выглядел особенно загадочно. Картрайт опустился на колени у лежавшего тела. Когда я вошла, он поднял глаза и сказал:

– Должно быть, я неправильно понял, миссис Эмерсон. Вы будете рады узнать, что нет никаких признаков отравления; это просто…

Длинный сдавленный крик прервал его. Крик вырвался из моего горла, ибо я увидела, что тело, без чувств лежавшее на полу, мне знакомо.

Оттолкнув доктора в сторону, я упала на колени и схватила руками окровавленную голову.

– Эмерсон! О мой дорогой Эмерсон!

– Всего лишь удар по голове, миссис Эмерсон, – объяснил Картрайт, поднимаясь. – Нет причин для беспокойства, уверяю вас.

– Нет причин для беспокойства! – неистово завопила я. – Вы не знаете, о чём говорите, сэр! В прошлый раз он получил такой удар... Эмерсон! – Его глаза открылись, и взгляд остановился на моём лице. – Мой дорогой Эмерсон, поговори со мной! Кто я такая?