Пруд гиппопотамов

8. НИ ОДИН БЕЗВИННЫЙ ЧЕЛОВЕК НЕ МОЖЕТ ВЕСТИ ЖИЗНЬ, СВОБОДНУЮ ОТ БЕЗВРЕДНОГО ПОРОКА

Спустя неделю все мы стояли на вокзальной платформе, встречая ночной поезд из Каира. Даже Эмерсон отвлёкся от своей работы.

Эвелина сошла с поезда одной из первых. По-прежнему бледная и худая, с тёмными пятнами усталости под глазами, но в её поведении произошли неопределимые изменения, внушившие мне надежду, что долгожданное исцеление началось. Я поняла, что она не получила ни одного из обнадёживающих писем, отправленных мной, потому что, мельком бросив на меня взгляд, бросилась к Рамзесу и обняла его.

– Слава Богу! Тебе лучше, Рамзес? Ты поправился?

– Да, тётя Эвелина, – ответил Рамзес. – К счастью, нож миновал все жизненно важные органы, и доктор, с которым консультировалась мама, вопреки преобладающей тенденции, оказался компетентным. Я потерял большое количество крови, но, отчасти благодаря потреблению множества галлонов куриного супа…

– Нож? – Эвелина поправила шляпу, сбившуюся набок из-за стремительности объятий. – Боже мой! Так ты был ранен? У меня сложилось впечатление, что ты заболел.

– Э-э, хм-м, – вмешался Эмерсон. – Не обращай внимания на Рамзеса, он, как видишь, вернулся к нормальной жизни. Ты выглядишь уставшей, дорогая Эвелина; поехали прямо в отель. Где остальная часть вашего багажа?

Её не было – только ручная кладь. Они не тратили время на упаковку сундука или отдых по пути, прерываясь не больше, чем необходимо, чтобы дождаться следующего доступного способа путешествия. Когда Эвелина обняла меня – уверенная, что поддерживает в тяжёлой ситуации – я почувствовала острую боль вины, но совсем незначительную. Методы Эмерсона были неортодоксальными, однако оказались эффективными.

Пока мы добирались до отеля, Уолтер расспрашивал Эмерсона о гробнице. В номере я пыталась убедить Эвелину прилечь, но она отказалась, утверждая, что удовольствие от воссоединения с любимыми и облегчение из-за беспочвенности худших страхов вернули ей силы; поэтому мы расположились в гостиной их сьюта[144] и заказали чай, а Эмерсон продолжал рассказывать.

– Мы добились меньшего прогресса, чем я надеялся, – признался он. – Мне приходилось тратить время на то, чтобы отбиваться от клятых газетных репортёров и любопытных туристов, и произошло два несчастных случая. Два камнепада...

– Два? – воскликнул Уолтер, невольно взглянув на жену. – Ты уверен, что это были действительно несчастные случаи?

– А что же ещё? – Уклончивый ответ, но нам не удалось обнаружить, как мог быть устроен обвал породы: гробница охранялась днём ​​и ночью.

Улыбка, осветившая худое лицо Уолтера, стала подлинным выражением удовольствия, которое я увидела на его лице впервые за много месяцев.

– Мой дорогой Рэдклифф, я ни разу не видел, чтобы вы с Амелией страдали от обычных несчастных случаев. Я считал само собой разумеющимся, что, как обычно, вы столкнулись с бандой преступников.

– Однако вы приехали! – воскликнула я, тронутая до глубины души.

– Ещё больше причин для того, чтобы приехать, – твёрдо заявила Эвелина.

– На самом деле... – начал Рамзес.

– Помолчи, Рамзес, – в унисон сказали мы с Эмерсоном.

– Я намерен полностью довериться вам обоим, – продолжил Эмерсон, вынимая карандаш из кармана. – Но сначала позвольте мне закончить описание гробницы. Доступ к ней затруднён...

Поскольку не нашлось подходящего листа бумаги, я позволила ему нарисовать на скатерти. Он набросал примерный план расщелины и входа в гробницу и закончил:

– После второго камнепада я решил последовать предложению Рамзеса – полностью очистить нижнюю часть расселины. Я не хочу рисковать слухами о том, что на гробнице лежит проклятие.

– Не говоря уже о том, что кто-то из рабочих или из нас может быть ранен или убит в результате падения камня, – прервала я. – В этом нет никакой опасности, Уолтер, уверяю тебя. Нижняя часть расселины открыта, и рабочие строят лестницу.

– А сама гробница? – не унимался Уолтер. – Есть ли надписи? Было ли захоронение нарушено?

– Вот что, Уолтер, не опережай меня, – неожиданно резко ответил Эмерсон. – Мы до сих пор не проникли за пределы первой камеры. Вот первый проход...

Его карандаш набросился на белую ткань, и Эвелина, улыбнувшись мне, убрала чашку в сторону.

– Проход и по меньшей мере часть камеры заполнены каменными обломками, – продолжил Эмерсон.

– Умышленно заполнены? Откуда ты знаешь, что обломки не смыло в могилу паводковыми водами?

– Чёрт побери, Уолтер, ты подвергаешь сомнению мой опыт? – возмутился Эмерсон.

Уолтер ответил хмурой улыбкой, и Эмерсон неохотно выдавил:

– Это разумный вопрос. Хотя дожди здесь редки, но случаются и сильные бури, и многие могилы были повреждены в результате внезапных наводнений или просачиваний. По какой-то причине – возможно, из-за того, что дождевая вода стекала прямо в расселину – эта гробница, судя по всему, пострадала очень мало. Её заполнили щебнем преднамеренно, чтобы защитить. Воры прорыли туннель через проход и изъяли как минимум часть мусора в первой камере – не знаю, сколько, так как не знаю, что там было вначале, но на дне расщелины находится масса обломков. В дальнем конце этой комнаты – дверной проём, – продолжал он рисовать, – забитый каменными плитами. Нашим друзьям удалось убрать один из камней и начать формирование туннеля сквозь забитый проход – он тоже закрыт камнями и обломками. Я не знаю, что находится за этим отверстием.

Внезапный вывод заставил Уолтера разинуть рот:

– Но, дорогой братец, какое бесчеловечное отсутствие любопытства! Почему ты не исследовал его?

– Потому что туннель столь узок, что через него может протиснуться только ребёнок, и неизвестной длины. Даже если бы я позволил Рамзесу попытаться сделать что-либо настолько опасное, он в последние дни находился отнюдь не в подобающей форме для такого упражнения.

– И ты не доверишь никому из местных исследовать это место, – задумчиво кивнул Уолтер.

– Нет, если не обыщу его до нитки после того, как он выйдет, – ответил Эмерсон, щёлкнув зубами. – Но есть и другие потаённые места... Нет, я не намерен рисковать тем, что неподготовленный парень уничтожит хрупкий предмет.

Он избегал обвиняющего взгляда Рамзеса при этих словах. Он отказался позволить Давиду войти во второй туннель, утверждая, что мальчик, во-первых, не обучен и, во-вторых, ещё не полностью восстановился после побоев. Но я знала – как и Рамзес – что Эмерсон по-прежнему не вполне доверяет Давиду. Похоже, он согласился с настойчивыми заявлениями Рамзеса, что Давид не мог быть тем, кто напал на Нефрет, но вопрос о том, почему некто решился на такие меры, чтобы обвинить мальчика, всё-таки оставался без ответа. Вполне возможно, что случившееся организовали именно с этой целью, а некоторые люди слишком ослеплены предубеждением против чужака и туземца, чтобы трезво оценить доказательства.

– Ну, моё любопытство дошло до предела, – сказал Уолтер. – Я готов приступить к работе, как только скажешь.

Он встал. Эмерсон изучил его с дружелюбной насмешкой:

– В такой одежде?

Младший и не такой крепкий, как брат, Уолтер вёл в основном сидячий образ жизни, поскольку осел в поместье, создав семью и сосредоточившись на изучении египетского языка. Сутулые плечи и относительная бледность лица заставляли его казаться старше реального возраста, а норфолкская куртка[145], хоть и измявшаяся за время путешествия, была более уместной для прогулки по английским лугам, чем для археологических раскопок.

– Да, тебе, безусловно, следует переодеться, – согласилась Эвелина. – Я поручила Джорджу упаковать твои сапоги для верховой езды, но, боюсь, в гардеробе не нашлось ничего подходящего для физической работы.

Думаю, она не хотела уязвить мужа, но её спокойный голос и угасание улыбки Уолтера убедили меня, что отношения между ними не улучшились. Придётся заняться этим вопросом, и я была уверена, что принятые меры будут способствовать сближению, на которое я надеялась.

Эвелина преисполнилась решимости сопровождать нас и заявила, что не намерена задерживать кого-либо, переодеваясь; её дорожный наряд был модным, но практичным твидовым костюмом с юбками до щиколоток и плотной обувью. Она также отказалась от коляски.

– К сожалению, мы уже не те, что в Амарне; поэтому с самого начала необходимо тренироваться, иначе никогда не достигнем цели.

– Значит, ты хочешь остаться? – Эмерсон, чью руку она приняла, вопросительно посмотрел на неё.

Она улыбнулась ему почти по-старому.

– Ты ничего не сказал о рисунках в гробнице, но я хорошо тебя знаю, Рэдклифф; ты пытаешься разжечь моё любопытство. Картины так хороши, как ты надеялся?

– Они уникальны, милая моя Эвелина, и произведут революцию в истории египетского искусства. До сих пор не нашли ни одной декорированной королевской гробницы, подобной нашей; и если ты спросишь меня, то я скажу…

Удовлетворённо улыбнувшись, я отступила и присоединилась к Рамзесу, который шагал в одиночестве, позади Нефрет с Уолтером.

– Рамзес, хорошо ли ты себя чувствуешь?

Рамзес вынырнул из глубины – судя по выражению лица – мрачных мыслей.

– Очень мило с твоей стороны спросить меня об этом, мама. Я воспринимаю этот вопрос как выражение дружеской привязанности, а не как просьбу о предоставлении сведений, поскольку ты должна знать ответ, ибо настаивала на ежедневной проверке раны, хотя в течение по крайней мере последних двух дней не было необходимости в подобном специфическом вторжении в мою...

– Ради всего святого, Рамзес! Я до сих пор под впечатлением от твоих попыток исправить ненужные обилие и формальность речевых оборотов.

– Да, – согласился Рамзес. – И я признателен за напоминание. Я говорю, что тётя Эвелина выглядит лучше, согласна?

С физической стороны особых улучшений не наблюдалось; изменения были гораздо эфемернее. Очевидно, любовь Рамзеса к тёте одарила его неожиданной проницательностью. Я согласилась, и он продолжил, предлагая: поскольку он полностью выздоровел, я должна убедить отца позволить ему исследовать второй туннель и загадки, которые лежат за его пределами. (Я цитирую.)

Наше прибытие на паром положило конец спору. Я устроилась рядом с Эвелиной, так как мне до сих пор не представлялось возможности спокойно поболтать с ней.

– Мне не хватает слов, – искренне начала я, – когда я пытаюсь выразить своё удовольствие от встречи с тобой – особенно от встречи с тобой здесь, моя дорогая Эвелина. Смею ли я надеяться, что ты останешься до конца сезона и что ты действительно наслаждаешься сошедшим на тебя умиротворением?

Ветер слегка окрасил ей лицо и разметал локоны. Теперь среди золота проглядывали серебряные нити, но волосы сияли, как никогда.

– Мы останемся, пока нужны вам с Рэдклиффом, Амелия. Лишь получив его письмо, я полностью осознала, что я – не единственная, кто понёс потерю, и что другие перенесли её с большими смелостью и верой. Простишь ли ты меня за такое дурное поведение?

– Моя дорогая девочка! – Мы обнялись. Отпустив её, я увидела слёзы на глазах, но улыбка была всё той же – прежней и милой.

– У меня хватило времени в нашем долгом путешествии, – продолжила она, – чтобы обдумать собственную слабость и сравнить её с силой духа других. Я вспомнила бесчисленное количество раз, когда ты сталкивалась с опасностью для любимых – те долгие дни прошлой зимой, когда ты считала, что Рэдклифф мёртв[146], или, что ещё хуже, случаи, подобные нынешним, когда ты тревожилась за жизнь Рамзеса…

– Ну, что касается Рамзеса, то к этому привыкаешь, – ответила я, чувствуя, что пришло время поднять настроение. – Я не претендую на мужество в отношении Рамзеса. Паралич и бесчувствие – вот более точное описание.

– Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы быть обманутой твоей скромностью, дорогая Амелия.

– Хм-м. Кажется, что это слово не так уж применимо ко мне. Но лучше забыть горести прошлого в радостях настоящего. Смотри, Эвелина. Твой взгляд художника должен оценить красоту пейзажа – золото скал, изумрудно-зелёный цвет полей. А вот, прямо впереди и справа – узнаёшь знакомые очертания?

– Милая старая «Филы»! – Эвелина захлопала в ладоши. – Но теперь её зовут «Амелия». Рэдклифф говорил нам, что намерен купить её для тебя; в своём эгоистичном горе я не смогла ответить, хотя он, без сомнения, надеялся на иное, но какие счастливые воспоминания навевает её вид! Она была небольшой – всего четыре каюты, насколько я помню. Ты упоминала, что наняла гувернантку для детей...

Я расхохоталась.

– Моя милая Эвелина, не будь такой коварной. Я думала, что вам будет удобнее в отеле, чем в тесных помещениях на борту, но я бы выселила десять гувернанток для тебя с Уолтером, если вы предпочитаете дахабию. Мы отправим мисс Мармадьюк в отель.

Я приняла благодарность и возражения со скромной улыбкой. В действительности я заранее заказала комнату для Гертруды в «Луксоре» и предложила ей начать укладываться.

Когда мы высадились, Селим уже ждал с лошадьми, и я поняла, что Эмерсон с самого начала собирался сразу же вернуться к раскопкам. К тому времени, когда мы прибыли на место, температура начала повышаться, и я с некоторым беспокойством заметила покрасневшее лицо Уолтера и неловкость, с которой он спешился. Следовало убедиться, что он не переусердствовал, иначе захворает и несколько дней будет страдать от последствий солнечного удара.

Я тактично подтолкнула его с Эвелиной к складным стульям и столам, которые поставила под тент из парусной ткани. Эмерсон разворчался по поводу «бессмысленной траты времени», но ненужные неудобства являются формой мученичества, к которому я отношусь без малейшей симпатии. В расчёт требовалось принимать и эффективность. Другой тени не имелось, а солнце находилось в зените, и было очень трудно читать заметки Эмерсона, когда он использовал камень или спину кого-нибудь из рабочих в качестве письменного стола.

Гертруда сидела за столом, ломая голову над последними заметками. (Почерк Эмерсона, даже когда он не использует камень в качестве письменного стола, трудно расшифровать.) Обе кошки растянулись на солнце поблизости, демонстративно игнорируя Гертруду. Нет существа, более способного проявить деликатную грубость, чем кошка, и Бастет старалась изо всех сил грубить Гертруде, несмотря на попытки дамы подкупить её клочками пищи и неуместными комплиментами. Я предупредила Гертруду, чтобы она не называла Бастет «милой киской» и «лапочкой», но она продолжала использовать эти прозвища, к глубокому отвращению Бастет. Правда, никто, даже Гертруда, не стал бы называть «милой киской» Анубиса.

Я представила Гертруду, и кошки в очередной раз подчеркнули оскорбление, подойдя поприветствовать Уолтера и Эвелину.

– Они явно выглядят лучше, – заметила Эвелина, поглаживая Бастет, пока кошка тёрлась о её лодыжки, а Анубис одобрил Уолтера, царапая его ботинки.

– Она позволяет Анубису подойти к ней на пять футов и не плюётся, – ответила я. – Своего рода прогресс, можно сказать.

Наши рабочие, хоть и были трудолюбивы, но не стали возражать против небольшого перерыва. Они собрались вокруг. Я представила каждого по имени, и Эвелина улыбнулась им со своей обычной добротой. Уолтер помнил кое-кого постарше, хотя и не видел их много лет. Особенную радость он проявил при встрече Абдуллой, тряся его руку и обращаясь к нему по-арабски.

– Мне понадобится время, чтобы восстановить прежнюю беглость, – добавил он со смехом. – Я слишком долго изучал мёртвые языки, Абдулла.

– Хорошо, что ты вернулся, – серьёзно ответил Абдулла. – И ситт, твоя жена.

Он удалился, когда появился Рамзес, тянувший за собой неохотно плетущегося Давида. Нельзя сказать, что Давид был в дружеских отношениях со своим дедом; мальчик намного лучше ладил с остальными, особенно с дружелюбным, добродушным кузеном Даудом. Но я знала, что ему не причинит вреда орлиный присмотр Абдуллы.

Его внешний вид заметно улучшился с тех пор, как он пришёл к нам. Большинство ран и порезов зажили. Я подстригла ему волосы и убедила его мыться чаще, чем он считал необходимым. Однако в целом изменения были относительными, и он по-прежнему выглядел довольно трогательно, поскольку лицо Эвелины смягчилось материнской жалостью. Однако она была достаточно мудра, чтобы воздержаться от демонстрации своей жалости. А вместо этого сказала:

– Мне очень приятно с тобой познакомиться, Давид. Если ты друг Рамзеса, то и мой друг.

– Мы кровные братья, – провозгласил Рамзес.

– В самом деле? – воскликнула я. – Чёрт побери, Рамзес...

– Потребовалось совсем небольшое количество жизненно важной жидкости, – перебил Рамзес. И толкнул Давида локтем, очевидно, напоминая ему, что он должен сказать.

Мальчик подпрыгнул. И уставился на Эвелину.

– Добрый день. – Он произносил каждое слово медленно и осторожно. Рамзес одобрительно кивнул, и Давид продолжил: – У вас лицо Ситт Мириам из книги. Она красивая. Она держится... держит? – Он посмотрел на Рамзеса, который был слишком поражён, чтобы подсказать. – Держит, – повторил Давид, – дитя. И так смотрит на него. Добрый день.

Ситт Мириам – это имя, данное египетскими христианами Богородице. Маленькая речь удивила меня не меньше, чем Рамзеса. Я не знала, насколько Эвелина поняла её, но она была явно взволнована. И порывисто протянула руку. Давид взял её и, после минутного колебания, энергично встряхнул.

– Добрый день. Мне очень приятно с вами познакомиться.

Рамзес отвёл его в сторону.

– Господи Всеблагий, – произнёс Эмерсон, глядя им вслед. – Среди нас, кажется, появился льстец. Интересно, какую часть этой изящной речи продиктовал ему Рамзес?

– Думаю, очень малую, – ответила я. – Рамзес не преуспевает в красивых речах.

– Хм-м, – отреагировал Эмерсон. – Ну, Амелия, если ты закончила с любезностями, я хотел бы возобновить работу.

Все последовали за ним к нижней части склона, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как корзина опускается в руки Селима, который ухватил её с небольшого расстояния и опорожнил на растущую кучу каменных обломков.

– Часть мусора? – спросил Уолтер. – Похоже, что он лишён артефактов; почему бы тебе просто не сбросить его через край?

– Ты, кажется, забыл мои правила, – довольно резко Эмерсон. – Мы пока мало что нашли, но это не оправдывает небрежную технику раскопок. С вашего разрешения, я поднимусь.

Уолтер привык к манерам своего брата.

– Я пойду с тобой. Я очень хочу увидеть гробницу.

– Наверно, лестница ещё не закончена, Уолтер, – вмешалась Эвелина.

И это было очевидно, потому что Мохаммед, сидевший на земле на корточках, как раз собирал её – простую конструкцию из деревянных ступеней и опор с кольями для перил.

Уолтер напрягся.

– Верёвочная лестница вполне пристойна.

– По крайней мере, подожди, пока у тебя не появятся подходящие ботинки и, ещё лучше, перчатки для защиты рук.

Совершенно неправильный подход, могла я ей сказать. Мужчины ведут себя как мальчишки, когда кто-то, особенно женщина, ставит под сомнение их стойкость. Уолтер мог бы уступить – хотя он и мужчина, но относительно разумен – если бы не появился другой человек, спускавшийся по верёвочной лестнице со скоростью и ловкостью спортсмена. Едва опустившись на землю, он снял шляпу и поклонился дамам.

Его непринуждённая грация заставила бедного Уолтера выглядеть ещё более хрупким и беспомощным. Я никогда не встречала мужчину, чьё телосложение соответствовало бы телу моего мужа, но рабочий костюм сэра Эдварда – особенно рубашка, влажная от пота – демонстрировал спортивную форму его владельца со всеми возможными преимуществами.

Эмерсон приветствовал его в типичной манере:

– Я же говорил вам, что вы мне сегодня не нужны.

– Не подвернулось ничего лучше, – последовал весёлый ответ. – Как я уже сказал, сэр, когда мои фотографические услуги не требуются, я готов выполнять любую другую задачу. Я помогал Дауду маркировать корзины.

Я посчитала, что церемонию знакомства разумнее осуществить Эмерсону, что он и сделал, хотя и неохотно. Сэр Эдвард принял предупреждение Эмерсона близко к сердцу; с момента присоединения к нашему обществу он едва решался заговорить со мной и держался подальше от Нефрет. Он почтительно склонился над рукой Эвелины и провозгласил, обменявшись рукопожатием с Уолтером, что для него высокая честь – встретиться с человеком, труды которого столь почитаются всеми, имеющими отношение к египтологии.

Эмерсон с подозрением покосился на него, но решил, что лишняя компания не повредит, а у меня и так имеется достаточное сопровождение.

– Идём со мной, Уолтер, раз уж тебе так хочется. Лучше передо мной; я придержу лестницу снизу.

– Позвольте мне придержать её для вас, профессор. – Сэр Эдвард последовал за ними, и я услышала, как он добавил: – Мистер Эмерсон, сэр, возьмите мой пробковый шлем, если он придётся вам впору – существует опасность камнепада.

– О Боже! – воскликнула Эвелина. – Амелия, постарайся отговорить Уолтера, он не выдержит этого.

– Пустая трата времени, милая. Присядем в тени, ладно?

Мы вернулись в укрытие, где Эвелина вступила в разговор с Гертрудой, извиняясь за то, что выселила её из своей комнаты. Подобное проявление внимания, казалось, очень удивило Гертруду. Я полагаю, она не привыкла к подобным вещам: вежливость к тем, кого считают своими подчинёнными, редко встречается среди высших классов.

– Желания миссис Эмерсон, конечно же, равносильны для меня распоряжениям. – После короткой паузы она тихо, но с чувством добавила: – Хотелось бы, чтобы вы убедили её и Нефрет присоединиться ко мне в отеле. Было бы намного безопаснее.

– Безопаснее? – заинтересовалась Эвелина.

– О, ничего особенного, Эвелина, – ответила я, уничтожив Гертруду укоризненным взглядом. – Я собиралась рассказать тебе обо всём позже, но, раз уж эту тему затронули, начну сейчас.

Повествование послужило, по крайней мере, средством отвлечь Эвелину от ожидания увидеть, как её муж рухнет на землю. Я не стала вдаваться в подробности, так как ожидала, что мне придётся повторить всю историю попозже Уолтеру, а Рамзес, несомненно, захочет преподнести свою собственную, приукрашенную версию.

– Как обычно, – улыбнулась Эвелина, когда я закончила. – Бедная мисс Мармадьюк! Я надеюсь, ты не обвинишь её в нервозности, Амелия; требуется порядочное время, чтобы привыкнуть к твоему образу жизни.

– Я, конечно, не хотела вас пугать, – серьёзно сказала Гертруда. – Вы с мужем не можете быть в опасности. Я беспокоюсь о Нефрет. Вы не позволите ей поселиться со мной, миссис Эмерсон? Мы могли бы разделить комнату, и обещаю, что буду ежеминутно присматривать за ней.

Сама идея, что Гертруда могла бы охранять девушку более эффективно, чем мы, была нелепой. Мисс Мармадьюк, видимо, считала меня умственно неполноценным существом, способным предложить такую схему, и мне не хотелось думать о том, какие выражения слетели бы с уст Нефрет, если бы я выступила с этим предложением.

– Вы тревожите меня, мисс Мармадьюк, – разволновалась Эвелина. – Почему вы считаете, что Нефрет в большей опасности, чем остальные? Рамзес…

– Он не девушка, – ответила Гертруда с таким чопорным и благочестивым взглядом, что я не смогла удержаться от смеха.

– Это не вызывает сомнений. Что вы пытаетесь сказать, Гертруда?

Её глаза потупились, лицо покраснело, но она решительно выпалила.

– Первое, что бросилось мне в голову в ту ужасную ночь – мужчина появился в её комнате, чтобы... чтобы…

– Обесчестить Нефрет? – спросила я. – Не думаю. Подобное преступление почти неизвестно в Египте, и только сумасшедший может напасть на иностранку, а тем более на женщину, находящуюся под защитой Отца Проклятий.

– Возможно, вы и правы, – пробормотала Гертруда. – Но нельзя обвинять меня в том, что я боюсь худшего. Вид бедной девочки, её разорванная одежда, её ужас были настолько велики, что она бросилась на меня, когда я попыталась её успокоить...

По её телу пробежала дрожь. Я нетерпеливо перебила:

– Да, Гертруда, я услышала ваше объяснение. Довольно. Я не хочу испортить наше радостное воссоединение унылым разговором. Предположим, мы... Ах, вот мужчины и возвращаются. Как видите, Уолтер в целости и сохранности.

Он был в сохранности, но не совсем в целости; руки исцарапаны, лицо багровое, одежда разорвана и пропитана потом. Однако, когда я предложила немедленно вернуться на дахабию, он удивлённо посмотрел на меня:

– Сейчас? Даже не обсуждается. Нашли фрагменты росписи! Сейчас опускают корзину с ними. Надписи, моя дорогая Амелия, надписи! Я отчётливо видел иероглифы!

Он отвернулся от Эвелины и захромал к Эмерсону, наблюдавшему за спуском драгоценной корзины. Я посмотрела на сэра Эдварда, который следовал за Уолтером на безопасном расстоянии. Пригладив влажные волосы, он очаровательно улыбнулся:

– Мне выпала честь стать свидетелем профессиональной дискуссии между двумя величайшими экспертами в этой области. На одном из фрагментов видны надписи. Я ожидаю, что профессор захочет сфотографировать их. Прошу меня извинить.

– Теперь бесполезно пытаться увести Уолтера, – сказала я Эвелине, что-то огорчённо бормотавшей себе под нос. – Лучше пойдём с тобой к дахабии. Остальные присоединятся попозже. – Понизив голос, я добавила: – Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Я объявила о нашем отбытии Эмерсону, ответившему неопределённым хрюканьем. Рамзес, как обычно, сновал в толпе, пытаясь осмотреть фрагменты, прежде чем это успеет его дядя. Отводя его в сторону, я приказала ему найти Нефрет и оставаться с ней.

– Она с Давидом, – возразил Рамзес. – Надеюсь, ты не намекаешь, что он…

– Я ни на что не намекаю, я приказываю. Не выпускай её из виду. И не спрашивай меня, почему. И постарайся не раздражать её больше, чем ты способен.

Рамзес сложил руки и поднял брови.

– Что-нибудь ещё, мама?

– Наверное. Но пока не могу сообразить, что именно.

Он проводил нас к ослам. Нефрет и Давид сидели на земле неподалёку. Её светлая голова и чёрная голова Давида находились почти рядом, склонившись над чем-то, что держал Давид. Это была тетрадь, похожая на те, которыми пользовался Рамзес.

– Что они делают? – спросила я, пока Рамзес помогал Эвелине усесться на осла.

– Мы учим его читать, – ответил Рамзес.

– По-английски? Он даже не знает язык!

– Он учится, – произнёс Рамзес. – Ты возражаешь, мама?

– Нет, конечно, нет. Скажи Нефрет... Лучше я скажу ей сама. Надень шляпу, Нефрет!

– Ей не нравится выслушивать приказы от Рамзеса, – улыбнулась Эвелина, когда ослы тронулись с места.

– Ты заметила это?

– С радостью, Амелия. Когда она впервые появилась у нас, то была такой кроткой и послушной, что я боялась, что она позволит Рамзесу запугать себя – естественно, с лучшими намерениями. Теперь она приобрела больше уверенности, и у неё появилась естественная сила характера.

– Я об этом и не думала, – призналась я. – Ты, как всегда, успокоила меня, Эвелина. Их постоянные ссоры действуют мне на нервы, но такое положение вещей, безусловно, предпочтительнее первоначального увлечения Рамзеса. Он был настолько ослеплён, что едва мог произнести её имя.

– Он был всего лишь маленьким мальчиком, – терпеливо ответила Эвелина. – Я полагала, что на этот счёт тебе не следовало беспокоиться. В конце концов, нет ничего лучше, чем постоянная близость, чтобы снять завесу романтики.

На удивление циничное утверждение из уст Эвелины. Я решила не продолжать разговоры на эту тему.

– Но что ты хотела мне сказать, Амелия? – спросила Эвелина. – Сейчас мы наедине?

Я замедлила темп, позволив Селиму, сопровождавшему нас, вырваться вперёд.

– Да, и нам может не представиться другой такой возможности в ближайшем будущем. Это между нами, Эвелина. Я не хочу, чтобы Эмерсон или Уолтер – и уж тем более Рамзес – знали, что я замыслила.

Когда мы добрались до «Амелии», я уже объяснила свои намерения и их причины. Нежное лицо Эвелины отражало различные чувства, но её единственный комментарий, как я и ожидала, был гарантией того, что она поступит именно так, как я просила.

Поэтому мы поспешили прямо в комнату Гертруды. Дверь не была заперта. Изнутри к дверям прибили засовы, но снаружи их не было, да и ни к чему.

Я оказалась в комнате Гертруды впервые после её болезни. Каюта, несомненно, выглядела гораздо лучше. Мисс Мармадьюк упаковала все свои вещи, за исключением туалетных принадлежностей и смены одежды; два чемодана стояли у подножия кровати.

– Какая досада! – воскликнула я. – Скорее всего, она их заперла. Поищи ключи в комоде, Эвелина. Не думаю, что она оставила их там, но предпочла бы не взламывать замки, если можно обойтись без этого.

Эвелина подчинилась, хотя с видимым нежеланием. Возникшие трудности нарушали все её принципы – и, вряд ли нужно говорить, мои собственные. Однако я никогда не позволяю своим принципам вмешиваться в здравый смысл.

– Ничего, – сообщила она, закрывая ящик кончиками пальцев.

Ожидая этого, я уже извлекла две шпильки из узла на затылке. Со времени некоего незабываемого события, когда я обнаружила, что у меня нет более грозного оружия, чем эти заколки[147], я решила выбрать самые длинные и жёсткие из доступных. Их приходилось засовывать в шиньон или венец из кос, поскольку они совсем не гнулись, но другие преимущества неизмеримо перевешивали эту небольшую трудность.

Эвелина стояла рядом, переводя взгляд с меня на дверь.

– Сколько…

– Понятия не имею, дорогая, – ответила я. – Чёрт возьми! Сложнее, чем я ожидала. Следовало попросить Рамзеса дать мне урок.

– Возможно, – робко пробормотала Эвелина, – ты разрешишь мне попробовать.

Я уселась на пятки и удивлённо уставилась на неё. Она продолжала, покраснев:

– Рамзес всегда с удовольствием демонстрировал мне свои новые навыки. Нет, дорогая Амелия, я не знаю, как он приобрёл их, и думаю, что лучше не спрашивать.

Я вручила ей заколки и с интересом наблюдала, как ловко она открыла замки.

Задачу поиска улик она предоставила мне. Я тщательно осматривала каждый предмет одежды по очереди. Обыск, не оставляющий после себя следов, требует определённой ловкости – и массы времени.

– Что ты ищешь? – спросила Эвелина.

– Понятия не имею. Но уверена, что узнаю, когда увижу.

Я опустошила и заново упаковала один сундук, не найдя ничего необычного, кроме шикарного и объёмного одеяния из тонкого малинового шёлка, расшитого древнеегипетскими символами. Моё знание человеческой психологии напомнило, что люди, которые скромны и скрытны на публике, часто предаются романтическим фантазиям в одиночестве. Халат не был ни свидетельством вины, ни книгами по восточной религии. Из разговоров с мисс Мармадьюк я давно поняла, что она склонна к эзотерическим[148] философиям.

– Скорее, – умоляла Эвелина.

– Я тороплюсь, как могу, Эвелина. Закрой первый сундук, пожалуйста, пока я проверяю второй.

Во втором чемодане оказалось множество интересных вещей, в том числе источник странного запаха – ароматические палочки и бронзовый держатель для них. Больше всего ответов дал тонкий том, благоговейно завёрнутый в отрез из золотого бархата.

– Прекрасно! – воскликнула я. – Это многое объясняет, включая те вопросы о египетской религии, на которые Эмерсон с удовольствием отвечал. Эта женщина – теософка, Эвелина! Это копия «Разоблачённой Исиды» мадам Блаватской, основателя Теософского общества[149].

– Это тайное общество, Амелия? – с надеждой спросила Эвелина.

– Боюсь, что нет, моя дорогая. Это совершенно безвредная смесь индийской философии и оккультизма. Боже мой, какое разочарование. Возможно, мисс Мармадьюк, в конце концов, невиновна – во всём, кроме легковерия.

– Амелия, ты довольна? – с тревогой спросила Эвелина. – Они скоро вернутся, и было бы очень неловко, если нас поймают.

– Дорогая, нас предупредят заранее. Обычный голос Эмерсона слышен на значительном расстоянии, не говоря уже о криках, традиционно предвещающих его прибытие.

Зная, что так и будет, я совсем не беспокоилась, что меня поймают с поличным, и завершила поиск без спешки и без результата.

– Чёрт побери! – воскликнула я. – Она должна быть виновна; ни один безвинный человек не может вести жизнь, свободную от безвредного порока! Ни любовных писем, ни бутылок ликёра, ни даже скрытой коробки конфет. Впрочем, некоторые считают веру в оккультизм пороком, по крайней мере, интеллектуальным.

Я тщательно осмотрела всю комнату. Я ничего не упустила из виду; каждый дюйм был осмотрен. Кроме...

Я схватила ботинки, стоявшие у подножия кровати, перевернула их и энергично потрясла. Если бы не тряска, маленькая картонная коробка осталась бы незамеченной. Её втиснули в самую узкую часть носка ботинка.

Я развязала верёвку и сняла крышку. Вата, заполнившая коробку, подсказала мне, что следует действовать осторожно; блеск золота осенил меня предчувствием того, что я найду. Это было кольцо, которое я впервые увидела на пальце мистера Шелмадина – жемчужина с картушем королевы Тетишери – исчезнувшее из нашей гостиной в ту же ночь, когда сам Шелмадин исчез из мира живых.

После ланча, сервированного на верхней палубе, мы разошлись. Эмерсон, конечно же, вернулся к могиле, забрав сэра Эдварда и детей с собой. Так как Гертруда закончила собирать вещи, я сопровождала её и младших Эмерсонов в Луксор, чтобы можно было устроиться на новом месте и совершить некоторые необходимые покупки.

У нас с Эвелиной не осталось возможности обсудить удивительное обнаружение кольца. Предупреждённые выкриками Эмерсона, мы едва успели скрыть доказательства нашего визита и поспешно испариться. Гертруда присоединилась к нам на палубе после того, как сменила платье и ботинки. Если она и заметила что-то неладное, то не подавала виду. Интересно, что она сделала с кольцом? Она не могла носить его на шее, пропустив сквозь него цепочку; я бы заметила выпуклость.

Когда мы добрались до отеля, я поднялась вместе с ней в её комнату, чтобы изучить обстановку на случай, если в будущем мне захочется прийти без приглашения. Расположение номера оказалось вполне удовлетворительным – на втором этаже, с небольшим балконом и удобной виноградной лозой неподалёку от него.

Гертруда была достаточно любезна, чтобы одобрить новые условия проживания, но, казалось, не хотела отпускать меня:

– Разве вы не хотите, чтобы я вернулась с вами и возобновила занятия с детьми? Прошла почти неделя с тех пор, как...

– Сегодня вечером у них не будет настроения концентрироваться на английской литературе, – нетерпеливо перебила я. – Дисциплина – это одно, Гертруда, а необоснованные ожидания – совсем другое. Я пришлю кого-нибудь за вами завтра утром, или, может быть, вы сможете воспользоваться сопровождением сэра Эдварда. Так, вероятно, будет лучше. Он сообщит вам о времени и месте, когда вернётся вечером.

Она выглядела так, как будто бы возражала, хотя непонятно, почему – из-за необходимости разделить лодку с представительным молодым человеком без сопровождения женщины? Пожелав ей всего хорошего, я удалилась.

Покупки не заняли много времени, так как магазины Луксора мало что предлагают путешественнику, кроме предметов старины, поддельных и подлинных. Наиболее разумным для Уолтера было бы вернуться в Каир, где европейские товары легко доступны, но он упорно отказывался, так что в конце концов пришлось телеграфировать в надежде, что моя подруга миссис Уилсон пришлёт брюки и ботинки, подходящие Уолтеру по размеру.

Когда мы с покупками уселись в лодку, над западными скалами низко нависало солнце, и закатные лучи струились по водной ряби. Я с нетерпением ждала момента, когда смогу избавиться от Уолтера – принять ванну, отдохнуть, что угодно – и поговорить наедине с Эвелиной, но этого не произошло. Остальные вернулись с раскопок в то же время, как мы добрались до «Амелии».

Держа шляпу в руке, сэр Эдвард отвёл меня в сторону. Обычно он ужинал с нами, но теперь объявил о своём намерении немедленно вернуться в отель:

– Вы захотите провести сегодняшний вечер en famille[150], миссис Эмерсон. Не беспокойтесь о том, чтобы завтра посылать за мной шлюпку: я сяду на паром и отправлюсь прямо на раскопки.

Это был изящный, джентльменский поступок, и я так и сказала.

– Возможно, вы не против взять завтра с собой мисс Мармадьюк, сэр Эдвард.

– Ни в коем случае. Я мог бы – с вашего разрешения, конечно – пригласить её поужинать со мной вечером. Она кажется очень застенчивой и пугливой; возможно, я смогу её успокоить.

Я собиралась ответить, но тут Эмерсон вышел из коридора, ведущего к каютам.

– Амелия! Чем, к дьяволу, ты занята? Я жду тебя.

Сэр Эдвард удалился, и я попыталась успокоить Эмерсона, сообщив о разговоре.

– Хм-м, – задумался Эмерсон, ведя меня в нашу комнату. – Значит, он обратил своё внимание на мисс Мармадьюк?

– Если бы это было так, Эмерсон…

– Слушай, Пибоди, ты меня шокируешь! – Эмерсон снова пришёл в хорошее настроение. Он опустился на колени и начал расшнуровывать мои ботинки. (Наедине он позволяет себе такие мальчишеские сентиментальные жесты.) – Конечно, ты не позволишь такому светскому распутнику, как сэр Эдвард, напасть на робкую деву.

– Если бы она была робкой девой, такой опыт принёс бы ей только пользу. – Эмерсон усмехнулся, и я продолжила: – Но мисс Мармадьюк – не та, кем кажется, Эмерсон. Не знаю, будет ли этот ужин совещанием заговорщиков или состязанием соперников, но со стороны сэра Эдварда вполне разумно открыто пригласить её, поскольку большинство людей восприняло бы подобное предложение так же, как и ты.

– Он умный парень, – согласился Эмерсон. – Но, вероятно, не такой уж дьявольски умный, как ты думаешь. Возможно, мы воображаем врагов там, где их нет, Пибоди. И теперь, когда мы нашли гробницу, даже Риччетти может сдаться.

– Ты предлагаешь, чтобы мы воздержались и не рассказывали Эвелине и Уолтеру о прежних нападениях, загадочных обстоятельствах…

– Да, чёрт побери, конечно. Зачем им излишние тревоги?

Он обхватил мои босые ноги большими коричневыми руками и посмотрел на меня с улыбкой.

– Если бы я считала, что не следует их беспокоить, я бы ни словом не обмолвилась Эвелине, – сказала я.

Эмерсон бесцеремонно отпустил мои ноги и встал.

– Так я и знал. Ладно, Пибоди, ты, как обычно, опередила меня, и, полагаю, Рамзес – тоже. Я иногда задаюсь вопросом, каково это – быть уважаемым патриархом обычной английской семьи.

– Очень скучно, Эмерсон.

Хмурый взгляд Эмерсона превратился в принуждённую усмешку.

– Верно, Пибоди. Приходи в салон, когда переоденешься, а я приготовлю виски.

Мы выпили виски, Уолтер, Эмерсон и я. Рамзес потребовал свою долю:

– По законам ислама, иудаизма и нескольких нубийских племён я скоро стану мужчиной, отец[151], – но чисто механически, так как он совершенно не ожидал, что его требования сегодня возымеют больший эффект, чем раньше. Спустилась ночь. Звёзды мерцали в тёмных небесных глубинах, ветер доносил мягкий плеск воды и мистический аромат Египта.

Я начинала сожалеть о том, что так быстро доверилась Эвелине. В тот вечер она выглядела очень хрупкой и смехотворно молодой; светлые волосы падали на плечи, удерживаемые одним лишь шарфом. Уолтер выглядел ещё хуже: лицо было опалено солнцем, а движения – такие же неуклюжие, как у старого джентльмена, страдающего ревматизмом. Несколько недель обычной археологической деятельности могли бы закалить его и принести ему пользу, но наша археологическая деятельность редко была обычной, а нынешние раскопки обещали быть ещё опаснее. Оставалось только молиться, чтобы преисполненная благих намерений попытка помочь нашим любимым не поставила под угрозу их жизнь.

Но не тогда, когда мы заняты работой, сказала я себе, наградив нежным взглядом решительный профиль и крепкое тело Эмерсона. Я отбросила предчувствия и обратилась к Уолтеру:

– Хотя я и не хочу бросать тень на нашу радостную встречу, Уолтер, но должна предупредить вас с Эвелиной о том, что произошло. Это довольно длинная история...

Улыбаясь, Уолтер прервал меня:

– Полагаю, твоя история не столь длинна, как версия Рамзеса. Несомненно, дорогая сестра, твоя интерпретация этих событий отличается от его мнения, но не требуется повторять сами факты.

– Интерпретации Амелии, как правило, отличаются от всех остальных, – фыркнул Эмерсон. – Вначале, я признаю, мы стали предметом определённого… э-э… внимания. Эти меры предпринимались, чтобы помешать нам отыскать гробницу. Теперь, когда мы нашли её, нет никаких оснований для того, чтобы это внимание сохранялось.

Он вынул свою трубку с видом человека, сказавшего последнее слово и не намеренного разрешать обсуждение.

Рамзес прочистил горло.

– Со всем уважением, отец, эта гипотеза не может объяснить некоторые из... э-э… проявлений внимания. Самыми любопытными из них были визит мистера Шелмадина и его последующее исчезновение. Должно быть, он знал, что намёки на древние культы и реинкарнацию будут скорее раздражать, чем убеждать тебя, и если кольцо не было подлинным, он потратил немало денег и усилий, чтобы его изготовить.

Эвелина бросила на меня вопросительный взгляд. Я покачала головой. Совсем неподходящий момент для упоминания о нашем недавнем открытии. Я намеревалась сохранить его для последнего удара, который разрушит скептицизм Эмерсона и заставит его признать, что я была права с самого начала.

– Он был сумасшедшим, – отрезал Эмерсон. – Египтология вдохновляет сумасшедшие теории.

– Верно, – согласился Уолтер. – И чисто случайное совпадение, что парень решил выдвинуть именно эту конкретную сумасшедшую теорию вскоре после того, как ты решил искать именно эту конкретную гробницу, да?

Эмерсон начал выходить из себя. Участившееся дыхание помешало ему произнести хоть слово, так что я опередила мужа.

– Всё наоборот, Уолтер, – объяснила я. – Эмерсон действительно намеревался работать на кладбище Семнадцатой династии, но только после визита мистера Шелмадина он начал увязывать другие подсказки с определённым местом. Эмерсон, не отрицай; это твои собственные слова: «Кто-то нашёл могилу Тетишери. Это единственная гипотеза, объясняющая всю возникшую кипучую деятельность».

– Никакой разумной гипотезы для Шелмадина не существует, – яростно возразил Эмерсон. – Его визит был совпадением.

– А его смерть – ещё одним совпадением? – спросила я. – Тело опознано, Эмерсон.

Эмерсон глубоко, судорожно вздохнул.

– А откуда тебе это известно, Амелия? Проклятье, ты общалась с каирской полицией? Как ты…

– Как ты знаешь, дорогой, сэр Элдон Горст[152] – мой старый друг. Он ответил на мою телеграмму несколько дней назад. Шелмадина опознали...

Я сделала паузу. Я не часто дразню моего любимого Эмерсона, но на сей раз искушение было непреодолимым.

– Ну? – потребовал он продолжения. – Прекрати свою клятую театральщину, Амелия. Конечно, по кольцу.

– Нет, дорогой. Я собиралась сказать, что его опознала женщина по некоторым… э-э… физическим особенностям. На теле мистера Шелмадина не нашли кольца. Сейчас оно находится у мисс Мармадьюк.

Театральная профессия всегда интересовала меня. Я применила определённые сценические уловки при подготовке к своему объявлению – пауза, ложное направление и, наконец, то, что я называю «Взрыв на глазах у зрителей». Лучший результат вряд ли можно было вообразить. Публика ошеломлённо застыла в полном изумлении. Даже Эвелина выглядела удивлённой – не новостью, а моим методом изложения и, возможно, реакцией Эмерсона. Кровь хлынула ему в лицо, и из приоткрытых губ вырвалось несколько сдавленных хрипов.

– Это правда! – воскликнула Эвелина. – Мы нашли его в комнате мисс Мармадьюк, спрятанным в ботинке. О Боже. Возьми стакан воды, Рэдклифф, прошу тебя.

Эмерсон отмахнулся.

– Вы… вы обе… вы искали... Всемогущий Боже!

– Это было необходимо, Эмерсон, – заверила я его. – Как ты думаешь, решилась бы я на такое вопиющее нарушение правил приличия, если бы не чувствовала, что должна?

Румянец гнева исчез со щёк Эмерсона. Его губы дёрнулись.

– Удар, Пибоди, ощутимый удар, – признал он. – И очень изящно нанесённый.

– Итак, ты уступаешь, Эмерсон?

– Я в долгу перед тобой, – пробормотал Эмерсон. – Но будь я проклят, если что-нибудь уступлю, Пибоди, пока не пойму точно, что уступаю.

– Как всегда, шутите, профессор, – усмехнулась Нефрет. – Вы знаете не хуже меня, о чём свидетельствует кольцо. Мисс Мармадьюк – шпионка и член банды, убившей мистера Шелмадина! Возможно, он и был сумасшедшим, но не безобидным. Его убили, чтобы помешать поделиться с вами сведениями, которые конкуренты мистера Шелмадина хотели сохранить в секрете от вас.

Рамзес прочистил горло.

– Есть ещё одно объяснение...

– Рамзес, – начала я зловеще.

– ... которое, я уверен, известно маме, и от упоминания о котором она воздержалась лишь потому, что поддразнивала тебя, отец, и ждала, когда ты сам предложишь его.

– Продолжай, – буркнул Эмерсон, искоса взглянув на меня.

– Да, сэр. Я уверен, что однажды вечером за ужином по замечаниям мисс Мармадьюк ты заподозрил, что она может быть последователем мадам Блаватской и теософов. Её реакция на предметы, которые я стал упоминать, подтвердила это впечатление. Мистическая книга на иврите под названием «Каббала»[153] и убеждения некоторых индуистских сект являются частью философских основ теософии.

– Мы уже установили её религиозные взгляды, Рамзес, – нетерпеливо перебила я.

– Так, – продолжал Рамзес, – но, как вам, конечно, известно, ещё одним важным принципом этой догмы является вера в реинкарнацию. «Эта жизнь» – только одна из многих, и поведение человека в нынешнем воплощении влияет на будущие жизни. Несомненно, это не просто совпадение, что человек, посетивший вас в Каире, заявил, что является реинкарнацией древнеегипетского жреца. Мы не можем быть уверены, что кольцо, найденное матерью, было тем же, что показывал ей Шелмадин. Может существовать два или более, как знаки отличия, которые носят члены тайного теософского общества. Если это так, Мармадьюк и Шелмадин могли знать друг друга, но не обязательно с преступными целями. В настоящее время, – закончил Рамзес, – нет достаточных доказательств для обоснования этой гипотезы, но она столь же разумна, как и любая другая, и я уверен, что вы все согласитесь.

Эмерсон снова повернул голову ко мне. Мы посмотрели друг другу в глаза. Наши губы раздвинулись. Мы произнесли хором:

– Я собирался предложить эту гипотезу сам.

– Она вертелась на кончике моего языка.

– Я так не думала, – призналась Нефрет. – Но гипотеза правдоподобна, и она подтверждается заявлением синьора Риччетти: существуют те, кто поможет нам, если сможет. Если теософы настолько безобидны и великодушны, как говорит Рамзес, то они…

– Великодушные люди гораздо опаснее преступников, – прорычал Эмерсон. – Они всегда могут найти лицемерные оправдания для совершения актов насилия.

За ним осталось последнее слово. Слуги начали подавать ужин. Кое-кто из них понимал по-английски, и представлялось целесообразным отказаться от этой темы.

За исключением подтверждения моей истории, Эвелина не проронила почти ни единого слова. Мне не терпелось услышать её теории, потому что я с большим уважением относилась к её здравомыслию. Однако и для неё, и для Уолтера день выдался тяжёлым, и я решила, что им лучше отправиться спать сразу после того, как мы допили кофе. Когда Эвелина последовала за хромавшим супругом к их комнате, я вручила ей бутылку жидкой мази.

– Судя по походке Уолтера, очевидно, что он не ездил верхом уже несколько месяцев, Эвелина. Завтра утром без этого лекарства он окостенеет, как мумия. Хорошо втирайте его, особенно в… э-э… нижние конечности.

Она поблагодарила меня и пожелала мне спокойной ночи.

Каюта была маленькой, кровать – узкой. Но я возлагала надежды на мазь.